((Наши отношения к этому времени сложились следующим образом. Когда была возможность, я брал листы бумаги и был готов записывать то, что мне диктовалось. Я понимал, что со мной говорят разные люди, разные по ощущениям и по тематике разговоров, но уверенно различить их не мог. Их имена я не спрашивал, а сами они мне не представлялись.
Нельзя сказать, что разговор был похож на обычную беседу. Требуется усилия для того, чтобы сохранить настройку сознания на говорящего, чтобы его голос не растворился в шуме, чтобы не переключиться на другого отвечающего. Что-то подобное мне приходилось делать в детстве, когда я учился принимать далёкую ускользающую морзянку на коротких волнах на фоне постоянных помех.
Требуется усилие, чтобы понять, то, о чём хочет сказать собеседник, построить в своём сознании некоторую модель обсуждаемого, которую он увидит, и будет корректировать своё изложение. Требуется также усилие, чтобы находить вопросы, которые были бы интересны собеседнику. Часто я не задавал никаких вопросов, полагая, что они лучше меня знают, что мне нужно узнать и услышать.
Но главное в том, что требуется вхождение в некоторую среду, которая достаточно плотная и напряжённая, и сама воздействует на сознание ощутимым образом; это ощущение не из лёгких. Часто ощущалось болезненное давление на голову.
Я научился устранять и свои ошибки понимания фраз. Если фраза была услышана или понята мной неправильно, я сразу чувствовал неприятие моего понимания собеседником, которое продолжалось до тех пор, пока нужные слова у меня не подбирались. Иногда и собеседники, чтобы устранить мою неуверенность, формулировали фразы в несвойственной мне или неожиданной форме.
И всё-таки это не был разговор равных. Всегда ощущалась некоторая грань искренности, через которую они не переходили))
((09.03.73)) Ходят по земле люди, Господи. Ходят по земле люди и не знают, по-чему они ходят так, и не понимают ничего люди, и не знают они, что делать им нужно, чтобы они были счастливым и чтобы не казалось им, что ходят они зря и ничего не видят, и ничего не было в их жизни хорошего, и ничего не было в их жизни такого, о чём было бы вспомнить можно. И не понимают эти люди, что нужно знать им, как нужно жить, чтобы это было не так.
И знали бы люди, как нужно жить, не оборачивались бы они с тоской в прошлое своё, не находя в нём ничего достойного, чтобы возвращаться к нему, не считали бы они со страхом свои годы, и не думали, что прошел вот год ещё, и ничего не было в жизни их, и должно быть что-то впереди, но немного осталось впереди лет, и придёт ли то, для чего они живут, или умрут они, не познав ничего такого, о чем можно было бы сказать: «Было это, и хвала Тебе, Господи, за это!»
Ничего не знают эти люди, и ничего не хотят они знать, ибо если хотели бы, они давно бы уже поняли, что не для того живут они, чтобы считать дни свои, не для того живут, чтобы ждать такого, о чем они сами не знают, но для того живут они, чтоб было им самим хорошо от того, что живут они, чтобы было им радостно жить, и не конца своего должны ждать люди со страхом и отчаянием, но жить, пока есть ещё жизнь, пока не покинула она ещё их тел навсегда.
Не знают люди, что нужно им для того, чтобы было им жить радостно и хорошо. Не знают они, что нужно для этого только, чтобы хотели они жить хорошо, чтобы не хотелось им жить плохо и мелкими заботами заполнять жизнь свою, не видя ничего, кроме них, и не видя смысла в заботах этих, ибо и великое складывается из малого, но не из всякого малого сложится великое.
И ничего не понимают эти люди, ибо злы они в душе своей и непослушны, ибо знают они столь мало, что не могут даже того понять, что нужно им всё это знать, что-бы жить им самим стало легче. Нет ничего в тебе другого, человек, кроме того, что хочешь ты, чтоб было тебе хорошо, но не знаешь ты, что не бывает так, что тебе хорошо, и ты знаешь, отчего тебе хорошо, и тебе плохо, и ты знаешь, отчего тебе плохо. Не бывает так, ибо не знает человек мыслей своих, а только отзвуки их. Не знает никогда он всего себя, пока не научится себя сдерживать во всём, и когда будет он учиться этому, только тогда сможет он понять мысли свои, ибо СДЕРЖИВАЯ, ПОНИМАЕШЬ, ЧТО СДЕРЖИВАЕШЬ.
Что же должны делать люди, чтоб жилось им так, чтобы не обидны были про-житые дни их? Что лучше делать человеку, чтобы запомнились ему дни эти и были бы они для него благословенны? Нужно людям только одно: чтобы хотели они этого сами, и когда захотят они этого, сами они поймут, как нужно им жить. И нужно ещё знать людям, что для того, чтобы было им хорошо, нужно, чтоб и другим вокруг них было хорошо, ибо тот, кто радуется горю и несчастьям других, не есть человек, имя которого говорить можно гордо, но есть человек, которому не должно человеком зваться.
И нужно ещё знать людям, что не только в том состоит жизнь их, чтобы делать только для себя хорошо, ибо не будет им никогда хорошо, если другим будет плохо, но будет им тогда хорошо, когда смогут они сделать и другим лучше, чем было им; и не могут быть счастливы люди, если не будут они делать так, чтобы и другие становилась вокруг них счастливыми.
Самое большое счастье человека - видеть счастливым другого, которому помог ты стать таким, которого научил ты быть счастливым, научил видеть то, что не видят другие, понимать добро и красоту, верить в то, во что не верят другие, делать так, что-бы не было больно другим оттого, что счастлив ты, и не видишь ничего вокруг себя. Нельзя человеку быть одному счастливым, ибо не так создан он, чтобы можно было быть счастливым и скрывать от других счастье своё.
Не знает человек, что не может он жить иначе, как жить для себя, ибо ему дана эта жизнь, и не другими людьми она дана ему, чтобы требовать могли они её у него. Не может человек жить для себя иначе, чем живя для других, ибо нет смысла в жизни такой, в которой нет места другим людям. Не может человек жить один, должен он жить всегда среди людей.
Для себя должен жить человек, но живёт он среди людей, и все поступки свои поэтому должен соизмерять он с желаниями и стремлениями других людей. И должен знать человек, что нет ничего другого в его целях, кроме желания быть лучше для дру-гих людей, и тогда станет он лучше для себя самого, и нет цели более высокой, чем сделать людей счастливее, и тогда и сам он станет счастливей.
Счастлив человек, у которого есть кров и хлеб насущный, и дети его здоровы, и сам он здоров, и поле его плодоносит. Но в тысячу раз счастливее человек, который не имеет всего этого, но зато многие другие имеют нужду в нём самом, ибо способен он помочь им.
И помогает им, и может он одарить человека, когда есть у того в этом нужда, и одаряет он часто, не жалея запасов своих, и приходит на помощь он им, забывая если надо и поле своё, и труды каждодневные свои, и платят люди ему за щедрость его, за помощь его тоже щедростью, ибо истинная щедрость не останется безответной никогда.
И ещё счастливее тот, кто увидел далеко от краев своих другие земли, плодороднее тех, на которых живут сородичи его, и рассказал о землях этих своим сородичам, и повёл туда их, не жалея себя во время перехода и не забывая дороги к землям этим, и привёл и сказал: «Привёл я вас на земли богатые и жирные, селитесь здесь и живите, и дети ваши пусть тоже живут здесь и дают жизнь другим детям, а мне хорошо от этого будет, что привёл я вас сюда, и довольными жить здесь будете. Но пойду я сам назад, на старые земли, и соберу там других людей и приведу их тоже на эти земли, ибо всем хватит места в краях этих». Горд будет этот человек собой, и гордость эта хорошая будет.
И так же во всём другом должен вести себя человек: познавая высоты новые и открывая для себя что-то неведомое дотоле, и устремляясь духом своим далеко и высоко, должен он и других привести к тому, что он увидел и узнал. И счастлив человек этот будет, и горд собой он будет, видя, как другие радуются тому, чего не знали дотоле.
Но не только тем человек может быть счастлив, но и тем, что сам он будет де-лать новое и неведомое дотоле, не ходить в края неведомые и узнавать, что есть там, но сам творить то, что не творят другие, и если будет то, что сотворил он, хорошо, и полезно, и красиво, и выше чем то, что творил раньше он, то должен он отдать творение свое людям, ибо нет этому творению никакой пользы, если не пользуются другие им.
И не только тем счастлив человек может быть, но и если он сам может открыть в себе самом нечто, не ведомое ему раньше, и будет если это, что открыл он, красивым и радостным, то должен он научить других людей тоже находить в себе это же самое, и научить их делать это лучше ещё, чем сам умеет, и делать это для себя будет тоже лучше, потому что люди будут учить его, если научатся лучше сами.
И ещё будет счастлив человек, если сможет он так сделать людям, чтобы были они лучше, чтобы те, кто были плохи и ничтожны, стали равными другим, а те, кто были не малы и не велики, не смелы сердцем и не светлы душою, чище стали и светлее. И радостно будет ему смотреть на обновленных людей, и станет сам он чище и лучше. И другие люди будут делать то же для него, что он делает для них, если станут другими, и будет в мире этом новом и счастье, и не будет ни злобы, ни зависти, ни насилия, и не будет людей, которые убивают других, и не будет людей, которые могут жить плохо, ибо нет такого человека на земле, который не мог бы стать лучше, и нет человека, которому нельзя было бы изменить себя, если захочет он этого.
И нет человека, который не захотел бы стать чище, если все вокруг него чисты, ибо потому чёрные чернеют больше, что всегда найдут вокруг себя чернее себя, и по-тому не хотят стать светлее, ибо считают себя всё равно светлее других.
((Много позже этих событий, в один из тёплых ясных осенних вечеров я шёл, ни о чём не думая, по аллее на окраине Томска, по жёлтым опавшим листьям. Мне вдруг пришло понимание того, что я не должен размышлять над тем, каким бы я стал, если бы не было в моей жизни этих событий. То, что произошло, не было ни моим решением, ни моей заслугой, и, наверное, ни моей виной. У меня на самом деле не было выбора. Такие события не могут пройти бесследно, они изменяют сознание, внутренний мир, отношение к жизни.
Идущие мимо меня люди никогда явно не прикасались к невидимому, но их жизнь не стала от этого менее наполненной, живой, полноценной. Какими бы они стали, как бы стали относиться друг к другу, к жизни, если бы прошли через такой же опыт? Господь ведает.
Мог ли продиктовать эти тексты какой-то живой человек неизвестным способом, просто чтобы посмеяться надо мной? Конечно, такие слова сказать могли. Но вряд ли можно подделать то состояние вековой усталости, неземной печали, которое я тогда часто чувствовал.
Я уже говорил о том, что никто не знал о моих разговорах. Сказать об этом я не мог даже самым близким друзьям. Мы в своём кругу, конечно, живо осуждали разные необычные события, сны, предчувствия, но всему есть свой предел. Я не мог рисковать будущим своих близких, и поэтому не мог давать повод для насмешек. Видимо, так же поступают и другие, прошедшие через опыт, похожий на мой. Боятся и того, что найдутся желающие воспользоваться их способностями для каких-то своих целей, а ведь им не объяснишь, что такая попытка приведёт, скорее всего, к обратным по-следствиям.
Да и кроме того, нужно было ответить себе на главный вопрос: что же такое важное было сказано с той стороны, чем оно так уж отличается от давно известно-го?
Важно и то, что нельзя доказать, убедить, что это не выдумки. Каким образом, какими словами следовало бы изложить эти события, чтобы поверили, что это так и было, что это не очередная, да ещё и какая-то тусклая, фантазия?
Как дать почувствовать, что темы и содержание бесед не самое главное, что за ними стоит пусть частичное, но всё же погружение в среду того мира. Которая сама есть источник ощущений, сама изменяет состояние души, её способности. За ними стоит пусть очень поверхностное, но всё же реальное знакомство с символами, понятиями, ощущениями, чувствами, способностями того мира.
Это ведь не другая страна на нашей планете. Это принципиально иной мир, который нельзя втиснуть в привычные модели. Он не может быть простым – в нём находятся миллиарды самых разных людей; он не может быть застывшим, хотя бы потому, что в него ежедневно входят сотни тысяч умерших людей.
По моим ощущениям, моими собеседниками были в основном существа из строго, сдержанного, может быть, даже сурового мира. В нём нет места бездумной радости. В этот мир входят со своим багажом, в котором нет места чужим словам, мыслям, учениям, теориям, фантазиям, чужим обещаниям, в нём только то, что усвоил, сделал, научился, оставил людям сам. У тебя была своя, а не чужая жизнь, свой живой ум, своя душа.
Сопровождает разговор некоторое ощущение состояния души говорящего: гнев, сдерживаемое раздражение, но чаще – строгая сосредоточенность, печаль, суровая сдержанность. Как-то ощущается и то, что связано с самой личностью, чем она наполнена. Они говорили: «Чтобы меня услышать, подумай обо мне». Подумать о человеке, которого никогда не видел – значит, вспоминать это ощущение человека, но ошибиться при этом легко. Поэтому у меня никогда не было полной уверенности в том, с кем говорю.
При записи, безусловно, сказывалась и бедность моего словарного запаса.
Мне не было дано войти в этот мир, я только ненадолго прикоснулся к его границе, и я не могу быть уверенным в том, что знаю, кто в реальности стоял за текстами, ощущениями, картинами, что они хотели сказать нам. Искренний рассказ о себе и своём мире, изложенный в доступных нам понятиях, сказку для детей для подготовки их к взрослой жизни, импровизация, тонкий обман?
Я всё же верю, что в основном мне передавались искренние послания нам из невозвратного, рассказы о своих чувствах, сожалениях, мечтах, надеждах. У каждого, конечно, была своя мера порядочности, свои способности выражения, своё отношение к действительности, к людям. И, конечно, каждый имел право на ошибку))