Гонимым бурей песчаным вихрем;
Рукой раскрытой, чей-то кулак
Встречающей, издавшей тихо
Неясный звук, несется шаг.
Неясным мраком тиши зашторенной
Больного комнаты, где злой недуг,
Проникновенной речью опозоренный,
Но все же сильный, несется звук.
Тихо! Слышишь шаги?
Но заточенной в клетку
Своей храбрости труса
Ты воли не дашь.
В памяти сбереги,
Ведь бывает так редко,
Что живой может слышать
Смертельный их марш.
Тихим напряжением струны натянутой,
Мрачным силуэтом тени в зрачке окна
Тех, кто умерщвленным был, но не помянутым,
Тропкой круга ада взывает тишина.
Визгом недержания гноя души струпьев
Преданной анафеме сотней тысяч раз
Неуспокоенья. И беспредельно глупо,
Но все же не напрасно, несется глас.
Ты их слышишь шаги,
Но заточенной в клетку
Своей храбрости труса
Ты воли не дашь.
В памяти сбереги,
Ведь бывает так редко,
Что живой может слышать
Смертельный их марш.
Снова тишина, темнота. И тоска
Снова черной кошкой точит когти о грудь.
Вновь петля из лиц, кто когда-то был рядом,
Затянулась на шее – глубоко не вздохнуть.
Снова нож в руке бороздит по плоти,
Оставляя рвы, что сейчас же полны
Кровью красного цвета тряпки перед быком.
Снова письмена на вертикалях стены,
Что являются следом уголька в руке,
Его продолжением, но в ипостаси
Немного другой, и в ней же жизнь вся.
Намеренно заретушировать счастье,
Которого нет, невозможно. Нельзя
Терпеть дальше это. И выхода нет.
Придирчиво стену обведет глаз...
Если ударить в нее головой,
Сломается шея на какой раз?