На выходе из аэропорта Виктора приняли. Его затолкали на заднее сиденье черного бронированного УАЗИКа. Тогда он был не в состоянии оценить своё положение, потому что был безнадёжно пьян. Виктор часто и много пил, но всегда быстро и без последствий трезвел, только это был не тот случай. Более-менее он стал приходить в себя только тогда, когда московское освещение ударило его по глазам. Первым, что он сумел разобрать в хаотичном городском массиве, было грязно-жёлтое здание органов государственной безопасности СССР, вокруг которого безмолвствовало оцепление из жандармов, облачённых в свои чёрные амуниции; мигалки милицейских машин подсвечивали улицу красно-синими всполохами.
Человек, сидящий на водительском месте внедорожника, высунул из кармана бежевого плаща бордовую ксиву и протянул её одному из командующих оцеплением, после чего их пропустили.
Слева от Виктора Неведничева сидел синеглазый агент госбезопастности, одетый по последнему слову тогдашней моды: в строгий коричневый костюм с закругленными бортами, укороченные брюки, оснащённые манжетами и в черные остроносые туфли на каблуке. Он сверлил Виктора колючим взглядом через круглые прорези в балаклаве, время от времени почёсывал дулом Макарова его левое подреберье. Справа от Виктора в наморднике тяжело дышала старая восточно-европейская овчарка.
– М-можно попросить вас о–об одном одолжении? – обратился к гэбисту Виктор.
– Смотря о каком… – хмыкнул тот.
– С-сигарету. Можно одну с-сигарету? Уж о-очень хочется… Нервы. – объяснил Виктор.
– Сигарету, говоришь, хочется? Ну, держи свою сигарету, – мужик достал из кармана коричневого пиджака красную пачку Marlboro и протянул её Виктору.
– Б-благодарю. А горючее м-можно, а то я своё в самолёте забыл? – попросил Виктор.
– М-можно. – передразнил Виктора гэбист, протягивая ему жёлтую зажигалку.
Виктор не обиделся, прикурил, и, когда сладкий дым дорогого импортного табака заполнил лёгкие, ощутил заметное облегчение, начиная приходить в себя.
В тот момент, когда с Фуркасовского переулка их чёрный УАЗик заворачивал во внутренний дворик, Неведничев уже докуривал. Когда терпкий запах, источаемый фильтром, заполнил машину, Виктор, усмехнувшись, подумал, что никогда в жизни так жадно не курил, как сейчас.
Мужчины вытолкали его на улицу, взяли за руки и повели в направлении самого мрачного из трёх представших его глазам корпусов, окна которого были зарешечены, а фасад выглядел выцветшим и потрескавшимся. Виктор не успел толком осмотреться, как очутился у двухметровых дверей, справа от которых мигала надпись на зелёном экранчике: «Вход по спецпропуску!». Мужчина в плаще приложил к экрану красную таблетку, от чего тот интенсивно замигал в чёрно-синем спектре, двери разъехались и они вошли. Выцветший линолеум заскрипел под ногами. Первым, что цепануло взгляд Виктора, был бюст вождя мирового пролетариата, занимающий пространство посреди вестибюля. Ему показалось, что-то нехорошее было в его мраморном лике, какая-то животная враждебность. И он сразу почувствовал холодные струйки пота на своем разгоряченном лице.
Сумеречный свет и тяжелый воздух этого помещения как бы намекали: «оставь надежду, всяк сюда входящий». Пройдя через вестибюль, они зашагали по узкому коридору. Звук шагов заметался гулким эхом, отражаясь от стен.
Внезапно они остановились и один из гэбистов приказным тоном произнёс:
– Сюда.
Глазам Виктора предстал просторный кабинет: белые стены были обклеены кричащими коммунистическими агитками; на полу валялись перевязанные чёрными нитями жёлтые пачки бумаг; из мебели были только шкаф из дубового дерева и стол, сделанный из него же. За столом сидел мужчина, на вид лет семидесяти, с гривой седых волос, одетый в парадный военный костюм. Он вертел в руках незажжённую сигарету и внимательно смотрел на вошедших.
В тот момент, когда их взгляды пересеклись, Неведничев понял, что не чувствует ничего: ни злобы, ни страха не было, его перестало волновать почему он здесь и за что. Полное безразличие внезапно завладело всем его существом.
Он вспомнил, будто сон или деталь из прошлой жизни, точнее было не понять, эти глаза, узнал их, будто бы уже видел когда-то давно, в другой жизни. «Стало быть, дежавю…» – промелькнула забавная мысль. Сел на стул, поставленный прямо напротив стола, закинул ногу на ногу и посмотрел на мужчину в мундире.
По погонам хозяина кабинета было ясно, что это генерал. Генерал, очевидно, пытался ему что-то сказать, но какая-то высшая сила не позволяла ему этого сделать, сухие узкие губы то дрожали, то чуть приоткрывались, но слова не находили выхода. Старое морщинистое лицо искривилось в мучительной гримасе, из рук выпала тонкая сигарета и смешно покатилась по полу. Генерал дёрнулся за ней, как будто внутри него что-то сломалось, оборвалось, будто душа выскочила из изношенного скафандра, коим являлось генеральское тело. Зрачки старика расширились, он начал задыхаться, тело и конечности задёргались, виски набухли и посинели. Наконец, агония закончилась, сердце старика лопнуло, и он упал лицом в стол, как безжизненный манекен.
Но Виктор был по-прежнему невозмутим, он чувствовал, что так и должно было произойти, что к этому всё шло, что ради этого момента он жил. Неведничев, игнорируя окаменевшее тело генерала, поднял сигарету с пола, взял зажигалку со стола и прикурил. Когда дым заполнил всё кабинетное пространство, грянул взрыв, за которым последовал ещё один и ещё. Здание госбезопасности вместе с тремя своими корпусами взлетело высоко в небо, как и страна, в которой Виктору довелось родиться, жить и умереть.