Прощайте
История о доме, который я не хочу покидать.
1. Как так?
Снег плавает между двумя соседними нашими корпусами с самого утра. Уже темнеет. Весь день я не могу сосредоточиться на задании. В голове крутится мысль, не дающая мне покоя: про нелюбовь. Нелюбовь повсюду - в выражениях лиц, в голосах этих людей. Все только и делают, что говорят, а между тем не сказали ни слова искренне. Только и улыбаются друг другу, даже пытаются заигрывать, да только от скуки и видно, что фальшиво, притянуто за уши. Все чего-то боятся, хитрят.
Мне теперь так кажется, во всяком случае. Прежде я думала, может, совсем не так категорично.. Отчего эти снежинки летят наверх? Потому что они не нашли любви, которая бы притянула их к земле, и возвращаются обратно в тучу. Это начало стихотворения. Я захожу с домашнего ноутбука в заметки и, повернувшись к проходу, начинаю сейчас же строчить, чтобы не упустить ни одной идеи. Сначала просто скелет, неритмичная основа. Зачитываю про себя - и так хорошо. Пожалуй, не буду возиться с рифмами. Времени нет – нужно взять данные из выгрузки по сотрудникам колл центра и посчитать, сколько часов работал каждый оператор. Внезапно острое волнение непонятно откуда врывается в мое сознание. Сердце начинает биться сильно. Я оглядываюсь. С тех пор, как половина команды ушла на встречу, прошел уже час, и они вот-вот должны вернуться. Да, скоро. Но что-то долго.. Может, они задерживаются из-за того, что говорят обо мне? Вот придут сейчас и начнется.. Ночевала на работе, это последнее предупреждение, уволена! Я начинаю представлять, что вижу в последний раз серые столы и высокие светильники, и людей, которые согласились приютить меня в этом здании, пытаюсь понять, чем я здесь особенно дорожу.. Неужели? Но это.. пустяк.. Нет, совсем не пустяк! И что же, у них нет ничего важнее, ведь они вечно так заняты? Ну конечно, я просто придумала. Опять обсуждают сервера, отчеты, несхождения.. А сердце бьется сильно - пустое.
Снова пытаюсь разобрать свою проблему, но никак не могу сосредоточиться. Что-то будет.. Нелюбовь.
Пришли, наконец. Сначала самый главный, Антон, - он сидит рядом со мной. Затем и Коля, который дает мне задания, а чуть позже - Паша, Сережа, и уж все-все.
Но почему-то Артем, который отчитывал меня за сцену на первом этаже, задерживается. Может, пошел курить? Вряд ли, тогда бы и Коля отлучился вместе с ним. Значит, сейчас заявится с новым выговором. И я даже знаю, с каким..
Внезапно Антон встает, обращаясь ко мне: “Пойдем поговорим”. Мы уходим в маленькую стеклянную комнатку с ярким оранжевым ковром. Я еще на что-то надеюсь, пытаясь угадать по лицу начальника, о чем будет разговор.
Но то ли я плохо разбираюсь в людях, то ли этот человек настолько мастерски скрывает свои эмоции, но я ничего не могу понять по его лицу и готовлюсь к худшему. Мой начальник - большой, полный человек лет тридцати пяти, нагловатого, но, впрочем, весьма добродушного вида. Мне всегда нравилось смотреть на него с какой-то гордостью - вот ведь как он ловок, энергичен и в то же время имеет веселое выражение лица. Задорная улыбка подразумевается в каждом его действии. Кроме того, смешная манера не совсем правильно выражаться к нему даже идет.
Начинаю играть роль, но не понимаю, что больше подходит для такого случая. Останавливаюсь на испуге. Мне действительно не по себе, но дело не в этом. Кажется, я всегда немного играю роль, даже когда не контактирую с людьми.
- Что ты так смотришь? Расслабься. Расскажи, как дела на работе, что нравится, что не очень.
Значит, пронесло? Я внутренне выдыхаю. Ну конечно, эти инциденты - ерунда. Как могло мне показаться в них что-то ужасное.. Между тем, я начинаю говорить, но чувствую, что мысли все еще находятся в другой плоскости. Выходит нескладно. Очень уж странно все это..
- Неплохо, что мне здесь помогают. Что не нравится? Были скучные задания, например, описать готовую таблицу. Но работа..
- Хорошо, ясно все.
И что ему ясно? Отчего он так прервал? Нет, за другим он меня позвал сюда!
- Почему столько жалоб не тебя?
Значит, началось! О ночевке - ни слова, это я усваиваю мгновенно, на подсознательном уровне.
- Во-первых, я пришла в шортах однажды, мне сделали замечание, но с тех пор я слежу за стилем одежды.
- Это не в счет. Что случилось на первом этаже неделю назад? Расскажи.
Вот оно как, все за старое. Вопрос уже решенный, я его совсем не боюсь. Но почему-то снова начинаю путать и никак не могу рассказать понятно.
- Мы же говорили с Артёмом об этом.. Подходила к турникетам, они долго не срабатывали. Я выразилась.. ненормативно. Нет, нецензурно. Охранник..
- Остановил тебя?
- Да, и взял пропуск.
- И ты вырвалась от него?
- Нет, почему же. Он сказал, так нельзя выражаться. Я ему ответила, что хорошо, не буду. И пошла, пропуск вернули..
- Вот так и узнали твою фамилию! Это ясно, надеюсь.. А с руководителем трайба, с кофемашиной?
- Простите, кофемашина?
- Мне доложили, что ты ругалася с кофемашиной на кухне - это первое. И второе - все время ходишь туда, где сидит руководитель, стоишь и смотришь в окно. Говорили тебе много раз, что нельзя, а ты все повторяла.
- Но мне только один раз сказали, я после этого больше не появлялась, и.. Там никто не сидел.
В окне напротив места злосчастного руководителя очень хорошо видна наша курилка, где я безуспешно пыталась увидеть одного мальчика. Я почему-то слышала лишь последнее предупреждение. Но не врет же начальник нарочно, значит, пропустила мимо ушей. Про кофемашину решительно ничего не помню, разве что приходит на ум слово “Зараза” - она слишком шумела, когда я наливала молоко, но что же это, что за мелочь?
- Да бог с ним, с руководителем. Видишь ли, на тебя уже несколько жалоб из-за сквернословия. Я работаю в компании семь лет, семь лет руковожу сотрудниками и ни разу не было таких претензий к моим подчиненным!
Беда пришла, откуда я не ждала. Я понимаю, что он сочтет за пустяк и мои ночевки, даже если узнает, но сквернословия моего - такую вот, казалось бы, “мелочь” - не простит ни за что.
- Вроде и не похожа ты на девочку, которая матерится. У тебя что-то случилось дома? Почему ты так странно себя ведёшь? Я часто вижу, ты плачешь..
Последний раз я плакала над исповедью Ставрогина из «Бесов», которую дочитывала во время обеда. Я могу пустить слезу от какой-то тоски и острого чувства нелюбви, которое порой очень настойчиво заявляет о себе. Это всегда случается от скуки, когда нет заданий и я ожидаю. Никто не обращает внимания, и странно, что начальник припоминает. И чего-то стыдно. Но “человек в стыде обыкновенно начинает сердиться и наклонен к цинизму”, как писал Достоевский. Немедленно начинаю сердиться на саму себя.
- Хм. На работу мы приходим работать. Все остальное неправильно! Не должно быть ничего, кроме работы!
У Антона звонит телефон. Начинаю разглядывать ковер, и ненависть моя к себе растет. Наконец, он снова обращается ко мне.
- Послушай, до того, как я очутился здесь, я работал простым монтажником, прокладывал кабель на улице. Работал с сорокалетними мужиками, которые не видели перспективы в своей жизни и в выходные только пили. Когда мне поручили распоряжаться этими людьми, пришлось, извини меня, вставлять.. да что же это? Алло.. Да, подойду к семи, обсудим.. Так вот, пришлось вставлять через слово мат, чтобы находить с ними общий язык и заставлять их делать хоть что-нибудь! Но я начал материться вне работы, и через какое-то время знакомые, друзья от меня отвернулися. Вот тогда я принял решение изменить свою жизнь. Знаешь, мне кажется, у тебя очень похожая ситуация!
Последние его слова особенно болезненно откликаются во мне. В смятении придумываю, как должен себя вести обвиняемый, чтобы произвести лучшее впечатление, не открыть самое сокровенное и в то же время быть искренним.
- Не буду оправдывать себя ни в чем. Я кругом сама виновата, но это, безусловно, можно исправить. Я обязана..
Возвращаясь к его словам, припоминаю: сколько раз за последние три месяца я меняла свою жизнь и с каким трудом давалось мне каждое изменение! Я похожа на человека с корабля, потерпевшего крушение, который, наконец, зацепился за деревяшку во время шторма и плывет к суше. Он не знает, сколько еще плыть, не знает, какой будет эта суша. Но надежда на спасение уже появилась в нем. Надежда, данная обломком разбитого судна, связана с моей новой работой. С момента начала стажировки прошло чуть больше двух недель, и я почти поверила, что рано или поздно все будет хорошо, даже несмотря на нелюбовь и тоску по недавнему прошлому. И теперь у меня хотят отобрать эту деревяшку! Чтобы убить еще одну жизнь, совсем недавно начавшуюся.
“Одна жизнь прошла, началась другая, потом другая прошла — началась третья, и всё без конца. Все концы, точно как ножницами, обрезывает.” Вспоминая эти слова Лизы Тушиной, я вдруг понимаю, что самой начать новую жизнь мне не хватит сил, она возникнет случайно, волей обстоятельств. Мне становится жутко. Но я еще не знаю, а только чувствую, насколько серьезное наказание мне грозит. И как бы угадав мое желание прямо услышать страшную правду, Антон продолжает:
- Теперь все триста человек в нашем дивизионе знают о тебе! И команда тоже, но они из вежливости относятся к тебе по-прежнему. Понимаешь ли ты, что твоя карьера здесь закончена? Мне все равно, учишься ли ты в институте или тебя исключили, как ты говорила, ты во взрослой жизни! Здесь не родители, которым ты можешь обещать. И я.. Я отказываюсь! Мне не нужны такие сотрудники.
- Что же, совсем? - бормочу я, - Но.. Понизить ставку? Хотя бы дайте мне доработать три месяца, как прописано в договоре..
- Ставка не играет роли. У нас кончились задания для тебя, потому что все легкое уже сделано, а сложные, большие задания даются с заделом на будущее. Тебе нет смысла их выполнять, если ты не останешься в штате. Что же ты собираешься делать до января? Может, окна мыть или каждое утро ругать кофемашину?
- Но я.. Буду помогать Алине! Ведь мы вместе стажируемся, а когда я уйду, она будет все делать сама.
- Это исключено. Ты больше не будешь с ней общаться. Никто из команды не захочет с тобой работать. Если дадут задачи, ты будешь выполнять их одна.
- Прекрасно, на предыдущей стажировке так все и было. Мы сами выполняли.. каждый сам, никто не помогал.. И это тоже хорошо, ведь опыт..
- Скажи, как ты оцениваешь свою работу? - неожиданно выдает Антон.
- Оцениваю? Хм.. Ну, конечно, на четыре, четыре из пяти, и семь из десяти. Хотя, лучше спросите у них - у тех, кто мне задания давал. У Коли, то есть..
- Конечно, я спросил. И знаешь, Коля тебя хуже оценил!
- На три, значит?
- Да. Сама видишь, ты не семь пядей во лбу и ценности никакой для нас представляешь, так что нам совсем не тяжело расстаться с тобой.
- Вы меня.. Увольняете, значит?
- Никто тебя не увольняет, расслабься. Просто я желаю понять, что ты хочешь.
- Вам нужно, чтобы я написала заявление на увольнение?
- Хочешь - пиши.
- А можно я доработаю до декабря, а потом вы меня уволите, как положено?
- Конечно, нет.
- Ну, сейчас увольняйте, пишите заодно и причину, как есть!
- Ты уверена, что этого хочешь?
- Да.. Хотя как же прямо сейчас.. Подождите, этого не может быть! Откуда столько жалоб? Значит, кто-то..
- Успокойся, никто за тобой не следит, - угадал он мою мысль, - я тебе больше скажу, ты здесь никому не нужна, когда молчишь и не говоришь ничего. Мы все обычно заняты работой, нам не до тебя. Жалобы поступали от разных людей, дошло до высокого начальства. И еще раз повторю, никаких шансов не осталось. У тебя был только один шанс - на собеседовании.. Кто знает, что ты скажешь завтра?
Я чувствую, что теряю опору. Нет, это больше похоже на стрессовое интервью. Так и есть! Всего лишь проверка. Безумное, жгучее желание говорить все, что придет в голову, одолевает меня. Я не верю, что все кончено. Кажется, он принимает меня за помешанную.
- О, нет, я здорова, поверьте! Я принесу справку от психиатра, если хотите..
Как и когда я начала его называть на “Вы” я уже не помню, но другого обращения в таком разговоре я не могу себе представить.
- Зачем мне справка? Совершенно ни к чему.
Да, даже если он и считает меня психически больной, справка не поможет. Так он наверняка думает, что я соврала ему на собеседовании..
- Нет, я не врала на собеседовании! В прошлой команде меня не оставили, потому что не было мест, а не из-за проблем с дисциплиной. Там мы даже ругались, но никто не говорил ничего.. Это правда, поверьте!!
Я начинаю всхлипывать, этого еще не хватало! Нет, держаться, побороть в себе.. Потом, потом!
- Ты хочешь сказать, что давно уже так материшься, притом безнаказанно?
- Давно? То есть, нет, как же давно.. Вообще, я прихожу на работу, сажусь, молчу, разве нет? А между прочим, в команде некоторые.. матом..
- Я знаю, те, кто матерится, уже предупреждены. Но одно дело сквернословить внутри команды, и совсем другое - выносить это за пределы нашего маленького рабочего пространства! Ты работаешь в крупнейшей компании в стране - знаешь ли? И обязана соблюдать правила приличия, кто бы ты ни была, не только непосредственно за работой!
Я хочу еще спросить, можно ли работать, не получая денег. Это уже полный бред, но надо во что бы то ни стало заполнить нарастающую пустоту хоть бы и бредом. Внезапно я понимаю, что не могу говорить. Я вдруг вспоминаю все свои потери, неудачи и мне становится очень жалко себя. Я ужасно люблю плакать, “себя жалеючи”, как та самая Лиза из “Бесов”. Но нельзя, а я не могу себя остановить! Это больше похоже на нервный припадок. Я трясусь, закрывая лицо руками, отворачиваюсь в сторону. Антон, видимо, внимательно смотрит на меня, но мне, кажется, уже на целый мир все равно. Десять секунд, которые кажутся вечностью. Наконец, я овладеваю собой. Все расплывается, и я вижу его. И почему он не ушел? Вспоминаю как после пощечины Шатова, Ставрогин подавил в себе обиду :“Мне кажется, если бы был такой человек, который схватил бы, например, раскаленную докрасна железную полосу и зажал в руке, с целию измерить свою твердость, и затем, в продолжение десяти секунд, побеждал бы нестерпимую боль и кончил тем, что ее победил, то человек этот, кажется мне, вынес бы нечто похожее на то, что испытал теперь, в эти десять секунд, Николай Всеволодович,” - пишет Достоевский.. Слабая! Так что же я хотела сказать?
- Извините меня.. Я ведь забыла спросить.. А если работать просто так и не получать зарплату?
- Зачем?
- Так что вы хотите?
- Чего ты хочешь сама?
Я оказываюсь в тупике. Все смешалось. Совершенно не зная, что ответить на вопрос, заданный при таких странных обстоятельствах, делаю усилие, машинально выговариваю: “хорошо” и немедленно возвращаюсь на рабочее место.
2. Думаю
Какое счастье, что у Алины сегодня выходной. Что бы она увидела теперь? Да на мне лица нет. Продолжаю глядеть в монитор, но теперь это совершенно бесполезно, однако, нужно же смотреть куда-то, а главное, не подавать виду! Никто вроде бы и не заметил. Антон после разговора со мной ушел на новую встречу. Время идет, я потихоньку возвращаюсь в реальность, как после наркоза. Не использовать ли другую функцию в запросе? Так что за скрипт Коля прислал мне, сказал взять его за основу? Ужас, какой длинный! Нет выхода? А если убить себя? Не смогу, очень боюсь. Поезд подходит, прыгаю.. Как противно! И все столпились, а я уже холодею там, под колесами, и больше ничего нет, совсем.. Нет, не то. Не будет этого! Повеситься, как Николай Ставрогин? Еще хуже. Сил не хватит.. Да и пусть не хватит. Если только представить - он наказан! Доведение до суицида.. Кто он? Неужели, начальник мой, Антон? Нет, я не хочу, чтобы его наказали - я виновата и он, конечно, верно поступил, я бы на его месте так же.. И все-таки, в чем-то он не прав.
Пролистываю скрипт, бездумно вглядываясь в отдельные команды.
Какие-то совсем невероятная идея, похожая на кошмар, лезет в голову. Я представляю, как стою перед начальником со своим складным ножом, что у меня в кармане рюкзака, и разрезаю себе руку. Вот посмотрите, не ругаюсь же я теперь, даже когда очень больно, значит, могу себя сдерживать! Интересно, правда ли я не стану материться в таком случае? Только крови, пожалуй, будет много, так что я и доработать не смогу. Может, вскрыть вены сегодня вечером после работы? Нет, только не смерть, это уж решено. Должен быть выход!
Люди вокруг меня приходят и уходят как обычно. Я вижу, как новому члену команды Мирону аналитик Лена объясняет структуру проекта и после говорит, что никто здесь не скрывает свои эмоции и все, дескать, такие, какие есть. Эта Лена еще с утра как-то свирепо посмотрела на меня, теперь понимаю, почему. Потом Мирон прощается со мной и еще раз извиняется за то, что перепутал мой шкаф в гардеробе со своим. Неужели и этот знает? Нет, невозможно, он пришел день назад. Весь черный, как смоль, похожий на цыгана, Максим обхватывает Пашу за шею, как подросток, и тащит его к дивану у окна с криком: “Я тебя сделал!” Длинная тень возникает над моим столом, я вижу Колю, наклонившегося ко мне.
- Получилось посчитать?
- Пока не выходит.
- Меняй скрипт, который я тебе прислал. Посмотри, откуда тянутся данные, возьми другие источники и примени к ним формулу из скрипта.
- Да, конечно.
Я засыпаю. Время летит непозволительно быстро. Прошел целый день, и я не сделала ничего! Просыпаюсь, взглядываю в экран, нажимаю кнопку на клавиатуре, чтобы он не погас, и снова дремлю. Внезапно вздрагиваю и возращаюсь в реальность - мне показалось, что я ехала на велосипеде и куда-то врезалась. Чтоо, уже семь часов вечера? Сережа, Лена и еще один Артем ушли. Антона нет на месте, но его рюкзак еще валяется под стулом. Наконец, он возвращается - видимо, чтобы забрать вещи и уйти домой. Антон удивленно смотрит в мою сторону.
- Что же ты все сидишь?
- Доделываю.
- Это не нужно никому. Можешь идти.
Я пытаюсь что-то добавить от себя ему вслед, и неизвестно откуда взявшиеся рыдания снова мешают мне.
- Вы не должны были.. Вы могли ска.. Сказать раньше, что еще одно замечание и вы увольняете, а не так, сразу. Чем же я виновата? Вы не предупредили..
- То есть ты еще и не чувствуешь своей вины?
Я молчу. А чувствую ли, правда? О, нет.
После того, как он уходит, сижу еще около часа. Странно, я боюсь встать с места, шагнуть в сторону раздевалки, нарушить это жуткое внешнее спокойствие и внутреннюю борьбу. Наконец, сам Коля, зовет меня. “Маарин, домой пора!” Молча блокирую компьютер, встаю, быстро хватаю вещи и ухожу, осторожно оглядываясь по сторонам.
Нет, нехорошо я себя оценила на четыре из пяти. Ишь, какая! Подумает, вот врушка, только бы себя выгородить. И эта сцена с припадком совершенно ни к чему. Во-первых, непременно решит, что я слабая, больная, нервная, такие не перенесут никакого стресса. Во-вторых, женщины всегда давят на жалость, как рассудил мой знакомый Семен с прошлой стажировки. Эта жалость никак не дает мне покоя. Что-то глубоко постыдное скрывается в ней, я уличаю сама себя в этом преступлении - в жалости, на которую давят все женщины. А стихи Евтушенко: “Безнравственно страданье напоказ - на это наложи запрет строжайший.”? Конечно, не всякое страдание безнравственно, но мое уж точно такое, как поэт написал, - случившееся “не в первый раз и не в последний последний раз”. Сколько раз я повторяла это страдание на глазах у всех, даже представить страшно. Но что должны ощущать люди, когда видят мои слезы? Что же я, в конце концов, ощущаю, когда другие плачут? Ах, да.. Радость - от того, что не я одна могу страдать. Порой мне хочется подойти и с радостью обнять убитого горем, и крикнуть: “Я знаю, знаю как это, я научу, чтоб было легче, и будем страдать вместе. Ведь страдание необходимо!” .. Да, я ощущаю такую же радость от постороннего горя, как и негодование при виде чужого счастья. Впрочем, всем немного радостно, “в каждом несчастии ближнего есть всегда нечто веселящее посторонний глаз — и даже кто бы вы ни были,” - снова цитата Достоевского. Но пусть веселятся и над моими несчастьями, я уже усвоила это, меня даже не раздражает.. И все-таки, какой позор! Когда я уходила, сейчас, совсем недавно, все думала, как они смотрят на меня, и оттого играла роль. Я внутренне стыжусь этой низости затем горжусь тем, что могу устыдиться и наконец, снова испытываю стыд за гордость. И так повторяется по кругу. Я сижу в раздевалке, напялив большие темные очки, изредка отвлекаясь на входящих людей. Иногда меня душат припадки, похожие на тот, что случился в комнатке с оранжевым ковром, но я научилась делать их почти бесшумными, и теперь издалека совсем не заметно. Кажется, они все какие-то искусственные, я их сама вызываю, чтобы оправдать тот единственный настоящий приступ, сделанный с подсознательным желанием вызвать жалость у Антона.
Но не все же время торчать в этой проклятой раздевалке, надо предпринять нечто такое, что мне не будет противно теперь.. Еда! Подхватив куртку, отправляюсь на кухню, нахожу в холодильнике куски пиццы, какие-то кексы и, заварив чай, в медленном раздумье поедаю остатки угощений с Хеллоуина. К спинкам кресел прикреплены летучие мыши, вороны и черные тыквы, вырезанные из бумаги. Я отрываю несколько бумажек и кладу их к себе в карман.
Если бы Антон знал, какая я злая, как матерюсь на людей в очереди, в пробке, в толпе. Как я ненавижу эти огромные толпы, очереди к турникетам, забитые утренние лифты! Никогда, никогда бы он не простил мне ни одного слова, даже если и мог бы простить, если знал бы, как я ненавижу. За что? Кому я пытаюсь отомстить? Не знаю. Я животное, которое полагается исключительно на свои инстинкты. И в этот раз они подвели меня. Я делала вывод из предыдущего опыта. На прошлой стажировке, здесь же, но в другой команде, ругались все - и начальство, и стажеры, и наставники, и даже уборщицы, половину не понимавшие по-русски. Я не привыкла бояться, сдерживать свои эмоции.
Мат, сказанный с особой, злой тональностью, имеет двойной отрицательный эффект, так же, как без интонации оброненное ругательство не несет в себе никакого смысла. Именно своей громкой, отчаянной бранью я обратила на себя внимание. Хорошо помню тот день, когда турникет отказался пропускать меня. День назад у меня украли велосипед - мою жизнь и чуть не единственную радость в жизни. Никогда, никто не смел его тронуть целых пять лет. Я ставила его где угодно и часто не привязывала совсем. И вот.. Нагрубила водителю такси, он вышел и забрал. Хотел проучить. Я подавила в себе эту обиду. Скоро зима, снег и холод, все равно не смогу кататься. Весной куплю новый, тем более, украденный велосипед был во многих местах неисправен. И все же личная вещь. Проучить хотел? Гад, да это я всех проучу. О, никогда! ..И первый этаж, и толпа, и внезапное большое отчаяние от большой обиды, и снова мат - как на эскалаторе, в вагоне метро, в переходе..
А ведь потеря велосипеда была предупреждением, которое я до сих пор отказываюсь воспринимать. Я не считаю себя виноватой, потому что не думаю прекращать ругаться. Жалею, правда, что не скрывала злобу, не лицемерила. Я привыкла материться почти везде и не подумала, что им, в целом уважаемым мной нескончаемым сотрудникам, обитающим в огромном доме, это не понравится.
Ну какая же я дура. Зачем просила понизить ставку, остаться совсем без денег? Ведь мне нужны деньги, очень нужны! Восстановиться в универе и заново пройти несданную дисциплину - деньги, новый велосипед - деньги. Да и кредит на ноутбук, и одежда, и еда, в конце концов! Неужели у бабушки с ее пенсией хватит средств обеспечить не только себя, но и все мои расходы? Какое счастье, что она ничего не знает - ни об отчислении, ни о работе. И дома я в последнее время бываю нечасто – захожу обычно поздно вечером, когда она уже спит, и уезжаю утром рано. Впрочем, давно уже ясно, что бабушка мне не помощник, она, напротив, только мешает и паникует без причины. Правда, избавиться от нее просто так нельзя, она существует, но по-крайней мере, в этот вечер, не для меня! Хорошо, забыли бабушку и квартиру на окраине города, в которой я, впрочем, могу сдать комнату..
Итак, теперь Антон уверен, что на работе я не из-за денег. Как убедить его в обратном? Рассказать все? Но опять значит давить на жалость, а это уже слишком. На работе не должно быть никаких личных проблем! Не поможет. Или, все-таки..?
Откуда же взять деньги?.. Сквернословие - не преступление. Это же не убийство, не изнасилование, не воровство. Вот, скажем, Ставрогин - преступник. Пытался совратить двенадцатилетнюю девочку, она повесилась. Как сложно все это.. А библия, что же там сказано о ругательствах? Представляю, как я завтра выскажу Антону: “Знаете, в Евангелии..” Умора! Я и в бога-то не верю, и в церковь не хожу, да кто сейчас ходит? Но не зря же великие писатели так часто обращались к этой книге.. Нашла в интернете статейку: “«Порождения ехиднины! как вы можете говорить доброе, будучи злы? Ибо от избытка сердца говорят уста. Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое. Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мат. 12:32-36). Человек не может говорить доброе будучи злым по натуре. Ругань – это результат эмоциональной неуравновешенности. «Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас; но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас» (Еф. 4:25-32)” Конечно, осуждается! Ругань, зло, непрощение - все одно, нелюбовь. Неужели возможно по-другому? Ну и дура же я!
Вспоминаю Аллу, подругу и бывшую одногруппницу, она тоже здесь работает. Мы поступили с ней в школу разработчиков, на разные потоки. По окончании этой школы можно получить трудоустройство в штат, и даже не как стажер, а на постоянку. Только мой поток стартует позже, когда - неизвестно. Она уже ходит заниматься.
Печатаю:
“Алла! Спроси у начальника, когда начнется второй поток.“
Какого, черт побери, начальника? Да, у меня теперь все начальники.. Подумав, дописываю:
“Пожалуйста, прошу.”
Проходит минуты две, она отвечает, что не успела - убежал он, дескать. Понятно, от нее ничего не добиться, зачем я вообще писала!
Смотрю на часы, уже почти половина девятого вечера, а я еще хотела успеть в тренажерку, она до десяти. Ну, еще есть время, только скорее! И что же все-таки с деньгами, с работой? Эта школа никогда не начнется, а если и дождусь начала, то не скоро устроюсь, да и возьмут ли вообще? Уу, в проститутки пойду, как Соня Мармеладова! А там если придешь, то, пожалуй, и не отпустят - как банда. Нет, к черту проститутки, омерзительно, еще хуже, чем суицид.. К черту? Я это вслух говорю?
3. Любовь
Спускаюсь на первый этаж, выхожу на улицу в легком черном платье, тащу куртку за собой. К холоду я привыкла, он бодрит. Снег прекратился, осел на траве, ветер продолжает играть сухими хрустящими листьями. Вынимаю из кармана пару бумажных ворон и, подняв руку, пускаю их по ветру, как в кино. Мне нравится представлять себя в сценах каких-то фильмов, которые я сама сочиняю. Вороны тотчас прилипают к земле, даже не покружившись в воздухе, - как мои надежды.
Я в большом здании. Кажется, теперь начинаю понимать, почему здесь никто не отчитывал меня за сквернословие. Этот дом спокоен, каждый шаг внутри него полон такой тихой любви. Турникеты работают мягко и бесперебойно, холл первого этажа плавно переходит в зеленый сад на втором и лифты так быстро летят вдоль стеклянных этажей. Здесь просто не на что ругаться!
В тренажерке иду на беговую дорожку. Моя цель - еще десять километров, с утра я пробежала пять. В наушниках играет одна и та же песня. В трудные минуты люблю послушать что-то классическое, фортепианное, но теперь прокручиваю лишь английский реп, где ругательства сыпятся одно за другим, как тяжелые градины, смешиваются с мелодией припева и моими переживаниями. Это именно та стихия, в которой я пытаюсь себя выразить, злая стихия нелюбви, грубой борьбы за жизнь, полная быстрых, непонятных восклицаний. Бегу и с кем-то спорю, машу руками. Так их всех, так его! Мои черные ноги, плетущие цепочку шагов, отражаются в почерневшем вечернем стекле сквозь свет уличных огней. Если я перестану смотреть на отражение, у меня закружится голова и я упаду.
Километры тянутся медленно и скучно. Однообразные шаги, такие же танцующие в беге фигуры людей на соседних дорожках и повторяющийся грубый мотив песни. Но вот фары грузовика полоснули улицу. Стоп! Неужели все в последний раз? И начальник, и ссора, и этот большой прекрасный дом? Как хорошо! И очень жалко все-таки. Я вернусь! Но ждать, снова ждать - невыносимо. Молния, прочерченная фарами, освещает мое сознание. Там, надо мной, совсем рядом, четвертый этаж, а значит - каморка. Значит, пора! Однако я обещала, что больше не побеспокою, запретила себе всякую мысль о том, чтобы прийти взглянуть. И так прошло две с небольшим недели. Целых две недели я почти каждый день видела в окне родной четвертый этаж напротив и не смела подумать. Но теперь пора! Никто не узнает. Сердце снова начинает биться сильно, настолько сильно, что я хочу теперь лишь одного - поскорее добежать скучные, долгие километры. Волнение, воспоминание о любви, постепенно захватывает меня, я не останавливаю его, не могу уже думать ни о чем другом, кроме каморки. Что там теперь? Неужели все кончено, сгорело, исчезло, как любовь? Формально ее обитатели остались до конца ноября - кажется, еще на месяц. Правда, их могли и раньше уволить, если нет работы.. Только скорее бы! Зачем я бегу, могу же я сейчас прекратить и скорее узнать.. Девятый километр, еще немного.. Нет, довести дело до конца. Хорошо. Спускаюсь на первый этаж. В холле одни охранники. Теперь нужно снова пройти через турникет к лифтам.. Семен! Может он еще там, работает? Десять вечера, но мало ли.. Помню, как мы засиживались с ним допоздна. О нет, он не должен видеть меня. Лучше сначала проверить, есть ли там кто, для этого нужно подняться с другого входа, не с главного.
Вы тоже на четвертый, этот лифт едет? Отлично! Слава богу, мы расходимся в разные стороны.
Я шагаю бесшумно гибкими подошвами ботинок по мягкому полу, как будто совершаю что-то противозаконное. Но шаги мои тверды и широки, хоть и сердце бьется все сильнее. Мимо нарисованного зеленого луга, мимо стеклянного слона с монетками и плетеной корзины - все такое знакомое, сотни раз виденное, и ничего не изменилось, как будто я только вчера здесь была. Наконец, кухня, стена, а за ней по коридору - каморка. Я оглядываюсь - все ушли. Значит можно. Замедляю шаг, прижимаюсь к стене и осторожно высовываюсь, чтобы издали посмотреть. Свет горит, нет никого! Скорее, ближе.. Дверь открыта.
Белые-белые стены. Белый стол, белая доска.
И черная кружка все там же. Выдыхаю. На доске маркером нарисованный единорог - мой единорог, от которого осталась только передняя половина туловища.
Рядом с единорогом наши фотографии. Нас было всего шесть человек - Семен, Вова, Игорь, Гоша, Вано и я. И всех я любила, как семью. Я ушла первая - то есть, не оставили. Потому что тупая, как Гоша сказал. Затем Вова с Игорем - они не успевали ходить из-за учебы. Остались Семен, Вано и Гоша. Их вещи лежат на столе. На фотографиях Семена и Игоря нет - в тот день, когда мы затеяли фотографироваться, они не пришли. Все карточки повернуты обратной стороной и перечеркнуты красными крестами, кроме одной, на которой улыбается Вано. Я переворачиваю их по очереди. В самом низу - моя фотография, затем Вовина, Игоря, и наконец, под нашей общей - Гошина. Он нравится мне, и я унесла бы с собой эту его карточку. Но он сам и принес эти фотографии - задумает забрать, заметит. И сразу же поймет, кто стащил. А я обещала не возвращаться. Если только.. Напечатать такую же и заменить. Но это потом, непременно!
Почему остался незачеркнутым один Вано, Гошин напарник? Ведь никто из них троих не ушел совсем, иначе кружки бы позабирали. Хотели обмануть меня когда я приду сюда?
Разглядываю бумаги. На месте Семена копия заявления: “Прошу предоставить мне оплачиваемый отпуск в размере пяти календарных дней..” Вот и разгадка! Они, конечно, оба в отпуске сейчас - Семен и Гоша. Но вернутся ли, и надолго еще вернутся?
Иду к своему месту, на которое пересел Гоша. У меня в руках все еще его карточка. Сам и зачеркнул себя. Значит, и он умер, так как я умерла здесь и теперь там, через дорогу, умираю? Но.. какой пустяк! Я помню, как он ругался.. в этой комнате. Я сидела и краснела здесь, на этом месте.. Какой пустяк все то, что я сказала и что услышали, какое ничтожество, по сравнению с тем, что он говорил! Помню его слова: “ Я ругаюсь некрасиво.” Стыдно. Помню, как говорила ему, что он прегадкий человек, просила прекратить. Помню его гадкие, пошлые намеки и свое единственное, последнее признание в любви. И наконец, его молчание тоже помню. И неожиданное обвинение: “Ты следишь за мной. Уходи, найди другого.”
Я почему-то верю, что глубоко-глубоко внутри он не такой. Потому что не могла влюбиться исключительно в эту низость, видеть только вязкую тину на поверхности дикого озера и не знать, что под ней чистая вода.
Может быть, в его суровом волчьем взгляде было больше добра и правды, чем в иных открыто смотрящих, кажущихся ласковыми глазах. Не иначе, как за чудо, я принимаю его прошедшее странное чувство к мне, впервые в моей жизни оказавшееся взаимным. Уже позже, прочитав главу из ”Бесов”, где к Шатову возвращается его жена, что-то похожее в себе (разумеется, не все) я нашла в переживаниях героя: “В душе его задрожало что-то необычайное, совсем неожиданное. Три года разлуки, три года расторгнутого брака не вытеснили из сердца его ничего. И, может быть, каждый день в эти три года он мечтал о ней, о дорогом существе, когда-то ему сказавшем: «люблю». Зная Шатова, наверно скажу, что никогда бы он не мог допустить в себе даже мечты, чтобы какая-нибудь женщина могла сказать ему: «люблю». Он был целомудрен и стыдлив до дикости, считал себя страшным уродом, ненавидел свое лицо и свой характер, приравнивал себя к какому-то монстру, которого можно возить и показывать лишь на ярмарках… Но вот это единственное существо, две недели его любившее (он всегда, всегда тому верил!), – существо, которое он всегда считал неизмеримо выше себя, несмотря на совершенно трезвое понимание ее заблуждений; существо, которому он совершенно всё, всё мог простить (о том и вопроса быть не могло, а было даже нечто обратное, так что выходило по его, что он сам пред нею во всем виноват), эта женщина, эта Марья Шатова вдруг опять в его доме, опять пред ним…”
Я искала способ оправдаться перед Гошей, перед его обвинениями, сделанными от стыда и обиды. Ему было стыдно, я знаю. Иначе он не стал бы так цинично вести себя. И я чувствовала неловкость, и хотела ответить.. но не ударила в ответ. Не прибавила ни грубости, ни откровенной догадки, которую он мог не понять Я решила, что вот так просто не ударить значит простить - по любви простить. Вспоминаю то самое, недавнее, из Евангелия: “ будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга”. Ругань, гнев - результат непрощения. Да, именно. Я не могу простить всем бесчисленным людям свои неудачи, в которых они, кажется, косвенно виноваты. Но могу простить одного человека.
И если даже нет или очень мало в нем того лучшего, не звериного, мое решение простить его не изменится. Я прощаю и теперь за все, что произошло, и за то, что будет им совершено и о чем я уже не узнаю - прощаю на век вперед. И жалею, то есть очень хочу искренно пожалеть.. за нелюбовь, которая его мучает.
22:40 на часах. Скоро погаснет свет и заблокируются двери, ведущие к лестницам. Рядом, на месте ушедшего Игоря, я замечаю ноутбук и еще одну новую чашку. Неужели кто-то новый? Но, скорее всего, не девочка, - она бы не оставила в чашке использованный чайный пакетик. Я включаю ноутбук - по умолчанию в учетной записи должно быть написано, чей он. В коридоре раздаются шаги, я замечаю людей в синих пиджаках. Охрана, вечерний обход. Я даже узнаю одного человека, он раньше ходил по ночам и видел меня в этой каморке. Вот он останавливается.. Я жду, пока ноутбук включится и смотрю на дверь.. Минута - охранник уходит - и снова тишина. Система загрузилась, учетная запись по умолчанию не задана. В кармане куртки сохранились две бумажные тыквы и черная ворона. Я кладу фигурки на стол, закрывая их тетрадками. Пусть будет память. Прикасаюсь к столу лбом, как к иконе.. Дай мне сил! Кажется, стало легче.
Успеваю подняться по лестнице на десятый этаж. Сегодня я буду ночевать здесь, как и всегда, за шторами на диване. Отыскиваю кухню, где вчера оставила хлеб и молоко. Свет гаснет. В темноте дожевываю куски хлеба. Захожу в чат. Его создали ребята, с которыми мы летом вместе катались на велосипедах. Много новых сообщений, читаю, чтобы отвлечься. Пишут про высоту и длину рулевого выноса, собираются покататься, но никто опять не хочет - осень. Я бы летала теперь, если бы.. Только не вспоминать, что велосипеда у меня больше нет! Так, пожалуй, надо прекратить читать. Хотя.. Вот Дима выкладывает снимки со школьного бала - он еще школьник, и такой смешной. Стройная девочка в белом платье. Дима, она самая красивая! Он спрашивал, отвечаю. Но вот еще от Димы:
“Девушки, как вами овладеть лучше поведайте.”
Весело!
“Я могу свое сказать, что думаю.”
“Говори!”
Это Леха, ему интересно, я знаю. Он сегодня снова немного пьян.
“Хм, чтобы ласка и дружба. И чтобы вдохновлял. Но это субъективно. И спать укладывал.”
“Ну ты в детстве задержалась, видать. Похоже, что и парня никогда не было,” - отвечает Леха.
“Ничего ты не понимаешь, Димке как раз такие нужны, он в школе еще, там дети. ”
“Даа, дети, в нашем 10 “в” такие есть шлюхи - позор на всю гимназию.”
”И у меня в 10 классе такие были, Диман. Но не все же. Еще в человеке темперамент важен.”
”Темперамент? - пишет Леха, - а самой-то наверно нравятся всякие забитые в угол, стеснительные, я вас, девушек, знаю.”
И почему он решил?
“А есть по-твоему какой-нибудь человек, который матерится ужасно, а нормально выразиться стесняется?” - это я про Гошу. Леха удивляется:
“Мм, эт странно. Не встречал подобных.”
Нужно соврать.
“Я тоже не встречала.”
Пишу еще:
“Ладно, вот можно ли признаться в симпатии, знать, что взаимно, и потом уйти в никуда?”
“Конечно, можно! Симпатия штука ветреная. Да о чем я вообще. Мне тут сказали, что оказывается, любовь - это щелчок, и он щелкнул к другому, вот так просто.”
“Но любовь вернется, если верить.”
На самом деле, я уже ни во что не хочу верить теперь.. Перестаю следить за перепиской. Убираю хлеб обратно в холодильник, звеню посудой и замечаю, что кто-то в дальнем ряду за компьютером не ушел и видимо, наблюдает за мной. Становится не по себе от того, что я вот так спокойно ем, строчу смски, а человек еще трудится..
Ускользаю в коридор под ночными лампами, льющими приглушенный желтый свет, отыскиваю свои диванчики за шторами, там темно. Ну что же, спать? Чьи-то каблуки настойчиво стучат по ламинату. Вроде бы, мимо.. Но вот в комнату заходит человек в очках, различает мое лицо, подсвеченное экраном телефона.. и исчезает. Пишу Алле:
“Послушай, меня уволили сегодня.”
“Как это произошло?”
Рассказываю.
“Что? Ф*к, что?? У нас все спокойно ругаются!”
“Но в каждой команде свои порядки.“
“Знаешь, не везет тебе. Попробуй найти работу в другой компании. Заодно расскажешь, что там.”
..И зачем оскорблять? Понимает же, что люблю этот дом и в другом месте не вынесу, по крайней мере, теперь.. А Леха.. Ну-ка, что пишут в чате?
Димке рабыня нужна: хочет чтоб убирала, готовила – о, знакомо.
Леха: “Зачем мне любовь, которая вернется после кого-то? У меня новая будет еще лучше!“
Сказать ли?
Да, все равно: “Любовь - это когда на что угодно готов, даже простить. Потому что выше нет предела, чем простить. Если любишь и вернется - простишь. А продолжать любить или нет - твое дело.”
“Ну, это мы уже в личное погружаемся. Ты парня себе найди лучше, чем рассуждать. Поженственнее будь, чтоли, Маринка, ругаться прекрати, а то как пацанёнок.”
“Во-первых, я, Леша, нравлюсь себе такая, как сейчас. А во-вторых, когда дело до любви доходит, я слабая тряпка и мягкая не по-пацански."
“Ахаха, так оно называется тряпка, да? ”
Больно.. Как это они все разом - найди да найди! Работу, парня - не хочу! Хочу старое оставить! Оставить здесь, здесь любовь моя! Проклятые чужие советы, как это все противно, мерзко.. Как я ненавижу их! Выхожу из-за штор, направляюсь к окнам, а в окнах дорога, усеянная рыжими искорками фонарей, далекие шпили высоток - в окнах заснувший город, черные дома и одинокие фуры, которые гонятся за километрами, стремясь поскорее вылететь на магистраль. Косой фиолетовый луч прожектора касается стекла.. Однажды Гоша случайно выронил: “Хорошо бы с тобой встретиться года через два.” Это унизительно. Я сжимаю ладони в кулаки, хрустя большими пальцами, и угрожаю сотням почерневших маленьких окон. Любить - до последнего вздоха, без остатка, отдать все свое. Потому что я - часть любви.
Нет, не окнам я угрожаю, а всем и каждому, кто посмеет оскорбить, посоветует найти что-то получше, чем моя любовь. Если встретите меня и скажете, уходите, бегите, я не знаю, что с вами сделаю, но точно что-то ужасное! Пусть всегда будет так, как сейчас.
Но теперь у меня нет сил даже обругать тех, кто оскорбил. Да и ни к чему.. Ведь пожалуй, они правы: любовь моя кругом зашла в тупик и нет другого выхода, как начать новую жизнь, но дайте время, я должна сама понять, пережить, переждать!
Пишу: "Леш, тяжело, все по швам трещит. Давай не будем больше о личном, тема закрыта."
Разжимаю кулаки и кладу правую ладонь в левую. Гоша. Ему все известно. Он рядом теперь, я давно придумала его. И мне хорошо, то есть, должно быть хорошо, я ведь убеждаю себя.
Шепчу: "Марин, пойдем спать."
Я давно перестала чувствовать себя, когда говорю его голосом.
- Да, поздно уже.
- Тебе нужно выспаться.
- Мой начальник..
- Тише! Он, возможно, еще передумает. Может, у него сегодня был трудный день? Завтра придешь, а он как раз.. Будто бы и не было ничего вчера!
- Уверен?
- Утро вечера мудренее. Сама посмотришь завтра. Тебе удобно? Вытянись, вот так, и еще. Хорошо.
Прикладываю руки к лицу. Это означает его поцелуй.
- Лучше стало? - спрашивает меня Гоша.
Что-то не дает мне расслабиться.
- Гоша, стыдно - плакала перед начальником. И так жалко..
- Я думал, ты сильная. Вот у меня сегодня на работе..
Начинаю выдумывать, что же у него на работе, да на какой работе..
- Я посижу, пока ты не уснешь..
Улыбаюсь за него и себя.
5. Все решено
- Ах, так это ваш телефон звонит!
Открываю глаза, передо мной кто-то расплывается в ярком свете белых палочек, зажженных под потолком.
- Доброе утро, девушка.
- Да-да, простите..
Выключаю будильник. Ушел.
Гоша, подъем!
Спать не хочется. Я неплохо выспалась, несмотря на весь вчерашний каламбур. “Но это ничего не доказывает; приговоренные к смерти, говорят, спят очень крепко и накануне казни,” - утверждает Достоевский.
Мне удивительно легко, будто бы вчера все прошло замечательно. Я ненавижу в себе эту странную стойкость, кажется, кто-то создал меня специально, для успешного прохождения испытаний на прочность. После стресса со мной не случается ни головокружений, ни судорог, ни лихорадок - ничего - словно я не переживаю совсем.
Хлеб ещё остался на кухне, бегу завтракать. Какая же я всё-таки злая! Нет, не так. Моральный урод я, мне дедушка говорил. Вроде бы и книги читаю, да всё впустую.. И работаю ли я на работе? Вот они все - да. Смотрю, уже пришли, звонят, обсуждают, пишут код. Помню, как Гоша говорил: "Ты тупо сидишь без дела, а не выполняешь задания." От злости говорил, знаю. И тогда знала, но обижалась. Я работала не как надо, не получалось, но очень уж хотела работать. И теперь хочу. Впрочем, на прошлой стажировке я делала намного меньше, чем теперь. Однако вчера я не показала Коле ничего толкового и сегодня должна исправиться. Мне нравится это состояние: сидишь, думаешь, думаешь, и терпения уж нет, и вдруг - бац! Получилось. А было элементарно. Но приятно, гордишься собой. "А впрочем, если бы люди не были излишне собой довольны, то никто бы не захотел жить," - значится в исповеди Ставрогина. Иногда гордость за себя - вовсе не помеха.
Что же касается сквернословия - смешно, и больше ничего. И как это мне вчера не пришло в голову? Я раньше часто замечала: некоторых, и даже очень многих веселят ругательства. Сама я тоже тихо смеялась ночами на соседа сверху, частенько поносившего жену, и на себя после коротких вспышек гнева. Правда, было ещё отчего-то немного страшно..
Смешно не только выражение гнева нелепыми, некрасивыми словами, но и само описание преступления. Ругалась на кофемашину, материлась при входе в здание – абсурд, юмор какой-то, хоть на концерте выступай. Вот, дескать, кофемашина – зараза, а начальник-то увольняет! Бывают, значит, преступления красивые, есть и не очень, а существуют истинно комические.
Но мы с Гошей, кажется, засиделись, пора обоим на работу. Идти ли мне? Конечно, да. Пусть стыдно и комично, но иначе нельзя. Спускаемся по лестнице на четвертый этаж, здесь нужно проститься. Высокая пожилая женщина медленно движется за мной, приходится совсем тихо говорить, иначе она подумает, что я беседую сама с собой. Хотя так оно и есть. Ну, пропущу ее. Прощаюсь с Гошей. В железной двери, ведущей на этаж, есть маленькое окошко. Смотрю осторожно, пригнувшись: по каморке кто-то ходит. Кто-то совершенно незнакомый заваривает чай и садится на место Игоря. Этот новый человек похож на инородное тело.. Вздрагиваю и поскорее убегаю вниз. Значит, правда, что я вчера заподозрила.. Но вполне ожидаемо, им нужны новые стажеры.
В команде всё по-прежнему. Все уж пришли давно - и Антон, и Коля, и Алина. Направляюсь к Алине, она сидит рядом с Колей. Он теперь не хочет, чтобы мы работали вместе. Что делать? Конечно, то самое, вчерашнее. Ну.. Будь что будет! Осторожно подхожу к своему месту. Рядом сидит Антон и почему-то не уходит ни на какие встречи. Его присутствие мне невыносимо - он наблюдает мое поведение. Мучитель. Дела с заданием идут куда лучше, я снова могу работать, мне даже немного интересно. Если бы не было надежды, что вчерашнее случилось потехи ради, я бы теперь не делала, и не чувствовала уверенность в победе над собой. Вера в лучшее вечна во мне, поэтому и после тяжелых падений я встаю, впрочем, подобно всем людям.
На почту пришла ежедневная рассылка «Доброе утро, сотрудники компании!» Я обычно не читаю, но цитата Стивена Кинга привлекает меня: «Я думаю, у каждого или у каждой есть что-то вроде навозной лопаты, которой в моменты стрессов и неприятностей вы начинаете копаться в себе, в своих мыслях и чувствах. Избавьтесь от нее. Сожгите ее. Иначе вырытая вами яма достигнет глубин подсознания, и тогда по ночам из нее будут выходить мертвецы.» И далее: писатель в свойственной ему жесткой манере говорит о том, как не стоит вести себя в трудной ситуации... Со стрессом помогают бороться приятные воспоминания, например, сувениры, привезенные из отпуска.. Значит, анализировать свои поступки вредно? С одной стороны, правильно. Но если не копаться, никогда не устранишь причину, и будет болеть! Беру телефон в руки, там Гошина улыбка – самое светлое воспоминание. Сколько бы не было у меня его улыбок, всё кажется мало, вечно хочется еще..
Но кажется, мучитель повернулся в мою сторону и выжидает, словно хочет сказать: “ Ковыряешься в телефоне? Недопустимо!”
Я и раньше почти ни с кем не общалась, кроме Алины и Коли, а теперь просто вынуждена молчать почти все время. Алина зовет обедать, отказываюсь. Соврала ей, что ела пироги на кухне. Это начинает меня забавлять. Если бы не мучитель рядом, было бы совсем хорошо. Он не знает, что я интроверт и при каждом удобном случае замыкаюсь в себе.
В конце концов, мне удается все вычислить верно и даже заменить старую формулу на менее громоздкую. Теперь график у всех сотрудников такой, каким должен быть. Коля говорит, задач больше нет – плохой признак.. Он сидит за столом у окна и улыбается мне – конечно же, знает мою участь и хочет приободрить. Рядом с его местом всюду понаставлены блестящие бумажные пакеты, а в них погремушки, игрушечные машинки, лего. Его жена недавно родила сына, это прелестно, и он сам, с широко открытыми синими глазами, очень милый но какой-то нелюбимый. Теперь я боюсь его, как и Антона, потому что не знаю, чего от него ожидать.
Алина получает от Коли новую задачу – счастливая! Антон смотрит на меня, и что-то похожее на улыбку или ухмылку появляется на его лице. Он снова зовет меня, на этот раз мне совсем не страшно.
- Что надумала?
Молчу. Мы оба знаем: все уже решено. Он тоже молчит, ковыряется в телефоне. Ждем сколько положено в таких случаях. Наконец, Антону уж нужно на новую встречу, он встает и, вспоминая про меня, приказывает:
- Уволишься через неделю, пиши заявление.
Мне очень грустно, но я устала терять и уходить и оттого грусть заменяется безразличием, также как ливень иногда сменяется мелким дождем после того, как гроза отгремит. Надежда оказалась несбыточной, хоть я и верила.
Сегодня пятница, короткий день, и нет ничего необычного в том, что я покинула рабочее место раньше шести вечера. В столовой беру какие-то салаты, смотрю в окно на большой дом...
Да, можно объединить десять тысяч разумных голов в доме так, чтобы все вместе они образовали слаженную систему регулирования процессов компании, но нельзя соединить все их сердца в одно, чтобы их общая любовь осветила и согрела это здание.
Мне тяжело жить там, где другие притворяются, что живут. Я не могу - наверно, еще не умею быть разной. Если я злая, то такая со всеми, видимо, даже с Гошей. Я не понимаю, как можно улыбаться, когда не хочется и нет истинного повода, не могу втайне от других перенести большое потрясение, независимо от того было оно положительным или отрицательным.
Мне тяжело жить среди нелюбви. Я чувствую, что не нужна никому вообще и в первую очередь – тем, с кем я дорабатываю последнюю неделю. Скрытое раздражение читается на лицах членов команды, когда я подхожу к ним или смотрю в их сторону.
Но почему я решила что они притворяются? Они просто приходят сюда выполнять свою работу, им некогда отвлекаться от дел.. Для любви у них есть свои дома, семьи с женами и сыновьями. Они ведут себя настолько искренно, насколько это возможно и допустимо на работе. Они уважают права других и, скажем, не ругаются матом..
В доме десять тысяч человек, разделить на триста значит около тридцати дивизионов. В двух я уже поработала, осталось двадцать восемь.. Не так уж мало!
Если бы я могла пойти работать в другое место и знать, что привязанность к дому не будет беспокоить меня. Если бы я перестала неизменно возвращаться сюда, как собака возвращается к хозяину. Если б только было возможно стереть, я стерла бы это здание с лица земли, разрушив свои воспоминания вместе с ним..
Проходит минут сорок. Салаты я давно уже доела и сижу просто так, задумавшись. Внезапно в коридоре раздается вой сирены. Пожарная тревога. Конечно, снова тренировочная - подержат людей на улице и пустят обратно. Толпа начинает скапливаться у выхода, лучше подожду. Общий смех, шутки. Разбежались, наконец. Сирена все воет. Накидываю куртку на плечи. При выходе обнаруживаю, что открыта только дверь на лестницу. Внизу рабочие возятся с мешками цемента.
- Скажите, можно на пятый этаж подняться и там выйти к лифту?
- А?
- Выход наверху имеется?
- Да.
Бегу наверх, закрыто. Обратно, пытаюсь попасть в столовую, дверь не поддается!
Очень хочется выругаться, но мне известно, как хорошо понимают русский мат эти полуграмотные гостарбайтеры. И в первый раз за долгое время осознаю, что должна себя сдерживать.
- Так где выход скажешь ты или нет?
- Виход? Внизу виход.
И вот, наконец, я на улице. Уже темно. Воздух прохладный, но не ледяной. На ходу застегиваю куртку, проталкиваюсь сквозь беспорядочные кучи людей. Бегу все дальше, дальше, забывая про боль в правом колене, про машины на дорогах, бегу, и люди исчезают. Появляются искривленные холодом голые деревья парка, черные дорожки, и ощущение близкой большой воды. Теперь, вне здания, никто не услышит. Я начинаю материться, и брань плавно переходит в сплошной рев. Реву, пока хватает сил дышать, после бегу молча, набирая силы, и снова реву. И так долго-долго, пока шагомер не насчитает десять километров. После десяти километров падаю на склон, ведущий к реке, на высохшую, скользкую траву под грязными тучами.
Есть еще порох в пороховницах, есть характер, я покажу!
——————————————————————
11 ноября, вторник. Дневники.
До увольнения осталось три дня. Находиться на работе невыносимо, дома – еще хуже. Вчера весь вечер чувствовала себя обиженной кем-то, но кем, не могла понять. На пробежке долго представляла, как буду уходить. Думала написать на доске: «Счастливо оставаться, уроды!», а может: «Я устала всего лишаться» или что-то еще подобное. Ясно было, что в первом случае я только докажу, что меня не зря уволили, а во втором – бесстыдно надавлю на жалость. С другой стороны, отчего бы открыто не заявить о том, что со мной происходит?
Уже глубоким вечером, возвращаясь в офис на ночевку, я вдруг захотела в последний день пожелать им всем .. хорошей работы, счастливой жизни. Алине обещать, что она обязательно после нового года будет переведена в штат сотрудников и сможет пройти практику от универа – она так хотела узнать, возможно ли это. Теперь я уверена, что возможно.
Я сижу на кухне - кажется, уж все знают, что я не работаю, потому что нечего делать, и только мешаю, но из одного упорства не хочу уходить раньше шести вечера.
Я подменила Гошину фотографию в каморке, и теперь та, очень дорогая мне, которую он брал и вешал своими руками, заложена как закладка в книге с черным переплетом. Этот роман про разработчиков из крупной корпорации меня немного отвлекает от действительности.
Я люблю своих коллег, и раньше любила, но не думала об этом. Не как Гошу, конечно, и совсем не так, как остальных обитателей каморки, которых я любила из-за него. Мне не нужно ни ответного взгляда, ни ласки от них. Мне просто хочется смотреть на этих окружающих меня больших, надежных людей и улыбаться вместе с ними, и изучать черты их лиц, просто.. потому что они главные герои моего сегодняшнего дня. Я смогла простить их – Гоша уже не единственный, кому я отпустила все. И странно, мне никому не хочется говорить о том, что я простила и люблю, будто это само собой подразумевается. Обиды никакой не было, я виновата, но и себе я отпустила вину. Не могу долго держать внутри негатив. Гнев убивает все живое. Нужно было подавить зло – либо покончить с жизнью, либо простить. Я понимаю, что простить – единственный выход. Как хорошо! Мне совсем не жалко себя, но отчего-то снова слезы текут по лицу..