Шиаше, кроаше, стригаше в Раше. Окрашивание, кройка-шитьё, в храмово - писательском комплексе Перделкино спросом пользовались. Постриг в барбершопе "Микки - Маус" - шиш. Версии этакой нелепости измышлялись разные.
Я связала это с временем года:
- Стригущий лишай весной засыпает, осенью просыпается. Тогда у парикмахеров работы много.
- Здравствуйте, леди. Не подскажите, где есть цирюльник? - иностранец резал русские слова.
- Рядом. Провожу Вас. - повела ухоженного красавчика ласковая маникюрша Платоша.
- Тот, у которого из кармана клешня рака торчит? - дрогнул указательным пальчиком мальчик с безупречной эспаньолкой. Так Россию император ваш, Николай второй, потерял. На его свадьбе варёных раков подавали. А ведь Бог сигнализировал, с 18 века заразил чумой речных жителей. Из реки Лены выполз Ленин, клешнями Романовых-Романовых чик-чик. Я сам капуцин. Не посланник обезьян. Францисканец из Италии. Собор не принуждает, благословляет поведение послушников. С вами и поделюсь руками и телом.
- Ряса у послушника от дорогущего голландского бренда БайБор. Брюки, кроссы, футболка в теме спорт. В кармане платиновая карта. Как-то надо вывернуться, почикать обезьянку.
- Сзади у тачанки хрен догонишь - с афоризмом анархиста батьки Махно выглянула в окно вослед клиенту Платоша.
- Спереди тачанки хрен уйдёшь(с), - подметила перед, я, массажистка. - О своей шимпанзе я судачу, которая внутри меня сидит. Послушник живёт по принципу делиться.
- У них бедности обет. Что у тебя в карманах? У меня фото Васи, сына. У бабушки, в Москве, учится. Выходные, лето вместе. Моя ты красота. - целовала Платонида то фо.
- У меня пустота.
- В мой карман посмотрите.- открыл карму временно одноногий Руслан.
- Мы, слуги народа, подошли к нему, ибо русло короновали в барбершопе.
- Краска вытекла. - вынесла я свой вердикт.
- Космос. - Платоша не могла оторваться от сияния.
- Сваримся в космосе, без скафандра там жить нельзя. Пусть девушка Вселенная живёт у меня.
- Платонида и Руслан работники творческие, я колхозница.
- Карма. Переделкино переделывает даже интеллигентов. Место такое. Советские писатели себя за колхозников выдавали.
- Колхоз - высшая форма сельско-хозяйственной производственной кооперации бедняков, батраков, середняков. Коллектив создает необходимые условия для социалистической переделки мелких собственников. Не знал - в интернете информацию Руслан читал. - Платона, значит, переделывать не надо. Она середняк. Я батрак. Гулкая на сегодня бедняк.
На гугл карте территория колхоза с рясой схожа. Во, смотрите. Ряса - это поцарапанная, обритая, любым способом лишённая волоса рубаха, по типу мешка. Гугл жжёт.
- Тормози. В кармане у меня божья коровка. - переселила я с фикуса жука.
- Корову не проси. На вес золота женихи.
- Коровка-коровка, лети выше, принеси нам крылышки. - просила я улетевшую.
- Вроде ты, Гулкая, врач, но извини - бестолочь. Денег у тебя нет. Мужа тоже. Дом рушится. Сама под следствием. А она ходит по колхозу одна. Сталинскому между прочим. Много у тебя шкур? Много здесь цветёт сакур? Место это Вишнёвым садом народ зовёт.
- Просили крылышки? Садитесь "кушать". Микки-Маусы уже "накушались". Коньяк выпили, на пиво перешли. Тонут с клешнями. А летучие мыши всё ж-таки как-то полетели, может, рясу надели?
- Запрещаю ходить на окраину города, в колхоз, подходить к тому рванью. Поняла? - мама ругала Гулю. А её тянуло туда, она знала почему. Несколько месяцев назад семья переехала в центр города, в большую четырёхкомнатную квартиру. Лохматой овчарке, что их охраняла, скребла в саду, раскапывая косточки обёрнутыми в землю подарками, в небоскрёбе места не было.
Их бывший красивый дом с садом совсем не походил на эти незнакомые развалины с двором, заросшим бурьяном, кривой яблоней, рожавшей даже не ранетки, ватные шарики с выходами без дверей, без возможности возврата червя домой.
Тогда шёл октябрь, стояла тишина. Яблоня оголилась, Гулька сидела на ветке, походившей вместе со стволом на букву У, осматривала округу сверху. Девчонка успела признаться этому месту в любви. Ведь подсохшую ржавчину лопоухих колючих лопухов, дырявых зонтов ядовитого борщевника, дылд крапивы, другой сор, окутал иней. Инь не пропустила ни одного янь. Каждый пупырышек, любой залом, кусочек измазанный, обделён не был, изморозь объяла всё. И это было уже не место, а явление того самого пространства, кое вширь-ввысь окутало чудо чудное. Снеготория ожила неожиданно. Так, что тихого дыхания казалось мало, кругом бы вдыхать и заместо выдыхания "ахать".
- Космос - присаживалась девчонка под зонтиками, не дотрагивалась, а отростки мерцали, соглашались, качались.
Чёрный мешок, прилетевший в центр пустыря, она узнала сразу. Несколько дней назад модницы городка отдали бы многое за это блестящее чудо из капитализма. Теперь же, изодранный юдо сидел на сухостое, желая то ли поломать его, поиграть ли на нервах-струнах, показать как есть свободу. Но бывшего короля красоты, сегодня мусора, заворожило сегодняшнее великолепие вчерашней страшной пустоши. И та не желала отпускать выходца из королевской семьи.
Мимо шёл люд, но, пожалуй, только собак, не спешащих людей, или элегантную кошачью породу, заинтересовали бы обрывки пластика.
Преображённому пространству внимания не уделял никто. Пустошь повидала много, умела различать эмоции подобием зёрен сухой пыльцы, что зависнут в воздухе, исказят вид, пропадут, будто их не было. А втянутся внутрь глубоким вдохом, со своим временем, с удивлением, поднимутся тогда невидимые сорняки - чувства, тягучие иллюзии изнутри. Растут, пока не уйдёт их время. Сама пустота одаривала вторгшихся в её пределы по-разному: иголками колючек, натуральной аптекой, слезами боли, редкой радости ли.
Прибежала собака, присела, взглянула на шуршащий пакет. Её бесцеремонно, за поводок, дёрнули; не сопротивляясь, та ушла послушная хамству. Пакет наслаждался пустой лёгкостью, бесполезностью, безнаказанностью. Скрутился в образ собаки, напал: разинул пасть, дёргался, шавкал.
- Ты похож на ту посаженную на цепь дворняжку, оставленную у вбитого в землю крюка. Маленькая, лысая, с язвами, брошенка. К заразе боялся подойти или не хотел всякий. - большим и указательным пальцем рассказчица замкнула единицей цепи букву "О". Через символы "ОК" осмотрела ставшее вдруг плоским место.
- О'кэй не есть хорошо, не очки, не пенсне. Хомут для глаз, для плохо видящих. Моего-то пса, Джульбарса, лохмача, не проведёшь. - Гулька подмёрзла, обняла себя, покачала, вспоминая горячего друга.
Мешок вдруг стал медвежонком с огромными лапами - смог бы порвать и дерево. Но иголки холода прошили кожицу насквозь, пришили новый слой, трава стала мягче, податливее, гибче. Пластик не сдавался, встал твёрже, чёрным драконом.
- Добавить бы тебя, тогда смог напугать - добавила девчонка драконёнку размером с котёнка.
Животное тем временем раскрыло крыла, но не тут-то было: оно былось, билось, застряло в бурьяне. Присело, прикинулось кошечкой. Кошка, казалось, держит букет с драгоценностями сама, вот - вот и сорвёт. Перевернулась на спинку: раскрыла лапы, чесалась недовольно; пыталась разворошить снег, добраться до черноты. Повернулась на правый бок, щупала округу левой, упёрлась о земь, встала. Правую лапу выдирала из куста, левую трепала тряпицей: "SOS, SOs, Sos, sos". Образ будто ковырял землю, скурпулёзно раскладывая по карманам добытое.
- Мимо. Карманы-то, они у творцов только - улыбчевее, оттого теплее стало.
Кусок пластика привстал, отряхнулся. Ого, то уже гордый крокодил, мордой вверх, тянется куснуть Солнце. Светило тем временем светил всем. Ослепил проходящего с детской коляской.
Пакет свернулся в человека с гитарой. открыл рот: "Аааа". Кусты не особенно интересовались, видели и не таких, слышали лучше. Свёрток лёг на спину, гитара же образовала второго. И вот уже два легли рядом, потом на, над, занимались чёрти чем. Веточки покрыли парочку. Пластик вырвался из под полога, втроём.
- Искусственные роды не интересуют природу - подсказывала ненастоящей семье наблюдательница. Семейка сплелась в мумию, быка, белобрюхого дельфина, кита ли, грубиянку - мышь.
- Кино да и только. Не держал бы хозяйство, может, смог взлететь.
Мышь полетела не длинным маникюром. Делилась она с другими. У нас, в сарае, висячие мышки окаменелым еду отрыгивали. Дедушка мне показывал. А ты будь хоть... трубой в небо, вертолётом космоса, машиной времени, останешься четырёхпалым мики-маусом - девочке стало хохотно, оттого жарко.
Мимо шла женщина, взглянула на хохотушку, накинула на голову капюшон, мешок махал: "Чау", согнулся куполом, снова прикинулся человеком. Лёг на спину, сложил руки молитвенно, голову покрыл накидкой. Молился, шуршал, просил. Укрытая голова облегчилась, поднялась. И да, ветки отцепили конечности.
- Вечность, свобода - на карачках направился кусок к краю, к выходу, а оттуда дул ветерок, прижимал к траве.
- Свобода здесь - в круговороте ринга швырял ветер от куста к кусту пакетик. Тот снова завалился на спину, взглядом выспренним колол высь. Высь рассекал прозрачный кулёк. Чёрный поднял руки, опустил, начал мыться. Скрёб себя отчаянно, жёстко тёрся о снег. Облегчение, казалось, случилось. Позёмка подняла туловище над землёй, голова же лежала недвижимой гирькой. Пал без сил рваный на укутанную землю. Не обращался больше ни в кого, не молился, не мылся. Тоскливо распластался без пользы.
- У той собачки-брошенки силы кончились так же, не так быстро, ей кидали еду. Она сипела, скалилась.
Девочка сошла c яблони, наполнить пакет воздухом. К ней подбежала домашняя собака, тепло лизнула ладонь, убежала, оставив на чёрном ярко-жёлтую божью коровку с точками. Гуля перебрала в голове желания, что имеют теперь возможность сбыться после освобождения, озвучки, полёта жучка. Сжалась от холода, передумала, взобралась на дерево, стряхнула букашку в трещину яблони.
Пакет перекатился, теперь с понятным для чего, распятием, обнял во всю свою пластиковую тёплую ширь округу. Встал. И в конец истрёпанный, прыгнул вверх. Совсем как лысая собака, когда её пришёл спасти голый по пояс Гулькин дедушка.