Автор: Ада М
Когда за окошком наконец потускнело, Григорий взял со стола топор, прикрепил к петле на изнанке пальто. Неторопливо, вдумчиво застегнул пуговицы, развернулся на каблуках. Оглядел комнату.
Тесная, с низким потолком, разделенная ширмой, за которой лежала парализованная мать, комната эта была для Григория началом и концом, оазисом относительного покоя посреди бурь и круговоротов «реальной» жизни. Здесь он вырос, здесь он осознал, кто он такой и зачем живет. Здесь он годами прятался от мира, прикованный к старенькой железной кровати цепями страха. Подметая зажатый со всех сторон темными стенами двор, мать получала копейки, их едва хватало на жизнь, телевизора у них не было, и маленький Григорий целыми днями глядел в потолок, мечтал о чем-то смутном, непонятном, или читал книжку без обложки, что каким-то чудом очутилась в дворницкой. До конца он прочитал ее лишь однажды, но две страницы перечитывал ежедневно. На этих страницах герой убивал топором старуху, а затем ее сводную сестру, убивал из-за какой-то идеи, непонятной Григорию, суть была не в ней, а в тех деталях, что сопутствовали убийству. Казалось, что-то иное проглядывает сквозь ряды напечатанных слов, и это иное было совсем нестрашным, наоборот. Притягательным, близким. Настоящим. Настолько настоящим, что окружающий мир переставал быть реальным, он исчезал, растворялся бесследно в невесомой волшебной дымке, словно мираж…
- Я по делам, - буркнул он, заглядывая за ширму. Неподвижная, как труп, мать сверкнула из-под насупленных бровей темным огненным взглядом.
- Апат… идыш… вырдок? – выдавила она сквозь зубы.
- Ага. Вырдок апат идыш, - Григорий усмехнулся. – Отдыхай.
Он быстрым шагом вышел в сумрачный коридор, спустился по каменной лестнице с выщербленными ступенями, толкнул обитую железом дверь. Крапал дождь.
Под аркой сидели подростки, пили пиво из стеклянных бутылок. Григорий шепотом выругался. Поправил в петле подмышкой топор.
- Опа-на! – воскликнул долговязый, с бритой головой, веселыми глазами навыкате. – Чепушило! А ну ходь сюды!
Григорий до сих пор не вполне понимал, что означает это мерзкое слово. В детстве ему казалось, что Чепушило - это некое существо, которое видят в нем все, кроме него самого. И что якобы оно в сговоре со всеми теми, кто называл его так…
Подростки встали синхронно, словно их дернул за ниточки кукловод, улыбнулись одинаково гнусно.
Григорий отступил к стене. Он был старше каждого лет на пять. Но его, как и прежде, обдавало жаром, а низ живота немел от липкого холода. Неужели это навсегда? Неужели…
Началось это давно, еще в раннем детстве, когда его впервые избили, надели на голову помойное ведро и заставили в таком виде ходить по улице. «Ты не такой, как они, ты другой, - говорила пьяная мать, когда он рыдал, накрывшись подушкой. – Как папаша твой. Всё картинки какие-то рисовал. Так и сдох где-то под забором»…
- Куда путь держишь? – с притворным дружелюбием спросил долговязый.
- Дела у меня…
- Дела-а-а? – протянул белобрысый, с малиновым лицом. – Какие у тебя, Чепушило, могут быть дела?
- Да он по ходу в гей-клуб собрался, пацаны, - оживленно вступил в диалог маленький и лохматый. – Мне Оксанка говорила – в центре клуб для пи******в открыли, так он туда топает, отвечаю!
- В натуре, что ли? – осклабился четвертый, рыжий, с оттопыренными ушами. – А зачем тебе туда ходить, Чепушило? Ноги бить? Мы тебе и тут все оформим в лучшем виде… - он сложил ладонь в трубочку, приставил к губам и задвигал ею туда-сюда, оттягивая языком щеку. Дружный хохот эхом отразился от низких сводов.
Под арку вошел мужчина в военной форме, подростки притихли. Григорий поспешно вышел на улицу.
«Подонки, скоты… - думал он, возбужденно шагая мимо освещенных витрин, спрятав руки в карманы и наклонив низко голову. – Маленькие мерзкие животные».
Яркие витрины, разодетые в цветные одежды прохожие, гудки машин, гам, толчея – все это раздражало и без того взвинченные нервы. Григорий ускорил шаг, чтобы побыстрее оказаться в парке.
Краски заката уже угасли, но луны пока не было видно, и в парке висели те особенные дымчатые сумерки, когда все вокруг кажется одинаково серым. Вдоль аллеи выстроились в два ряда полуодетые деревья, прикрытые снизу барьерами ровно подстриженных кустов. Григорий сплюнул под ноги, растер плевок, огляделся. Никого. Осторожно, стараясь не шуметь, продрался сквозь кусты, спрятался под мрачной сенью раскидистой липы.
Предвкушение этих минут весь день возилось в душе Григория теплым мохнатым зверьком. Подметая дворик, ухаживая за матерью, хрустя луковицей, наблюдая за мухами, он ни на мгновение не забывал, что время пришло. После третьей его вылазки о нем заговорили, Григорий вынужден был затаиться. Долгих два месяца жил обыкновенной жизнью, стараясь не давать волю фантазиям, от которых кипела кровь, мутилось в голове, и «реальный» мир исчезал, растворялся в воздухе, словно тягостный бред сумасшедшего…
Щупая влажными пальцами топорище, Григорий поглядел на темное, распахнутое настежь небо, и ему вспомнилась одноклассница, Соня. Тихая, худенькая блондинка с ясными голубыми глазами – она и внешне была похожа на ту, другую Соню, из книжки. Изнывая от нежности, Григорий смотрел на ее неземное бледное личико и даже не надеялся перешагнуть когда-нибудь пропасть, что была между ними, но однажды после уроков Соня подошла сама и попросила проводить. Они шли по весенней солнечной улице, и все было хорошо, ему еще никогда не было так хорошо. А потом Соня хихикнула и предложила зайти в подвал общежития, чтобы «поговорить». Григорий онемел от восторга, но там, в подвальной полумгле, горели огоньки сигарет, хохотали петушиными голосами серые тени. «Я сделала, как ты сказал, Сережа…» - прошептала Соня, глядя влюбленными глазами на одного из парней… Дальнейшее Григорий помнил смутно. Вернувшись домой, провалялся без памяти двое суток, как неживой. А потом с какой-то новой, поразительной ясностью представил, как берет в руки топор, поднимает и опускает его, но не на седой затылок старухи, а на белокурую девичью голову. С того дня, вглядываясь в зачитанные до дыр страницы, он не видел старуху, не видел Лизавету, он видел только ее, Соню. Это она, Соня, падала вместо них навзничь, это ее кровь лилась, как из опрокинутого стакана, на половицы…
Мимо прошла, цокая каблучками, девушка в короткой юбке и джинсовой курточке, с длинными, до попы, волосами. Хмелея душой, Григорий подался вперед, но на аллею вышел мужчина, окликнул девушку, и они пошли вместе.
Первый блин комом. Григорий вытер лицо ладонью. Ладонь была неприятно липкой.
Колченогий старик в тельняшке и штанах цвета хаки. Толстуха с мобильником. Парень с рюкзаком на спине и в капюшоне. Две женщины, оживленно обсуждающие что-то с безумными лицами…
Внезапно мир изменился – почти неуловимо. Завеса, разделяющая миры, едва слышно зашелестела, и Григорий ощутил дуновение, то самое, ни с чем не сравнимое…
В ту же минуту на аллею вышла и торопливо прошла мимо небольшого роста худенькая девушка в старомодной кофточке и длинной юбке до пят. В небе сверкнула луна, высветив бледное угловатое личико, гладко причесанные, стянутые в узел, светлые волосы.
На минуту показалось, что это сон, видение, обман. «Не может этого быть!» - застучало сердце под горлом.
Усилием воли отбросил все сомнения, помчался по влажной траве. Взгляд его не отрывался от белокурой головки, что плыла в темноте, будто маленькое волшебное облако.
Девушка остановилась.
- Здравствуйте, Авдотья Васильевна, - произнесла она ровным спокойным голосом.
- Деточка, это ты? Ох, а я и не признала, - из темноты показалась старуха в черном. – Ты откуда ж так поздно?
- Батюшка попросил задержаться, в трапезной помочь.
- Умница, умница. Правильно, деточка. Ты крестик тот серебряный не продала ищо?
- Нет, Авдотья Васильевна. Лежит, вас дожидается…
- Ага, ага… а завтра ты в лавке будешь? Или Настасья?
- Я…
- Вот и хорошо. Хорошо. Не люблю я Настасью, прости Господи… суровая больно.
- Зато справедливая.
- Всегда-то ты всех защищаешь, деточка…
- Ну, мне пора, Авдотья Васильевна. Мама дома одна, надо ее ужином накормить.
- Конечно, конечно. Иди, деточка. Иди…
Девушка пошла дальше, а старуха свернула в боковую аллею. Нельзя было терять ни минуты. Впереди моргал фонарь, блестел в луже света сырой асфальт. А дальше – витрины, машины, гам, толчея… Григорий поправил в петле топор, зорко огляделся, продрался сквозь кусты - и в два прыжка догнал тоненький силуэт.
Она успела обернуться, и в то же мгновение он зажал ей ладонью рот, обхватил за талию, поволок за кусты, подальше, в темноту. Девушка оказалась легкой, как тряпичная кукла. И билась в руках слабо и неуверенно, словно не могла поверить, что это на самом деле…
Григорий остановился. Хорошее место. Сюда он прошлой осенью притащил девочку-подростка с короткой, как у мальчика, стрижкой. Славная была девочка. Смелая.
Ощущая под кожей разряды холодного электричества, ощущая, как все сильнее кружится голова, Григорий опустил девушку у подножия широченного вяза, расстегнул пальто.
- Закричишь – убью, - предупредил он охрипшим голосом.
- Господи… - прижалась спиной к дереву, поспешно поправила подол. – Зачем вы это… что вам нужно, кто вы?
Григорий сплюнул в траву.
– Зовут как?
- Соня… Софья.
Пальцы соскользнули с топорища, оглушительно стукнуло сердце. Завеса «реального» мира рассеялась в воздухе, как мираж, обнажая то самое, настоящее. Живое… Григорий тяжело сглотнул, огляделся. Каждый листочек на деревьях принадлежал ему одному, каждая травинка под ногами… Все предрешено. Да. Страха больше нет. И не будет.
– Здравствуй, Соня.
- Здравствуйте…
– Узнаешь меня?
- Н-нет.
- Ну конечно. Конечно, ты не узнаешь меня, - он высвободил топор из петли, но не вынул совсем, прижал к груди. – Лгунья. Маленькая мерзкая лгунья.
- Господи, что же это…
- Ты больше не сможешь меня обмануть. Ты и сама это понимаешь - потому и явилась мне в истинном облике, верно? Задумала новую хитрость? – он покачал головой. - Оглянись, Соня. Это мой мир. Ты здесь бессильна.
Луна вышла из-за туч, плеснула на траву серебром.
- Встань.
Она покорно поднялась, откинула с лица светлую прядь.
- Не так, - Григорий вытащил топор, ощущая его приятную тяжесть каждой клеточкой тела. – Спиной ко мне.
Девушка вздрогнула. Подняла ресницы. И посмотрела на него с таким неподдельным детским удивлением, что он едва не вздрогнул тоже. Отвел глаза.
- Отпустите меня, пожалуйста, - удивительно ровным голосом произнесла девушка. – У меня мама болеет…
В ушах жарко шумела кровь. Григорий покрепче обхватил топор, поднял его над головой. Соня стиснула белые, как у мертвой, пальцы.
- Не… не надо… нет… - она протянула руку, словно хотела отгородиться, отмахнуться от него, как от морока. – Господи… Господи!
- Дурочка. Твоего Бога здесь нет. Здесь только я, - он беззвучно засмеялся. - Я и есть бог.
Она как-то странно мотнула головой. Затем медленно шагнула вперед, как бы всматриваясь в него большими глазами, сиянье луны озарило ее лицо, и он увидел ясно, что глаза у нее не голубые, а серые. Лицо ее исказилось.
- Да что же… - прошептала чуть слышно, - что же это вы такое над собой сделали?!
Григорий отшатнулся, словно его ударили. Тряхнул головой, взмахнул обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия опустил лезвие топора на маленькую белокурую голову. Ему показалось, что Соня тихонько вскрикнула, тоненькие ее губы перекосились, как у ребенка, который вдруг пугается чего-то, из-под волос заструился вниз черный ручеек, а лицо так побледнело, что стало почти прозрачным. Ясные, необычайно огромные глаза продолжали глядеть на Григория с невозможным, невыносимым чувством жалости…
- Проститутка… - прошептал он.
Тело повалилось навзничь, из расколотого темени хлынула в траву кровь. Григорий наклонился, не в силах оторвать взгляда от белого, как снег, лица. В распахнутых глазах постепенно угасал непостижимый призрачный свет. Луна спряталась, и повсюду воцарилась неподвижная тишина…
Григорий затравленно огляделся. Чужой, окостеневший в посмертной судороге, окружающий его с четырех сторон, словно стены темницы, мир был не просто реален, он не имел начала, не имел конца. Григорий сдернул с себя пальто, набросил на Соню, словно хотел тем самым рассеять черные чары. Машинально слизнул с лезвия кровь. И помчался сквозь темноту, быстрее, быстрее – почти незаметными для глаза рывками, как фантастический зверь.
- Проститутка! – закричал он изо всех сил, когда выбежал с топором в руке на освещенную улицу. – Проститутка проклятая!!!
Женщины визжали, мужчины прижимались к стенам… Григорий бежал и кричал, бежал и кричал, пока наконец не увидел перед собой знакомый арочный вход. Во дворе раскачивалась лампочка, бросая грязно-желтые отблески на сырые черные стены. В полутьме подъезда горели, будто зрачки чертей, огоньки сигарет, хохотали петушиными голосами серые тени…
Удары наотмашь и наугад, хруст, писклявые крики…
Забрызганный с ног до головы кровью Григорий вошел в комнату, заглянул за ширму. С улыбкой посмотрел на мать.
- У тебя на голове Чепушило сидит, - сказал он и обеими руками поднял топор.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2019
Свидетельство о публикации №219102101716
http://www.proza.ru/comments.html?2019/10/21/1716