Громкий бой колоколов означал конец. Конец туманного состояния, находясь в сырой тюрьме, где узницу согревала только вера и молитва. Молитва не за себя, а за наших, которые отчаянно сражаются по ту сторону проклятых стен. Сражаются на чужой границе, не позволяя врагам подходить ближе, чтобы больше не было жертв в виде невинных детей и стариков.
Перед глазами Ханны вспыхнуло прошлое, как бушевал огонь, пожирая всё, к чему он прикоснется. Помнила, как её разбудила мать, говоря, что семье нужно срочно убегать как можно скорее. Пока она трясла за обнаженные плечи, в сумраке Ханна видела её глаза, наполненные слезами, несмотря на улыбку, которой пыталась успокоить её и младшую сестрёнку Алису, прижимающую к своей груди соломенную куклу. Она ничего не понимала, не понимала, почему весь огонь танцует в безумном танце, а люди кричат вокруг. Она боялась только одного – уходила мама.
Уходила словно далёкое воспоминание, растворялась и исчезала в зловещих сумраках, только огонь ежесекундно рисовал своим светом её силуэт.
Алиса так и не поняла, что мать больше никогда не проснется, когда её увидели в липкой луже багровой крови, беспомощно дергающуюся в предсмертных судорогах. Ханна весь свой короткий огрызок жизни винила себя за то, что не подошла к умирающей матери, чтобы поддержать её в последние секунды жизни. Она боялась увидеть застывший взгляд родного человека, увидеть окровавленный рот и ужасающую маску смерти. Боялась увидеть мертвеца, даже если это была их мать.
Алисе было не легче, ведь она даже не разглядела в сумраке разбрызганную кровь. Обнимая одной рукой куклу, другой она начала шлепать крохотной ладошкой по материнскому плечу, зовя её. Даже спустя столько смертей и криков в голове Ханны эхом раздавалось душераздирающий зов сестры: «Мама, мама, мама…».
Таких же мертвых «кукол» они увидели и вокруг, когда тлело все на рассвете. Казалось даже, что с неба шёл пепел, желая скрыть изувеченные лица погибших.
Алиса повзрослела очень рано, как рано и умерла. Она не смогла смириться с тем, что в её сердце зияет пустота, которую ранее заполняла мать. Всем миром стала для неё кукла из соломы – единственное, что осталось от мамы. И каково это для ребенка, когда во время бегства эта кукла падает на камни и рассыпается. Вот так и умер весь мир в её глазах.
Ханна искала убежавшую Алису по всей мертвой окрестности, пока не нашла её рядом с матерью, такой же мертвой. Не выдержала разлуки.
Разве она знала о войне? Знала, куда ей идти, совсем молодой. Эта война забрала у неё и семью, и затуманил разум. Ханна плохо помнила, как попала в отряд партизан, как пробиралась через границу, теряя все на своем пути. Не успевала даже хоронить – люди падали как куклы без жизни.
Ею двигала только месть и правосудие, так безрассудно и нелепо. Она даже не помнила, как умудрилась прокрасться к самому Императору и нанести последний удар, который мог бы закончить войну. Если бы не её паршивое терпение. Так она и оказалась в тюрьме, а позже её выволокли и на суд.
«Любая уважающая себя женщина должна выглядеть безупречно, даже если ты находишься под одним одеялом с бездомным» - какие глупые мамины слова приходят мне в голову, когда Ханна сейчас стояла перед важными чванливыми людьми. Всякая глупость лезет в голову после тяжелых испытаний, в том числе и раскаленного металла на груди. Отвратительное клеймо в виде вражеского герба уродовало молочно-белую грудь, будто бы желая насмехаться над павшей даже после смерти.
На что-то другое подсудимая больше не надеялась, её тошнило от отвратительного фарса, публичного обвинения, которое было пустым. Какая разница, что она совершила, ведь дорога одна – виселица. Даже сейчас, стоя в грязном тряпье, которое едва скрывало изуродованные пытками ноги, Ханна лишь насмешливо улыбалась, желая оставить в сознании каждого шрам от острой, как лед улыбки. Её не волновали вопросы и выкрики людей. Она была сукой, порочной тварью, которая посмела покуситься на драгоценную жизнь великого Императора, их освободителя. Ханна лишь плюнула смех в лицо.
Она желала лишь красиво завершить свой отрезок жизни, уйти так, чтобы никто не посмел забыть её, забыть столь дерзкий поступок. Она попросила о последнем желании.
«Я требую, чтобы мне вернули то чёрное платье, в котором приволокли к вам. Требую, чтобы меня повесили в этом платье и сапогах, не смея скрывать моё лицо за чёртовым мешком!» - каждое слово она выплевывала в лицо. Судья смотрел на неё как на сумасшедшую, подмечая, насколько горделив её взгляд серых глаз.
«Гордыня тебя утащит в чертоги Ада, нет прощения тебе, если свой лик смерти покажешь на обозрение» - сказал судья и стукнул брамой. Подсудимая лишь усмехнулась, а ведь мамины слова и не были глупостью. Это запомнят все. Просто так умирать в руках врага унизительно.
Грубые мозолистые руки крепко держали худые руки Ханны, которая шла, опустив голову. Стражники слышали, как она читала молитву, чуть распевая. На шее висел крест.
«Верующая, а порочная. Порочная!» - смеялись друг другу стражники, попутно давая тычки локтями под ребро девушки, но она улыбалась лишь шире, ведь если она чувствует боль, значит жива. Если тебя так сильно ненавидят, значит жива и ты не дух этого безумного мира, призрак прошлого, который все забыли. А сколько ненависти было… Люди плевались, выкрикивали оскорбления именно ей – порочной суке, от которой отвернулся даже милосердный Бог. За Ханной вели ещё приговоренных, но на них не обращали такого внимания, как на улыбающуюся девушку в чёрном платье и сапогах. И чем больше её ненавидели, тем шире была её улыбка.
Шаг за шагом, ступенька за ступенькой, даже стражи отметили, насколько она проворна и изящна даже после пыток и оскорблений.
И как же красиво всё было вокруг, мир для Ханны играл самыми разными красками, ведь эта казнь была на самом рассвете, когда кровавые лучи солнца только озарили небосвод, а ветер разгонял прохладный воздух по всей окрестности, заставляя колыхать ветви деревьев и приготовленные петли. Вокруг места казни собрался всякий народ: солдаты, люди, мнившие себя патриотами, даже дети с родителями. И по середине стоял Император. Он стоял в своём чёрном плаще, заведя руки за спину. Не зря он приехал, чтобы поглядеть на этих партизан, посмевшие пробраться в его покои. Он помнил эту ночь, как металл блеснул в лучах луны, когда Ханна нанесла удар. Император, полководец и худая девчонка, которой двигала только месть и огонь правосудия. Ханна была повержена и избита, но сейчас она стояла на эшафоте с гордо поднятым лицом, с улыбкой вздыхая утренний воздух. В этом чёрном платье. Она стояла, ехидно глядя на Императора, не давая ему насладиться страхом и слезами приговоренной. Он почти протянул руку вперёд, чтобы сжать своими пальцами тоненькое горло девушки.
Девушки… Да она была ещё девочкой! Он убивал убийцу, но это мало его волновало, ведь эта тварь хотела убить именно его. Его жизнь, дарованную Богом, сломать всю его дорогу. Ветер подул сильнее и черноволосый увидел, как игриво прыгают в воздухе её светлые волосы, как шелестит подол платья, как колыхается её крестик.
«Битва проиграна, но война ещё не окончена» - и что этим хотела сказать Ханна? Эту фразу слышал каждый солдат. Но она лишь смеялась, все выше задирая нос. Она насмехалась, смеялась над всеми людьми. Ханна тоже забыла, что большая часть толпы – мирные жители. Война не имеет лиц и нельзя сказать, кто проклят, а кто свят. Но у неё была одна дорога – месть. Ей было все равно на «гротескный маскарад» вокруг нее. Они ничего не могут, кроме как плюнуть или кинуть гнилым помидором. Император молчал. Он ждал слёз.
Кровавые пальцы палача коснулись нежной шеи, оставив полосы. Тот покачал головой, что такая юная дева будет колыхаться в петле, уже никому не нужная и брошенная. Петля чуть сдавила шею. Раздался смех.
«Это всё, на что вы способны? Вы так слабы…» - громко сказала Ханна, что даже Император поднял голову повыше, дабы лучше разглядеть нахалку. Хотелось самому её задушить, а не чтобы грубая веревка сделала грязную работу. Смотреть в эти глаза, как она будет плакать, боясь его.
Не зря ведь Императора прозвали демоном за его нрав и жестокие законы.
«Вы убили детей и стариков, убили тех, кто не причастен к этой войне! Сожгли деревни и атаковали столицу. Да чтоб вы все горели в одном котле вместе со мной, раз я порочная сука, кой меня вы назвали в суде!» - партизане смотрели на неё и слабо улыбались. Её храбрость заражала и их сердца, даже когда на них сомкнулась петля, они начали тарабанить ногами и выкрикивать возглас победы. Именно победы. Ханна позвала Императора с самой нежной улыбкой, на которую она способна. Нежная улыбка, которой могла дарить самое больше тепло на свете, улыбка, которой могла и разрушать всё.
«В твоем поместье любимая жена и дети.Армия разбита давно. Даже если вы захватите нас, ты проиграл. Ты проиграл свою жизнь, пожертвовав семьей, любовью и домом. У тебя ведь теперь нет не только казны, но и семьи» - и её крик оборвался. Партизане висели с мешками на головах, кроме Ханны, ведь по её последнему желанию она умирала с открытым лицом. Она улыбалась до самого конца, даже когда язык вылез из-за рта, а глаза потеряли тот огонь. Её худое тело качалось в петле, зловеще скрипя.
Почему именно платье? В последнюю дорогу, после которой ты никому не будешь нужна. Черноволосый взошел на эшафот и коснулся до её креста.
Раздался оглушительный звук. Облако пепла взошло ввысь, угрожая закрыть кровавый диск солнца. Поместье Императора было беспощадно взорвано.
Из ослабевших рук повешенной выпал медальон, и Император увидел в нем её фотографию со своей семьей.
Плата за победу. Плата за войну. Они оба потеряли всё, только Ханна смело умерла перед всеми, не давая опустить себя. Может быть она где-то там, со своей семьей, пока Император стоял перед её холодным телом совсем один. Останки его жены и любимых детей беспощадно исчезали вместе с пламенем. Он проиграл. Не он ли обещал подарить своей любимой весь мир?
И со взглядом полного проигрыша и потери он взглянул в её стеклянные глаза, которые сохранили кровавый рассвет. На него смотрело гордое и упрямое лицо Ханны.
Редакция(с) Анна Штайн
Иллюстрация (с) Анна Штайн