Так уж сложилось, что три сестры моего деда Афанасия Антоновича Кучеренко были бездетными и только у его младшего брата Никиты были 2 дочери- старшая Евгения и младшая Елена, которую почему- то с детства до глубокой старости называли Лялей. Детство деда (родился он в 1876 году) прошло в небольшом селе неподалеку от Мариуполя, у Белосарайской Косы. В селе проживали украинцы и греки, переселенные по Указу Екатерины из Крыма в окрестности Мариуполя примерно в 1700-м году. В итоге сложилось так, что моя прабабка Мария Селиванова имела греческие корни, а прадед- украинские.
Афанасий, порыбачив на Азовском море какое- то время с отцом, в 1898 году поступил на только открывшийся Макеевский металлургический завод, а Никита, талант- самоучка, оказался в театральной труппе, кочующей по Малороссии. Там он и встретил свою судьбу- девушку из многодетной семьи, бежавшей в поисках лучшей доли из города Цетине, столицы Черногории. Семья осела в Екатеринославе. Никита работал в драматическом театре, а его жена, взяв сценический псевдоним- фамилию Снисаренко, выступала на сцене украинской оперетты. Жили они на сьемной квартире, вещи хранили в огромных сундуках из- за частой необходимости менять адреса. В 1906-м году родилась у них дочь Евгения, а в голодном и тревожном 1918-м- Елена, Ляля.
…Я помню их уже очень немолодыми и много повидавшими. Детей у них не было, а их мужья ушли из жизни каждый после долгой болезни. Оба были замечательными людьми, прошедшими всю войну. Муж Ляли после тяжелого ранения в голову потерял глаз и по состоянию здоровья не мог работать. Обоих мужчин объединяла национальность- в паспортах стояло «еврей». Один- два раза в год я приезжала в Днепропетровск, останавливалась у тети Ляли в однокомнатной квартирке на 9-м этаже. Проведывала живущую в «сталинке» на набережной тетю Женю, затем, попив с ней чайку и проговорив несколько часов, возвращалась к тете Ляле. Тут уж разговоры шли до глубокой ночи- нам было интересно и комфортно друг с другом. Уже выйдя на пенсию (тетя проработала много лет на «закрытом» предприятии, затем преподавала в Горном институте), она стала писать стихи, но стеснялась их кому-либо показать и ожидала моего приезда, чтобы провести своеобразную «литературную гостиную». Читала только наизусть, а когда годам к 80-ти совсем ослепла от глаукомы, как- то умудрялась вполне разборчиво писать. Когда я возвращалась домой в Таганрог после похорон тети, тетрадки с ее стихами я увезла с собой.
Обе тети очень переживали развал СССР. А затем последовала замена паспортов, денег и прочие радости жизни в «самостийной» Украине. К тому же сестры рассорились и прекратили общение на долгое время. Приехав в очередной раз к ним, я выслушала рассказ о причине ссоры от каждой из них и вот какая картинка сложилась.
При указании в документах национальности старшая сестра, проработавшая полвека в институтской библиотеке, без раздумий указала: «украинка». Младшая же обдумывала этот вопрос довольно долго и приняла решение: она русская. Потом позвонила сестре и после долгого разбирательства, кто же прав, высказав множество аргументов в пользу своего выбора, закончила самым веским : «Я же думаю по- русски!»
После ссоры долгие три года сестры узнавали друг о друге только через общих знакомых. Потом помирились, но в силу возраста и потери обеими зрения общались только по телефону- «вживую» уже не довелось. Но самым трагикомичным в этой истории было то, что у «украинки» Евгении и «русской» Елены мама была из Черногории, а в отце текла греческая и украинская кровь...