Стол в летней кухне всегда стоял у окна. Очень уж удачным было его расположение, потому что окно выходило во двор. Как на ладони был виден почти весь его парадный участок, калитка с воротами и улица.
Папа за этим столом занимал своё место, самое козырное. Он мог видеть наш Кедровый переулок и соседнюю улицу Октябрьскую, по которой ездили машины, проходило больше людей, чем по нашему переулку. И, что немаловажно, взору его был доступен телевизор, уютно разместившийся под потолком сверху на холодильнике. Плита, на которой готовилась утренняя яичница или просто закипал чайник. С этого места папа был вооружён информацией с головы до ног и всё было под его контролем.
Честно сказать, мама с братом имели самые скучные места. Они видели лишь ворота и забор. Частенько брат нарушал привычную рассадку домочадцев, и я занимала его место.
- Кто успел, тот и сел! - важно говорил он.
При родителях было опасно спорить, поэтому наши разборки велись уже в закухонных кулуарах, но в основном всегда я сидела напротив папы. Не видела телевизор, он находился у меня за спиной; не знала кто идёт или едет по нашей улице, могла лишь увидеть гостя, который входил к нам через калитку. Зато торец стола был максимально удобным местом. Там я могла расставить свои локти, так как хотелось. Удобно сесть на стул, поджав под себя одну ногу. Полная свобода движений! Когда мы были маленькими, родители журили нас за локти на столе, но позже они смирились, так как тоже грешили этим делом, а дурной пример, как известно, заразителен. Папа грешил ещё и подвернутой под себя ногой.
- О, смотрите, тётя Наташа в магазин уже пошла. На обратном пути, наверное, зайдёт к нам. - Андрей провожал взглядом соседку и смотрел на пустой пакет в её руках, надувающийся пузырём, пока тот не скрылся за углом вместе с его владелицей.
- Кто это проехал? Ого, пылюку поднял! Ааааа, дядя Саша, - белая "Нива" соседа молнией пронеслась по улице и я увидела, как тётя Ира, жена соседа, закрывает за ним ворота.
- Ешьте, ешьте, а то остынет! - поторапливала нас мама. - О, Эмма с утра пораньше баню затопила, стирать что ли собралась?
- Да хватит вам! Это и так всем видно! Дайте "Новости" послушать! - одёргивал нас папа. Ему ужасно не нравилась наша привычка комментировать за столом происходящее на улице.
- Не всееееем видно... - промямлила я и в момент папин кулак слегка ударился об стол. Это был знак замолкнуть и приступить к молчаливому поглощению завтрака.
Спустя две минуты, папа начинал чувствовать некую вину за собой и обычно шутил, чтобы разрядить обстановку, вот и в этот раз не заставил себя долго ждать.
- Вы, как наши хохлы (это он про маминых родителей, живущих в Украине): "О, Макарчуки вже свит заполилы, а мы ще ни!".
Вмиг кухня взорвалась маминым звонким смехом. Она всегда заливисто смеялась, краснела и будто задыхалась, когда папа шутил. Мы с братом подхватили мамин смех и, даже слегка похрюкивая, вместе с ней смеялись. Папа громко никогда не умел смеяться, так только - тихо-тихо, а усы еле выдавали улыбку.
Первая половина дня прошла в разных делах. Вторая - в купании в местном лягушатнике, как любили называть карьер родители.
Домой обычно возвращались голоднющими. Тарелка супа заедалась хлебом с маслом, потому что так сытнее.
- Сейчас бы "Сникерса" отведать... - поглаживая полный живот, говорил Андрей.
- Сала в шоколаде. - тут же подхватывала мама. - Вон, варенья полное подполье.
- Варенье летом не лезет... - горестно вздыхая, ответила я.
- Папа с работы придёт, может чего принесёт.
Вечером папа пришёл не один, а с ягодкой, как он сообщил. Он принёс здоровенный арбуз. Всем было вкусно и сладко.
Не знаю как четыре человека осилили такой масштабный объект, но к вечеру осталось всего две дольки и мы с папой решили их "добить". Ели молча и уже совсем нехотя. Тут в голову мне пришла мысль - а что, если последнюю дольку покусать-покусать, набить полный рот и расквитаться с этим остатком побыстрей. Тут же я и приступила к исполнению задуманного. Кусала сперва боковые стороны, потом середину и так набила полный рот.
Папа как-то печально и устало взглянул в окно:
- Макарчуки вже свиииит заполилы... - тихо произнёс он.
Сдавленный смех только зарождался и начинал уже стремительно вырываться из моего набитого рта. Мозг, конечно, понимал, что это опасно и чревато мокрыми арбузными последствиями, но содержимое в момент вырвалось вперёд и, словно в замедленной съёмке, уже летело куда-то далеко по столу, по воздуху, щедро поливая занавеску, окно и папу. Я ещё не видела происходящее, так как мои глаза закрылись от мгновенного приступа смеха, но отчётливо представляла масштаб случившегося. Мне хотелось сдержаться, но когда я открыла глаза и увидела, как стекает по папиному лицу пережёванный арбуз, стало вдруг стыдно и неловко, только вот смех никак не хотел во мне униматься. Когда последняя косточка упала с папиных усов, я немного успокоилась и только хотела извиниться, вытирая глаза от выступивших слёз, как он невозмутимо произнес:
- А мыыы ще нииииии...
Новая волна смеха настигла уже нас обоих. После того, когда мы оба, мокрые и довольные собой, успокоились и как-то совсем без слов даже извинились друг перед другом взглядом, папа встал со стула и сказал:
- Ну, доедай теперь сама остатки ягодки, а у меня перекур.