Иван Болдырев
Эссе
Иван Афанасьевич Пономарев прослушал вести по второму каналу телевидения и впал в грустную задумчивость. Как жизнь меняется прямо у него на глазах. Не было ощущения, что век человеческий слишком долог. Да, ему совсем недавно исполнилось восемьдесят два года. Но в нем нет ощущения, что он прожил долгую жизнь. Ему кажется, что время летит как-то слишком уж стремительно. Не успел оглянуться – перевалило на девятый десяток. Когда же годы так стремительно пролетели? И почему-то, кажется, что жизнь так коротка. Он как-то и не заметил, что осталось позади столько прожитых лет. А ощущение такое, что вроде бы и не жил еще. Только вот люди за это ушедшее в прошлое время так заметно поменялись
Было грустно и горько осознавать, что теперь к нему приходит убеждение: все свои восемьдесят два года он совершенно не разбирался, какие люди живут на Матушке-Земле. Естественно, он знал, что они различны по цвету кожи, по национальности, по уровню экономического развития, по запасам природных богатств. Но с точки зрения нравственной, совестливости и порядочности национальность не должна главенствовать. Тут главное – душа. Она у всех народов и народностей в нравственном плане должна быть одинакова. И людей порядочных, с чистой совестью на земле больше, чем отъявленных негодяев.
Теперь, выходит, ошибался со школьных своих лет Ванька Пономарев. Зря считал, что во всем разбирается. И все потому, что большая часть его жизни прошла в советское время. Тогда очень многие люди необъятной страны жили в твердой уверенности, что истинная правда обо всем происходящем на Земле только у нас, вооруженных марксистско-ленинской теорией. То-то время было, просто замечательное. Абсолютное большинство советских граждан было незыблемо уверено: наши пропагандисты, и теоретики политологи совершенно правильно оценивают, предугадывают политические процессы на земле. Они верно предвидят будущее мира, его дальнейшее развитие.
И школьник Ванька Пономарев с гордостью читал в художественной литературе, смотрел в художественных и документальных фильмах, как советские воины ценой неимоверных потерь и страданий спасали мир земной от ужасов фашизма. Как в тылу женщины и старики, нередко и мальчишки чуть-чуть постарше того же Ваньки Пономарева становились на ящики из-под снарядов, чтобы доставать работать на токарном станке. А в селах такие же не доросшие из-за голода мальчишки становились прицепщиками на тракторах.
Кто тогда сомневался в величии и бесподобной храбрости советских людей? Им отдавалась всемирная слава. Хотя и тогда, вскользь поговаривали, что в Великой Отечественной войне не все восхищались беспримерной самоотверженностью советского народа. После победы над фашистской Германией оставались еще те, которые люто ненавидели советских победителей. Но мы-то, люди советские, тогда на таких просто не обращали внимания. Эти человеконенавистники ничего существенного не могли уже сделать. Их единицы, нас, входящих в прогрессивное человечество, многие миллионы. И было это, в общем-то, верно.
Уже совсем недавно Иван Афанасьевич прочитал небольшой отрывок из книги воспоминаний премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля. Прелюбопытнейший, прямо скажем, отрывок. Английский премьер всю свою жизнь крайне враждебно относился к коммунистической идеологии и Советскому Союзу в целом. Не испытывал он никакой симпатии и к вождю советского народа товарищу Сталину.
Но в воспоминаниях этого, несомненно, умного, но крайне консервативного человека есть эпизод просто удивительный. Сэр Уинстон отметил, что Сталин на всех конференциях и встречах последнего года войны и на Потсдамской конференции заходил в зал одним из последних. Когда это случалось, все присутствующие благоговейно вставали. Сам Уинстон Черчилль не бывал при этом исключением. Английский лидер сам искренне удивлялся, почему он не может совладать с собой и обойтись без этого излишнего, как он в душе считал почитания вождя страны победительницы.
На Ивана Афанасьевича этот отрывок воспоминаний Уинстона Черчилля произвел сильное впечатление. Разумеется, вождь советского народа обладал сильным характером. Не одного руководителя советской страны он подавлял своей сильной и суровой психикой. Но, как теперь Пономареву стало казаться, дело тут не в одной психически могучей фигуре товарища Сталина. Тут мощь всего советского народа, который преодолел немыслимое, но вышел победителем в небывало тяжелой Отечественной войне. Так что вставали все, кто готовил юридическую основу величайшей победы во второй мировой войне не только в знак признательности и благодарности великому человеку, но, самое главное, величайшему, терпеливейшему из страдальцев советскому народу.
Всю свою жизнь Иван Афанасьевич Пономарев гордился этой величайшей победой. Был уверен, что подвиг советского народа будет почитаться на века. Но и тут он ошибся. Все больше и больше бывший журналист стал с горечью и недоумением сталкиваться с фактами, когда Великую Отечественную 1941–1945 года преподносят шиворот-навыворот. И, наконец, услышал самое оскорбительное. Нашлись на Западе историки, которые Иосифа Сталина поставили на одну ступень с Гитлером в виновности развязывания второй мировой войны.
Слушая весь этот бред, вопреки всем предъявленным мировой общественности документам, СССР становится, как и фашистская Германия, ее зачинщиком. И тут Пономарев стал понимать, что слишком уверенно и безаппеляционно советские политологи и историки представляли всю нашу храбрость, самоотверженность и нечеловеческие страдания советского народа в Великой Отечественной войне. Они даже в самом страшном сне не предусматривали такой вариант, когда оценки всего пережитого с 1941 по 1945 год превратятся не в высокую заслугу советского народа, а в его обвинение.
И снова Иван Афанасьевич вынужден был сам перед собой каяться, что слишком уж самонадеянно мы жили в советские годы. Слишком были уверены, что заслуги советского народа во второй мировой войне настолько велики, что никогда и ни при каких обстоятельствах не будут подвергаться переоценке.
Пришли такие времена. Ему вспомнилась его далекая молодость. Ивану Пономареву выпала честь служить срочную службу в Восточной Германии. Правда, служба ему досталась неказистая. Как уж там его осматривали в призывной медицинской комиссии, но однозначно определили, что для нормальной строевой службы он не годится. Потому и попал Иван Пономарев в часть, базирующуюся в Восточной Германии, каптенармусом. Сначала он считал для себя такое свое предназначение унизительным. Потом притерпелся. Хотя о своей срочной службе рассказывать не любил.
И вот теперь, в конце жизни она вспомнилась. И вспомнилась вот по какому случаю. Ему как каптенармусу приходилось ходить получать по складам различные вещи для солдат своей части. Но дежурный офицер, отправлявший его в город, давал в сопровождение ефрейтору Пономареву двух автоматчиков. Когда Иван пробовал отказаться от такого эскорта, ему отвечали – так положено.
Сопровождавшие его в город парни были великими шутниками. Периодически попадавший под их охрану каптенармус был родом из белгородского села. Естественно, по всем документам записан русским по национальности. А вот вид у него был такой, что возникали вопросы: «Иван!
А кто ты по национальности?» Так вот, когда он со своим эскортом отправлялся в город, парни с автоматами нередко устраивали хохму. Идя по асфальтированной улице, они внимательно присматривались к идущим по тротуару мужчинам. Если немец по возрасту соответствовал участнику Великой Отечественной войны, парни к нему обращались:
—Камрад! Юда!
И указывали пальцами на Пономарева. Немец вздымался в ярости. Он был готов наброситься на каптенармуса и растерзать его на куски. Автоматчики при этом дико хохотали. Им в эти минуты было очень весело. Ивану – неуютно чувствовать себя евреем. Но только теперь ему при этом воспоминании становилось на душе прескверно. И шутка автоматчиков была просто мерзкой. И поступок бывшего фашистского фронтовика должен бы восприниматься, как явное проявление фашизма и пресекаться резким ответом и открытым презрением.
Но никто тогда по-настоящему не обеспокоился, что такие вот уцелевшие фронтовики, солдаты фюрера, из своего поражения никаких выводов не извлекли. Они бы и вновь пошли устанавливать новый порядок, обнюхивать подозрительных. И если это юда, немедленно с ним расправиться.
В районном городишке, где жил и работал в районной газете Иван Афанасьевич Пономарев, был один довольно интересный мужчина. В войну совсем молодым парнем его призвали на фронт. Получил в бою ранение. Подлечился в госпитале. Потом на неделю был отпущен домой на отдых и поправку. Благо госпиталь располагался совсем близко от районного городка. Звали этого парня Михаилом Базаевым. Когда он заявился домой, у них в семье квартировал полковник из Москвы Асмолов. Полковника Миша заинтересовал. И он предложил парню записаться в группу разведки для заброски в тыл врага.
Миша тогда был восторженным романтиком, и предложение Асмолова принял с большой радостью. Их группу забросили на Карпаты, где они партизанили и добывали разведданные. Русские ребята в партизанском отряде быстро сдружились с чехами. И эта дружба оказалась крепкой и долговременной. Была победа. И было время, когда и СССР и Чехословакия залечивали раны войны. Друзья по борьбе с фашистами в партизанах не могли встречаться. Бедность не давала такой возможности.
А вот когда все наладилось, Михаил Алексеевич Базаев стал каждый год ездить в Чехословакию на встречу со своими боевыми друзьями. И встречали его там отменно. Когда Базаев с приходом лета собирался ехать в гости к своим партизанским друзьям, он планировал провести там не больше недели. Но выходило так, что управлялся лишь к концу своего отпуска. Его приглашали из дома в дом. Щедро угощали. Утром опохмеляли, чтобы человек имел достойный вид. Его уже ждали в другом доме. Казалось, эта дружба фронтовиков вечна и нерушима.
В те годы Иван Афанасьевич был еще в полной силе и блистал своими журналистскими публикациями о поездках Михаила Алексеевича Базаева в Чехословакию. Он каждый год встречался с ним после поездки в братскую Чехословакию. Писал пространные, написанные с большим блеском материалы о впечатлениях бывшего партизана и разведчика. Эти журналистские перлы читали взахлеб.
Но в 1968 году Пономарев ждал героя своих материалов из Чехословакии с большой тревогой. И не напрасно. Михаил Алексеевич по своей натуре был человеком веселым, жизнелюбивым. На этот раз Иван Афанасьевич увидел его растерянного, даже болезненного. Как опытный газетчик, он заранее заготовил список вопросов для беседы. Но когда увидел Базаева, только и мог спросить:
— Что, очень плохо?
Михаил Алексеевич покрутил головой и выдавил из себя:
— Хуже не бывает.
Собираясь на эту встречу, Иван Афанасьевич и не надеялся на восторги и восклицания от этой последней поездки. Поэтому в его портфеле лежала бутылка водки. Расспрашивать приехавшего из бывшей братской страны человека он больше не стал. И они распили эту бутылку в полном молчании. Михаил Алексеевич не остался в долгу. У него тоже был потаенный запас. И вот тут-то у Базаева развязался язык:
— Понимаешь, Ваня! Первые дни после приезда прошли, как всегда. Меня нарасхват таскали из дома в дом. Радовались нашей встрече. Много объятий, поцелуев и выпивки. И никого не волновало, что происходит в стране. Главное, что я приехал. И мне по-прежнему рады. Все остальное со временем образуется. Вот какой у меня был настрой. Да и у встретивших меня товарищей – тоже.
Собеседники закурили. Помолчали. Они сидели в летней беседке. Был конец августа. Еще в полдень людей мучила летняя духота. Еще ничто не говорило о том, что на пороге календарная осень. Но в душах собеседников уже гулял тревожный холодок:
— Понимаешь, Ваня! Двадцать первого я еще был самым желанным гостем в каждой семье. И я нисколько не сомневался, что мне там по-настоящему рады. А на следующий день в дом, где я прошлую ночь ночевал, пришли все те же мои друзья. Но были они очень хмуры, с виноватыми лицами. При разговоре прятали, отводили глаза, пока не сказали напрямую:
— Миша! Ты нам был и останешься навсегда самым близким другом. Но пойми ситуацию. В страну вошли танки. Настроение у людей круто изменилось. Был Советский Союз нашим старшим другом. Теперь очень многие считают, что он для нас – самый лютый враг.
Миша! Пойми нас правильно. Тебе надо срочно уехать домой. У нас на душе неспокойно. В связи с экстремальной ситуацией тебя могут просто убить. Мы себе этого никогда не простим. Давай, собирайся. Машина ждет тебя у дома. Мы постараемся без скандала усадить тебя в поезд.
Михаил Алексеевич наполнил стаканчики и сказал:
— Представляешь, в каком состоянии я добирался до границы. Мне теперь кажется, что такого нервного напряжения я не испытывал и в годы войны. А там случалось много такого, что до сих пор просыпаешься в холодном поту. Как ты думаешь, за мирные годы жизни я расслабился? Распустил нюни?
Пономарев опустил голову. Помолчал. А потом сказал, что думал:
— Да нет. Вряд ли. Просто обстановка очень уж неожиданная. Попробуй тут разберись.
Они тогда были основательно пьяны. Но контролировали свои мысли. Оба считали, что войска Варшавского договора были введены в Чехословакию своевременно. Ни у Пономарева, ни у Базаева не было в тот год ни капли сомнения в том, что чешский народ – за социалистический путь развития своей страны. Это отдельные элементы наводят смуту, сбивают честных граждан с толку. Отсюда и все беспорядки. На том и разошлись. В полном согласии со своими оценками событий и убеждениями.
Как и все старые люди, Иван Афанасьевич ночами страдал бессонницей. Когда заснуть никак не удается, о чем старый человек думает? Естественно, о своей прожитой жизни. Пономарев давно перестал быть обладателем непоколебимых убеждений. Социализм в стране давно отменен. Повсюду и во всем теперь царствует капитализм. Все новое, непривычное. Нередко Иван Афанасьевич думает, что совсем не обязательно читать Бальзака, Золя, Драйзера. Сейчас в нашей стране очень многие, представленные в книгах этих авторов сцены, происходят у нас на глазах. Бесстыдно, нагло, по-воровски. Тем знаменитым классикам, да нынешние сюжеты. Стали бы они лауреатами Нобелевской премии.
Продолжение следует Продолжение следует