Когда августовское солнце зрелым золотым яблоком скатилось с небесной кроны и вечерняя прохлада распахнула свои обьятия, дымчатая Муська лениво продефилировала в старую беседку с облупившейся голубой краской и плюхнулась под лавку, отполированную до блеска жильцами пятиэтажки. Скоро подтянутся пенсионеры с разными вкусняшками. От предвкушения удовольствия Муська зажмурила глаза.
Первой в беседку заявилась бывшая учительница Ирина Борисовна с неизменным вязанием в плетёной корзинке.
— Привет, Муська! Сыр будешь?
— М-мыр-р-р... Быр-р-р... — поприветствовала кошка пенсионерку и, обнюхав угощение, деловито приступила к трапезе. Не успела Ирина Борисовна расправить недовязанный носок, как из третьего подъезда вышли ещё две женщины: Марья Ивановна — "менеджер по клинингу", как она себя называла, и Вероника Карловна — интеллигентная старушка, всю жизнь проработавшая в школьной библиотеке.
— Нет, любезная Марьиванна, для зрения надо принимать "Чернику Форте".
— Едрит-Мадрид! Вероника, нафиг мне твоя черника? (Ух ты, кажись, стихами заговорила!) Если я на седьмом десятке читаю без очков и даже нитку в иголку могу вдеть (с третьего раза)!
— Всё равно надо. Для профилактики. Верно, Иринборисна? Добрый вечер!
— Добрый, добрый, девочки. Только я думаю, что всё зависит от наследственности. Кто-то до глубокой старости прекрасно видит, а кто-то с детства в очках. Помнишь, как тебя, Вероничка, четырёхглазой зубрилкой дразнили?
— Ох, милые, такое не забывается! — Вероника Карловна поправила очки в толстой роговой оправе, сунула кошке кусочек колбаски и погладила её по спине. — Я без вас, девочки, и во двор-то боялась выйти, вечно ко мне хулиганьё приставало.
— А я никого не боялась, — заявила Марья Ивановна, — меня все пацаны уважали. За меткость.
— А меня за ловкость, — похвасталась Ирина Борисовна.
— А помнишь, Ирочка... ха-ха-ха... помнишь, как ловко ты во-о-он с той груши на землю спикировала? Хорошо, что только синяками и царапинами отделалась, тогда деревце было молодое, невысокое, — засмеялась Вероника Карловна.
— Да я бы не спикировала, если бы кое-кто (выразительный взгляд в сторону Марьи Ивановны) не стрельнул в меня из рогатки. Было так больно, словно оса ужалила, вот я и сорвалась с дерева.
— Так я же не нарочно! Я в консервную банку целилась. А тут Вероника— забодай её комар! — со своей балалайкой нарисовалась...
— Домр-р-р... — поправила Муська.
— Да, с домрой. Я резко повернулась, пальцы соскользнули, а дальше: "Ой! Ай! Ас-с-са!" — какая-то лезгинка началась.
— Какая лезгинка?!! Я кричала: "Оса!"
Посмеялись, повздыхали, каждая задумалась о своём. Вроде только вчера были школьницами, бегали на занятия в коричневых платьях с белыми фартучками и огромными бантами на тоненьких косичках, а ночью злой волшебник крутанул стрелки часов — и девочки к утру превратились в старушек. Как же быстро жизнь прошла. Неужели всё позади?
В беседку заглянула печальная луна, обменялась с кошкой долгим многозначительным взглядом и взмыла вверх, щедро заливая двор серебристым светом.
Когда бабушки разошлись по домам, беседку оккупировала молодёжь: громкие разговоры, смех, песни под гитару.
Марья Ивановна, подставив табурет, достала с антресоли пыльную металлическую коробку с налётом ржавчины по углам. Нежно обтёрла крышку ладонью, вывалила содержимое на стол: пуговицы, значки, монеты, напёрсток, деревянная катушка с серыми нитками, огрызок химического карандаша, сломанная брошка-бабочка, флакон от духов "Быть может", колокольчик на розовой ленточке, оловянный солдатик, пластмассовый свисток...
— Да ты ж моя хорошая! Сколько же лет я тебя не держала в руках?
Деревянная рукоятка уютно легла в ладонь, а вот резинка от времени совсем испортилась. Ну, это дело поправимое.
"Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве", — нестройными голосами орали под гитару подростки в беседке.
Марья Ивановна хотела сделать им замечание, но передумала. Махнула рукой, обошла беседку и, собрав пустую тару, направилась в глубь двора к старой груше. Кое-как расставила алюминиевые банки на нижней ветке, отступила на несколько шагов, достала из кармана рогатку...
Вдруг громко хрустнула ветка, и серый клубок стремительно скользнул по стволу, сверкнув зелёными глазами. Две банки, звякнув, упали на землю. Марья Ивановна замерла, прижав руки к груди.
— Мар-р-рь...
— Муська, ты что ль? Ах, чтоб тебя! Выпугала до смерти!
— Смер-р-р?
— Ну ты-то смерти не боишься, ещё восемь (или сколько?) жизней в запасе. А у меня одна, и та уже...
Но тут нечто более крупное с треском ломающихся веток скатилось с дерева и грузно шмякнулось, сбив оставшиеся банки.
Муська, фыркнув, сиганула в кусты.
— Мат... мат... маттерь божия! — Марья Ивановна истово перекрестилась рогаткой.
— О-о-ох, — простонало нечто, — что стоишь как истукан? Помоги подняться.
— Ирина?!! Ёкарный бабай! А ты-то какого лешего на дерево залезла? — выговаривала подруге Марья Ивановна, поднимая и отряхивая её.
— Руки, ноги хоть целы?
— Вроде, да. Поцарапалась немного, пока летела. Я, Маш, хотела проверить, смогу ли на грушу залезть (пока никто не видит)? Оказалось, это не сложно. Смогла. А тут ты с рогаткой! Вот рука и дрогнула.
— Ну, Иринборисна, ну, насмешила! Кому рассказать — не поверят! Полет заслуженной училки с дерева! Ха-ха-ха!
— А мы никому и не расскажем. Договорились?
"When I'm sixty four", — доносилось из беседки.
Охая и посмеиваясь, подруги направились к подъезду.
— Маш, а пОдростки-то наши неплохо поют. Ты заметила?
— Да, сегодня у них хорошо получается, как ни странно. Может полнолуние повлияло? И гитары звучат ладненько...
— Гитара!.. И домра!
— Етить-колотить! Вероника?! Глазам своим не верю!
— Вер-р-рь, — мурлыкнула Муська.
"We will, we will rock you!" — сильный красивый голос Вероники Карловны гармонично сливался с молодыми голосами хлопающих и топающих парней и девушек, и всё это многозвучье устремлялось в небо к смеющейся танцующей луне.