Тяжело дышащий мужчина медленно идёт по узкой дорожке через небольшую полянку во дворе. Он гладко выбрит, седые хрупкие волосы зачесаны. Одежда строго классическая. Поношенная, но сразу видно, что качественная, дорогая и подобранная, когда-то давно, со вкусом. В руках тросточка из дорогих пород дерева с серебряным набалдашником, покрытым интересным азиатским узором. Красивые голубые глаза давно потухли и теперь скрываются за слегка затемненными очками с толстыми линзами.
Он идёт уверенной походкой, чинно и ровно. Вокруг зелень и монументальные постройки сталинской эпохи. Район очень тихий и когда-то престижный. Квартиру им с женой дали в далёком 59. Он тогда был молодым офицером, кадровым разведчиком, которого только взяли работать в московский штаб. Молодая жизнь переходила в этап семейный. Закончил академию, отслужил на границе, вернулся в Москву. Всегда старался работать на совесть и поэтому его заметили, пригласили работать в Москве. Тогда они и поженились. Он ведь Таню с малых лет знал, с седьмого класса. В одном дворе жили, в одной школе учились. Она тогда тоже учёбу закончила, практику прошла. И, пока её не отправили в провинцию, как молодого учителя, они и поженились. Потом сразу квартиру дали и Танечку пристроили в местную школу. Она всю жизнь младшеклашек всё воспитывать пыталась. Так и жили всё время.
С детьми не получилось, в силу его профессии друзей тоже не нажили. Так тихо и прожили, друг для друга. А пол года назад, в середине весны, она умерла. Болела конечно, но сильно только последние пару месяцев. Зимой простудилась и слегла, это Танюшку и добило. Похоронил её тихо и теперь совсем один остался. Она же всегда его в бытовом плане обслуживала. Завтрак, обед на работу, ужин. Каждое утро - выглаженная рубашка, брюки со стрелками, в доме всегда чисто, всё аккуратненько. А как умерла, так он запустил всё. Теперь вот, когда лето прошло, принялся быт налаживать. По два раза в неделю стал в магазин ходить, готовить себе, пылесосить и полы мыть.
В магазине, как обычно, в часы скидок для пенсионеров, было много стариков. Они брали неудобные красные корзинки и ходили туда-сюда между заполненных витрин, в поисках чего-то достаточно для них дешёвого. На всё помещение распространялся запах гнилых овощей и фруктов, над которыми роились мухи и прочие мошки. Несколько разнорабочих таскали через весь зал палеты, нагруженные сахаром и картошкой. Кассирши, полные недовольные женщины, сидящие на сломанных стульях, ругались из-за несоответствия ценников и реальной цены. Ему было противно.
На пенсию он вышел ещё в 96, так что основной кризис пережили. Да и потом связи оставались. В советское время Таня ездила в специализированный склад-магазин, где по пропуску родственникам сотрудников штаба выдавали продукты высшего качества. А для офицеров достаточно высокого ранга доставали самый дефицит. Они никогда не голодали, пенсия у обоих повышенная была. А теперь одному трудно и за коммуналку платить, и ещё как-то жить нужно. Помогать-то некому.
Он всё-таки так и остался сорванцом в душе. И никогда о вопросах неприятных не думал. Деньги тоже его не волновали - всегда находились, всегда хватало. А тут как ушат ледяной воды на голову. Татьяна его за два дня до кончины подозвала и говорит, что в четвёртом томе Войны и мира её деньги на похороны лежат. Сколько скопила, говорит, что должно на скромные хватить. Он проверил, а там почти двести тысяч. Аккуратно сложены, новенькие купюры по пять тысяч. А сам-то он никогда ни на что не откладывал. Особенно на похороны, что за бред? Ей как раз и хватило, практически и не добавлял к ним ничего. А сейчас по копеечки себе стал откладывать. В тот же том, чтобы не как бомжа, а то никто же спонсировать не будет.
Он взял обыденный, совсем скромный набор продуктов. Хлеб, каши и куриную тушку по акции. Ещё какое-то молочко и по мелочи всего. Неделю назад в область ездил и тушёнки с военного склада купил говяжьей, а ещё вчера решил, что нужно как-то Танечку помянуть. Пол года, всё-таки прошло, поэтому взял пол литра недорогой водки. И ещё зашёл, взял пару средних шоколадок, занести соседкам, которые общались с женой. Пусть тоже вспомнят, да помянут.
На кассе была длинная очередь, которая постоянно вставала, так как кассирша либо ошибалась, либо начинала кричать в ответ на какие-то вопросы старушек. От духоты и нервного напряжения ему стало плохо, прихватило сердце. Такое в последнее время часто случалось. Он принял таблетку. Их совсем мало осталось, нужно к врачу сходить, новые взять. Уже старался не вслушиваться, но всё равно голова трещала от криков, зловония и духоты. Наконец, подошла и его очередь. Машинально выложил продукты из корзинки, отсчитал из кошелька девятьсот тридцать семь рублей, сложил в свой пакет все покупки и направился на свежий воздух, когда его остановил бородатый молодчик в камуфляже.
Он резко схватил за руку и оттянул с прохода, начал по-хамски спрашивать чек и требовать вывернуть карманы. Его было трудно понять. Ни то из-за его акцента и разбитого носа, ни то из-за того, что стало ещё хуже и сердце начало безостановочно колоть. Подскочил ещё один пацан в форме магазина и узнал, что происходит. Старик, видимо машинально, положил шоколадки в карман пальто, а на кассе забыл и ушёл не расплатившись. Охраннику было приказано вести старика в подсобку, обыскать и вызвать полицию. Тот начал утаскивать его в дальний угол торгового зала, где была покрашенная железная дверь на кодовом замке. Кто-то из старушек возмутился, почему пожилого человека так грубо тащат, но никто из них не хотел потерять место в очереди, так как до конца социальной акции оставалось меньше получаса, поэтому его продолжили заталкивать в подсобку.
Он не сопротивлялся. И потому, что было плохо, и потому, что любой старик ничего не может сделать против молодого крепкого парня. А он, к тому же, хоть и военный, всю жизнь просидел в кабинете и занимался бумажной работой.
В подсобке его унизительно обыскали. К первому охраннику присоединился его коллега, такой же молодой парень со шрамом. В кармане, конечно же, обнаружили шоколадки. Его о чём-то грубо спрашивали, но сердце так прихватило, что он либо молчал, либо мог издать только мычание. Никто и не думал звонить в полицию, ребята решили, что смогут содрать немного денег с испуганного старичка. Они угрожали, что посадят его, что во все магазины ему закроют вход, как воришке и обманщику.
В какой-то момент, спустя минут сорок, они, раззадориваемые самими собой и, видя, что дедок не реагирует и не стремиться откупиться, несколько раз ударили его. Всего два или три удара в грудь, в результате которых он упал на пол. Потом они вышли покурить, заперев его в одном из малых складских помещений.
Лежа там, но грязном полу, среди использованной упаковочной ленты и луковой шелухи, он, еле дыша, вспоминал свою Татьяну. Какая же она всегда была рассудительная и спокойная, своей мудростью и лаской она могла в один миг успокоить его и примирить со всеми. Сколько раз он хотел бросить службу, сколько раз приходил домой в полном замешательстве. И каждый раз она встречала его домашним теплом и радостной улыбкой. Как же она умела улыбаться и как ему эта улыбка нравилась.
Вроде столько лет прошло. Кожа потускнела и обвисла, появились морщины, зубы поредели и пожелтели. А он, каждый раз, когда смотрел на её улыбку, всё ещё видел ту заводную девчонку из своего детства, которая улыбалась ему с первого дня их знакомства. Ту, которая оторвала полосу от своего платья, чтобы перевязать надломленную ветку дерева. Ту, которая рассказывала ему содержание учебников и задаваемых на дом книг.
Тяжело было без неё. Очень тяжело. Стал совсем нелюдимым, раньше хоть с любимой выходили в парк погулять, в театр раз в месяц. Летом в санаторий, зимой в лес, на лыжах кататься, а эти пол года, он только и делал, что дома смотрел телевизор. Да вот до магазина с больницей дойти выходил.
Подумал, как же он это Танюшке объяснил бы. Ушёл в магазин, пропал на полтора часа, так ещё и пришёл весь грязный, с порванной одеждой. А сейчас что, никто и не спросит, никто и не хватится его. Глупо так всё.
Даже слёзы сами собой пошли. Всю жизнь прожил, такими важными вещами занимался, страну родную спасал. А теперь вот какие-то молодчики в полуподвале на пол повалили за жалкие сто рублей. Так захотелось встать, кинуть в них этими ста рублями. На, подавись! И выйти с гордым видом, а там уж он нашёл бы на них управу. В родной отдел бы написал, в прокуратуру сходил бы. Пусть знают, как с ним, кадровым разведчиком, подполковником запаса, так поступать. Пусть боятся и уважают, а то, видишь ли, понаедут и начинают тут. То матом пошлют, что денег не хватает, а товар пробит, то просрочку подсунут, а потом менять отказываются.
Нельзя так над пожилыми людьми издеваться, некультурно это. Пусть знают.
Через десять минут в подсобку вернулись парни в камуфляже. Они небрежно попинали ногой тело, и подумали, что дедуля просто отключился. Вылили на него стакан воды, растормошили, потом уже пульс проверили. И здесь уже началась паника. В зал его вытащили, скорую вызвали, начали говорить, что ему в зале плохо стало, а потом он просто свалился. Скорая смерть констатировала и тело увезла. Полицию вызвали. Те объяснения взяли, и уехали.
Уже потом выяснилось, что это офицер и разведчик, с наградами и благодарностями. Тут и прокуратура подключилась, и спецслужбы. Ребят нашли, сроки дали. Старика с военными почестями на ведомственном кладбище похоронили, генерал действующий речь говорил. Всё в СМИ показали, отчитались. Молодцы.
«Я самостоятельно ознакомился с личным делом этого доблестного русского офицера. Конечно, многое там еще находится под грифом секретно, но и уже открытые факты его биографии говорят о неоспоримом профессионализме, и, я не побоюсь этих слов, самоотверженном героизме погибшего. Многое было положено им и такими как он, настоящими тружениками нашей службы, на алтарь общего нашего дела - борьбы с иностранными провокациями. Ни для кого не секрет, что угроза из вне для нашей страны была, есть и будет наиболее опасной, поэтому мы и стоим на защите её рубежей денно и нощно, не жалея себя. Хочу принести самые искренние соболезнования родным, близким и сослуживцам! Вы потеряли того, кем можете по праву гордится. И пусть ушедшего не вернуть, вы должны хранить память о нём и его героическом деле. Как написано на памятнике над его могилой: Мы будем помнить подвиги твои / Герой, достойный для своей страны!»
—
Молодая женщина, в возрасте немного за тридцать, в простеньком однотонном платье и лёгкой кофте, сидит в душном коридоре. Вдали ото всех окон, под освещением старых люминесцентных ламп. — Да кто придумывает эти идиотские статистики. Не могут россияне купить себе две пары обуви по сезону в год. Я вот одну купила и три года ношу. И никакие мне другие не нужны. Вот. Хорошенькие такие, крепенькие. Из Беларуси. Не могут, скажут тоже.
Очередь почти не движется. Уже около часа в поликлинике. Зачем же вводят электронную запись ко времени, когда всё так. Говорят, что у неё в кабинете компьютер завис, а вручную выписывать эти рецепты очень и очень долго. Всё бы ничего, но уж очень душно в этих коридорах и кабинетах. А домой сейчас вернётся Петя, потом Колю нужно будет в шесть забрать. Завтра же пятница, у них карате. Ещё нужно наготовить на выходные, к маме же хотела съездить. — Так не нужно, вот и не покупают. Придумают же! Вчера в вечерних новостях вообще сказали, что это американцы так цифры подменяют и всё переворачивают.
Какая-то женщина, с жирными грязными волосами и двумя пластиковыми пакетами была в очереди перед ней. Она сразу начала говорить, не ища никакого повода. Просто говорила о своём, и, кажется, не требовала ни участия в разговоре, ни даже какого-то внимания. Это, видимо, такой способ выговориться, когда проблем и новостей в голове слишком много - очень тяжело усидеть в тишине. В обычное время можно было бы просто сидеть и кивать, пытаясь уловить что-то интересное в свежих слухах районного масштаба, но сейчас, скорее всего из-за духоты и недосыпа, болела голова и в горле стоял какой-то ком. Начинало подташнивать и в сердце как будто втыкали иголку. — И ввели же! Нет, ты только представь! Они теперь уголовку за увольнение людей предпенсионного возраста установили. А я как раз такого, и не берет никто теперь. Пенсионеров берут, главное, а нас нет! Зачем надо было уголовку-то вводить!? И так жизнь не сахар.
Лёгкий ветерок слегка прошёлся по лицу. В холл через главный вход вошёл мужчина в форме с крестами на рукавах, он быстро нашёл взглядом охранника, тихого, совсем маленького и от этого казавшегося ещё более немощным, седоволосого якута. О чём-то сказал ему, и они вышли на улицу. Через несколько минут из двери появилась инвалидная коляска. На ней двое мужчин везли скрюченную безмолвную старуху. Она была еле живая и анемичная, с гримасой вечной тошноты и боли на лице. Мужчины оставили её в центре небольшого холла, охранник вернулся за свой стол, а другой отправился к стойке регистратуры. Через несколько минут он вернулся, за ним бежала средних лет женщина в халате. —Ой, а что, она совсем не двигается!? Как же так, что же вы не позвонили, у нас же врач на третьем этаже сидит. А вы можете её помочь поднять? У нас лифт есть, но в него нужно будет её затащить. Вы сможете подождать-то её, а то как же нам домой-то её возвращать?
Мужчина молча слушал причитания медицинской сестры. В конце, недовольно, резюмировал: затащим, подождём. Сестра заметно приободрилась, подскочила к престарелому якуту. — Ой, а принесёте нам ключик от лифта, пожалуйста, и, вы же можете помочь поднять её на третий этаж?
Охранник не спеша отпер внутренний ящик тумбочки, достал нужный ключ и встал со своего места. Всей группой, катя коляску со старухой впереди себя, они двинулись в противоположную сторону по коридору. Там охранник открыл старые железные двери, покрытые шестью слоями краски. За ними скрывалась слабоосвещённая камера площадью полтора квадратных метра. Мужчины с усилием втащили коляску внутрь, сестра помогла закрыть двери и лифт тронулся. Звуки щелкающих и переключающихся тумблеров, прохождения всех стыков, и движения тросов и шестерёнок разнеслись по уже ветхому зданию советского проекта. Потом были звуки, по которым можно было понять, что старуху на коляске вытащили в коридор на третьем этаже, после чего двери снова ударили, и лифт так же с грохотом, вернулся на свой родной этаж. Спустя минуту, из дверей вышел запыхавшийся якут охранник. Все предшествующие действия он совершал с настолько невозмутимым видом, лицо его совершенно не менялось. Он прошёл по коридору, сел за стол, вернул ключ на место, запер ящик и взял в руки отложенный кроссворд.
Лучше от всего этого не становилось. Ещё прийти в покое не давала вчерашняя ссора с Андреем. Он так выматывается на работе. Физика у шести классов, плюс дополнительная нагрузка по подготовке к экзаменам, а тут и денег не хватает, он частных учеников берёт. В итоге не спит ночами, пытается время выкроить, чтобы с мальчиками побыть. А вчера домой пьяный пришёл. Какого-то друга, говорит, встретил, они пошли и напились. А она, говорит, не имеет никакого права его попрекать и приставать к нему, он ведь все деньги в семью зарабатывает. Они же все за его счёт живут. В его, между прочим, квартире. А утром тихо встал на час раньше обычного и ушёл. То ли стыдно, то ли обиделся, но такой ссоры у них давно не случалось. Вечером нужно будет извиниться и приготовить его любимые морковные оладьи. Он всегда такой счастливый, как ребёнок, когда их ест. Нужно только не забыть в магазин заскочить, потому что морковки совсем мало осталось.
Мимо пробежала молодая врач, отперла своим ключом ближайшую дверь, быстро заскочила внутрь и заперлась. Через центральный вход в здание вошла другая врач, постарше, но явно моложе сорока. Она выходила покурить и сейчас возвращалась на рабочее место, просматривая что-то в телефоне. К ней через весь холл резво направлялась энергичная низкая бабушка. — Здравствуйте, Наталья Федоровна! Как ваши дела? — Ой, здравствуйте! Давно вас не видела. У нас всё по-старому, трудимся. Вы как поживаете? — Да вот, была на приёме у Сафетовой, она витаминчики уколы прописала. Вот была сегодня в третий раз уже. У молоденькой сестрички, рыженькой. — Как сделали вам укольчик, дорогая моя!? Всё хорошо? Да, там красавица Женечка, такая милая. — Правда, хорошенькая, но уж грубо обращается как-то. Уколы ставит легко. Не больно совсем. — Ну, это работа у нас такая. — Начальство доводит, да? Понимаю. — Да, им бы только помучить! Я побегу, а то приём уже скоро, дорогая. — Да, мне уж тоже пора, рада была повидаться. — Я тоже, заходите в следующий раз в кабинет ко мне, чайку попьём. А сейчас, правда, тороплюсь очень. Здоровья вам! — Ой, спасибо огромное, Наталья Федоровна! Обязательно зайду! До свидания!
Дышать становится всё тяжелее и тяжелее. Хочется лечь, раздеться, открыть все окна и поспать. Подремать несколько часов, не думая ни о чём. Уже пару месяцев нет возможности нормально выспаться. Либо сон очень поверхностный, либо сняться кошмары. Ночью, бывает, что просто посыпаешься, и лежишь часами, ничего не делая.
Тошнота тоже усилилась. Вроде с утра только рис съела. Или всё из-за запаха. Всюду тут этот невыносимый запах мочи. То ли из немытого и старого туалета, то ли от самих людей. Они здесь все такие немощные, скрученные, жалкие, низкие, с постоянной отдышкой, потливые и кашляющие без остановки. От всех них пахнет гниением и мочой. Все они часто плачут. Сидят на жёстких порванных кушетках из кожзама, переживая и страшась. Глупые, идиотские страхи. Пропустить свою очередь, не поставить печать. Что не пустят, не дадут рецепт или направление. Зачуханный дедушка или бабушка с гематомой на лице. Сидят и тихо плачут в углу, вытирая слёзы старым носовым платком. На них кричат, срывают злость и откровенно издеваются. Здесь нет любви и сострадания, нет жалости. Есть трижды проклятые регламенты, положения и бумаги. Инструкции сверху. Этого полно. Всё грязное и пыльное, всё старое и разбитое. Всюду эти старые и потускневшие стекла, закрашенные бело-жёлтой краской со множеством подтёков. И, заменяя образок в красном углу, весит на самом видном месте беззвучно работающий китайский плазменный телевизор с идиотскими медицинскими советами. — Главное, справку дают, что я предпенсионного возраста, а льгот никаких нет. Мать у меня лежит на матрасе и ест через трубочку. Ей восемьдесят один, и лежит уже почти два года. А я уже третий раз тут - переписываю эти справки, а она не кормлена с самого утра. Так теперь меня не берут никуда. Решили семьёй, что я за матерью посмотрю. А то на сиделку не напасешься, пенсию-то ей совсем копеечную платят. А так могу хоть ей помочь, она же сама шевельнуться не может. Ест только через трубочку. Ходит под себя. Вот, с утра уже целый пакет набрала лекарств ей, а этот рецепт врачиха в третий раз переписывает. Сначала дозировку не ту написала, потом название не то. Теперь вот, печать не поставили. Жуть.
Боль продолжала усиливаться, лишь изредка позволяя вдохнуть. Чувство, как если бы на грудь поставили огромную гранитную плиту. И всё тело твоё, такое тонкое, миниатюрное и хрупкое, сплюснулось, и теперь лежит под этой глыбой бесформенной лужицей. Женщина в очереди продолжала что-то рассказывать. Остальные, кто сидел в телефоне, кто читал районную газету. В коридоре появилась старенькая уборщица, начавшая суетливо мыть полы. Вокруг царила обстановка недовольства и легкого раздражения, но она уже не могла улавливать этого. В глазах помутнело, голова начала кружится, в груди невыносимо кололо. В какой-то момент захотелось закричать, но воздух в грудь не набирался, а рот открыть не было сил. Постепенно она начала съезжать по стенке на плечо соседки. В этот момент она была уже в бессознательном состоянии. Когда кто-то из стоявших там это заметил и начал трепать её и бить по щекам, она еле произнесла что-то неразборчиво. Как вспомнят потом очевидцы, речь шла о морковке и ещё о чём-то.
Седой мужчина средних лет, стоявший с палочкой, оперевшись на стену, разогнал всех и уложил её на кушетку. Ей расстегнули верхние пуговицы её платья, опрыснули водой из бутылки. Паренёк помоложе, метнулся до дежурившей в регистратуре медсестры, та прибежала к месту проишествия с аптечным чемоданчиком. Оттуда был извлечён нашатырный спирт, который не помог привести женщину в чувства. Проверив пульс, медсестра забежала в кабинет напротив и пригласила на помощь врача. Грубоватая женщина пожилого возраста, быстро оценив состояние лежащей на кушетке без сознания пациентки, констатировала. Немедленно требуется вызвать скорую помощь. Говорить заранее не имеет смысла, но произошедшее очень похоже на инфаркт. Скорая была вызвана с общего пульта больницы и приехала в регламентное время, тринадцать с половиной минут, якут охранник помог водителю скорой погрузить женщину на каталку и довезти до машины. Включив светозвуковую сигнализацию, машина с красными крестами тронулась. По пути фельдшер передавал информацию о пациенте в реанимационное отделение принимающей больницы. Водитель отступил от правил, совершив пересечение двойной сплошной на проспекте, и, уже подъезжал к районной клинической больнице, когда сердце женщины остановилось.
«Изучив отчёт профильной медицинской комиссии, созданной для проведения расследования по инциденту, произошедшему два месяца назад, точнее, семнадцатого сентября, в городской больнице номер 27, можно ответственно заявить, что нарушений в действиях медицинского персонала в больнице, а так же и в службе скорой неотложной помощи, не было выявлено. В медицинском учреждении был выявлен ряд отклонений от регламента, которые являются рядовыми и не могли причинить вред пациентам. Ответственность за их устранение возложена на главврача больницы Короваеву. Действия дежурных врачей и мед персонала в указанный день по отношению к умершему пациенту происходили в полном соответствии с инструкциями министерства здравоохранения. Скорая помощь прибыла раньше истечения максимального регламентного времени прибытия для города Москва. Действия врача и фельдшера задействованной бригады так же не вызывают никаких вопросов. Пациент умер от остановки сердца по пути к клинической больнице им. Глебова, не доехав до реанимационного отделения пять минут. Врач бригады принял обоснованной решение провести реанимационные действия самостоятельно, и после проведения непрямого массажа сердца, который не привел к результату, в 14:49 была констатирована смерть пациента. По результатам вскрытия эксперты заключили, что причиной смерти стала остановка сердца в результате инфаркта миокарда, произошедшего на фоне длительного состояния переутомления, стресса и витаминного голода пациента. Тем не менее, от своего лица, и от лица профильного комитета по здравоохранению города, я приношу глубочайшие соболезнования семье умершей. У неё остались муж и двое сыновей…»
—
Никто не знает, где застигнет его последний вдох. Но, каждый представляет себе картину из красивого старого фильма, где седовласый старик лежит в постели, окружённый бесчисленными родственниками. Он тихо прощается со всеми, обнимает внуков и правнуков, и мирно засыпает. Всё очень живописно и спокойно.
Я лежу на грязном каменном полу, вокруг очень шумно и душно. Кто-то из заботливых прохожих подложил мне под запрокинутую голову газету. Я тяжело дышу. Потерянный взгляд, растрепанные волосы и неопрятно скомканная одежда. Толчея, шум и такой знакомый специфический запах. Вокруг всё бурлит и движется. В глазах все эти толпы людей расплываются и обращаешь внимание только на сотни и тысячи ног. Все они, проходящие мимо, прямо по моей голове, создают нестерпимый грохот. Бах - топ - клац. Бах - топ - клац. Сапоги, туфли и полуботинки. Кажется, что ещё мгновение, и какая-то из них наступит и расплющит мою голову как переспелый арбуз.
Миллионы пассажиров, стремящихся с Алма-Атинских на Театральные, совершающие пересадки или ожидающие в центре зала. Все стараются обойти меня. Какое им дело. Может два или три человека остановятся, попытаются поднять, спросят, что случилось, нужна ли помощь. Кто-то пойдёт искать дежурного по станции. Но, большинство только предложат воды, каких-нибудь таблеток, и пойдут дальше, оставив меня на попечение нескольким причитающим теткам. Но осуждать их я не могу, ведь они хотя бы подошли. Большинство проходит мимо. Толпе легче причислить меня к алкашам, наркоманам или умалишённым, чем подойти. Те же, что поскромнее, пойдут дальше, успокаивая свою совесть тем, что кто-то другой точно поможет. Я бы тоже, но сегодня на работу спешу. Никак нельзя опоздать, если хочу отпроситься пораньше.
А что со мной? Я мечтаю, чтобы это всё оказалось страшным сном. Всего лишь страшным сном. Знаете, иногда сниться что-то настолько приятное, что не хочется просыпаться и верить, что всё это было лишь во сне. А тут наоборот. Я ведь так молод. Я не хочу умирать, мне нельзя умирать. Я совсем не жил. Почему же именно сейчас. Я начинаю чаще и громче дышать и слезы, крупными каплями стекают по моим щекам, скрываясь в копне темных волос. Только нарастающий и уходящий гул летящих по тоннелям составов.
От этого становиться только мрачнее. Мне бы исповедаться сейчас. Валяясь тут, среди луж грязи, в испачканной одежде, как никогда осознаёшь всю свою греховность. Сколько всего плохого я совершил за этот короткий срок. Сколько по глупости. А сколько доброго не совершил. Конечно, никто не отправиться на поиски священника сейчас. Да и люди, собравшиеся разношерстным консилиумом надо мной в этот миг, не захотят слушать мои откровения и глупые бредни. В сущности, никому до моей жизни нет дела.
Думаю о людях. Думаю, кого бы хотел увидеть. Не то чтобы их случайное появление сейчас мне сильно бы помогло. Но есть необъяснимое желание увидеть сейчас те два десятка человек, которые значили и значат так много. Зачем? Хотя бы для того, чтобы сказать им банальные, но настолько важные вещи. Почему-то нужно начать умирать, чтобы просто сказать окружающим тебя близким, что ты их любишь. Так жестоко.
Подумав чуть дольше, понимаю, что моё отсутствие по большому счёту в жизни людей мало что поменяет. Что значит моё существование для них. Профиль в социальных сетях, редкие звонки и несколько встреч в году. Можно и пережить отсутствие этого. Хотя, думаю, что пару соболезнующих комментариев под последним постом такой молодой и красивый, я всё-таки наберу. Может даже удостоюсь стать темой для внутрисемейного разговора нескольких знакомых в качестве новости. А в остальном, серьёзно это происшествие изменит только жизнь моих родителей. Мама и папа, вот кого мне действительно очень жалко сейчас. Остальные и правда переживут и, наверное, даже забудут. А жизнь этих двух людей измениться в корни и навсегда.
От мыслей и слёз отвлекают подошедшие мужчины в тёмно-синей форме с шевронами. Их собака обнюхивает меня. Такое приятное прикосновение, мокрый и прохладный нос касается внутренней части моей ладони. Овчарка присаживается рядом и начинает часто дышать с высунутым языком. Мужчины что-то сухо спрашивают у обступивших меня тёток. Один присаживается на корточки, трясёт меня за плечо рукой. Я не могу ничего ответить, и только голова неестественно трясётся. Сквозь шум слышу, что у меня спрашивают, нужно ли вызвать скорую, пил ли я что-то, употреблял ли. Второй в это время записывает что-то со слов одной из очевидец в блокнот. Бросают на меня ещё один снисходительный взгляд, прощаются и размеренно следуют дальше, вдоль колоннады станции.
Тихое место. Первое весеннее солнце. Лёгкий ветерок, но прохлада уже уходит. Лёд на речке уже пошёл, сквозь снег где-то начинает проглядывать травка. На холме над низиной стоит светлый, устремлённый в небо храм. Людей здесь почти не бывает, рядом только небольшая деревушка, да и её жители редко приходят сюда. Кладбище совсем небольшое, крестов сорок от силы, но выглядит очень аккуратно и ухоженно. Всё из-за проживающих при храме престарелых монашках. Они здесь и сады растят, и капусту, а заодно и за могилками смотрят. Убрать где-то, прополоть да цветочки полить. Дело совсем нехитрое, но для души полезное. А если всё с молитвой, да поминая души живые, то потом так светло и радостно становиться.
Худощавый священник служит литургию. В храме сегодня необычно многолюдно. Из-за этого низкий дьякон особенно торжественно возглашает все ектеньи. Его бас очень драматично звучит под этими многовековыми шатровыми сводами. Помимо людей в храме стоит и гроб. Гроб с совсем молодым парнем, тихо лежащим с полностью умиротворённым лицом. Отпевания здесь проходили и раньше, но в основном местных бабушек. А тут приехало несколько машин из столицы, несколько компаний молодых юношей и девушек в чёрном. Кто-то стоит в углу, мало обращая внимания на происходящее, а кто-то всей душой участвует. Несколько человек тихо плачут. К концу литургии, на проповеди и при самом отпевании в храм, сквозь совсем маленькие окошки под самым куполом пробивается несколько ярких солнечных лучей, несколько мистически освещающих всё основное пространство под сводами.
Отпевание подходит к концу, и вокруг гроба витает и клубится много кадильного дыма, хорошо различимого под солнечным светом. Наиболее эмоциональные не сдерживают слёз, когда священник говорит о прохождении душой умершего основных загробных этапов. Наконец, все по очереди, начиная с родителей и близких родственников, подходят к усопшему и целуют его в лоб. Кто-то задерживается, и долго о чём-то причитает, держа бледную и холодную руку совсем ещё пацана. В конце подходят и те пара деревенских старушек и монахинь, которые остались после литургии. Наконец, мужчины покрепче подхватывают гроб и выносят его, в то время как родственники несут венки, а остальные как могут поют необходимые песнопения. Идти всего метров сто, может чуть больше. Обходят пару луж и весеннюю грязь у калитки, и вот уже все обступают яму полутораметровой глубины. Крышку заколачивают, гроб опускают и происходит последнее беспокойство в земной жизни. Куски влажной и от этого ещё более тяжёлой земли с гулкими ударами падают на крышку. Каких-то семь минут и на месте ямы уже бугорок с простым деревянным крестом. Ничего лишнего, только природа, ветерок колышет ещё не позеленевшие ветки берёз и где-то совсем в дали, за речкой, блестят купола дальнего монастыря.
Не время об этом думать, наверное. Но хочется подумать. А ещё хочется, чтобы было так. Но об этом ведь никто не знает. И никто не знает, о том, что я из себя представляю. Столько мыслей остаются не реализованными, не высказанными и не излитым навсегда. Это поистине беспокоит. И если бы можно было, как в фантастике, скачать данные. А так ведь получается, что всё самое главное, что я накопил к настоящему моменту, то есть все те мои мысли и выходящие из них идеи, я сейчас уношу с собой. А для всех окружающих остаюсь скучным и бесполезным. Просто жил и помер. Ничего больше. Только смерть и останется. Как апофеоз всей жизни. Даже забавно. Нет, мне-то всё равно станет. Но сейчас ещё как-то обидно.
Наконец приходит дежурная по станции. Совсем пожилая, скрюченная старушка. На лице её нетрудно прочитать выражение крайнего недовольства. Она о чём-то пререкается с одной из женщин. Что-то о том, что идёт она уже пятнадцать минут. Дежурная надевает белые перчатки на руки и достаёт что-то из покрашенного деревянного ящика. Судя по всему - это нашатырный спирт. Ткнув пузырьком мне в нос желаемого эффекта она не добивается. Мне же становиться только хуже, начинает сильно тошнить, голова болит ещё сильнее. Она пытается нащупать пульс, но безуспешно. То ли перчатки мешают, то ли он у меня и в правду стал совсем слабым. Она достаёт из кармана старый кнопочный телефон и набирает телефон колл центра службы спасения. Рутинный разговор и она уходит отнести аптечку обратно.
Какая же глупость! Как я мог оказаться в такой ситуации. Я же и в реанимацию неоднократно попадал. И здоровье своё планомерно доводил. А тут так глупо. Ладно автобус на переходе сбил, взрыв или там случайная пуля. Но в метро, вот так вот. На пустом месте. Интересно, а здесь смогут поставить крест и венок. Как на трассе. Что бы другие пассажиры знали. Глупость конечно, но всё же.
Другие глупости так же настойчиво лезут мне в голову. Жалко, что так в Венецию и не съездил. Да и вообще, всегда же в кругосветку хотел. Хотя, какая там кругосветка, я и другого не сделал. Прежде всего, если выберусь из этого, буду только правду говорить. Причём всегда. А то столько вру. И стесняться чего-то пора переставать. В обществе всё так глупо устроено. Мы порицаем за искренность и честность. За личный выбор и свой путь. Столько травли вокруг. Можно же просто всех любить.
Ладно там кругосветка, всегда же хотел, чуть ли не с пяти лет. Чтобы дом в лесу, большой и с печкой обязательно. Семья большая, детей много. Старшего в честь себя назвал бы. И жил бы всю жизнь счастливо с ними. Воспитал и обучил бы их всему сам. Попробовал бы настоящих людей из них вырастить. Да и остальное. Дерево не посадил, фильм не снял, книгу не написал. Глупостями страдал, да и только.
Убивает дикая жажда. Во рту пересохло и хочется только прильнуть к горлышку пятилитровки и выпить её до конца. Выпить очень жадно, долгими и громкими глотками. По всему телу, от стоп и всё выше и выше, разливается невозможная усталость, бессилие. Если до этого лежал напряжённым, то сейчас расслабляюсь и погружаюсь в ощущение невесомости. Хотя очень не хочется, уже где-то на подсознательном уровне всё понимаю. Глаза сами собой закрываются и я проваливаюсь в сон. Сон, из которого уже не выберусь. Из последних сил стараюсь держаться, вглядываюсь в окружающее пространство, красивые каменны своды и латунные скульптуры вокруг колонн. Ищу взглядом лица людей, но они, как будто бы неумышленно, отворачиваются и отводят глаза. Они так же осознают, что происходит со мной прямо сейчас и не хотят видеть этого, не хотят становиться надеждой в моих, полных отчаянья и панического страха, глазах.
Из неоткуда вновь появляется старушка дежурная. Она ведёт с собой бригаду врачей. Мужчина под сорок и замученно выглядящая девушка, моложе его лет на десять. Подойдя, она ставят на пол свой тяжелый оранжевый чемоданчик и приступают к осмотру. На этот раз опытная рука всё же находит у меня пульс. Фонариком проверяют реакцию зрачков. Девушка говорит что-то, пока её коллега делает пометки в служебном планшете. У дежурной интересуются, есть ли кто-нибудь, кто мог бы помочь вытащить меня на улицу. В итоге начинают тормозить проходящих мимо мужчин.
Все действия, люди на службе, призванные спасать и помогать, производят с таким недовольством. Это то, с чем ты сталкиваешься каждый день, эти маски на их лицах. Ты вынужден постоянно противостоять, постоянно просить и вынуждать. Каждый раз. И, можно понять их желание абстрагироваться от работы и оградить хотя бы какую-то личную жизнь. Но почему-то получается, что в итоге на тебе отыгрываются за все претерпеваемые невзгоды. И вот, живого ещё тебя, человека мыслящего и чувствующего, тащат шестеро разгневанных и недовольных. Тащат на мягких носилках, и будто специально трясут во все стороны. Будто специально люди впереди не расступаются и создают очереди и толкучку. Как будто специально тебя несколько раз ударяют и поручни эскалатора во время подъема. А смотрящие вокруг. Им хочется верить, что они не попадут в такую ситуацию. Не окажутся на твоём месте. Потому что никто не позаботится, никто не поможет. Ничего не измениться, и каждого следующего так же будут небрежно тащить, ударяя головой обо все препятствия. Нет, всё-таки слово - великий дар. Как только ты теряешь возможность его произнести - ты теряешь образ человека. Ты становишься семидесяти килограммовым мешком для битья. Такая злость наполняет меня в эти мгновения. Ну почему же так происходит.
Меня поднимают на поверхность, проносят сквозь валидаторы и двери вестибюля. Вот уже и прохладный и влажный воздух касается моего лица. Небо такое серое сегодня. Как и всегда в такие дни. Несмотря на гудящие вокруг улицы и те же толпы людей. Несмотря ни на что, я ощущаю умиротворение. Все раздражения и обиды улетучиваются. Почему сразу нельзя было меня сюда вынести. Зачем я пол часа лежал в душном подземелье, когда тут такое небо. Небо. Просто небо, такое величественное и такое близкое. Сколько поэтов и художников восхищались им, сколько мыслей о свободе и полёте приходило смотрящем на него. Что же, этого неба мне будет очень не хватать.
Я закрываю глаза, делаю легкий вдох и как будто проваливаю в пустоту. То ли как погружающийся в морскую бездну аквалангист. То ли как маленькая Алиса, попавшая в кроличью нору. Так и лечу, не ощущая своего собственного веса.
Сообщество «Московское МЕТРО» опубликовало запись:
«Привет, метрофилы! Никто не знает, что произошло сегодня в районе 9:30 на станции …? Админу жму руку)»
Andr1717Andr: А что там случилось?
THHHHHYI233: Там на платформе вроде парень какой-то валялся, если вы об этом
MEtrOMan002: Ребятки, инсайт подъехал) Пацану плохо стало, на станции свалился. Потом скорая, все дела. На поверхности скончался.
MEtrOMan002: Ловите фоточки [Вложение1],[Вложение2],[Вложение3]
GHIIIDIDAY: Блинн, жалко так((( Вроде молоденький совсем. А что случилось-то, отчего он?
GRozzniy: Ну может харе уже? Давайте ещё каждого бомжа загнувшегося сюда кидать
MASSSER: GRozzniy, что же вы так сразу? На фото видно, что хорошо одетый мальчик. А вы сразу - бомж. Нельзя так.
GRozzniy: MASSSER, Не надо передёргивать, ок!?! Я просто не вижу смысла такой бред здесь публиковать, и всё
natali72: Очень жалко!( Соболезную всем близким, упокой Господи!
KLee99: Самой пару раз так плохо в транспорте становилось, что ноги подкашиваются и всё. А всем плевать, мимо проходят и хоть бы хны. Невозможное хамство и безразличие. Сколько была раз границей - там так не поступают.
JANETITOVA: Вот правильно вы говорите! Сама три года в Финляндии прожила, так там даже ночью на пустой улице помогут. А вчера сама поймала падающую на эскалаторе бабушку. Та, если бы не я, наверно себе всё бы сломала. Я дежурной говорю, чтобы помогла ей. А она мне, что это не их обязанности. Грубость и советское воспитание!(