Тварь

Ярослава Казакова
Третий час лежу в постели и тупо, как последний баклан, пялюсь в потолок. Я всегда отхожу ко сну в строго определённое время: двадцать два часа и ни минутой позже. Спортивный режим. Ровно год назад я сдал на Мастера Спорта. В то благословенное время я не задумывался о завтрашнем дне. Не знаю, к сожалению или к счастью.

Завтра мне исполняется двадцать, и мне, как и всем сверстникам, предписано явиться в Лицензионный центр в течение двадцати четырёх часов, считая от времени появления на свет. Там нам зададут так называемый Главный Вопрос. Хрен к ноге прирос.

Ну, зададут и зададут, подумаешь? Для большинства ни черта от этого не изменится. Все будут дальше учиться, вкалывать, а в свободное время творить разную дичь. Только когда в твоей жизни наступит особый момент, ты сможешь... Наступит, твою мать, тапком на нос! Для меня он, кажется, уже наступил. Ещё три часа назад я не подозревал об этом, а перед отходом ко сну меня пронзило: вот, он! Вот, он, тот монстр в людском обличье, кто заслуживает смерти, как никто другой.

Я вернулся домой после вечерней тренировки, а он, как всегда, что-то скулил. Он всегда скулит, как вонючий шакал. Цены высокие, соседи плохие, консерванты, добавляемые в еду, сокращают жизнь... Впрочем, почему "как вонючий шакал"? Он и есть вонючий, а Шакалом я называл его про себя с девяти лет, с тех пор, как понял, что это за мразь. Я не могу назвать его отцом даже мысленно. В последние два года он для меня Харкотина. Это самое мерзкое из всего, что мне доводилось видеть, не считая, конечно, дождевого червя, исполняющего роль моего родителя.

Харкотина редко моется. Боится простудиться и умереть.

Харкотина всегда лебезит перед посторонними, потому что боится, что его прикончат. Прикончат совершенно законно и безнаказанно. В нашем Прекрасном Новом Мире такое возможно.

Зато дома Харкотина позволяет себе ВСЁ! Он думает, что здесь он в полной безопасности. Мерзавец сжил со света мать, швырнул на городское дно сестру, и я не знаю, жива ли она теперь, и что с ней. Он и надо мной изгалялся до пятнадцати лет. Ровно до того момента, когда я перерос его на целую голову, и силы моих мускулов стало хватать на то, чтобы завязать в узел его жиденькие ручонки с тоненькими ножонками, приляпанными к жирному, пузатому туловищу. С тех пор я сделался для него Сынок вместо Выродка. Не понравилось ходить с разбитой харей.

Завтра в Лицензионном центре мне зададут всего один вопрос: "Сколько человек вы хотите убить?" - "Одного!" - Смело отвечу я. "Как же так? - Удивятся они. - А вдруг возникнет ситуация, когда вас захотят убить, и вы не сможете без роковых для себя последствий превысить пределы необходимой самообороны? Вы можете назвать число от нуля до пятидесяти!.." Дери их всех чёрт!

Нуля! Нуля... Именно это число я хотел назвать ещё три часа назад. Теперь хрен вам!

"Чему быть, того не миновать, - отвечу я. - Умирать всё одно когда-то придётся. Я фаталист. Мне отвратительны ушлёпки, трясущиеся за свою шкуру. Я буду просто жить. Жить, несмотря ни на что."