(Начало http://www.proza.ru/2019/11/04/295 )
Пришёл в себя уже в лесу у костра. Я чувствовал, как лицо горит от жара огня. Между мной и костром извивались в жутком танце непонятные тёмные фигуры. Плясали языки пламени и плясали люди. В своём молчаливом и ужасном танце они приближались ко мне всё ближе и ближе, чувствовались их пристальные и плотоядные взгляды. Прыжки и ужимки этих людей были непонятными и дёрганными, словно они бились в конвульсиях. Я смотрел широко раскрытыми глазами, не моргая, слово загипнотизированный кролик, перед которым голодный горностай исполняет сумасшедший, но коварный танец, чтобы потом в одном из своих кульбитов схватить острыми зубами кролика и перекусить шейные позвонки. И вдруг один из пляшущих склонился надо мной и заглянул прямо в глаза. Я узнал старосту.
– Он наш Бог! – закричал староста.
– Наш Бог! Наш Бог! – закричали остальные и стали прыгать через меня.
Подбежала Авдотья, наклонилась и прямо из бутылки стала заливать в меня самогон. Я закашлялся и сделал несколько обжигающих горло глотков и тут же почувствовал, как огонь разливается по всему моему телу. Ужас сменился невыразимым счастьем, я вскочил и от распираемых меня чувств и сумасшедших эмоций проворно, как обезьяна, взобрался на ель. Крепко обхватив ствол дерева руками, я прижался щекой к шершавой коре и замер, прислушиваясь к токам жизненной энергии, ходившей через сердцевину ели, от корней к макушке и обратно.
Там внизу продолжали прыгать люди, а я затих, слившись с деревом.
– Долго ль ещё стоять нашему лесу? – крикнули пляшущие.
– Века! – ответил я.
– А много ль зверья будет в нём?
– Несметно!
Люди всё задавали и задавали мне вопросы. Сначала хором, а потом каждый в отдельности. А я отвечал, быстро и не задумываясь, словно во сне. Ни один вопрос я не оставил без ответа и слез с дерева только тогда, когда почувствовал идущий от дерева космический, пронизывающий холод. Поэтому, когда Авдотья подошла ко мне, я схватил скрюченными от холода пальцами протянутую ею бутылку и сделал несколько долгих-долгих глотков, после которых сразу же и отключился.
Проснулся я от ослепительного света, бившего прямо в глаза. Прикрывая глаза рукой и щурясь от солнца, я увидел Авдотью. Она срывала с моих окон занавески. Заметив, что я проснулся, она сказала:
– Их сто лет не стирали. Да и тебе банька не помешает. Я уже затопила. Ты помнишь, что вчера людям обещал?
– Что?
Что я мог пообещать после того как меня опоили самогоном на мухоморах!
– Говорил, что знаешь, как нам тут всем помочь. Как защитить от промысловиков. Обещал, до дождей отправиться, как самый молодой, в исправительную колонию и организовать вертолёт для больных стариков. Соли привезти, крупы. Список составлен.
Господи! Да сделаю всё что угодно, лишь бы мне побыстрее вырваться из ваших лап!
– А помнишь, что ещё обещал?
– Что?
– Меня в жёны взять.
Я поднялся с кровати и сел к столу, где для меня уже был приготовлен завтрак. Блинчики с красной икрой и горячий чай – таким завтраком я себя не часто баловал и в лучшие свои годы. Собственно говоря, а что страшного произошло? В жёны взять такую хорошенькую да хозяйственную женщину – вот тут упрашивать меня не надо.
С неделю примерно я вкушал все прелести медового месяца с изголодавшейся по мужской ласке женщиной. Готов был продолжить и дальше, но заметил, что Авдотья стала прятать от меня самогон и без обиняков напомнила, что пора выполнять обещание.
– Скоро дожди начнутся! Как ты доберёшься за продуктами и медикаментами?
И то верно. Знакомым маршрутом я без особых проблем добрался до колонии. Двадцать километров для меня пока что ещё задача преодолимая. Начальник выслушал бывшего следователя внимательно и вызвал вертолёт. Так что обратно я добрался мигом, прихватив из тюремного магазинчика кое-какой товар. Правда, вспоминая бедолагу Зайцева, сигареты покупать не стал. Он плохо закончил, подумал я. И дело совсем не в том, что над его родом тяготело проклятие убитого промысловика. Думаю, что храм он строил не для людей, а для себя, надеясь на искупление. Вот и потерпел неудачу. Лично я не рассчитываю попасть ни при жизни, ни после неё в клан избранных. Главное, что у меня появилось ощущение, пока еще нетвёрдое, что я перестал быть чужаком для этих людей. Правда, про работу над романом придётся забыть.
Кажется, я нашёл, что искал. Оказывается, для человека требуется совсем немного. Любимая и любящая женщина и только. Авдотья старалась вовсю. И на кухне и в постели. Я только и делал, что днём трескал её разносолы (а готовила она так, как никогда я не ел ни в одном ресторане за всю свою жизнь), а ночью предавался с нею любовным утехам, удивляясь её неуёмной энергии. Да и во мне проснулась недюжинная мужская сила. Наверное, тут надо отдать должное самогону на мухоморах, а может быть ещё на каких грибах и травах. Авдотья всех секретов своих не раскрывала. Во всяком случае о работе над романом я больше не помышлял. О прошлой моей жизни напоминал только подаренный моим наставником карабин. Не один раз я вспомнил добрым словом следователя по особо важным делам Истомина. Оружие меня не подвело ни разу. Добытой мною дичи хватало с лихвой на всю деревню. Старики ожили. Всё чаще их можно было видеть на улице. Они прогуливались по деревне и копошились в своих огородиках. Иногда, правда, в моё сознание прокрадывалась мыслишка, а не потому ли я избавил Истомина от улик, содержащихся в этом злосчастном уничтоженном мною деле, что он подарил мне этот волшебный карабин? Не оказался ли я тем самым пресловутым взяточником, против которых направил в суд не одно уголовное дело? Да, пожалуй, я взяточник. Оказал своему наставнику услугу. За те знания, которые он мне дал в уголовном процессе. За навыки в следствии. За ту нетерпимость к преступному миру, которую он мне привил за годы совместной работы в отделе. А подаренный карабин – это, пожалуй, будет взятка с его стороны. Взятка за то, что ушёл. За то, что оставил меня один на один в противостоянии со злом.
Я и не знал, что в душе всегда был охотником. Откуда только взялось у меня чутьё дикого зверя, его повадок. Порой мне казалось, что я могу даже предугадывать намерения лося, кабана, медведя. Могу выследить зверя по едва видимым следам. Нет, не даром я, всё-таки, был в своё время следователем. Староста скрупулезно вёл учёт добытого зверя. Он не просто принимал от меня отстрелянных животных, а, как конторщик заготконторы, актировал каждый произведённый мною отстрел.
– А вот, что ни говори, сказывается в тебе потомственный охотник! – говорил он одобрительно, отрываясь от учётной книги, в которой он вёл свои записи. – Не ошиблись мы в тебе, не ошиблись. Ты для нас просто подарок небес! – он оценивающе посмотрел на меня поверх старинных очков-окуляров и добавил:
– Держи, это для вас с Авдотьей, – и передавал самый лучший кусок мяса. Но и других односельчан староста не обижал. Добыча расходилась быстро. Я едва успевал ходить за новым зверем. Со временем мне приходилось уходить всё дальше и дальше вглубь тайги. Охотиться становилось всё сложнее и сложнее. И наконец случилось так, что я забрёл в чужие угодья. Я это понял по многочисленным приманкам и хитроумным капканам. Там и сям стояли кормушки с сеном для лося. Видно было, что охотники возлагали на этот участок особые надежды. Поняв, что в этом лесу лучше не охотиться, я повернул в сторону деревни. Однако, уже на обратном пути не смог устоять перед искушением и подстрелил упитанного кабанчика. Знал бы, как он мне дорого обойдётся! Авдотья в эти тонкости моего охотничьего промысла не вникала. Из кабанчика она приготовила жаркое, какого я никогда в жизни не пробовал. Я смотрел, как она, напевая, колдует у домашнего очага, и думал с благодарностью, что эта женщина подарила мне самые лучшие дни в жизни. Как никогда я чувствовал себя нужным и необходимым для этих людей. В конце концов, я чувствовал себя просто счастливым. Одно было плохо. Мне стало не хватать самогона. Авдотья выдавала своё зелье как в аптеке. А мне было мало. Дошло до того, что я тайком стал добирать из Авдотьиных тайников, разбавляя оставшиеся напитки водой. Не хотелось быть разоблачённым. Но от этого становилось только хуже. Разбавленный водой напиток не давал мне уже того ощущения счастья, что было раньше. И Авдотья уже не казалась такой красивой и желанной, и я всё чаще стал вспоминать, что бросил свою прежнюю жизнь не для этого и с тоской поглядывал в сторону шкафа, куда были спрятаны папки с моими черновиками и набросками романа . А тут ещё как всегда, неожиданно и отрезвляюще, случилась беда. Вечернюю тишину вдруг разрезал резкий, отдающий эхом в окружавшим деревню ельнике, рёв джипа. Преодолевая вязкий влажный песок на улицу из лесного сумрака выскочил "уазик". Он натужно надрывал двигатель и был замызган грязью по самую крышу.
– Эх! – вздохнула Авдотья, отпрянув от окна. – Вот они, ироды! Давно свой нос тут не показывали. Промысловики это.
– Разберёмся! – успокоил я женщину и достал карабин.
– Вот только без этого, – сказала Авдотья. – Разозлишь только их. Так они всю деревню после этого спалят. Или сам в тюрьму сядешь из-за них. А толку никакого не будет. Ты знаешь, сколько их тут под надзором? Это надо колонию убирать из этих краёв вместе с их посёлком.
– Ну это мы посмотрим, – я рассовал по карманам боеприпасы, набил патронами магазин карабина. Ещё один патрон загнал в ствол. Женщину слушать в таких вопросах – себя не уважать. Но и недооценивать промысловиков-зеков тоже не стоит. В убийстве рука у них набита поболее моего. На моей совести несколько зверушек, а эти уже наверняка попробовали и вкус человеческой крови. Здесь колония строго режима и наказание отбывают матерые уголовники. Между тем, из "уазика" один за другим вылезли трое. Мой намётанный глаз уже по их физиономиям определил, что схватиться мне придётся с отъявленными головорезами. На их лицах-масках застыло брезгливо-злобное выражение. Годы, проведенные в тюремном гадюшнике стирают с лица человека всё человеческое. Захватив оружие, они направились к ближайшему приличному, не затронутому разрухой дому. Там, вместо конька на крыше красовалась огромные лосиные рога. Это был дом старосты. Я, сливаясь с вечернем сумраком, поспешил следом. Переговариваясь и толкаясь в дверях, они ввалились в дом. Я тенью юркнул к окну, чтобы наблюдать за ними.
Староста встретил непрошеных гостей тем, что выставил на стол бутыль самогона, вяленого тайменя и всевозможные соленья и маринады. Похоже, тем самым он меня надолго привязал к окну в роли наблюдателя. Пока они нажрутся! Сомневаюсь, что он выбрал верную стратегию. От таких не отвяжешься одной выпивкой.
– Ого! – воскликнул грузный, с расплывшимся красным лицом промысловик. – Хозяин хлебосольный попался. Так мы, Аркаша, тут до утра просидим.
– А чего до утра. Выпьем, закусим, сделаем дело и обратно. Надо успеть к утренней проверке.
Аркаша, в отличии от толстого и грузного Жереха, высокий и сухощавый. С его бледного и чахоточного лица не сходили выражение удивления и скорби.– Хорошенько выпить мы успеем и в посёлке. Отчитаемся перед участковым и, пожалуйста, хоть к Вальке-самоедке, хоть просто водкой упейся.
Троица уселась за стол. Не мешкая, в полном молчании, все выпили по полной рюмке и закусили. Староста суетливо снова наполнил им рюмки и подложил на тарелки порезанное сало.
– Надоело к Вальке-самоедке, – сообщил Жерех, ухвативший слишком большой кусок сала и теперь безуспешно пытавшийся его прожевать. – Всем гуртом и как в нужник!– он раздражённо бросил обмусоленное сало на стол. – Я охотник и люблю свежую дичь. Простую русскую бабу хочу.
Они снова выпили.
– Кто ж не хочет, – сказал Аркаша. – Для того и коплю денежки. Зимой полный дембель и все бабы мои.
– А-а! – встрял в разговор третий, молчавший до этого урка. – А-а! – он погрозил Аркаше пальцем, толстым и кривым, словно он беспрестанно прочищал им форсунки в тракторе. – Взломщик мохнатых сейфов! Маньячило поганый!
Голос у него был тонкий как у кастрата, а с лица не сползала кривая ухмылка. В компании промысловиков он был самым мелким и всё больше молчал до этого.
– Ну да, маньячила. Я и не скрываю. Знаешь за лето сколько я в парке таких сейфов взламывал! И ничего, отряхнулась и пошла дальше. Бывало, так приобнимешь её сзади за шею, чтобы сонную артерию поприжать, – Аркаша с мечтательным выражением на лице согнул руку в локте, показывая, как давить шею.
– Да ладно тебе душу травить! – Жерех встал из-за стола и выгнул спину, позёвывая.– Итак считаю дни, когда в город можно отсюда вырваться.
– Ну, нам с тобой ещё ходить под надзором как медным котелкам!– сказал Басый.
– Вот то-то и оно! – за это время знаешь сколько у нас будет возможности обратно на зону загреметь за нарушение режима.
– Да ладно тебе, – успокоил Жереха Аркаша, – скажем участковому, что " уазик" на охоте сломался. Не переживай. Сколько раз проскакивало.
– Проскакивало-то проскакивало. Раньше. А сейчас сам знаешь как стало. С появлением в посёлке этого, борзого...
– Следака бывшего? – переспросил Басый. –Так он всего-навсего общественник. Помогает на общественных началах участковому. Что его бояться? Вообще, я думаю, завалить его надо на охоте. Мол, шальная пуля.
– Завалить! Завалить! Вот сам и заваливай! – вскипел Аркаша.– Я уже, считай, в городе. На свободе. Потрясти тут стариков, взять сколько можно и тихонько чемоданы паковать. Ну чего ты тут всё суетишься! – Он замахнулся на старосту. – Выставил на стол и сгинь куда-нибудь в сени. Надоел уже! Всё подслушивает и подслушивает!
– Нет, нет, Аркаша, погоди. Пусть старик останется. Он же нам и расскажет, что у них тут интересного есть. Золотишко бы поискать у староверов этих. Чует моё сердце, есть у них какой-то запасец про чёрный день. Свой общак, так сказать. Верно, старый? – Жерех пристально посмотрел на старика.
– Откуда! – запротестовал староста. – У нас тут продуктов-то нету. Вот последнее вам выставил на стол.
– Скажет он тебе, – усмехнулся Аркаша.
– Иконы, иконы надо искать! – встрял Басый. – Молельная изба ведь должна у них быть. Там-то уж точно найти можно. Думаю, если потрясти старика как следует, то он нам выдаст и общак деревенский и где их молельные реликвии спрятаны. Хотя, сдается мне, они тут не иконам молятся, а пням.
– Ещё лучше! – заметил Аркаша. – Такие вместо иконы самородок какой-нибудь золотой используют. Или метеориту редкому поклоны бьют.
Он встал из-за стола и заглянул в соседнюю комнату: – Надо по сундукам прошмонать. Тут можно и старообрядческие иконы пошукать. Вот Савёлыч прошлым летом в Григорьевке Мокрую Бороду нашёл и Ярое око. Знаешь сколько стоит? То-то же! И здесь посмотрим.
Жерех и Басый тоже поднялись и, не замечая хозяина дома, рассредоточились по избе, заглядывая по углам и даже за печку.
– Что-то не видно ни черта! – нетерпеливо тонким голосом отозвался Басый – Пыль да паутина одна. Нехристи!
Незваные гости стали рыскать по всем углам. Им не терпелось найти что-то ценное. Они открывали сундуки, шкафы. Заглядывали на антресоли. Переворачивали старые картонные коробки из-под обуви. Вскоре Басый уселся на стул у кровати старосты и поглядывая на своих товарищей, стал чинить допрос старику.
– Золотишко, дедуля. Золотишко, деньги. Антиквариат. Иконы, книги какие-то церковные старые есть? Всё надо. Вам это всё равно ни к чему. А мы в город увезём. Покажем знающим людям, учёным.
Басый щёлкнул пальцами перед носом старосты.
– Дедушко! Очнись и вспоминай. Не то бить буду. Больно и долго. Говори, гад!
Басый ударил кулаком по никелированной спинке.
– Некогда нам ждать, дедка. Соберём всё и уедем. Говори давай!
– Скажет он тебе, – заметил Аркаша, вываливая из шифоньера стопки постельного белья и одежды. – это такой мастак придуриваться. Ты хоть кол ему на голове теши, будет смотреть взглядом невинного младенца, мол, ничего не понимаю. Окончательно выжил из ума.
– Ничего, у меня скажет, – пообещал Басый и бросил насторожённый взгляд на окна. Я быстро отпрянул к стене. Неужто заметил! Пожалуй, карабин помог бы мне решить проблему легко и без этих пряток. Но я был ещё не готов его применить.
– Вот сейчас утюг нагрею и пройдусь по его голому пузу, - продолжил Басый.
– Ну ты, Басый, прямо отрыжка святых девяностых, – сказал Аркаша, заглядывая со стула на верх шифоньера. – Рудимент. Словами надо убеждать. Воздействием на психику. У тебя кто следователь был? Вот учился бы у него вытягивать из человека нужную информацию.
– Ну ты скажешь, Аркаша. У следователя учиться. Да я его, лоха, вокруг пальца обвёл. Думаешь, откинулся бы сейчас условно-досрочно? Разматывал бы пожизненный срок где-нибудь в "Чёрном лебеде". Может быть слышал о таком? Петрове? Из городского отдела? Два трупака на мне было. А отделался сроком за разбой. Без мокрухи. Прикинь! Как я его, пентюха, кинул!
Коленки у меня задрожали и я, не в силах стоять, присел на завалинку. Вот оно как, значит! Пентюх! Я узнал Басого только сейчас, когда он назвал мою фамилию. Он проходил у меня по делу об убийстве двух студентов юридического института. Они торговали в ночную смену в пивном ларьке. Басый, а теперь я в этом нисколько не сомневаюсь, это был именно он, обиделся на парней за то, что продали ему некачественный спирт . Долго и тщетно колотился в ларёк, требуя парней на расправу. Но студенты благоразумно решили отсидеться и на драку не нарываться. Тогда Басый ушёл и вернулся уже с полторашкой, наполненной бензином. Набрызгал горючую смесь во все щели ненадежного укрытия, блокировал выход, затем почиркал зажигалкой и железный киоск выгорел изнутри полностью вместе со студентами. На Басого оперативники вышли довольно быстро, прошерстив всю свою клиентуру в округе. И на первых порах он им дал полный расклад. Как и за что спалил студентов. Написал явку с повинной. Но когда опера передали его мне, Басый пошёл в отказ. Стал строчить во все инстанции жалобы на оперов, мол, били и пытали его. Вынудили оговорить себя. И я ему поверил. Тем более, в прессе как раз шла волна против ментовского беспредела. Дабы не заводить дело на оперов, влепил Басому статью за разбой и благословил его, как рецидивиста, на зону строгого режима. Басый для порядку еще построчил жалобы на произвол, но потом затих, довольный, что так легко отделался. И вот теперь он здесь, с раскалённым утюгом, готовый пытать и убивать. Не будь я таким легковерным, то дожал бы его, наверное. Сидел бы он сейчас где полагается, а не разгуливал тут с оружием. Пентюх я пентюх! Сожаление о том , что не сделал в своё время дело как надо на какое-то время захватило меня. А вдобавок – и злость на себя самого. Получается, что заслуженно судьба привела меня на эти задворки цивилизации. Сюда, в глухую тайгу, глуше, чем на зоне, где отбывал свой срок Басый.
(Окончание http://www.proza.ru/2019/11/06/506)