Меня арестовали за убийство. Убийство, совершенное совершенное с особой жестокостью. Солнечным осенним днем я убила человека. Я ожидала процесса 9 дней. Судья Оправдательного суда заметил, что мое преступление самое омерзительное, что приписывали на предмет рассмотрения.
Тогда подлетел мой адвокат и ответил:
– Ваша честь, тяжесть преступления можно рассмотреть лишь относительно иных деяний. Если бы Вы детальнее ознакомились с ранее случившимся убийством моим клиентом чувств исключительнейших, то обнаружили бы в его последнем преступлении (а может быть свершении?) нежную благосклонность и сердечную заботу о состоянии убитого. Что же до пугающей бесчеловечности предыдущего преступления, то оно явно искупит вину моего клиента, и, если бы благопристойный судья, кой ведет процесс, не был бы одновременно руководителем компании, страхующей от смертных приговоров через отсечение доли мозга, отвечающей за рассудительность, где у моего клиента был полис, его вряд ли оправдали бы. Если ваша честь желает услышать историю, которая сможет нацелить мысли на верный курс, то этот удрученный мученик – мой клиент, согласится пойти на то, чтобы рассказать ее перед взором Господа Бога — мэра.
– Протестую, – заявил прокурор. – Такое заявление относится к разряду исповеди, а их слушание окончено. Господь Бог — мэр отказывается принимать кающихся без вклада в казну.
– По закону Вы правы, – сказал судья, – и в Суде по вопросам подношений Вас бы точно поддержали… Но не в оправдательном суде. Протест отклоняется.
– Возражаю, - настаивал прокурор.
– Вы не можете этого сделать, – продолжил судья. – Должен уточнить, что в противном случае придется перенести слушание этого дела в Суд по возражениям с официальным ходатайством и приложением письменных показаний. Приведите заключенную к присяге.
После принесения присяги Господу Богу-мэру я сделала свое заявление, в свете которого последнее преступление, за которое меня судили, стало казаться банальной мелочью. Судью это настолько удивило, что он больше не стал искать смягчающих обстоятельств и просто приказал присяжным вынести оправдательный приговор. Я покинула стены суда. Рассказ прилагаю.
и.. да… Уверяю. Это все было на самом деле.
«Вечер. Угнетенные куртки неторопливо метались сквозь бетонные композиции тогдашних обывателей. Доносились крики - смех. Майский Жук, летающий вопреки всем законам аэродинамики, полз. Течение северного ветра, толкавшее вчера, сегодня – гонитель. Ожидание грядущей встречи сливалось с больным сердцем, и лишь импульсивно-мигающий фонарь рушил иллюзию выбора.
Шло время. Гудки не давали забыться, продвигая в сторону нужной улицы. Дух властвовал над плотью - Жук нехотя желал быть там. Проходя лабиринты легко говорить о цикличности, но сегодня он сам добавлял витки на проложенный маршрут. Причудливые стены меняли форму и в полголоса кричали: «Дороже всех титулов доброе сердце». Должно быть, стены заметили больше - всего лишь иллюзии.
Борьба. Вечность наградила силами, которые в наилучшем исходе могли служить, но сегодня идут против. Бетонная арка, как пустынный архон, возвышалась над остальными, казалось бы, схожими, но в действительности до основания другими. Жук ясно осознавал, что именно этот путь приведет в нужное место – место разлома. Вобрав воздух в легкие, он сделал шаг в туманную неизвестность. Мудрые кирпичи создавали тропе рельеф. Они были частью чего-то большего, вероятно, настолько большого, что уточнять уже не было смысла. Тропа направляла к двери, которая отличалась своей простотой. Она как будто вбирала все самое заурядное из тех Птиц, что заполоняли эту безлюдную территорию. Одни двери закрылись, тут же приоткрыв множество новых.
Жук, минувший стандартную дверную коробку, забыл о переживаниях. Огненно-пунцовые отблески стен соприкасались с не менее трафаретным творчеством – музыкой, лишенную смысла. Стало тесно. Жук отстраненно замечал детали, вслушиваясь в треск – разрушалось основание. Птицы втаптывали в землю не только строение, но и свою честь. Они напоминали стаи пустых зверей... Разменялись в бреду на лайки, тем и успокоились. Должно быть, решив забыться, Птицы выбрали торный способ – пить. Но чем Жук отличался? Вероятно, лишь тем, что ощущал тяжесть стен, которая живет внутри бокала. Эхо подъездов проникало в душу, а рассудок медленно возвращался.
Наблюдения, как плесень заполонили пространство. Жук был осторожен, но рисковал. Задумчивый вид угнетал Птиц, но, выбрав сторону, Жук общался молча. Далее тупик. Продолжать не было смысла. Отточенным движением руки, опрокинув то, что в конечном итоге должно было спаси, Жук выпал, навсегда оставив рубец. В ту ночь он так и не поднял бокал за старуху с косой, в услугах которой так нуждалась та территория… Кофе превратило ночи бессонные в нечто особое.
Мысли покинули то пространство уже очень давно. Стены подъездов, хранившие изречения – единственное пристанище мысли. Оконные рамы, должно быть, до сих пор хранят запах сигарет. Отныне Жук не Жук, впредь он Таракан, который сбросив краски решил бодрствовать ночами, найдя пристанище среди кирпичей и троп.»
…Уверяю. Это все было на сам… А может быть и не было…