Существует такая легенда.
Один начинающий режиссёр
спросил у Чарли Чаплина,
что нужно сделать, чтобы
зритель уж точно засмеялся?
На что известный актёр ответил:
"Либо, нужно быть Чаплиным,
либо вставить сцену, в которой
герой фильма случайно падает воду."
Осень. Вечер. За окном темно. Фонарь. Дождь.
Соседка моя по коммунальной ленинградской квартире, старенькая бабушка Семёновна, ворчит, встретив меня в коридоре: "Что ты всё дома сидишь один? Один, как в попе дырочка. Сходил бы в кино хоть."
А мне совсем не хочется теперь никуда идти, никого видеть, я сижу и пишу этот рассказ.
История, о которой я хочу вам рассказать, произошла в начале восьмидесятых. Тогда я, с моим другом Вовкой, жили в Ленинграде и было-то нам по 16 лет и учились- то мы в техникуме.
Мы с Вовкой, в то время, имели "задницы-магниты" и вечно эти "магниты" притягивали к себе разные приключения. Когда же был в тех приключениях перерыв, то мы сами их искали и находили. Вот и в те летние каникулы решили мы отправиться в какое-нибудь путешествие. Но денег на это почти не было и мы решили пуститься в путь на авось, как получится. Направление было выбрано - Волга, город Горький (теперь Нижний Новгород). Там, в районе судостроительного завода "Красное Сормово", жили Вовкины дальние родственники. Сообщать им о нашем приезде мы не стали, поскольку не было 100 процентной уверенности, что мы на попутных машинах туда доберёмся.
С грехом пополам мы всё - таки добрались. Вышли из кабины грузовика, водитель которого любезно довёз нас почти до самого места. Смеркалось. Почувствовали непонятный нечистый запах. Вот оно какое, "Красное Сормово".
Неширокая река под названием Параша. На одном из её берегов, прямо у воды, стоят несколько двухэтажных деревянных бараков, рядом с которыми длинные поленницы дров. В одном из них, на втором этаже, и живут дальние родственники моего Вовки.
Некогда любоваться природой. Темнело быстро.
Нужная дверь. Стучим.
Родственники оказались хорошими, пьющими русскими людьми.
Объяснили, кто мы и откуда. Тётя Маша, женщина с толстым лицом, в цветастом халате и с растрёпанной причёской на голове, воскликнула радостно в раскрытую дверь комнаты, повернувшись к нам спиной: "Вась, Нинка! Счастье - то какое! Посмотрите кто это к нам припёрся на ночь глядя! Нинка, поди - ка быстренько, вынеси ведро из-под рукомойника. Не ной! Парни тебе помогут. Да и покажи им, где у нас тут уборная есть."
Нинкой оказалась четвероюродная сестра Вовки, белокурая, крепенькая девчонка нашего возраста.
Я услужливо взял из рук девочки ведро, до краёв заполненное мыльной водой, в которой плавали шелуха лука и картофельные очистки.
Мы вышли во двор освещённый подслеповатым фонарём. Я заметил, что какие же они счастливые, что живут прямо на берегу реки. Предположил, что летом можно в ней купаться. Нина громко засмеялась. Смысл её смеха я понял чуть позже. Нина взяла из моих рук ведро и просто выплеснула всё его содержимое в реку. При этом, видя моё недоумение, сильно по-местному окая, и часто вставляя частицу "чай" пояснила:"А эти бараки были построены для работников завода, чай, ещё при царе. При советской власти сюда провели водопровод. Провели и газ, но пока не подключили. Обещают даже провести канализацию. Но, а пока так, по-простому. Нас выручает наша Параша. А вот и туалет наш. Да вы идите, не стесняйтесь. Слева мужская дверь. Справа женская. Да не провалитесь по неопытности в дырку. Чай у вас, в Ленинграде, такого и не видывали. Да идите уже в обе уборные. Я покараулю, чтоб баба какая не напугала вас."
Внутреннее помещение этого, сбитого из неструганых досок, сооружения, освещалось от дворового фонаря через окно над дверью. Женский туалет отделяла от мужского глухая дощатая перегородка. В ней, на высоте задницы сидящего на дырке человека, проковыряно небольшое отверстие (чисто из интереса), которое было с женской половины заткнута скомканной газетой. Чуть выше, левее от дырки в стене, вбит большой гвоздь без шляпки, на который были насажены, удобно нарванные, куски газеты. А выше, ещё один гвоздь, на котором висела вешалка (плечики) для пальто. Про то, как выглядели стены, описывать не стану, чтобы не испортить вам аппетит на несколько дней вперёд. Лишь обмолвлюсь, что, очевидно, иногда на нижнем гвозде отсутствовали куски газеты.
Выйдя из этого "храма человеческих нужд", у нас возникло только два вопроса, куда же девается содержимое туалета и как же зимой-то?
Нина, с чувством превосходства над этими двумя недоумками, пояснила: "Чай не на небо улетает, а в ту же нашу Парашу по трубе стекает. А что зимой? Как и летом. Для нас это дело привычное. А для ночи мы ставим ведро в прихожей у двери, так что на улицу вам бегать не придётся. Ну да ладно, пошли уже в дом, чай, мамка уже и картошки вам поесть нажарила."
Поев на ночь жареной картошки с салом и селёдкой, запив это чаем с хлебом, улеглись в отдельную комнату, на устроенную нам на полу постель. После предыдущих тревожных ночей в пути, здесь мы уснули с Вовкой сразу и проспали до самого утра.
Когда мы поднялись, в квартире была только Нина. Взрослые уже ушли на работу.
Юная хозяюшка, с деловым видом, приказным тоном, сказала: "А теперь, мальчики, быстро в туалет, потом мыться, и садитесь за стол есть. Я вам вчерашних щей на завтрак разогрела. Поедите и поедем в город. Чай приехали за тридевять земель не на меня посмотреть. Да и вернёмся пораньше, ведь сегодня у "Сормовских" день зарплаты, а народ у нас тут весёлый, пьющий, гулять народ будет. А вам то это, чай, и в интерес будет."
Теперь, при дневном свете, мы смогли хорошо разглядеть оба берега реки, да и саму реку. Ну что вам тут рассказать? Включите своё воображение. Берега были почти полностью лишены каких либо деревьев и кустарников и от этого, стоящие на левобережье деревянные бараки, выглядели ещё ужасней.
Правый берег был вообще гол. Теперь о реке. Можете себе представить медленно движущуюся массу, поверхность которой покрыта плотным панцирем из нечистот. Но он же, очевидно, и не пропускал запахи из глубины этого потока. Хотя иногда на поверхности этой клоаки надувались пузыри и тут же лопался, извергая в воздух струю удушающей вони.
Прогулка по городу была интересной, но из всей прогулки к сегодняшнему дню остался в памяти лишь памятник Чкалову, стоящий на косогоре над Волгой рекой и надпись на нём приделанными золочёными буквами "Памятник Чкалову" А ниже тёмные следы от срубленных слов, но которые можно было между тем прочесть по оставшимся тёмным пятнам от букв. Раньше надпись гласила - "Памятник Чкалову, Сталинскому соколу".
В "Красное Сормово" мы возвращались во второй половине дня. Сойдя с автобуса, мы увидели, что на берегу, у самого моста, собралась группа людей. Они смеялись и возбуждённо разговаривая, показывали куда-то перед собой на поверхность реки. Когда мы подошли ближе, то увидели следующую картину, заставившую и меня улыбнуться и содрогнуться.
Погружённая по плечи в вонючую жижу реки, стояла женщина.
На берегу, полная тётка из группы зевак, хлопая себя по бёдрам, причитала: "Мужики, ну что же вы смотрите? Неужели вам бабу то и не жалко? Чай помочь-то ей нужно выбраться из говна. Ха-ха-ха."
Босой мужик в красной рубахе и в белых солдатских кальсонах, с завязками на щиколотках, прибежавший из соседнего барака, громко крикнул, что, мол, надобно бы быстро принести какую-нибудь верёвку или простыню, или доску, да сунуть бабе, чтобы та за неё зацепилась.
Стоящая тут же тётка с большой сумкой в руке, из которой торчал батон белой булки и хвост зелёного лука, возмущённо, хриплым, пропитым голосом, возразила мужику: "Да верёвку потом, чай, не отстираешь. Ну чего стоишь, иди уже, тащи доску."
Мужик, для порядка, обругав ту бабу пятиступенчатым матом, пообещав вскоре вернуться, пошёл к дому, смешно подпрыгивая, когда наступал босыми ступнями на острые камешки.
Народ продолжал с удовольствием наблюдать, как сидящая по горло в реке баба, пытается выбраться на берег и вновь соскальзывает и ныряет с головой в дерьмо.
Вроде ведь у человека горе, и сам бы ты не в коем случае не хотел оказаться на месте той женщины, но почему-то было невозможно сдерживать смех.
Не прошло и получаса, как появился мужик, уходивший за доской. Теперь он уже выглядел по-иному. Куда как благородней. Теперь на плечах, поверх рубашки, у него был надет чёрный двубортный пиджак, с торчащим из наружного нагрудного кармана красным, в тон рубашке, платочком. На ступнях спортивные тапочки с подмятыми задниками, но, при этом, в тех же белых, с завязочками внизу, кальсонах. На одном плече, висящая на ремне гармошка, а в руках длинная шершавая доска с гвоздями на конце.(Не иначе от туалета оторвал.)
Народ ему стал кричать, мол чего ты такую грязную да шершавую палку припёр? Да ещё с гвоздочками. Баба занозы себе в руки нацепляет. И чего гармонь-то приволок?
На что мужик им всем ответил, как отрубил: "А гармонь - то, чтобы другой раз за ней не бегать. Когда вытащим эту бабу, так и всё равно, чай, народу захочется повеселиться на радостях, что спасли."
Как не пыталась утопленница схватиться за доску ту, ставшую от говна склизкой, ей это не удавалось. Тут подошёл и встал рядом с Вовкой, трезвый, как дурак, тощий, с папиросой в зубах, в какой-то бесформенной шляпе, словно сошедший с картины "Бурлаки на Волге", мужик. В руке у подошедшего была авоска с зелёными яблоками "Белый налив". Тощий протянул Вовке, словно старому приятелю, яблоко со словами: "Привет! На, подкрепись. Этот театр ещё, чай, на долго." Володька лишь взглянул на протянутое ему яблоко, закрыл рот ладонью и тут же стал с ним, с яблоком, одного цвета. А "Бурлак", не вынимая папиросы изо рта, повернувшись в сторону спасателей, громко начал командовать, показывая своими словами, что он полностью в теме:"Да что ты ей в морду - то доской тычешь? Ты подсекай, подсекай слева, чай, так оно вернее будет!"
В общем, с четырнадцатого раза, удалось подцепить тётку гвоздями за её синие трусы, да вытащить страдалицу на берег.
Какая - то, из совсем уж сердобольных женщин, принесла из дома большую тряпку и накинула её на плечи спасённой женщине. Когда та обтёрла углом тряпки своё лицо, то все сразу узнав её и загалдели: "Да это же Симка из шестого барака, Серёги Пимена баба. Да вон и он, от остановки идёт. Говорят, что он Симке изменил с чужой бабой, не из наших, не из Сормовских. Серофима, наверно, хотела утопиться с горя. Но так утопиться, чтобы муж это увидел, идя с работы, и спас бы её. Но разве в этом говне можно утопиться?"
"Вот это, бля, любоооовь! Ради своего любимого, только русская женщина и в говно готова залезть" - мечтательно произнесла баба с батоном булки и зелёным луком, с аппетитом жуя отломанный от булки кусок.
Несмотря на всю трагикомичность этого события, чувствовалось, что народ теперь очень зауважал Симу.
Серёга Пимен, с пахнущей Парашей женой, направился к своему бараку. А народ, подогретый увиденным и водкой, стал тут же веселиться, петь и танцевать под гармошку.
Мы с Вовкой стояли с идиотскими улыбками на лицах, наблюдая за происходящим. Из столбняка нас вывели слова Нинки, обращённые к нам: "Ну вот, ленинградцы, вы и увидели как разухабисто веселится в дни праздников наше "Красное Сормово". А у нас, чай, тут каждая получка, праздник. Но это лишь начало, ещё обязательно и драки будут сегодня. Пошли скорее домой, там мамка с папкой, уже весёлые, нас поджидают. Сегодня у нас двойной праздник, получка, да и вы тут ещё."
На следующий день мы освободили радушных Володькиных родственников от нас, нежданных гостей. Вскоре, почти без приключений, мы вернулись домой.
P.S.
Уезжая из гостеприимного города Горького, мы были уверены, что название своё, река Параша получила от той густой жижи, что её наполняет. Но, вернувшись домой, в Ленинград, мы нашли в библиотеке такое описание-
"Согласно легенде, река названа по имени разбойницы Параши, которая грабила торговые караваны в этих местах."