Дайна

Все персонажи романа суть фигуры вымышленные. Любые совпадения ФИО героев с реальными людьми, а описанных в романе обстоятельств с событиями реальной жизни являются чистой случайностью. Действующее на страницах произведения голядское общество не имеет отношения ни к одному из существующих в России организаций, изучающих и пропагандирующих культуры исторической голяди. Автор, являясь приверженцем гипотезы Хью Эверетта о возможности существования параллельных вселенных, поместил героев и место действия романа в один из таких предполагаемых миров.
1. PAVASARIS. ДЬЯВАС
- Девочка, тебя как зовут? – мужчина в бежевом пальто и мятой черной кепке стоял у детсадовской ограды. В одной руке он держал авоську, в другой – какой-то предмет, Маша не смогла разглядеть его – мешали ветви березы, росшей у ограды и заслонявшей руку человека своей молодой листвой.
Маша далеко отошла от игравших одногруппников и приблизилась к ограде, между прутьев которой мог протиснуться ребенок ее возраста. Однажды так и приключилось: Леня, которого все называли «шалопаем», улучив момент, проскользнул между прутьев и отправился в путешествие по улицам города.
Его хватились через полчаса, обнаружили через два – в чужом, незнакомом дворе, где малыш с настойчивостью и упрямством пытался отломить доску штакетника от забора. Это ЧП побудило воспитателей следить за каждым шагом подопечных. Но продлился этот «усиленный режим» с месяц, а потом все вернулось на круги своя. Девочка сделала несколько шагов в сторону странного дядьки и остановилась.
- Меня Масей зовут, - прошепелявила она. – А засем это вам знать надо?
- Меня вот звать Альбертом Ивановичем, - не ответив на вопрос ребенка, произнес человек. – А ты – Маша. Хочешь сюрприз получить от меня?
- Мама говорила: нельзя нисего брать от незнакомых взрослых и подходить к ним нельзя. По городу Бармалей ходит и детей уводит.
- А я, по-твоему, похож на Бармалея? – рассмеялся Альберт Иванович, блеснув голубыми глазами.
- Вы на Косея похозы, он худой, - на полном серьезе ответила Маша.
- Кощей худее меня. Или хуже? Как там по-русски? Русский язык он такой… заковыристый. А Бармалей меня толще и весь обвешан оружием. А Бабка-Ежка вообще женщина, старая.
Маша не решалась сделать шаг навстречу странному человеку.
- А можно, я тебе подарок через забор кину? – Альберт Иванович поднял руку с непонятным предметом, который оказался куклой.
- Кукла! – радостно крикнула Маша. Но тут же ее детское личико приобрело тревожное выражение. – А это не бомба? Мне папа говорил, сто тириристы делают бомбы в виде кукол, от них дети умирают.
В ответ Альберт Иванович лишь усмехнулся и вдруг резким движением бросил куклу девочке: - Лови, не бойся!
Маша испуганно отшатнулась. Кукла с глухим стуком упала в нескольких шагах от нее.
- Ну что, взорвалась «бомба»? – засмеялся он.
Опасливо озираясь, Маша подошла к кукле, осторожно протянула к ней руку.
- Бери, не бойся! – дядя широко улыбнулся.
- А как ее зовут? – Машенька все не решалась.
- Зовут… - мгновенье человек подумал. – Дайна – так ее звать! – Слово сорвалось с уст пожилого мужчины почти случайно. «Дайны» - так называются на его родине песни, которые в детстве пела мама.
- Странное имя. Она что ли нерусская? – девочка, наконец, подняла куклу – простую деревянную игрушку, на которую были напялены пестрые тряпки: измятые, потрепанные, грязные, выцветшие. Игрушка была старой, старше самого Альберта Ивановича, самодельной. Он играл с нею в колыбели…
- Да, она нерусская. Это – девочка из народа голядь. Был такой народ когда-то. Но пришли русские и убили всех.
- Дядя, вы неправду говорите. Русские добрые. Это фасисты всех убивали.
- Это давно было, сотни лет назад. Тогда другие русские были, – стал убеждать он Машу. – Они пришли в эту землю…
Маша, повертев куклу, сунула ее в карман пальтишка, обернулась:
- Дядя, вы мне дарите Дайну?
- Дарю! – снова улыбнулся Альберт Иванович.
Обрадованная Маша побежала к своим одногруппникам, бросив на бегу:
- Меня воспитательниса здет, Елена Паловна, ругать будет, если я далеко отойду. До свиданья, дядя!
Пожилому человеку жаль было расставаться с куклой – все-таки память о детстве, семье, родных местах. Но дело, которое он задумал, требовало жертв, и кукла была первой в их череде, бессловесной и невинной в отличие о тех, что еще предстояли. А предстояло сделать так много…
Среди безмятежно играющих детей приметил знакомого парнишку, с которым часто виделся во дворе и разговаривал с ним. Владик оказался очень восприимчивым к тем взглядам, которые внушал детишкам Альберт Иванович – разумеется, с поправкой на юный возраст будущего адепта.
Воспитательница не сразу заметила подозрительного мужчину, торчавшего у ограды и следившего за детьми. «Ребята, подождите, я сейчас», - она отошла на несколько шагов от песочницы, в которой малыши лепили «куличики», и достала мобильный телефон.
- Срочно! Тут какой-то тип у забора трется, со стороны Комсомольской улицы, - быстро проговорила она и вновь бросила тревожный взгляд в сторону странного человека в бежевом пальто. Он высматривал кого-то.
- Эй, мужик! Ты че тут ошиваешься? Детей не видал? – охранник, перепрыгнув на ходу скамейку, поспешил к незнакомцу.
- Я немолод уже, а внуков Бог не дал, - как-то виновато произнес мужчина, в его голосе звучали странные, как будто металлические нотки, похожие на полузабытый человеком акцент. – Я не похититель детей…
- И кто ты? Педофил что ли? Знаем мы таких. Еще раз увижу у детсада – отстрелю! – и он вынул из кармана травмат. – Так и знай! Шляетесь тут, долбаные извращенцы.
Человек в пальто махнул рукой и засеменил прочь. Охранник проводил его тяжелым взглядом. Он честно охранял садик. По выходным гонял алкашей, пристрастившихся распивать бухло в песочницах и теремках на территории вверенного его попечению объекта. А однажды, заступив на смену, он обнаружил возле качелей шприц с остатками вещества! Увы, но заведующая детсадом не торопилась устанавливать видеокамеры слежения, привычно ссылаясь на отсутствие необходимых на эти цели средств. Оттого и уходят дети путешествовать по городу, а пьянчуги и наркоманы проникают на территорию. А ему отдувайся! Евгений плюнул вслед быстро удалявшемуся «чадолюбу» и смачно ругнулся. И откуда такие чмошники только берутся?
Владик подошел к Маше.
- А мне дядя куклу подарил. Дайной зовут! – она достала игрушку из кармана. – Странный такой дядя.
- А я видел, - живо откликнулся Владик. – Я его знаю. Он в нашем дволе живет. Стланный, зато умный! Он детей любит. Дядя Алик мне лассказал, что ланьше у нас тут налод жил, голяди назывались, а потом их лусские…
- Голые? Дикари сто ли? – засмеялась Маша.
- Я говолю: налод такой, дула ты!
-  Сам дурак! – Маша замахнулась на одногруппника левой рукой, так как в правой держала куклу.
- Дети, прекратите! – вмешалась в назревающий конфликт воспитательница. – Ты же девочка, зачем руки распустила?
Владик повертел пальцем у виска: мол, совсем спятила девчонка. Маша виновато потупилась под укоризненным взглядом воспитательницы.
Елена Павловна заметила в руке Маши странную куклу.
- Откуда эта новая игрушка? Я у тебя ее раньше не видела.
- Насла! – нашлась Маша, интуитивно догадавшись, что в данном случае лучше соврать, чем сказать правду: Елена Павловна отчитает ее, может быть, отберет подарок чужого дяди и нажалуется маме и папе – «ваша дочка берет игрушки из рук незнакомых людей». А это значит, что дома ее будут ругать.
- Смотри, аккуратней с ней обращайся. Если она на улице валялась, то, значит, запачкалась. Помнишь, я про микробы рассказывала? От грязных вещей можно заразиться.
Маша улыбнулась: то же самое по пять раз на дню говорит папа, который работает в этом самом… в портретнадзоре.
Дома папа придирчиво осмотрел куклу. Ему уже приходилось выносить суровый вердикт всевозможным игрушкам, в основном китайского производства: то краска содержит в себе токсины, то что-то еще. Эта кукла выбивалась из общего ряда: кажется, она была сделана еще в середине века, быть может, до войны. Девочка в каком-то национальном костюме, основательно потрепанном, наверное, не одним поколением детей. Ничего опасного, ядовитого, вредного лабораторный анализ не обнаружил. Надо ли говорить, с каким нетерпением ждала Маша возвращения отца с работы с подарком от странного дяди, который она, конечно же, случайно нашла. И вот отец пришел домой, нагнулся, чмокнул Машу в лоб, улыбнулся, достал из портфеля куклу – забавную девочку с нарисованными голубыми глазками, густой копной льняных, но сильно почерневших от многолетней грязи волос, в изношенном платьишке, подол которого превратился в лохмотья, в алых башмачках, тоже истрепанных, будто прошла в них тысячи километров.
- Постирать бы надо платьице твоей Дайне, - это уже мама, внимательно разглядывая игрушку, обратилась к дочке.
- Я сама! – Маша почти вырвала Дайну из папиных рук.
- Кстати, а почему именно «Дайна»? – спросил отец. – Странное имя, не наше какое-то, не русское.
- Был такой народ «голяды», - Маша не могла налюбоваться на Дайну. – Их потом русские всех… - она почему-то не решилась сказать слово «убили».
- Убили? Да ну, брось ты! – сказал за нее папа. – Эта «голытьба» твоя потом сама на русский язык перешла и русской стала. – Он еще в детстве слышал что-то о древней голяди, прежде населявшей их родные места. - А «Дайна»… У нас же рядом магазин, на нем вывеска «Дайна».
Маша едва не проговорилась: «Мне дядя ее так назвал», но вовремя осеклась и промолчала. Потом она отправилась с куклой в ванную, где долго отстирывала ее одежды от многолетней грязи, мурлыча под нос какую-то немудреную детскую песенку. Увы, но вместе с грязью слезла и краска.
- Это все русские! – прошипела Маша. В ее юном сознании теперь все худое, скверное, испорченное, плохое начинало отождествляться с русским именем. – Они голядю испаськали! – Маша бережно провела пальчиком по облинявшему платьицу Дайны, выключила воду, аккуратно обтерла куклу полотенцем. На нем остался след краски. Мама увидит – будет ругаться.
- Маша, ты скоро? Пора уже ужинать! – раздался голос мамы.
Подал голос братик Ваня: сперва тонко запищал, захныкал, потом уже громко закапризничал – видно, проголодался или опять промочил пеленки. Маша водрузила на вешалку полотенце, вышла из ванной, прижимая к себе куклу, теребя ее мокрые волосы.
– Мама, батареи горясие? – спросила она.
- Отопление вчера отключили, лето скоро. А что? Неужели холодно? – мама пристально смотрела на дочку.
- Дайна мокрая, простудится, - Маша показала ей куклу.
- Положи на подоконник и иди ужинать. Она скоро высохнет.
…Сева познакомился с Альбертом Ивановичем в клубе коллекционеров. Сам мальчик собирал все понемногу: от игрушечных автомобилей до почтовых марок, от старинных монет, найденных у старой пристани, до значков советского времени. Альберт Иванович увлекался марками, особенно довоенными знаками почтовой оплаты. Были у него выцветшие прямоугольники города-государства Данциг, были марки королевской Югославии со следами канцелярского клея, даже орлы гитлеровской Германии, сжимавшие в когтях запрещенный знак. Но больше всех прочих пожилой филателист ценил марки довоенных прибалтийских государств. У Севы таковые в кляссерах имелись – еще дедовское наследство. А тому довоенные марки достались от прадеда. Сева предпочитал современные марки экзотических Гайаны, Того, Эмиратов, всевозможных тропических островов – от Гаити до Кирибати. На них и менял старые марки, которые Альберт Иванович аккуратно брал пинцетом и вкладывал в кляссер или конверт. «Родная земля», - с любовью произносил он, рассматривая в лупу пейзажи, национальные символы или портреты исторических деятелей старой Литвы.
- Ребята, а вы знаете, кто раньше здесь обитал? – однажды спросил он Севу и его приятелей.
- Русские стрельцы! – выпалил Всеволод. – Наш город был крепостью на Засечной черте. Они ляхов гоняли, литвинов… Ой, простите, вы ведь тоже из Литвы родом. Плохих литвинов, захватчиков.
Альберт Иванович вовсе не обиделся, а как-то загадочно улыбнулся детям.
- А ведь до русских на этой земле литовское племя голядь жило, слышали?
- Голяди? Это что, голые… - Мишка не рискнул произнести непечатное слово в присутствии взрослых. – Которые себя мужикам продают?
Альберт Иванович от души засмеялся:
- Это имя у народа было такое. Настоящее название – галинды. Просто русские по-своему переделали. Они вообще все склонны переделывать. Но не все, к счастью, успели. Реку Упу знаете?
- Она в Туле, - откликнулся эрудит Венька.
- Да, в Туле она. Так вот, «Упа» в переводе с балтийских языков (а литовский к ним относится) означает «река». И слово «Тула» оттуда же произошло.
- А куда потом эта голядь пропала? – заинтересовался Сева. – Вроде жили, жили тут, а сегодня о них ничего не слышно. Я вот от вас про нее узнал. А я в краеведческом кружке занимаюсь.
- И тебе в этом кружке ничего-ничего о ней не рассказывали? – Альберт Иванович хитро прищурился.
- Нет, ничего.
- Ну, так слушай. Был такой народ – голядь, родственники современных литовцев. Жили они в средней полосе нынешней России, а тогда Руси. И жили они, не тужили, пока не пришли русские витязи с огнем и мечом и не перебили большую часть их, а остальных принудительно заставили креститься и перейти на русский язык. И не стало на земле народа голядь.
- Неужели русские витязи были такие жестокие? – изумился мальчик и уставился на Альберта Ивановича. – У меня самого фамилия Витязев, значит, и мои предки тоже?.. – Он пытался не только осмыслить, но и прочувствовать услышанное, звучавшее дико и нелепо. – Нам ничего такого в школе не говорили никогда.
- И не расскажут, - мужчина горько усмехнулся. – Потому что учителя ваши – люди подневольные, зависимые. Что у них в методических пособиях написано, то и говорят. Они же не только указкой орудуют, но и живут по указке своих начальников, которые в департаменте образования засели. А над теми стоит министерство, а во главе всей этой пирамиды – сам понимаешь кто. И потому тебе правды никогда не скажут. В смысле – никогда вообще, пока эти люди рулят тут всем.
Сева задумался. Он был далек от политики и не заморачивал голову размышлениями об устройстве мира, в котором живет. Его излюбленной темой была средневековая история родной области: богатыри, витязи, стрельцы, казаки, нашествия, набеги, осады, штурмы, герои, подвиги… Он слышал, конечно, о том, что историю Отечества пытаются исказить, «откорректировать» в угоду чьим-то корыстным политическим интересам – об этом каждый день твердил, трубил телевизор, да и в Интернет часто захаживал. Только вот телевизионные и многие интернетовские «борцы с фальсификациями» разоблачали фальсификаторов – в кавычках и без – так тупо и топорно, что даже его мальчишеское сознание относилось таким заявлениям с большой долей скепсиса. Тем более что был Сева отличником по истории, побеждал на предметных олимпиадах, его глубокие знания неизменно отмечали учителя. «Но, - задумался Сева. – А, может быть, то, что говорит этот пожилой дядя – сущая правда? Ведь совсем не похож на беззастенчивого лжеца такой солидный человек, у которого наверняка накоплен большой жизненный опыт и житейская мудрость».
- Скажите, а где про это можно прочитать? – спросил мальчик.
В ответ Альберт Иванович достал из кармана пиджака старую, истрепанную от долгого ношения визитную карточку, где значилось: Альберт Иванович Яновский. И – никаких тебе званий, должностей, места работы. Просто ФИО.
Поймав удивленный взгляд Севы, он повернул визитку: на обратной стороне аккуратным каллиграфическим почерком был написан мобильный телефон, а рядом – адрес сайта, какие-то «Галинды. Ру».
- Вот, возьми, дружок. Там все написано. Почитаешь – многое узнаешь.
- Обязательно! – выпалил Сева. – Я вообще люблю историю, археологию…
- Они-то и ответят тебе на вопросы, глаза откроют. Археология, топонимика, еще есть генетические исследования. А за марки спасибо! Старую Литву – на Барбадос – идет?
- Меняю!
Ребята возвращались из клуба коллекционеров, оживленно переговариваясь.
- А прикольный дед! – Сева ковырнул в веснушчатом носу. – С пацанами запросто, хотя лет ему до фига.
- Шиисят, наверно, - откликнулся Венька. – Может, побольше. А чё он там базарил про каких-то голядей? – Он намеренно сделал ударение на «я», будто речь шла о тётеньках из интернета, которых он украдкой рассматривал в часы, свободные от подготовки рефератов и занятий в кружках. – Народ какой-то вроде жил тут. Это типа первобытное племя или что?
- Народ как народ. Он говорил, будто русские их всех перебили и заселились на этой земле, - небрежно бросил Сева. – Может, под нашим домом их черепа лежат и наконечники.
- Каменные?
- Наверно уж железные, это же в средние века было. Хотя тебе что… ты все больше по биологии.
- А мой папа говорит: это все пропаганда подрывная против России, - включился в разговор Мишка. – Вроде там, на Западе хотят рассорить русских с другими народами и между собой.
- Много твой батя поймал этих… - засмеялся Венька. – Ну, зигов-загов…
- Государственная тайна, - отрубил Мишка. – Будешь говорить за национализм – и тебе поймает.
- Не, я патриот, я за нашего президента.
- Я – тоже. И против всяких этих «укров».
- А у самого фамилия укровская, Осадченко, - подколол Сева.
- Я – русский! – Мишка стукнул себя рукой в грудь, а потом полушутя замахнулся ею на приятеля. – А ты разжигаешь тут…
- Он мне визитку свою дал, - Сева остановился, и друзья остановились. Он вынул из сумки кляссер, раскрыл, извлек визитную карточку, торчавшую между почтовыми марками Брунея и Эквадора. – Вот тут и телефон написан.
- А что? Позвоним, да и завалимся к деду всей шоблой? – Венька повертел визитку в руках.
- Да ну! А вдруг он из этих, которые пацанов на хату заманивают и там… - осторожный Мишка явно не спешил продолжать знакомство со странным стариком на его территории. – Он и живет один, без бабы.
- Неужели втроем с одним не справимся? Старый, у него одышка, а я на самбо хожу, - Венька явно загорелся идеей навестить Альберта Ивановича. – Да он не похож на этих, на педиков.
- Много ты знаешь про педиков, - буркнул недоверчивый Мишка.
- А я бы пошел! – Сева забрал визитную карточку у Веньки, вставил на прежнее место. – Даже без Мишки. Он папочкиных лекций наслушался.
- Я своим умом живу! – огрызнулся тот. – Если все идут, то и я со всеми.
Дома, блаженно нежась на диване, Сева размышлял о загадочной голяди: она представлялась мальчишке чем-то вроде индейцев, которые отчаянно сопротивлялись натиску бледнолицых русаков… его предков вообще-то. И это противоречие – симпатия к пострадавшей от захватчиков голяди и родство с захватчиками – нуждалось в разрешении. Сделать это мог только Альберт Иванович. И Сева решился позвонить ему, договориться о встрече и нагрянуть всей компанией в квартиру старика. Он достал мобильник, потом визитку, набрал номер…
…Над поляной стоял дразнящий запах шашлыков. Блюдо традиционной кавказской кухни, конечно, не слишком-то вязалось с праздником воинской доблести, как и кола, которую потягивали из бутылок участники военно-исторических клубов в самодельных доспехах, кафтанах, ферязях. Пили, конечно же, и пиво, и сбитень местного производства. На крепкие напитки было наложено табу, что не мешало, впрочем, втихаря распивать и их.
- Ну, я к нашим, Ди! – Костя чмокнул в щечку светловолосую девушку. – К стрельцам. Через полчаса подходи – там, за синей палаткой готовимся к бою.
Диана помахала ему ручкой. Студент-второкурсник в алом стрелецком красном кафтане и форменной стрелецкой же шапке направился к подножию небольшого холмика, над которым развевалось алое полотнище со Спасом.
Неподалеку тренировались «богатыри» - сражались на мечах, отражали щитами удары палиц и шестоперов. Хотя по своим физическим данным многие бойцы были далеки от легендарных героев русского средневековья, бились они самозабвенно, как будто и битва, и оружие, и враги – настоящие.
- Вы носите утреннюю звезду? – услышала Диана из-за левого плеча, вздрогнула: кто это? И о чем?
- Какая звезда? – она обернулась.  В двух шагах от нее стоял немолодой мужчина в бежевом пальто и какой-то старомодной шляпе: наверно, в таких шляпах ходили чиновники прежних времен, зазывавшие молодежь на целину или БАМ. На ногах – стоптанные ботинки. «Наверно, мужик один живет», - по-женски оценивающе оглядела она прикид странного человека. В его голосе как будто проскальзывал какой-то чужой акцент – и тут же исчезал,
- Я говорю про крестообразный знак, который вы носите… - продолжил незнакомец, хитро улыбаясь.
- Заколебалась уже всем объяснять, что это не фашистский знак! – почти выкрикнула девушка. – У немцев на танках тевтонский крест не такой!
- Верно, он не немецкий. Это – символ балтийских народов, утренняя звезда.
- Так и есть. Мне подруга из Риги год назад привезла. Вот и Костя говорит, что этот знак не немецкий. Он в символике шарит.
- Ваш молодой человек?
- Мой друг! Он студент-историк.
- Значит, он и мифологию должен знать. Утренняя звезда – это богиня Аустра. Верховный бог у балтов назывался Диевас, богиня солнца – Сауле, а бог любви – Пизюс.
- Дедушка, вы что – озабоченный?! – Диана дернулась и вспыхнула. – Позволяете себе матом при девушках. Сейчас Костя придет с друзьями…
- Ох, извините, я не хотел обидеть, - сконфузился человек. – Я же не виноват, что у древних богов такие имена.
- Мы вообще незнакомы! Если вам молодые нравятся, то ищите их в другом месте, знаете, где. Я, к вашему сведению, несовершеннолетняя, мне через месяц еще только семнадцать будет. Так что приставать ко мне не надо! У американцев это называется… знаете, как?.. черт. Забыла слово. Ну, в общем, понятно вам, о чем речь?
- Харассмент называется… Но я… Право, я не хотел, - бормотал человек в бежевом пальто. – Вижу, вы любите исторические единоборства, турниры?
- Да, и что с того? – Диану раздражал этот назойливый мужичок, помешанный на какой-то нерусской мифологии. – Мои друзья прекрасно владеют оружием, да и без оружия…
- Могут отвадить назойливого ухажера? Не сомневаюсь!
- А зачем тогда клеить меня пытаетесь? – Диана возмущенно фыркнула.
- Я люблю общаться с молодежью. И с девушками, и с юношами ваших лет.
- Бисексуал вы, что ли? – Диану передернуло. – Сейчас наши парни придут и покажут вам, как…
- Нет, успокойтесь! Я местный краевед. Альберт Иванович Яновский. Без меня вы не узнали бы значения знака, который носите. Как не узнаете и о народе, который когда-то жил на этой земле. Его называли голядь. Ударение на первом слоге, так что никакого намека на непристойность. Это был древний и гордый народ… Кстати, а среди участников этого ристалища есть те, кто сражаются за голядь?
- Да тут почти все за русских. Есть те, кто татар изображают, но там почти все русские ребята. Есть немецкие рыцари. (при упоминании немцев лицо человека скривила кислая гримаса). А вот голядь? Это от «голд» - золото, что ли? – Диана медленно остывала. Почему-то имя древнего народа заинтересовало ее, зацепило что-то в душе. Кто-то в юности, начитавшись об индейцах майя, на всю жизнь заболел ими, другой – шумерами или этрусками, эллинами или хеттами.
- Сами себя они звали «галиндас», - мужичок вздохнул. – Если б не русские. Жили бы и сейчас, растили детей, возделывали землю…
- Геноцид, что ли, был? Не слышала, - Диана удивленное подняла тонкие брови. – И кто же их так? И зачем?
- Русские, - еще глубже вздохнул Альберт Иванович. – А зачем? За что? За то, что землю свою любили, богов своих древних почитали. А богов у них много было. Целый пантеон. Вот утренняя звезда – Аустра.
- Да слышала уже…
- Если бы вы родились среди народа голядь, носили бы это имя.
- Спасибо, меня и мое собственное устраивает.
- Простите, а как вас…
- Зачем вам это знать? Может, еще телефончик дать для знакомства? – Диана, приподнявшись на цыпочках, крутила головой, выискивая глазами Костю и его дружную компанию.
- И все-таки? Я вот назвал себя… Согласитесь, как-то сложно говорить с анонимным собеседником.
- Да Диана я! – выпалила девушка. – И вечером я занята, и следующим тоже!
- Звучит почти как дайна – это песня такая у балтийских народов. Матери своим детям колыбельные поют. Как любые матери в мире. И голядские матери тоже пели, пока их… а раньше богов родных славили.
- Да, целый пантеон их был! – съязвила Диана.
- Был! – ничуть не смущаясь продолжил человек. – Например. Дьявас, учитель людей, наставник. Бедный, немолодой странник, как и я.
- Дьявол? – Диана шарахнулась в сторону. – Так вы еще вдобавок и сатанист?
- Дьявас – одного корня с латинским «Деус» - Бог! – мужчина важно воздел палец кверху. – Индоевропейские корни…
- Да знаю я про этих арийцев, - отмахнулась Диана. Ей хотелось поскорее отвязаться от мужичонки, но она была любительницей истории, в особенности всяческих ее загадок. И исчезнувший народ был одной из них.
- Мы с вами живем на земле древней голяди… - продолжил мужик.
- Мы с вами не живем и не можем жить! – отрезала Диана. – Про голядь я почитаю, только в учителях-странниках для этого не нуждаюсь! Еще вопросы имеются?
- Вот здесь можете прочесть, тут адрес форума. И телефон, если возникнут вопросы… - настырный человек протягивал ей визитку.
- Это, пожалуйста, Косте. Ага, вот и он идет! – радостно воскликнула Диана.
Константин шагал, уже в самодельной кольчуге, с копьем в руке. За спиной был привязан деревянный щит, обитый металлическими полосами.
Альберт Иванович резко развернулся к парню:
- Константин, если не ошибаюсь?
- Я! – как солдат на плацу бойко откликнулся студент. – Что вы хотели?
- Видите ли, ваша девушка сказала мне, что вы увлекаетесь историей древних народов, живших на этой территории.
- Прежде всего – русского народа. Я и мои друзья – исторические реконструкторы. Константин Романов, отсюда и прозвище – Князь. Был такой родственник у царя, - увидев протянутую руку, он дружелюбно улыбнулся и протянул свою.
- Несколько великих князей. Один из них был поэт, избрал псевдоним «КР», - незнакомец вложил в протянутую руку визитную карточку. – А я вот Альберт Иванович Яновский, пенсионер, краевед, увлекаюсь историей голяди. Этот этноним вам что-нибудь говорит?
- Был такой народ, - Костя разглядывал визитку. – А это что за сайт?
- Вот, на этом сайте – вся информация о голяди. Много лет собирал. И телефон мой здесь. Кстати, один мой хороший знакомый – мастер по металлу. Вы ему можете заказать за умеренную плату доспехи для ваших поединков. Он сумеет!
- Спасибо большое! Непременно воспользуюсь вашим советом! – Костя крепко пожал руку Альберту Ивановичу.
- Костя, где ты там? – нетерпеливо окликнула девушка.
- Иду, иду, милая! – он приветливо помахал удаляющемуся краеведу.
- Костя, ты о чем с ним базарил? – недовольно спросила Диана.
- Каких только любопытных людей не встретишь на таких вот фестивалях! – Костя провожал взглядом сутулую фигуру Яновского.
- Любопытному на днях прищемили нос в дверях! – недовольно затараторила Диана. – Он мне битый час по ушам ездил. Сначала думала, что приставала озабоченный, хотела ребят позвать, чтоб отшили его, пока ты там, где-то кольчугой звенишь. А оказалось – просто старый дурачок какой-то, помешанный на всякой древности. Ни жены, ни семьи, заняться на пенсии нечем, вот и крыша поехала…
- Мы все тут – того! – засмеялся Костя. – Нормальные люди кольчуг не надевают. Скоро наш выход. Пойдем, посмотришь, как я буду…
- Он псих, конечно, этот Альберт Иванович, но что-такое в его словах…
- Заинтересовало! – Костя обнял Диану за талию. – Это то, что нам надо – древняя история нашей земли.
- Голядь, Литва… Странно все это как-то.
- А я ведь давно этой темой хотел заняться, - Костя за руку вел Диану через толпу людей в кольчугах, кафтанах, тегилеях. – Никто ведь не знает, кто такая была эта голядь и что она делала, и куда исчезла. Может, мы с тобой – ее потомки? Как сама считаешь?
- Бредни это! Но, хотя, кто его знает… - их беседу прервал громкий звук рога, извещавший о начале первого поединка. Викинг с секирой против русского витязя-ушкуйника с мечом. Толпа повалила к месту схватки, увлекая за собой пару влюбленных друг в друга и историю родной земли.
…Максим Сергеевич Осадченко, руководитель отдела управления ФСБ по N-ской области, перелистывал отчеты сотрудников. Его подразделение занималось всякого рода подрывными организациями и элементами, стремящимися нарушить в регионе межнациональную гармонию и социальную стабильность. Последняя и без того давала трещину, а тут разные «зеленые» (в значении – незрелые) борцы за родную природу выступают против утилизации мусора из областного центра в районах области. А куда их еще девать, эти отходы? На Луну что ли? Так их еще надо до космодрома довезти, а он далеко отсюда, в Архангельской области. В море утопить? До моря тоже расстояние – ого! Опять же другие экологи, которые морскую фауну защищают, выступят против. Куда ни кинь – всюду клин. Протестные акции вроде на спад пошли, но кто знает, что будет потом… Тут еще во втором по величине городе области сквер вырубать задумали, чтоб на его месте культурный центр строить. И опять оживились эти «профессиональные протестующие». Хороши местные власти – ударили культурой по природе, по экологии! И это в городе, который и так-то задыхается от выбросов комбината! «Черт бы их побрал, этих муниципальных дураков! – думал подполковник. – Я бы первым делом их самих привлек к ответственности за то, что своей бестолковостью, наплевательством, а то и коррумпированностью провоцируют протесты!»
Он снова и снова листал бумаги. Вот в областном центре некий гражданин агитировал за преобразование области в республику. Затевал дискуссии на форумах, создал блог, потом сайт. Проведена профилактическая беседа, разъяснен неконституционный характер его предложения, ликбез по федерализму пошел впрок – больше с завиральными идеями не выступает.
А вот на собрании казачьего общества велись разговоры на тему засилья отдельных национальностей. К счастью, до экстремистских призывов к погромам дело не дошло, просто поворчали. Надо провести работу с их атаманом. Так, что еще? Скинхеды не шевелятся, затаились или разбежались после серии прошлогодних арестов. Задержан дурачок, распространявший листовку про «еврейский заговор». Действительно, дурачок: антисемитизм у наших национал-радикалов давно не в тренде. Затишье в регионе. Но затишье бывает перед бурей.
Последний отчет заставил Осадченко насторожиться. Некий Альберт Иванович Яновский создал сайт, посвященный народу голядь, исчезнувшему еще в средние века. И ладно бы рассуждали на сайте об археологических памятниках, топонимике, а то ведь каждый день на форуме пользователи пишут: это русские уничтожили голядь, даже память о ней. Живут теперь на чужой земле и доводят ее до ручки своими грязными производствами, бытовыми отходами. Леса вырубают. А голядь в этих лесах родным богам молилась. Все, мол, из-за этих русских оккупантов. Есть, правда, в области потомки голяди, но они не знают о том. Вот сайт их и «просвещает».
Осадченко задумался. Вот примерно так же когда-то начиналось на его родине, Украине: «Мы не москали, москали – геть!». И к чему пришли хлопцы? Вот и у нас в регионе такой же кулеш заваривается. Он тяжело задышал, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, встал, заходил по служебному кабинету. Наконец, успокоившись, сел обратно в кресло, еще раз перечитал отчет. «Пусть старший лейтенант Осетров этим займется, его профиль» - и вызвал означенного сотрудника.
…Громкие всхлипывания Маши разбудили маму. «Что такое? Обычно это Ваня посреди ночи хныкать начинает. Ну так ему всего-то годик. А она с чего бы?» Встревоженная Тамара Васильевна вскочила, запахнула халат, сунула ноги в шлепанцы и поспешила в детскую комнатку. Маша сидела на краешке кровати, уткнувшись личиком в куклу и скулила, как обиженная людьми собачка.
- Ты что плачешь? Кто тебя? – мама протянула руку к девочке. Коснулась ее плеча, та испуганно дернулась. – Воспитатели? Ребята? Я разберусь…
- Они их всех убили-и-и… - затянула Маша, качая куклу. – Одна Дайна осталась на свете. Они их всех… у-у-у…
- Кто они? – не понимала мама. – Фашисты? Опять перед сном сериал про войну смотрела. Успокойся, солнышко! Мы потом фашистам отомстили. Мы всех их, и Гитлер проклятый сдох, застрелился, и всю его свору…
- Не фасисты! – канючила Маша. – Русские богатыри плохие были, они всех голядей убили, весь народ унисьтозили-и-и…
- Кто тебе такие глупости сказал? – изумилась мама. – Русские добрые, они за дружбу всех народов.
- Владик рассказал. А ему дядя, - сквозь слезы буквально простонала девочка. – Голяди добрые, хоросые, а русские злые.
- Не дружи с этим Владиком! – твердо произнесла мама. – Он тебя только дурному учит. То матерные слова повторять, то всякую брехню. Я с Еленой Павловной поговорю, И с мамой Владика. Он больше не будет тебе глупости рассказывать. Ну, спи, не плачь больше. Выдумки все это! – Она погладила дрожащего ребенка, носовым платочком вытерла слезы, уложила в постель, заботливо укрыла одеялом, взяла из рук куклу.
- Я с Дайной буду спать! – закапризничала девочка.
- С Дайной. Так с Дайной, ты только не плачь, хорошо.
- Хоросо.
Девочка долго ворочалась, иногда всхлипывала, но все реже, наконец, кажется, уснула. Мама на цыпочках вошла в комнату проведать ее. Маша безмятежно спала, продолжая сжимать в руках любимую Дайну…
- Клянусь жить, бороться и умереть во имя свободы и счастья великого народа голядь! – Сева стукнул себя в грудь кулаком. Они долго обдумывали, какой жест надлежит делать при клятве. Старый пионерский салют? Смешно же! Зиговать как фашисты? Нельзя, объяснил Мишка, это же экс-тре-мизм, ему папа говорил. Наконец, решили бить себя в грудь. Ритуал придумал Венька Рубинов.
- Это у вас в Израиле так принято? – ехидничал Сева.
- Почему «у нас»?! – вскинулся Венька. – Я – русский… ой, нет. То есть я теперь голядь. Как и вы, пацаны!
- Значит, Гольдманом теперь будешь! – хихикнул Мишка.
- И буду! В паспорте фамилию сменю! – запальчиво воскликнул Венька.
Несколько раз ребячья компания была в гостях у добродушного, разговорчивого и хлебосольного Альберта Ивановича. Был чай с малиновым и вишневым вареньем («С моей дачи»- говорил одинокий старик, наполняя хрустальную посудину), пироги из соседней пекарни и беседы. Альберт Иванович рассказывал детям то, чего не было в школьных учебниках и научно-популярных книжках, о чем не говорилось на собраниях краеведческого кружка, о чем можно было узнать только из уст деда Альберта и на его сайте,
А рассказывал он – заслушаешься! Например:
- И тогда Витас незаметно выхватил нож и вонзил в живот русскому захватчику. И еще раз, и еще…  Тот уронил меч и повалился навзничь. Но тут другой захватчик, подкравшись сзади, обрушил на голову Витаса палицу.
Ребята слушали и сочувствовали юному герою.
- Милда была связной в отряде голядских партизан. Русские схватили и долго мучали ее…
- Догадываюсь, как ее мучали, - встрял Венька.
- Не смешно! – Сева замахнулся на Веньку ложкой с вареньем, капнув на цветастую скатерть. – Дурак ты, а еще еврей называется… голядский еврей, - поправился он. – Твою бы сестру так!
- А ты мою сестру не трожь! Она, если хочешь знать, в модельном агентстве работает! Ее в Москву приглашают…
- В бордельном агентстве? – съязвил Сева.
- Да я тебя за такие слова… - теперь уже схватил ложку Венька.
- Ребята! Прекратите скандалить! – прикрикнул хозяин квартиры. – Вот и древняя голядь точно так же ссорилась между собой, друг на друга не с ложками – с мечами да секирами кидалась. А тем временем русские князья их поодиночке разбили. Тех, кто сопротивлялся, вырезали, а остальных в крепостных превратили, заставили их забыть свой язык, культуру и древних богов. Так ваши предки стали русскими, хотя на самом деле вы…
- Голядь! – радостно крикнул Сева.
- И у вас есть шанс вернуться к традициям предков, - продолжил Альберт Иванович. – Вернуть то, что отняли русские у ваших прапрапра…
- Язык учить? – разочарованно протянул Мишка. – Еще один? Я понимаю – инглиш, на нем весь мир между собой общается, а голядский…
- Словарь нужен! – заявил Венька. – Самоучитель. Есть такой?
- В том-то и дело, что нет… - печально развел руками старик. – Хотя литовский язык родственен голядскому, примерно, как русский белорусскому. Только вот живых носителей нет на свете. А наука, прислужница русских властей, все врет или замалчивает, что равносильно лжи. Потому пока обойдемся русским языком.
- А если свой придумать? – не унимался Венька. – Вот у воров же есть жаргон, блатной феней называется.
- Пусть по фене русские ботают! – неожиданно резко возразил Альберт Иванович. – Им не привыкать. А вы угощайтесь, ребята, у меня варенья много, на целый голядский партизанский отряд хватит.
Так ребята приобщались к тайне древнего, исчезнувшего с карты мира народа. Еще не раз они собирались на квартире краеведа за чаем с вареньем и слушали рассказы о древнем быте и религии голяди. Оказывается, эти люди поклонялись огню, как персы, были у них свои священнослужители – вайделоты и их помощник – зиггоны.
- Они зиговали что ли? – спросил Мишка. – Это же экстремизм.
- Нет, причем тут эти бритоголовые русские придурки, которые хотят подражать немцам? – с легким раздражением бросил дед-краевед. – Немцы, между прочим, давно уже деградировали, как говорит молодежь, ниже плинтуса. Они даже своих фрау и фройлен защитить не могут от арабских «бешенцев», так что им подражать – себя не уважать. С ними все ясно. А вот с русаками повозиться придется. Они по-прежнему сила. Грозная, злая сила.
Альберт Иванович не любил немцев. Его отец вынужденно пошел к ним на службу – и получил клеймо «немецкого пособника», а его отпрыск – «сына пособника». Из-за этого-то ярлыка и пришлось переехать в эту чертову РСФСР, в среднерусскую область, где о прошлом его семейства никто не знал. Эти колбасники только спутали все карты честным борцам с оккупацией и дискредитировали их святую борьбу. Ну да и черт с ними, немцами. Папа много про них рассказывал. Бывало, нажрутся своего шнапса, делаются ничем не лучше русских. Да и трезвые они – надменные хамы, а при этом никаких приличий не соблюдают: прямо за столом газ пускают и смеются еще при этом. Тоже мне «сверхчеловеки», «раса господ». Во что они превратили прекрасную землю пруссов, даже имя у истребленного народа украли! Потом русские пришли туда – как говорится, вор у вора… Но ничего, эта земля еще вернется законным хозяевам. И не только она, а и половина центральной России. И сделает это русская молодежь, которая забудет, что она когда-то звалась русским именем…
Эти размышления прервал вопрос Севы:
- А эти вайделоты и прочие, они в жертву людей приносили?
- А? - встрепенулся Альберт Иванович. – Что?
- Ну, они же язычники были? Значит, должны были людей жертвовать!
- Только врагов! – почти вскрикнул он в ответ. – Кровь врага да окропит алтарь бога огня! У них для этого ритуальные ножи были.
- Вот здоровски! – восхищенно произнес Венька. – Это как Авраам Исаака, только тому ангел помешал. А то бы пожертвовал сына.
- А если б тебя твой батя? – буркнул Сева. Венька вспыхнул, хотел ответить борзеющему Севке, но тут встрял с вопросом Мишка.
- А у них был этот… Ну, как у христиан крест, у евреев – звезда… чтобы ему поклонялись все?
- Ты хотел сказать символ? – улыбнулся Альберт Иванович и тут же помрачнел. «А какой символ мог быть у голяди? Чтобы объединял весь народ, все разрозненные хутора, селища, городки, кланы, племена… На сайте меня уже спрашивали об этом – кажется, кто-то из этих ролевиков, которые богатырскими потехами балуются».
- Был. Они же огню поклонялись! Язычок пламени, аккуратный такой язычок. Священный неугасимый огонь. Вайделоты добывали его, как то повелось с глубокой древности, путем трения меж двух дощечек. И берегли его как самое святое. Не уследил, погасло пламя – и тогда смерть вайделоту.
Альберт Иванович и сам потом удивлялся, как сумел буквально на ходу изобрести символ, который, придет срок, украсит флаги и взовьется над оккупированными голядскими землями, призывая молодежь к борьбе за свободу и честь народа, за святое право быть хозяевами страны Галиндии.
- А огонек – это ведь фирменный знак газовиков! – вспомнил Мишка. – У компании, которая много всего спонсирует…
- Иди ты! – отмахнулся Сева. Глаза его загорелись как два тех самых огня, что горели на алтарях и в сердцах голяди. – Это то, что надо! Классная штука, я теперь везде его рисовать буду. Голядский огонь!
Альберт Иванович добродушно потрепал его по щеке. Мишка и Венька потом, привычно подкалывая приятеля, вспоминали сцену из документального фильма: там фюрер так же хлопал по щеке мальчика из фольксштурма, который, быть может, в тот же день погиб от русской пули.
- Дурацкий у вас юмор, пацаны, - без обиды отозвался он на подковырку, достал из кармана коробок спичек и чиркнул. Крохотный огонек охватил серную головку. «Да здравствует великая голядь!» - пацаны дружно ударили кулаками в область сердца…
- Здравствуйте, мы к вам, - Костя вежливо предложил Диане войти первой, затем переступило порог, протянул краеведу широкую ладонь. Тот сперва галантно поцеловал руку девушке, потом пожал руку парню. Диана не сразу согласилась на предложение бойфренда пойти в гости к странному старику, но Костя умел убеждать. Да и чего бояться: в присутствии Кости этот странный тип не станет распускать руки.
- Проходите, молодые люди! – Альберт Иванович был сама любезность. Он помог Диане снять пальто, взял у Кости спортивную сумку.
- Нет, нет, не разувайтесь. В моей холостяцкой квартире, прощу прошения, царит мерзость запустения. Просто вытрите обувь о половичок.
Студент и гимназистка прошли в гостиную. Альберт Иванович жил в доме, построенном вскоре после войны, кажется, в короткий период междуцарствия – между эпохой Сталина и эпохой Хрущева. Потому здесь был непривычно высокий потолок, комната была просторной, светлой, балкон выходил на набережную.
- Много лет здесь живу. Унаследовал от покойной супруги, - признался он, расставляя на столе чашки, вазочки с печеньем, конфетами и вареньем, корзинку с яблоками. – Угощайтесь, не смущайтесь! У меня редко кто гостит, всегда рад новым знакомствам, новым лицам. – Кстати, я пью исключительно собственноручно заваренный чай, никаких пакетиков.
- Я тоже! – Диана помешивала песок в чашке. Терпеть не могут эти «портянки с хвостиками». Мама их так называет.
- У меня чай не простой, с травами. Иван-чай, тимьян, брусничный лист, ягоды шиповника, мята, малина – короче, всевозможные дары леса и сада.
Альберт Иванович протянул Диане яблочко, предварительно разрезав на аккуратные дольки. Девушка с удовольствием съела несколько – аппетитных, сочных, тающих во рту кусочков. «Без ГМО, свои, садовые!» - подчеркнул хозяин квартиры. Диана предложила пол-яблока другу.
- Спасибо, дорогая, но я сыт под завязку, - добродушно рассмеялся Костя.
Они общались часа три, выдув все содержимое чайника (хозяину пришлось заваривать душистый чай еще раз) и опустошив запасы конфет. Альберт Иванович с жаром рассказывал о древней голяди, выказывая обширные познания в археологии края. При этом из его рассказов выходило, что голядь могла бы создать собственную самобытную цивилизацию, если бы не русские завоеватели, жестоко обошедшиеся с коренными жителями.
Костя слушал с неподдельным интересом. Об аборигенах, говоривших на древнем балтийском языке, он имел самое смутное представление, и многое из того, что рассказывал ему этот странный человек, было в диковинку. Одно смущало юношу: неужели его предки занимались на этой территории геноцидом тех, что обитали здесь прежде них? Он был потомком стрельцов Засечной линии, некогда насмерть стоявших здесь, отражая набеги хищных крымцев и воинственных ляхов-литвинов. Неужели их предки веке в тринадцатом-пятнадцатом были такими жуткими головорезами? Он учился на историческом факультете и знал, что русская колонизация евразийских пространств происходила отнюдь не в белых перчатках. Русские землепроходцы в Сибири действовали не только убеждением, но и мечом, брали в заложники сыновей туземных князьков. Русские генералы расстреливали из пушек мятежные аулы на Кавказе. Русские промышленники жестоко подавили восстание алеутов, спровоцированное бесцеремонным обращением пришельцев с местными женщинами. Были периодические замирения Польши. Но все эти малоприятные страницы отечественной истории не шли ни в какое сравнение с тем, как покоряли новообретенные земли испанцы, французы, голландцы и, особенно, англосаксы, превратившие американские прерии в кладбище народов и племен, охотившиеся на австралийских аборигенов как на кенгуру, отравлявших опиумом население Китая… Ничем таким русские «похвастаться» не могли. Американским национальным героем считался экологический преступник Буффало Билл, истреблявший бизонов из спортивного азарта.  Русское отношение к природе воплощал дедушка Мазай. Поморы-зверобои не шли ни в какое сравнение с Жаком Картье по масштабам и жестокости уничтожения ластоногих. Обо всем этом ему хотелось говорить и спорить с хозяином квартиры, ибо истина рождается в спорах. Но он из прирожденной деликатности, не желая обидеть гостеприимного хозяина, произнес лишь:
- Все это очень интересно, но…
- Но непривычно, - тут же откликнулся краевед и улыбнулся. – Вы ведь уже побывали на моей странице в интернете?
- Да, почитал на досуге. Жаль, что у вас мало ссылок на источники.
- Просто потому, что часть источников, раскрывающих правду о нашей истории, была изъята из архивов и уничтожена. Другие тщательно скрывают от ищущих и мыслящих людей. Таких, как вы. Вам подлить чайку?
- Совсем немножко, четвертой чашки мне не осилить. Я так-то больше кофе предпочитаю. А вот Ди любит чаек.
Он частенько называл подругу «леди Ди», на что девушка поначалу обижалась: «Накаркаешь еще!», но скоро привыкла. Сейчас она с неподдельным любопытством внимала рассказам странного человека: говорил он страстно, эмоционально, а именно накал, горячность, обращение не столько к сознанию, сколько к живым чувствам так увлекают женщин, особенно юных. В то время как ее друга одолевали сомнения, Диана проникалась все большим уважением к их новому знакомому, который уже не казался назойливым чудаком, тем более городским сумасшедшим.
- Хорошо бы создать общество голядской культуры, - заявил вдруг Костя. – Чтобы попытаться возродить ее из тех осколков и фрагментов, которые дошли до наших дней.  Именно культуры – без всякой примеси политики.
- Создавайте! – радостно откликнулся хозяин. – Организуйте. Я готов вам помочь, чем только могу. Хотя членом организации едва ли стану. Знаете, у меня в молодости отбили охоту к общественной инициативе. Еще в школе требовали записываться во всевозможные организации: в пионеры, в ОСВОД, в общества охраны природы, охраны памятников, в книголюбы. А я с детства не любил принудиловки. Никогда ни в какой партии не состоял. Но я готов вас, так сказать, консультировать во всем, что касается истории голядского народа.
Глаза у Дианы загорелись живыми огоньками.
- Обществу нужен этот… флаг что ли, эмблема… - произнесла она.
- Символ! – воскликнул Альберт Иванович. – Я давно думал над этим. Огонь вайделотов вас устроит? Язычок огня.
- А если его с тем крестом соединить? – неожиданно спросила Ди.
- С Аустрой? – подсказал краевед. – А, помню, помню. Вы его больше не носите? Кто-то отговорил? Или запрещают?
- Никто мне не запрещает. Просто дома оставила. Забыла. Он на другой куртке – той, в которой я тогда на фестивале…
И они втроем принялись рисовать знак еще не рожденного общества. Костя предложил расположить язык пламени у подножия звезды-креста. Но Альберт Иванович возразил: как-то уж больно похоже на ку-клукс-клан, горящий крест. Ненужные, нежелательные ассоциации вызывает. Так же, как и огонек на вершине Аустры (предложение Дианы). Наконец, опять-таки Костя начертал на листе бумаги еще один вариант: Аустра, заслоняющая, защищающая огонь веры. Альберт Иванович даже всплеснул руками:
- Вот это в самый раз! Наиболее разумное решение из всех вариантов.
- Я ребят соберу, - Костины сомнения, касавшиеся своеобразных трактовок краеведом исторических событий и роли русского народа, уступили место горячему желанию создать свою собственную организацию из верных друзей, соратников и единомышленников. - Мы с ребятами это обсудим и я вам перезвоню. Мои друзья – ролевики, реконструкторы.
- На мечах сражаетесь, копья мечете, – заулыбался старик. – Довелось наблюдать – тогда, на празднике. Да, мы с вами, помнится, говорили о доспехах. Мой хороший знакомый готов за умеренную плату… и не только доспехи, - дед хитро подмигнул студенту. – Ну, конечно же, не настоящее оружие, это исключено, ибо это за рамками закона.
- Так мы же и сражаемся ненастоящим, - засмеялся Костя. – Хотя иные на нас в полицию жаловались: мол, ходят, вооруженные до зубов, разберитесь.
Альберт Иванович открыл старую шкатулку, вынул оттуда визитную карточку, протянул парню:
- Перепишите, Костя. Виктор Иванович Гурьянов, мой давний друг. Мастер ковать, лудить, паять, вообще работать с металлом. Это его телефон и адрес фирмы. Хотя, какая фирма – частная мастерская, папа да сын. Они вам и доспехи сработают, и меч, которым голядь билась с врагами, славянами да немчурой. За весьма умеренную плату, а сработано на совесть.
- Захаживайте еще, - Яновский снова поцеловал ручку Диане и пожал руку на прощанье Косте. – Создавайте ваше общество. Готов быть почетным гостем на его собраниях.
- Все, что рассказывает этот Яновский, очень интересно и любопытно, - объяснял Костя девушке, когда они уже спускались по лестнице. – Вот только ничего подобного нет в книгах – ни в учебниках, ни в серьезных научных исследованиях по этнографии и истории нашей области.
- Так тебе же сказано: правду скрывают, - Ди улыбнулась. – Это как государственная тайна, которой много-много лет. Сотен лет. Власти сменялись: были князья – стали цари, потом императоры, генеральные секретари, президенты. В таком порядке, да? (Костя кивнул). И все они скрывали правду. А вот этот дедушка нашел ее и хочет поведать людям. Да, он странный, но все великие люди были странными…
- Понимаешь, - Костя остановился на площадке второго этажа – и Диана тоже остановилась. – Я хочу разобраться во всем сам, своим умом. Есть книги, учебники, есть научные труды. И есть вот такой Альберт Иванович, который мыслит по-своему. Прав ли он? Я хочу разобраться, сам, самостоятельно, без посредников. Кто мы – потомки голяди или русские, славяне, которые эту гордую голядь истребили? Своим умом хочу доискаться.
Вечернее солнце, выглянув из облаков, осветило лестничную площадку, где стояли, беседуя, двое. Диана нахмурилась – солнечный луч ударил прямо в глаза. А когда открыла их, увидела, что друг ее окружен золотистым сиянием – то ли ангел, то ли пришелец из иных миров…
- Как классно! – восхищенно выдохнула она.
- Что именно? – не понял Костя.
- Ты весь сияешь, ты весь в лучах!
Он обернулся к окну, сделал ладонь козырьком.
- А, это солнце…
- Это солнечный бог голяди. Или богиня, не помню. Привет тебе передает.
- Ее зовут Сауле.
- А я тогда кто буду? Наверно что-то вроде «Дайна»?
- Спроси в следующий раз у Альберта Ивановича. – Они обнялись и долго стояли так, озаренные солнцем-Сауле, на фоне обшарпанных стен, исписанных названиями рок-групп, футбольных команда, именами и матюгами. Костя разжал объятия.
- Я хочу самоопределиться, кто я есть, - вернулся к теме разговора Костя. – Мне надо больше книг по этой теме, чтобы найти ответы на вопросы, сомнения развеять…
- Ты же у меня философ! – засмеялась Диана. – А я вот не сомневаюсь: во мне течет кровь голяди, пусть самая малость, капелька, но она есть!
- Всегда должен быть разумный скепсис.
- Чего-чего?
- Ну, сомнение значит. Скепсис – такое понятие есть. А вообще я философию люблю. В отличие от большинства однокурсников.
- А я – нет. Не люблю эти рассуждения из пустого в порожнее: что было первым – яйцо или курица?
- Материя или сознание. Вот почему женщин-философов почти нет, у вас мозг иначе устроен, не философски.
- Ах ты… этот… сексист-дискриминатор! – Диана засмеялась и стукнула друга кулачками в грудь.
За спиной Дианы щелкнул дверной замок, скрипнула дверь, и кто-то встревоженным голосом спросил:
- Эй, молодежь! Вы тут случайно не курите на площадке? У нас соседка-астматичка живет. Пожалейте человека!
- Не курим! Мы же зожники! – весело крикнул Костя.
- Кто-кто? Какие такие жо…
- ЗОЖ – здоровый образ жизни! – прокричал Костя, взял Диану за руку и они, весело пересмеиваясь, побежали вниз, провожаемые недоуменным взглядом какого-то дядечки.
Через три дня они наведались в мастерскую Гурьянова. Мастер по металлу был солидным, осанистым, с заметным брюшком, на вид – чуть за «полтинник», в замызганном фартуке и мятой кепке, из-под которой торчали пряди цвета спелой ржи. Вокруг громоздились всевозможные изделия – от изящных гнутых подсвечников до человеческих фигур, выполненных в абстрактном стиле. Среди них выделялся почти реалистический богатырь с варяжским щитом и тонким «мечом» в неестественно изогнутой деснице.
- Я хотел бы заказать меч. Только настоящий, не как этот… - Костя указал на абстрактного богатыря.
- Оружия не делаем, молодой человек! – внушительно произнес мастер, нахмурив пышные брови. – Дело уголовное, подсудное, и меня, и вас менты возьмут с поличным – и что тогда будем делать? Вместе пойдем по статье?
Виктор Гурьянов знал, чем чреват такой незаконный промысел. Когда-то, будучи чуть старше Кости, он, выпускник профтехучилища, незадолго до того пышно переименованного в «индустриальный колледж», решил заняться металлическим бизнесом. Нет, не скупать краденый металл, чем тогда занимались многие, а делать то, чему его учили в «колледже». Руки у парня были заточены правильно, он отлично ковал, паял, лудил, сваривал и делал еще десяток операций с металлом. Бизнес пошел в гору, от заказов отбоя не было… но тут, как назло, случилась обычная для десятилетия победившей демократии история. Приехали бандиты и предложили… не просто крышу, а работать на них, делать фирменные ножи. От такого предложения отказаться – себе дороже… И Виктор стал оружейником.
Он мог сработать подобие самурайского меча, казачьей шашки, горского кинжала и простое блатное «перо» с выгравированной аббревиатурой «СЛОН» (не зверь, не лагерь, а «Смерть легавым от ножа»), «БАРС» («Бей актив, режь стукачей») с непременным изображением «тотемного» животного в профиль и в анфас. Его произведения высоко котировались.
Так бы и дальше дела его двигались в гору, да только Сизифу свойственно спотыкаться в самом неожиданном месте, когда до вершины рукой подать. В одном из дел всплыл его кинжал – то ли «слон», то ли «барс». Дело было «мокрое», притом порезали какого-то оперативника – и вся милиция области и двух соседних встала на дыбы. Изловили-таки мокрушника, через него вышли на изготовителя оружия. К счастью, дали ему немного, вскоре вышел по УДО.  С нуля возродил бизнес. Женился, растил сына. А вот заниматься оружейными делами зарекся на всю оставшуюся жизнь.
- Вы меня неправильно поняли. Это не настоящий меч, какими витязи сражались. Мы – исторические реконструкторы, турниры проводим…
- Наслышан, - Виктор Иванович пристально глядел на юношу. – Вы ведь от Альберта? Он мне говорил, что ребята какие-то собираются ко мне зайти.
- Это были мы! – Диана рассматривала «выставку достижений» мастера. – У вас замечательные работы.
Мастер просиял – всегда приятно получить отличную оценку своего труда, особенно из уст очаровательной молодой блондинки.
- А к нему ребята часто захаживают, - продолжил он. – И ваших лет, и помладше, школьники. И мой Женька тоже бывал не раз. Любит он им истории рассказывать. То есть Историю, которую от нас скрывали столько лет. Вот про эту самую голядь.
- Да, кстати, про эту самую, - Костя достал из кармана сложенный вчетверо тетрадный листок. – Я хотел бы вот это изображение на мече. Утренняя звезда на фоне пламени.
Виктор Иванович надел очки:
- Сделаем. За отдельную плату. В лучшем виде, не извольте сомневаться.
Плата, вопреки уверениям Яновского, оказалась не слишком-то умеренной. И Косте пришлось в очередной раз снять деньги с кредитки, и без того уже наполовину опустошенной: богатырские потехи требуют жертв, в том числе финансовых. Скоро у неоднократного победителя поединков должен был появиться новый меч. А там, глядишь, и новая кольчуга. Старая, где вместо классических колец (от них и название доспеха пошло) бренчали рыбацкие блесны, не очень-то устраивала парня – он любил аутентичность.
Из-за нагромождения витых подсвечников, абстрактных скульптур, решеток для окон и калиток для оград неслышно вышел молодой человек Костиных лет, судя по чертам лица и цвету шевелюры – отпрыск мастера.
- Знакомьтесь, ребята, мой сын Евгений. Продолжатель дела отца. У нас тут вроде как семейный подряд.
- Можно просто Жека, - широко улыбнулся тот губастым ртом, равнодушно оглядел Костю и оценивающе – Ди. – Бате вот помогаю.
- Диана, - маленькие алые губки девушки изобразили улыбку. – А это Костя.
- Константин, - важно отрекомендовался тот. – Вот меч заказываю для богатырских поединков.
- Да ну! Отлично! – восхитился потомственный кузнец. – Я бы тоже хотел вот так же научиться мечом махать.
- Махать всякий сможет, а вот рубиться, как в старину, - тут уже лицо Кости просияло. – Приходи к нам!
- А где вы тусуетесь?
Костя достал блокнот, вырвал чистую страничку, начеркал адрес, протянул:
- Это недалеко отсюда. Автобусом пятого маршрута, две остановки. И телефон тут указан. Спросишь Павла.
- Спасибо! Я и пешком дойду, рядом же совсем.
Они тепло попрощались. Жека долгим взглядом провожал Диану. В сердце его как будто что-то шевельнулось. «Странный чувачок, этот Костя, - думал он. – На мечах сражается, рыцаря или там богатыря хочет изобразить, а сам – ботаник ботаником. Только очков не хватает для полного сходства. Батя вообще-то тоже очки носит, но ему в его работе без стекляшек никак – вдруг искра в глаз залетит? А девчонка ничего. Такие на дороге нет валяются, за таких бьются до крови, не на мечах, так кулаками. Интересно, где она учится, так и не сказала. Только имя – как у той принцессы английской».
- Чего застыл у окна? Приступай к работе, – окрикнул отец и тоже подошел к окну. – Хорошие ребята. И ты бы мог в вузе учиться, как этот Костя. Не на бюджетном месте, так на платном, я бы помог с деньгами, во всяком случае, первое время. Человек с дипломом котируется на рынке труда…
- Что я в том универе не видел? - небрежно бросил сын. – А этот твой рынок труда… Что я, безработный что ли?  Мне и здесь хорошо, в мастерской.
…Подполковник Осадченко сидел в заднем ряду, в тени. Он непременно должен был присутствовать на этой лекции, но, понятное дело, не светиться.
Выступал гость их столицы, какой-то помощник депутата Госдумы, публицист-фрилансер, независимый исследователь, разоблачитель заговоров.
- Чтобы разрушить Россию, наши лютые и заклятые «друзья» предпринимают шаги по расчленению русского народа на отдельные составляющие элементы, - пафосно излагал содержание своей книги «Россия: угрозы и вызовы» московский гость. – Вот, например, утверждают, что поморы – это особый самобытный народ. Но это не народ, а просто наименование людей, живущих на берегу моря. Любого моря – хоть Белого, хоть Черного, хоть Желтого…
- Выходит, китаец, который у моря живет – тоже помор? – выкрикнул из зала молодой человек, видимо, студент университета, где витийствовал разоблачитель заговоров. На студента зашикали.
- Разумеется. Если он живет на берегу моря и ловит рыбу. И если даже не ловит, он тоже помор. Это просто место жительства человека. Есть горец, есть степняк, есть помор, есть горожанин, житель мегаполиса…
- А если черный поселился у Белого моря? Он что, афропомор? – крикнул другой молодой человек, его соседи – кто зашикали, кто засмеялись.
- Совершенно верно! – воскликнул столичный гость. – Негры Мозамбика, если у моря живут, то поморы, а если в глубине страны, в лесах и саваннах, то они не поморы. Это же так просто! Однако вернемся к нашим…
- Расчленителям России, - глухим басом подсказал какой-то мужик.
- Верно. Итак, русский народ хотят расколоть и разобщить. Утверждают еще, что казаки, вековые защитники русских рубежей, это тоже народ, так называемый субэтнос. Но казак – это на самом деле не народность, а профессия. Казак – синоним кавалериста. Конечно, с некоторыми бытовыми, этнографическими особенностями.
«Идиот, вот идиот! – подполковник чуть не скрипел зубами. – Ну почему они все делают так тупо, топорно? Сколько лет прошло, а они совсем не изменились, эти штатные и внештатные пропагандисты, думающие, будто своим трепом они спасают Россию и ее народ от чужеземной заразы. А они своей дуростью только способствуют тому, что молодежь отворачивается от патриотизма, от общенациональных задач, потому что ей до изжоги, до мигрени, до тошноты надоела вся эта полуграмотная демагогия, льющаяся из уст некомпетентных тупарей. Один такой приносит вреда больше, чем сотня иностранных агентов. И чем ему не угодили казаки и поморы, скажите мне?
Все эти «разоблачительные» телепередачи, бесконечные ток-шоу «про хохлов», «якобы» независимые интернет-СМИ, публикующие слитый в них, как фекалии в канализацию, компромат и высосанную из пальца «аналитику» - все они ничего, кроме вреда не приносят, всем им грош цена, а от их деятельности ущерба будет на многие и многие миллионы.
Государственные службы выявляют иностранных агентов, ОМОН разгоняет незаконные манифестации. А надо бы для начала приструнить таких вот «пропагандонов», которые, кажется, делают все возможное, чтобы посеять в народе недоверие к государству, к государственной точке зрения на тот или иной предмет. Причем делают это с выражением святой невинности в глазах.
Вот с кем бы надо проводить разъяснительную и профилактическую работу».
Подполковник вспомнил дни своей молодости, учебу в институте, куда приходили вот такие же «пропагандоны» рассказывать о пагубном влиянии на студенческую молодежь рок-музыки и джинсов с иностранными нашлепками. «И чего они добились? Результата, прямо противоположного ожидаемому. Вот и эти дураки… Или провокаторы? Или дураки-провокаторы?» Подполковник внезапно встрепенулся. Какой-то мужчина неожиданно вскочил и перебил заливающегося соловьем оратора:
- Скажите: а вот я, к примеру, потомственный родовой казак. А профессия у меня – строитель. Сейчас руковожу строительной фирмой. Кавалеристом никогда не был, предпочитаю железного «коня».
- «Конь»-то чей? Какой страны? – донеслось с галерки
- «Фольксваген», Германия.
- Ну, значит, иностранный агент. А еще казачок! – заржал кто-то.
- Вас, молодой человек, за подобные слова в былые времена казаки бы нагайкой протянули по спине! – выпалил в ответ казак-строитель.
- Нагайки закончились? – засмеялся парень.
Вокруг хором зашикали, замахали руками, кто-то пригрозил полицией. А труженик агитпропа, когда шум затих, продолжил, как ни в чем не бывало:
- Еще наши злейшие партнеры с упорством, заслуживающим лучшего применения, стремятся рассорить провинцию и столицу. К примеру, требуют, чтобы не меньше половины налогов оставалось на местах, в регионах. Но позвольте: а на что же мы тогда будем содержать…
- Зажравшихся столичников! – выкрикнул очередной оппонент. И опять в зале зашумели, стали призывать к порядку.
- Стыдитесь, Чехвостов! – пожилая дама, видимо, преподавательница вуза, пыталась усовестить своего студента. – Вам еще курсовую сдавать…
«Не «москвичи», а именно «столичники». Видно, что регионалист убежденный, понимает, что Москва – тоже субъект Российской Федерации», - Осадченко проследил взглядом за молодым человеком. Тот небрежно раскинулся в кресле, по-наполеоновски скрестив руки на груди.
Витийство продолжалось. «Как звать-то этого говоруна? Кажется, Вахрушин? Нет, Баклушин. Точно – Баклушин! Бьет баклуши, чешет языком, профанирует и дискредитирует патриотическую идею в глазах молодежи».
Он заерзал в кресле, взглянул на часы – именные. Врученные за блестяще организованную и проведенную операцию – разоблачение шайки пробандеровских наци-скинхедов. Без четверти восемь. Пора бы домой, к жене и сыну. В зале находилось еще двое сотрудников в штатском, так что, если в зале прозвучат какие-то противоправные заявления, они все зафиксируют. Он незаметно выскользнул в коридор, затем в вестибюль, оделся – и устремился на улицу, где шелестел весенний дождик, лаская молодую листву. Прочь от тупой демагогии губителей державы, считающих себя ее спасителями и защитниками.
Между тем в зале вскочил еще один молодой человек – веселый, шустрый, энергичный, рядом с ним сидела девушка, вполуха внимавшая «проповедям» защитника устоев. Как только ее парень поднялся, чтобы задать вопрос, маска тоскливого равнодушия на ее лице сменилась выражением неподдельного интереса.
- Что вы можете сказать о возрождении древнего народа голядь? Он реально существует или… как эти поморы, о которых вы говорили?
- Голядь… Гольды7 Кажется, так назывались раньше нанайцы, - забормотал сбитый с панталыку Баклушин.   
- Да голядь же! Потомки балтийского племени.
- Простите, но я не в курсе, - московский гость обескураженно моргал. – Я посмотрю, изучу вопрос. Вы можете мне написать. В мою книгу «Россия: угрозы и вызовы» вложена визитка. По окончании лекции будет организована продажа книги…
Парень сел и торжествующе шепнул на ухо девушке – «шепнул» так, что услышали на двух рядах сзади и двух впереди:
- Как я этого болтуна срезал! Он же совершенно некомпетентен в этнологии.
Вокруг недовольно загудели. «Пойдем, Ди», - студент бережно взял под руку гимназистку, и они двинулись к выходу. Следом встали и вышли еще двое молодых людей, демонстративно хлопнув сиденьями. Скорее на свежий воздух, подальше от суесловия, надоевших пропагандистских клише – туда, куда пять минут назад ушел подполковник ФСБ. Окунуться в теплый и влажный весенний вечер, вдохнуть чистый, не отравленный словесными миазмами воздух. А оратор между тем, облегченно вздохнув, принялся вещать на тему опасности регионального сепаратизма…
- Что у тебя за это? – Владик внимательно рассматривал яркую обложку книжицы, которую Маша держала в руках.
- Русские народные сказки, - улыбнулась девочка. – Я ситать умею!
- Все буквы знаешь? – недоверчиво спросил Владик.
- Посьти все! – просияло личико Маши.
- И я тоже! – гордо заявил Владик. – Лус-ские на-лод-ные ска-зки, - прочел он вслух. – Лусские – плохие! Они голядей убивали.
- А мне эти сказки нравятся! Про Бабку-Езку и про Ивануску…
- А мне дядя Альберт сказал, что такие книжки сжечь надо.
- Ззесь не надо! – Маша прижала книжку к груди, словно мальчик пытался отобрать сказки у нее. – Хоросая книзка!
- Дети, вы опять ссоритесь? – воспитательница подошла к спорящим.
- Елена Палана, а Владик сказки не любит! – пропищала Маша.
- Ябедница!
- Сам такой!
- Ребята, прекратите! – прикрикнула Елена Павловна. – Владик, ты все время задираешь других детей, скандалишь постоянно. Зачем тебе это?
- Не буду, плавда, - пробубнил Владик.
Когда Елена Павловна отошла на достаточное расстояние, он шагнул к Маше и внушительно произнес:
- Пло глупого Ваньку не читай. Он – дулак. Будешь читать пло него – сама дулой станешь. Ваще лусские сказки все такие.
- А какие тогда ситать? – удивилась Маша.
- Голядские, тебе сказано!
Дома Маша не раз просила у мамы и папы купить ей сказки народа голядь, но родители только изумленно переглядывались друг с другом. Однажды решили купить ей скандинавские, но Маша быстро раскусила обман.
- Папа, это зе норвесские! А я хочу голядские! – и громко захныкала, разбудив младенца Ваню. - Дурак Ваня! Фу! – презрительно фыркнула.
- Не смей так, он же твой братик! – рассердилась мама.
- Только в пеленки писает, глупый! – не унималась девочка.
- Сама когда-то такой была, просто не помнишь этого!
На следующий день Маша спросила у Владика:
- А ты сам голядские сказки знаесь?
- Еще бы! – просиял тот. – Мне дядя Альберт много лассказывал. Вот такую, наплимел: жила-была в одной лесной делевне тетенька и было у нее два сына. Один сын…
- Это зе русская сказка. Только там три сына. Младьсий дураком был…
- Не пелебивай, а слушай.
И Маша зачарованно внимала Владику. Были у тетеньки два сына и жили они, не тужили, пока на их землю не явились русские. И они забрали у мамы ее сыновей. Один сын умер в тюрьме, а другой выжил. И родился у него сын.
Когда подрос он, узнал правду о страданиях своего отца, дяди и бабушки. И поклялся он отомстить русским завоевателям – увести у них детей. Взял он волшебную дудочку…
- Это немесская сказка! – воскликнула Маша. – Мне ее папа ситал. Там про крысолова. Он из города всех крыс увел. Играл на дудочке – а крысы противные за ним посли в реку и утонули. Но люди в том городе ему не заплатили. И тогда он увел у них детей. Эту сказку немсы придумали.
- А что с детями стало? – озабоченно спросил Владик. – Тоже утонули?
- Они все погибли, – всплакнула Маша.
- А эти дети не погибли. Он запел чудесную песню – дайну, и дети за ним пошли и стали не лусскими, а голядью.
- Знасит, музыка была волсебная! – в глазах Маши вспыхнули синие огоньки.
…Сева и Мишка без дела слонялись по двору, дожидаясь третьего приятеля, Веньку, который обещал присоединиться к компании, но что-то запаздывал.
- Слыхал, а папка-то нашего «Голядьберга» так отругал, - смеялся Сева. – Он сам мне все и рассказал.
- Батька егонный?
- Да нет же, Венька. По телефону мне позвонил, сам со смеху помирает. Там, короче, предки собирались идти на открытие какого-то ихнего «еврейского центра», как он там называется? Так Венька отказался категорически! Он говорит, понимаешь: «Я никакой вам не еврей, я из народа голядь. Мне там в голяди больше нравится». Прикинь! Батя накричал на него, говорит, ты хуже этого… пионера Павлика, родителей предашь, погромщиков в дом приведешь и сестру родную отдашь на поругание!»
- Ее и так там в агентстве папики «ругают» спереди и сзади, - захихикал Мишка. – Ну и как наш «Гольдман» на это?
- Да ничё! Семейство на него дуется, а он хоть бы хрен. Твой-то как, «товарищ Дзержинский», в разработку нас уже взял?
- А что я, по-твоему, бате о всех наших делах рассказываю? Я что тебе, стукач? – обиделся Мишка. – Это ты с твоим длинным языком всех нас выдашь русским.
- Иди ты, «выдашь»! – обиделся уже Сева. – Я моим про голядь рассказал…
- И чего ты рассказал? – насторожился Мишка. – Выкладывай.
- Ну, сказал, что, оказывается, жил на нашей земле такой народ, и я о нем осенью для ученической конференции доклад писать буду. И вообще, прикольно было бы быть сегодня голядью. И все! Зуб даю на отсечение!
- Тупой, дают голову на отсечение. А зуб рвут с корнем. И это все? – прищурился Мишка. – А про наши встречи с Альбертов Иванычем?
- Ни слова, как партизан на допросе. Просто сказал, что круто было бы жить голядью, а не русским.
- А папка с мамкой чего?
- А батя сказал: можно быть хоть негром, лишь бы платили хорошо, а не как у него в компании. А мама вообще смолчала. Им все это пофиг. Они ж русские! А мы уже не русские.
- Здорово, пацанва! Хайль, голядь! – это появился Венька – улыбающийся, развеселый, сделал ручкой, как фрицы в фильмах – а еще еврей, пусть и бывший уже. - Об чем базарим?
- О, привет! Заждались! – радостно воскликнул Сева. – Только ты зигу не кидай, а то попадешь к Мишкиному папе в застенок.
- Да ну тебя… - вяло отмахнулся Мишка. – Только подкалывать мастер.
- Гляди, Иванушка-дурачок вышел, - Сева показал пальцем на вяло переваливающегося, как пингвин, олигофрена, вышедшего из подъезда. Он был ровесником пацанов, но умишком едва ли превосходил четырехлетнего детсадовца. То ли головкой в детстве ударился, из коляски выпав, то ли какая инфекция в мозг проникла, то ли папа за воротник крепко зашибал, а дите росло телом, а никак не умом. Его даже в дурацкую школу не взяли. Или взяли, а потом выгнали за тупость.
- Ваня, со двора не уходи. Сиди в песочнице. Я тебя позову, понял?
- Ыгы… Буду… Пешочница, - промычал Иванушка, обернув к матери поросячью физиономию, на которой расплывалась вечная блаженная улыбка.
- Парни, его до сих пор в окно окликают! – засмеялся Сева. – У всех нормальных мобилы, как у нас с вами, а этот дурень, он даже не знает, что с ними делать.
- Русский герой Иван-Дурак! – произнес Венька. – Как в сказке.
- Нет, тот только прикидывался дебилом, а сам умный был, всех надул, даже царя, - не соглашался Мишка.
- Это русские свою дурость за ум выдают! – подытожил дискуссию Сева и неожиданно предложил. – А давайте с этим дурачком поиграем в русско-голядскую войну. Идет?
- Это как? – в один голос спросили оба друга Севу.
- Ну, это значит просто погонять. Не бить, а так, свое превосходство показать: кто мы, и кто ты, чмо!
Пацаны недоверчиво переглянулись: Ванька же не просто дурак, а больной, больного обижать нельзя, грех это.
- Гони русского дурака! – заорал внезапно Сева и побежал к Ваньке, увлекая за собой пацанов. – Умная голядь русских дурней победит!
С лица дурачка тотчас исчезла блаженная улыбка, сменившись выражением ужаса. Он с диким воплем сорвался с места и помчался прочь, повизгивая на бегу – точь-в-точь поросенок.
- Да здравствует голядь! – в один голос орали ребята. – Смотрите, как русский от голяди драпает. Голядь победит Русь, ура!
Ванька припустил через весь двор. Из-под ног пулей вылетел вспугнутый кот, с шумом взлетели ленивые голуби. Неожиданно на пути улепетывающего дурачка оказалась скамейка. Он налетел на препятствие и перевалился через него, больно ударившись, завыл и запричитал что-то на своем дебильном языке. Пацаны остановились и хором заржали.
- Эй, вы там! – раздался сзади чей-то хриплый голос. – Совсем, что ли, охренели? Глупого мальчишку дразните, гоняете, а сами-то что, умными себя считаете? Сами вы идиоты! Вот расскажу вашим родителям, чем вы тут занимаетесь! – пожилой мужик гневно тряс авоськой с торчащим из него батоном, в левой руке он держал поводок, на котором выгуливал сиамского кота. Кот в унисон ему угрожающе гнусаво промяукал.
- Бежим! – крикнул Сева – и трое нырнули в подворотню. Это был чужой двор, так что разгневанный мужик едва ли знал, кто их родители. Вслед убегающим неслось; «шпана», «будущие уголовники» и тому подобное.
- А немцы раньше таких как Ванька – того, - выпалил Венька, переводя дух и выразительно провел ребром ладони по кадыку. – Под корень!
- Они и твоих тоже… под корень, - так же тяжело дыша, небрежно бросил Мишка. – Забыл?
- Запомни: я не еврей! Я голядь, как и ты! – почти закричал Венька. – Еще раз скажешь – в лоб получишь, ясно?
- На себе не показывай, - встрял Сева.
- И ты тоже со своими русаческими прибаутками, - фыркнул Венька.
- Значит так, пацаны, - Мишка обхватил друзей за плечи. – Давайте раз и навсегда: нет в нашей компании больше ни евреев, ни русских.
- Ни хохлов! – среагировал Сева.
- Мой папа, если хочешь знать, никогда себя хохлом не считал и мне говорил: украинцы – ветвь русской нации, - тотчас парировал Мишка.
- А теперь мы все голядь, - примирительно произнес Венька. – Один народ!
И они, рассорившись и тут же помирившись, зашагали в свой двор…
- Опять эти националисты русских унижают, - Алла Васильевна комментировала сюжет «Вестей», сидя в удобном кресле перед телевизором. – Русские школы закрывают. Скоро совсем по-русски говорить нашим запретят! Избаловали этих прибалтов в советские годы, а они теперь на русских отыгрываются. Посмотри, что делают!
- Мама, а ты никогда не задумывалась, что русские, может быть, тоже бывшие прибалты, только не знают об этом? - Диана выплюнула в блюдце черешневую косточку. – Плохо же у тебя эта машинка работает: написано, что освобождает ягоды от косточек, а на самом деле – ни фига!
- Ну, бывает, проскакивают. – Мать повернулась в дочери. – Постой, а как это так: русские – и тоже прибалты? Мы же славяне, доченька!
- Ну да, нас такими сделали. А раньше здесь вот, в нашей области жило литовское племя голядь.
- Голытьба, что ли? Ну, так это не литовцы, а свои нищеброды были.
- Я говорю – племя такое было, - Диана прокусила ягоду – вот эта без косточки! – Говорило на своем языке, своим богам поклонялось, а русские его завоевали и заставили заделаться русскими. А кто против, тех, - она провела чайной ложкой под подбородком. – Выбили всех. Нам с Костей это рассказал один старик, прикольный такой. Краевед!
- Как у тебя с Костей? – мама решила перевести разговор с непонятных ей, экономисту-финансисту, рассуждений о каком-то средневековом народце на более приземленные материи.
- Все культурно! – дочь отправила в ротик еще одну ягоду. – Не как у тебя с папкой было: родила меня по залету, а он теперь…
- Не смей! – воскликнула родительница. – Сопливая еще, чтобы взрослых обсуждать и осуждать! Вот сама обожжешься и…
Отец Дианы оставил семью два года назад, уйдя жить к любовнице, которая ненамного-то старше его дочери. Диана возмущенно выпалила:
- Вот это у тебя всегда так. Как про мои отношения с парнем, так «сопливая еще», а как про поступать на факультет менеджмента, так: «тебе уже семнадцать, пора готовиться». Да у нас с Костей, если хочешь знать, этого самого, о чем ты думаешь, не было. Только целовались! А когда оно будет, это только нам двоим решать, - все это девушка выложила на одном дыхании. И, уже успокаиваясь: - Запишусь я на подготовительное, не беспокойся! Хотя мне твой менеджмент, если честно, до лампочки. Я, может быть, еще раздумаю, на исторический поступать буду.
- Вот так десять раз передумаешь и никуда не поступишь, - вздохнула мать. И тут же решила перевести разговор с чреватых очередной ссорой любовной и учебной тематики на далекую от их семейных проблем национальную. – А это твое племя…
- Голядь?
- Ну да. Оно же вымерло давно. Как скифы разные, нам о них в школе рассказывали. Вот и голядь… Ее заставили стать русской. Это предки наши, мама! И мы можем снова стать голядью, если захотим!
- Выписаться из русских? Да разве такое возможно?
- Почему бы нет? – улыбнулась Диана…
В раскрытое окно вливался теплый, влажноватый (прошел дождик) воздух раннего лета. Красота! Костя жадно вдохнул запах цветущей сирени. Он привычно пришел в клуб «Ратник», чтобы обсудить предстоящее «ристалище» - ребята должны были скоро сразиться с командой «витязей» из соседней области: московское войско против бойцов из Тверского княжества.
Однако парней занимало совсем другое. Саня Шелохтин что-то печатал, уткнувшись в экран компьютера, Гарик Городцов сосредоточенно водил маркером по большому листу ватмана.
- Чего позавчера не явился? – бросил Саня, не отрываясь от компьютера.
- С Дианой на концерт ходили, - с виноватой интонацией ответил Костя. - Она эту группу прямо-таки обожает.
- Смотри, исключим из голяди за прогулы, – полушутя-полусерьезно сказал Саня, на мгновенье оторвал палец от клавиатуры и погрозил Косте.
- Это что, партия что ли, чтобы исключать из нее? – с деланой обидой ответил Костя.
- Если с девушкой, то не прогул, поскольку уважительная причина, - Гарик взял маркер другого цвета.
- К нам за последнюю неделю после объявления кто-нибудь обращался? – сменил тему разговора Костя.
Они дали в местной газете объявление о создании Клуба голядской культуры, название предложил Альберт Иванович – «Дайна», то есть песня.
Косте оно особенно пришлось по душе – созвучно имени Дианы. А та и вовсе пришла в восторг, расцвела. Теперь Саня сочинял устав и манифест, Гарик рисовал эмблему.
- Обращались кое-кто, - усмехнулся Саня. – Только нам они точно не годятся.
- Это почему же? – недоумевал Костя. – Рылом, что ли, не вышли?
- Звонил один бывалый митинговщик, - Саня назвал фамилию известного в городе смутьяна. – Присоединиться предлагал. Что бы мы к ним на акции ходили – за экологию, за свободные выборы. А оно нам нужно вообще-то?
- На кой ляд эта политика? – поддержал Гарик. – Они же там против мэра. А нам, может, скоро поддержка от городских властей потребуется?
- Муниципальный грант на развитие общественных инициатив, - облизнулся Саня.  – Ну, я его вежливо послал. Потом еще парень из «Русской силы»…
- Так это ж бритоголовые! – воскликнул Костя. – Подставят, как пить дать!
- Ему русским быть надоело, - продолжил Саня. – Хочет стать голялью!
- Пусть сперва волосы отрастит, - засмеялся Гарик.
- Патлы хипповские, - вставил Костя.
- Послал я скинхеда этого, - закончил тему Саня.
- И правильно сделал. Шатаются тут всякие. А ко мне вот клинья подбивали какие-то мутные субъекты. Все про выборы будущей весной базарили.
- Это чтобы мы им листовки клеили и за ихнего кандидата агитировали? Не дождутся, - отрезал Саня и вновь погрузился в компьютер.
- Кстати, как там дела в твоей группе? Ты же у нас ответственный, - Гарик переключился на Костю.
- Пока негусто. За прошлую неделю сорок восемь человек записалось. Итого – сто пятнадцать с нами вместе.
- Плохо оно, - хмыкнул Гарик. – У меня вот в «Фейсбуке» уже двести тридцать девять. Со всех концов нашей необъятной и из-за кордона есть: Украина, Литва, один даже из Австралии.
- А на фиг нам Австралия? – Костя задумался. – Мы ведь пока что в рамках области, правильно я говорю?
- Пока что – да. А потом… Кстати, о рамках области, - оживился Гарик. – Я совсем забыл сказать. Один тут написал мне: надо преобразовать область в Голядскую народную республику. Короче, регионалист такой нарисовался…
- К черту все республики! Новая империя под властью голядской национальной элиты. Так в манифесте и напишу! – рявкнул вдруг Саня. – Не все русакам править. Знаем мы, как они правят - через то, на чем в начальственных креслах сидят. Ну как мой дядя в комитете по социальной политике. Социалка загибается, а у него в отчетах одна благодать, чисто по-русски. Будем планомерно и целенаправленно идти к власти. Не так, как у этих вечно протестующих: митинг на митинге, а толку с гулькин… Мы будем завоевывать умы местной элиты!
- Остынь, - устало махнул Гарик. – Надо сначала на ристалище заявить о себе как о голяди, а не русичах косолапых.
- А для этого тверичей победить. – Костя зевнул, потянулся. – Саня, ты там скоро свой манифест накатаешь?
- Еще немного, еще чуть-чуть, - отозвался тот. Гарик в это время торжествующе поднял лист ватмана.
- Любуйтесь, соплеменники! Не просто эмблема – готовый флаг.
Действительно, лист представлял собой трехцветный прямоугольник: красная полоса вверху, красная внизу, зеленая – между ними. В центре – белый крест-звезда на фоне желтого языка пламени.
- Ну как вам мое художество?
- Ты поясни, чего тут к чему, - Саня опять оторвался от монитора и уставился на «флаг».
- Нижняя красная полоса – кровь голяди, которая течет в нас, зеленая – возрождение древней культуры, верхняя красная – рассвет…
- Тоже кровь, которую мы прольем! Врагов нашей империи! – рыкнул Саня.
- Флаг должен быть простой и понятный. Так что Аустра и огонь здесь ни к чему, - вмешался Костя. – Пусть это будет на гербе.
- Это на случай, если флаг такой расцветки уже имеется. У каких-нибудь папуасов. Чтобы с правообладателями проблем не было.
Шелохтин, щелкнув мышкой, громко прищелкнул языком.
- И у меня готово! Зацените, парни! – и Саня начал с выражением, словно любимые стихи, читать свой опус:
Первый пункт. Голядь всегда держится с достоинством, при этом не унижая и не третируя окружающих. Ведь мы же не русские.
Второй пункт. Голядь не сорит, не гадит, ничего не разрушает там, где живет, работает, общается, проводит свободное время. Ведь мы же не русские.
- То есть – не какать в подъездах? – хохотнул Гарик.
- Кончай юморить, Петросян доморощенный! – Саня сверкнул глазами. - Свой стеб прибереги для русаков. И продолжил:
- Третий пункт. Голядь не хамит оппонентам ни в виртуале, ни в реале, никого не оскорбляет, на аргументы отвечает аргументами, а не бранью. Ведь мы же не русские.
Четвертый пункт. Голядь не напивается до свинского состояния, с алкоголем обращается аккуратно, не употребляет психоактивные вещества, умеренна в еде. Ведь мы же не русские.
- Трезвость – норма жизни, еще Горбачев учил, - опять вставил свой комментарий Гарик, но, встретившись глазами с Саней, осекся. Тот был настроен совершенно серьезно.
- Пятый пункт. Голядь никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не возбуждает и не одобряет национальную, вероисповедную и классовую вражду. Ведь мы же не русские.
- Борцам с экстремизмом на заметку, - обронил Гарик. – Чтоб лишний раз не докапывались. Мы ко всем толерантны.
- Шестой пункт. Голядь чтит свою историю и культуру, пропагандирует ее, приобщает всех к голядскому национальному наследию. Голядь бережет свидетельства своего славного прошлого, сохраняет памятники от разрушения. Ведь мы же не русские.
- Правильно! – это уже пребывавший в задумчивости Костя подал голос. – А то у нас в городе старинные купеческие особняки горят, как свечки, а потом на их месте появляются дворцы «новых русских», - Он сделал ударение на слове «русских».
- Седьмой пункт. Настоящий голядин никому не жалуется на свои промахи, неудачи, решает все свои проблемы сам лично, при необходимости прибегая к помощи общины соплеменников.
- Вот оно, в самую точку! – воскликнул Гарик. – А то у меня сосед… достал уже. Как с женой поссорится – уходит в запой. А когда он запьет, то среди ночи просыпается часа так в два-три, идет ко мне и трезвонит в дверь, пока не открою. На свою семейную жизнь жалуется. Мне, который ему в сыновья годится, принципиально холостому – я лет до сорока погулять хочу. Именно ко мне – ему, алкашу, поговорить, видите ли, не с кем. На Западе мужик идет к психологу, к сексопатологу, к попу, пастору своему исповедоваться, если верующий. А наш русский слизняк к соседу плакаться идет. Среди ночи причем! А то, что у меня с утра в универе три семинара – его это не колышет! Тьфу! Захлебнулся бы, что ли, своей водярой.
- Ты все сказал? Я могу продолжать? – почти выкрикнул Саня. – Ты ж сам сейчас ноешь и жалуешься нам на соседа своего, как последний русский, ей-богу. Достал он тебя – так смени место обитания, сними хату в другом месте.
- Продолжай, - выдохнул Гарик. – Извини, что перебил – просто наболело.
- С вашего милостивого соизволения продолжаю. Восьмой пункт. Люди голяди не ссорятся друг с другом по политическим вопросам, оставляя за каждым право на личные идейные убеждения и партийные предпочтения, не делят свой этнос на «красных», «белых», «зеленых» и прочих. Ведь мы же не русские. Добавляю еще: никто не вправе заниматься предвыборной агитацией от имени голядского народа! – и он опять застучал по клавишам.
Костя смотрел в окно напротив. Лучи закатного солнца пробились через зеленое решето листвы, сквозь полузакрытые жалюзи – и расчертили полосами стол, шкафы, компьютер. Как будто тень решетки накрыла троих парней, сидящих в помещении. Брр! Костя поежился, отодвинулся в сторону.
- Что, солнышко глаза слепит? Так я задерну! – Гарик привстал и протянул руку к шнуру от жалюзи, но вместо того, чтобы сомкнуть их, раскрыл еще шире. Свет солнца озарил фигуру Сани, склонившегося над клавиатурой – он вносил последнюю правку в текст. На мгновенье показалось, что вокруг его коротко стриженой головы воссиял ореол – что-то отдаленно похожее на нимб на иконах православных святых, но отнюдь не нимб, а нечто совершенно иное, манящее и пугающее. Словно солнечный бог Сауле, которого нередко упоминал в беседах с ребятами Альберт Иванович, решил отметить своего любимца. Через пару секунд тучка набежала на лик Сауле – и в помещении ненадолго воцарился мягкий и вкрадчивый вечерний полумрак, с которым диссонировал искусственный свет монитора.
- Ты скоро, Саня? – нарушил молчание Гарик. – Что там еще у тебя?
- Девятый пункт. Для голядина свобода, достоинство, безопасность, самобытность и национальная идентичность его народа стоит превыше собственного благополучия, а в исключительных случаях – и самой жизни.
- Почти как воинская присяга! – воскликнул Гарик без малейшей иронии. – Ты умеешь патетические речи писать!
- Ведь мы же не русские! – подытожил последний тезис Саня. – Уф! Дописал-таки, есть предложения, замечания?
- А империя где? – спросил Гарик, также без иронии.
- Какая… А, вспомнил. Пока без нее обойдемся. А то смеяться будут: мол, какая там «голядская империя». Это что, речь Остапа Бендера в Васюках?
- А меня вот это смущает: «Ведь мы же не русские». Зачем нам постоянный рефрен этот?  –  спросил Костя.
- Похоже, как у Уэллса в «Острове доктора Моро»: «Разве мы не люди»? – поддержал его сомнения Гарик.
- А что не нравится? – вдруг взвился Саня. – Боитесь, что за русофобию привлекут? А где там она? Я что, призываю русских ненавидеть? Нет, только констатирую факт: мы – не русские, мы другие. Мы – разные народы. И судьба у нас разная: одни сойдут с исторической сцены, другие возродятся из пепла, из небытия и займут их место. В истории такое не раз было. И русских не станет. Сами уйдут, как шумеры, этруски, хазары, печенеги…
- Но и голядь ушла, - возразил Костя. – А сейчас мы ее стремимся возродить.
- А ты что, уже против? – накинулся на него Саня. – Решил обратно в русаки?
- Ну что ты! Я есть и буду голядью. Только я не стал бы так третировать русских. Не все они деградировали. Есть же те, кто сохраняет традиции предков. Старообрядцы…
- Ну и сколько их осталось в наши дни? Скоро последние вымрут, кто сохраняли и берегли. И уйдет старая вера вместе с этими могиканами.
- Еще есть поморы на Севере, – продолжал спорить Костя. – Потомки новгородских ушкуйников и среднерусских переселенцев. У них тоже самобытная культура. Они тоже стремятся сохранять и возрождать древние традиции. Не понимаю вас, ребята: зачем нам радикально противопоставлять себя русским? Не лучше ли сотрудничать с такими вот группами…
- Поморы? – насмешливо перебил его Саня. – Так они вымрут скоро. Им красную рыбу ловить запрещают. Скоро все из деревень своих поморских в города переедут и станут обычными русскими горожанами, которые нам все давно остопостылели: пьянствуют, в подъездах гадят, мусорят, и при этом страшно горды тем, что если завтра война, то «могут повторить» и всех на свете победить. А сами… Воздвигли свою империю на костях других народов: голяди, чуди, мери…
- Я одного парня знал, он уже окончил универ, - решил немного разрядить накаляющуюся дискуссию Гарик. – Так он считал себя представителем народа меря. В результате ему погонялово дали – Мерин. И он обратно русским стал. В общем, непринципиальный получился мерянин из него.
- Ну так как, голосуем за манифест или…? – раздраженный Саня опустил кулак на стол. – Кто за? – И поднял руку с кулаком.
Гарик последовал его примеру. Костя тоже поднял руку, только не стал сжимать кулак.
- Единогласно! – Саня радостно треснул по столешнице. – Сейчас скину текст нашему Дьявасу.
- Совсем забыл рассказать, – встрепенулся вдруг Костя, - Тут ко мне пацаны на днях подкатили – шкеты, малолетки, но неглупые такие. Особенно один, Севой звать. К нам просятся. Они тоже с Альбертом… Дьявасом общались.
 - Ну так и прекрасно! Будут нашими оруженосцами! – просиял Саня. – Какой витязь без верного оруженосца – хоть голядский, хоть русский, хоть любой! Зови их к нам!
- Так и сделаю. Забьем стрелку здесь с этими мальчуганами, - произнеся это, Костя вновь погрузился в раздумья, а Саня – в компьютер. Только Гарик, небрежно развалившись, вполголоса напевал какую-то мелодию.
- Все, отправил! – Саня довольно потер ладоши. – Сейчас свяжусь с нашим наставником по телефону. И ты, Костя, вызвони своих пацанов, пусть на репетицию битвы приходят, посмотрят, как мы рубимся. А после побеседуем с ними, как комсомольцы с юными пионерами.
Солнце бросило последний лучик в окно, светлая полоса легла на стол с раскиданными в беспорядке бумагами, осветило запыленный бок глобуса-сувенира. По нему деловито ползла черная муха: посидела в районе архипелага Чагос, потом перебирая лапками, двинулась в сторону Африки, пересекла Мозамбик, Зимбабве и что-то там еще, просеменила мимо острова Святой Елены, где некогда томился сосланный Наполеон, преодолела Атлантику – и взмыла с территории то ли Алабамы, то ли Луизианы, покружила над полюсом, жужжа, направилась к компьютеру, за которым гордо восседал Саня и важно беседовал по телефону с Альбертом Ивановичем. Прощальный лучик погас, в помещении заметно стемнело, Гарик включил настольную лампу. Муха тотчас устремилась на свет, наткнулась на стекло, недовольно прожужжала, сделав еще один пируэт, опустилась на стол – чтобы закончить свою жизнь под широкой ладонью Гарика. Он оттер руку салфеткой, смахнул мертвое тельце на пол.
- Очередное экологическое преступление, жесткое обращение с насекомым, - провозгласил студент и тут же обратился к Сане. – Ты про мой флаг скажи!
…Жека распахнул дверь. На пороге, осиянная светом утреннего солнышка, стояла Диана. От неожиданности он отшатнулся.
- Привет! Можно? – не дожидаясь ответа на сакраментальный вопрос, девушка уверенно шагнула через порог.
- Привет, Ди! – вымолвил Жека. Он ожидал, что опять придет Костя.
- Меня так только мой друг называет, - засмеялась Диана.
- Кстати, где он? – спросил оторопевший Жека.
- Они там опять к побоищу готовятся, - улыбнулась гимназистка. – Так что мне за заказом пойти пришлось. – Костя попросил. А твой папа где?
- В больницу на днях положили, - вздохнул парень. – Опять сердце. Вот только что звонил мне, голос вроде бодрый.
- Сочувствую, - искренне произнесла девушка.
- Позволь, - Жека ловко принял из рук сумочку, снял с ее плеч летнее пальто (несмотря на начало лета, было довольно-таки прохладно и пришлось по настоянию матери облачиться в пальто; еще и дождь обещали). Диана отметила, что ухаживает парень не суетливо и неуклюже, как Костя, а легко и непринужденно. Он повесил пальто на вешалку, распахнул дверь в помещение мастерской, закрыл дверь уличную. На Диану дохнуло металлом, маслом, какими-то едкими химикатами, она сморщила тонкий носик.
- Я сейчас, - парень нырнул за старый шифоньер и через мгновенье выскользнул оттуда, бренча кольчугой, которую держал в руках, словно полотенце для хлеба-соли.
Диана взяла доспех, рассмотрела его, повернула спиной:
- Классная штука! Такая легкая, а от оружия защищает!
- Мы и раньше с папой такие делали для игровиков! – гордо заявил Жека.
Диана задумчиво звенела колечками доспеха.
- Ты присядь, - Жека заботливо подкатил кресло.
- Спасибо, - она удобно уселась, положив кольчугу на колени как плед.
- Я и секиру ему сработал! – гордо заявил парень, присаживаясь напротив Дианы. – Показать? И, не дожидаясь ответа, опять юркнул куда-то в загроможденный металлическими изделиями угол, вернулся назад с секирой.
- Я отдам ее Косте, - девушка протянула тонкую руку к секире.
- Тяжелая штука, - Жека потряс секирой над головой.  – Для крепкой мужской руки.
- Десницы, - уточнила Диана. – Но почему только для мужской? Амазонки тоже секирами и мечами сражались. И русские богатырки.
- И голядские! – вставил Жека. – Я за голядь!
- А чего к нам тогда не приходишь? – засмеялась Диана. – Тебя же ребята приглашали. Что смущает?
- Я хочу, чтобы все всерьез было, а не понарошку, когда рубятся на бутафорских мечах и секирах.
- «Бутафорских», сказал тоже! – фыркнула девушка. – Одному парню в прошлый раз такой «бутафорией» (она показала пальчиком с нежно-розовым маникюром на секиру) ребро сломали, до сих пор лечится. И у Кости дважды было, не так серьезно, но тоже пострадал в бою.
- Шрамы украшают мужчин! – Жека перебросил секиру из правой руки в левую и обратно.
- Ушибы и травмы – тоже, - улыбнулась Диана.
- Я бы хотел, чтобы все было по-настоящему, - вернулся к теме Жека. -   Чтобы народ был, как раньше, силу свою почувствовал. Чтобы это не игрушки были, а политика… Я мечтаю политиком стать! – горячо заговорил он. – Только сначала образование надо получить. Я все-таки решил в будущем году на платное место в универе поступить, где Костя учится и большинство ваших. Папа долго уговаривал, я не соглашался, пока до меня не дошло, что без образования, правда, в наши дни никуда. Сам вот понял это. Только бы с папой все было благополучно. У него это не в первый раз.
- Он серьезно болен? – участливо поинтересовалась Диана.
- У него после этого развилось… после отсидки. Он оружие делал по заказу, настоящее. Срок получил. Вот от всех этих волнений у него и сердце больное. Оружие он ковал настоящее – и пострадал по-настоящему. А я…
- И ты хочешь пострадать? – Диана удивленно и настороженно смотрела на него. – Только за политику?
- За голядь, за возрождение народа! – горячо говорил парень, положив секиру на стол поверх бумаг – квитанций, финансовых отчетов, других документов. – Это серьезно, понимаешь?
- Ты меня пугаешь. Прямо заговорщик какой-то.
- Вот и папа мне то же самое говорит. И прибавляет еще, что политиком я никогда не стану – рожей не вышел, связей у меня нет там, - он показал пальцем в потолок, - А куда без них? Но я хочу быть политиком.
- И в какой же партии ты намерен карьеру делать? – иронично усмехнулась Диана. – Там же все места давным-давно, - она секунду подумала, - распроданы. Или детям политиков в наследство оставлены. Ты же знаешь, читал, что сын нашего мэра…
- К черту всех мэров и их сыновей с дочками! Сам буду пробиваться, без всяких партий продажных!
- И как же? – ее определенно заинтересовал этот парень, наивно пытающийся добиться того, что ему явно не по зубам. Или пока что не по зубам?
- Как? А через вашу голядь! Перспективная, между прочим, идея. Лидером стану, - он тяжело дышал, будто после долгого бега по пересеченной местности. – Вождем голядского племени! Вижу, ты смеешься? Но почему нет? Все великие деятели начинали с маленького кружка единомышленников. Вот тот же Ленин, например…
- Ленин, - Диана прикрыла улыбку ладошкой. – Так у нас свой «Ленин» уже нарисовался. Саня Шелохтин. У него и отчество, кстати, Ильич. Пишет всякие манифесты и делакрации эти…
- Декларации, - поправил Жека. – Так писать любой может, кто грамоту знает. А я конкретным делом заниматься буду!
- Уже есть такая партия, у которой «конкретные дела», по телеку все уши прожужжали, - опять рассмеялась девушка. - Вступишь?
- Чего я там не видал, у этих чинуш?! – воскликнул парень. – Ты бы еще к коммунистам идти предложила.
- Так ты же у нас будущий Ленин! – беззлобно съязвила гимназистка, кокетливо возложив ножку на ножку. – Тебе там самое место…
- Вот вы все так смеетесь, - вздохнул Жека. – А у меня это с раннего детства мечта. Только чтобы настоящим делом заниматься, настоящей политикой, а не в игрушки играться. Вокруг один обман и фальшь. Все только обещают. Я, когда мне восемнадцать стукнуло, первый раз на выборы пошел, увидел эти рожи, эти фамилии в бюллетене – так в кабинке просто глаза зажмурил, пальцем тыкнул наугад, глаза открыл – вижу, попал рядом с квадратиком напротив фамилии этого… который за справедливость и законность. За него и галочку черканул. Потом даже не поинтересовался, победил он на выборах или нет. Все один на другого похожи, политики эти…
- Какой же из тебя-то политик, если к выборам вот так относишься? – Диана засмеялась, но как-то сочувственно, что ли. – А я вот жалею, что мне возраст пока голосовать не позволяет.
- Что толку! – с жаром говорил парень. – Все ненастоящее у них – и лозунги, и программы, и борьба. И в вашем клубе тоже все ненастоящее: сражаетесь, рубитесь, да только несерьезно. Вот раньше были поединки, дуэли… А теперь – одна игра! А я хочу, чтобы все по-настоящему было!
- А ты, серьезный такой парень, хочешь с Костиком на честный поединок выйти? Он тебя первым ударом вырубит! – парировала Диана. Уже без ехидцы в голосе. – Ну или вторым.
- Конечно, потому что я не обучен, как твой парень, и потому что все это не по-настоящему. А вот если бы взаправду реальный бой… И в политике тоже.
Диана вздохнула. «А в нем есть что-то, - думала она, машинально теребя кольца кольчуги. - Вот Костя не такой. Он всегда играет строго по правилам, заданным другими людьми, заданным обществом. Он никогда лидером не будет, да и не хочет им быть. А этот… Он, конечно, сейчас смешно выглядит, но потом…» Она привстала:
- Ой, Женя, мне пора! Дай-ка секиру.
- Пакет возьми. Не пойдешь же ты с ней по городу. Оружие хоть и не настоящее, но все-таки…
- И не такое уж тяжелое, - она взяла пакет.
Солнце заглянуло в зарешеченное окошко, луч его отразился от какой-то начищенной до блеска металлической штуковины и пустил зайчика прямо на лицо Жеки, тот зажмурился.
- Тебе солнечный бог привет послал! - звонко воскликнула девушка. – Его Сауле зовут.
- Амазонки прикольными девчонками были! Они себе одну грудь отрезали, - зачем-то ляпнул Жека и тотчас смутился.
- А еще в старину мужики были. Они тоже себе отрезали, секта такая… Ты всегда девушкам такие «приколы» рассказываешь? – смеялась Диана.
- Да нет… к слову пришлось, – еще больше смутился Жека. – Давай помогу кольчугу уложить.
- Я и сама справлюсь, - все так же смеялась Диана, укладывая в пакет доспех.
- Ты бы в это кольчуге смотрелась шикарно!
- Может быть. Не пробовала, не примеряла, - она засеменила к двери.
- Тебе помочь поднести?
- Спасибо! Я сама. На автобус, а там и дом рядом, у самой остановки.
- Какой остановки? – механически вырвалось у парня.
- Все тебе знать надо. У автобусной, сказано же!
Жека бережно накинул на плечи пальто, поцеловал ручку – не так церемонно и нарочито, как Альберт Иванович, а просто, душевно и естественно, как все, что он делал и говорил ей.
«Надо же, вроде простой парень, а как прирожденный джентльмен, - подумала Диана. – Костя мне все пожать руку норовит, будто я и не девушка вовсе, а один из его приятелей». Она обернулась.
- До свидания, Жень!
- До свидания, Ди! Заходи еще.
- И ты к нам в клуб приходи, голядский политик.
Дверь закрылась за ней. Жека наблюдал в окно, как Диана стремительной походкой спешила к остановке. «И почему таким чудилам, как этот Костя, достаются такие девчонки? – думал он. – Она же, наверно, втайне посмеивается над этим студентом-меченосцем. И что это за бой-френд такой: сам не пришел, а девушку послал за своими железяками?»
Только через полчаса он заметил, что на вешалке одиноко висит дамская сумочка. Внутри было почти пусто, только розовая помада и ручка. Он порывался позвонить… Куда? Он же не знает номер ее телефона. Этому Костяну что ли? Ладно, тем лучше: хватится - сама придет. Или позвонит, она же телефон их семейной фирмы знает. А там договоримся о встрече…»
Через час ему перезвонил из больницы отец.
- Жень, тут тебе девушка звонила, которая за заказом приходила. Говорит, сумочку оставила. Завтра в то же время заглянет.
- А телефон свой она не оставила тебе? Вдруг меня завтра не окажется на месте? –  парень едва ли не прокричал это отцу.
- Сейчас подожди, поищу. А что, она тебя заинтересовала? – папа многозначительно кашлянул.
- Да нет… Я это… вдруг меня не будет.
Отец продиктовал ему номер, опять столь же многозначительно хмыкнул.
- Как у тебя? Когда операция?
- Чувствую себя бодро. Резать будут через неделю.
- «Резать»! Типун тебе на язык. Выздоравливай!
Она пришла на следующее утро, все в том же пальтишке, хотя было тепло и сухо. Когда Жека снял с нее пальто, так и ахнул – девушка была облачена в кольчугу, плотно облегавшую стройную фигуру.
- Класс! – Жека поднял большой палец, словно римский император, дарующий жизнь поверженному гладиатору. – Хоть на подиум тебя!
- В номинации «Мисс Амазонка»?
- Только у тебя, в отличие от амазонок, все не месте… ну в смысле фигуры.
- Мой Костя девушкам таких пошлостей не говорит, - Диана произнесла это с такой интонацией, в которой Жека уловил подтекст: «Уж лучше бы говорил». – А ты, оказывается, парень озабоченный… не только политикой.
- Тебе помочь кольчугу снять?
- Спасибо, мне в ней нисколечко не тесно. А то ты снимать станешь… кольчугой не ограничишься, озабоченный Евгений. - Взгляд ее стал слегка томным, но с лукавыми искорками.
«Наверно, замучил ее этот Костик своей правильностью. Ненастоящий он боец и любовь тоже ненастоящая у него. У них с Ди», - думал Жека и, чтобы закончить обмен фривольными намеками, предложил:
- Хочешь кофе? Папа купил кофе-машину. Бывало, до глубокой ночи тут пашем, так, чтобы у станка не заснуть…
- Я больше чай предпочитаю. Только не из пакетиков.
- Чай у меня есть. Какой-то с травами. «Аромат любви» называется.
- Хочешь соблазнить, приворожить. Как это называется: приворотное зелье?
- Да нет, я его недалеко отсюда в чайном магазине купил. Травы, ягоды…
Чай оказался отменным «Хотя с тем, что пили у Альберта Ивановича, не сравнится, - подумала Диана, отхлебывая из кружки. – Но все равно настоящий чай, как любит говорить этот Женька. Он обо всем настоящем мечтает: настоящих баталиях, настоящей политике, настоящей любви. У такого все в жизни будет настоящим, а не игрушечным и не игровым».
Они болтали про все на свете всем больше часа. Общение прервал внезапный звонок матери. «Да приду я, приду скоро», - раздраженно ответила девушка.
- Костя беспокоится? – поинтересовался Жека.
- Мама! Боится, что меня террористы в заложники похитят.
Она засобиралась домой. Жека перед тем, как попрощаться, попросил Диану:
- Можно, я тебя сниму?
- Чего-о? – с деланным возмущением ответила та.
- Да сфотографирую на камеру мобильника. В кольчуге!
- Давай! – она грациозно изогнулась, изображая древнюю воительницу.
Он сделал с десяток фоток.
- Готово! Теперь хоть на голядский сайт вывешивай.
- Я еще несовершеннолетняя, нельзя мои снимки без согласия мамы.
- А я не знал, что ты мамочкина дочка! Вроде такая девчонка крутая…
- Дурак ты, папочкин сын! Вывешивай, если хочешь. Только сначала дай мне посмотреть. А то может эти твои фото как у папарацци. Сначала мне пошли, а я Альберту Ивановичу.
- Адрес дай?
- Что-то ты прыткий…
- Я про электронный. Ну, мыло-собака-ру или что там у тебя.
Диана извлекла из пальто блокнот, вырвала листок, написала свою электронную почту.
- А странички в соцсети у меня пока нет. Ту, что была, взломали какие-то гады. От моего имени деньги стали клянчить у моих же друзей! Но я скоро аккаунт восстановлю.
Она бодро сбежала с крыльца, обернулась, помахала ручкой Жеке…
- Ты что это вырядилась? – мать удивленно пялилась на дочь в кольчуге.
- Старинное одеяние голядских женщин. Они в таких ходили, чтобы, в общем, их русские мужики не лапали. Такую хрен порвешь! А тебе так хочется, чтобы я ходила в драных джинсах, с татухами и размалеванная, как шалава? Лучше рубашка из колечек, чем пирсинг в ноздрях, как у дикарей. Или ты считаешь иначе?
- Нет, ты все правильно говоришь. Вот только… ты в этом ходить будешь?
- Да ты что? Только на фестивали исторических рус… голядских единоборств. Что я, дура, по улицам в этом ходить или на дискотеку.
Увы, кольчугу надо было отдавать Косте. Но она уговорит его. Если он любит ее больше, чем свои турниры-ристалища, то уступит ей эту кольчугу, подарит. Двойной подарок – от Кости и от Жеки. Какие они разные…
Костя по телефону ныл и канючил:
- Ди, ты ведь знаешь, сколько я за нее заплатил! Она мне сейчас нужна будет позарез. Но после побоища она – твоя. Носи, сколько хочешь. Пусть будет твоя. Ну кроме праздников, фестивалей и тренировок. Пойми, это ж не просто прикид, а деталь экипировки воина…
- Да поняла я все! Завтра верну в целости и сохранности. Извини, что без спросу надела… - она со злостью щелкнула кнопку. «Жмот, скопидом, хоть бы раз на достойный подарок своей девушке потратился. Дешевыми безделушками отделывается. Трус вдобавок, хоть и на мечах да секирах рубится. Давно бы снял комнату для нас, чтобы жить вдвоем, без материных нравоучений и прочих заморочек. Многие так сегодня живут. А он боится, все ждет, когда мне восемнадцать стукнет! Начитался про педофилов и теперь боится меня лишний раз поцеловать прилюдно, оглядывается: а что подумают вокруг? Кабы чего не вышло! А вот Жека совсем не такой, - она печально вздохнула. – Костя меня на концерт зазывал. Скажусь больной!»
Чтобы развеяться, она погрузилась в ноутбук. Ого, письмо! Это были фотографии, сделанные Жекой. Зашла в почту, открыла файл, другой: красавица! Показать их Косте? Как бы не так, милый! Не заслужил!» Она ответила Жеке, отправив ему целый караван сердечек и смайликов. Через несколько минут пришел ответ – большое алое сердце в обрамлении роз…
На следующий день она снова позвонила Косте. Притворно кашляя, заявила, что нездорова, совместный поход на концерт отменяется. «Да, а как кольчуга? Мне она уже завтра понадобится». Послал за кольчугой Гарика, сам, видно, боялся заразиться, «воитель». Ну и хорошо, не надо перед ним разыгрывать больную. Она отправила снимки Альберту Ивановичу. Дед пришел в восторг! Она и сама восторгалась. Особенно тем портретом, где она стоит на фоне распахнутой двери, и солнечная аура облекает ее изящную фигуру в кольчуге. Утро было ясное… Она вспомнила один фотоснимок модели, виденный в интернете: вот такая же светловолосая девушка, озаренная солнцем. Только не в кольчуге… вообще без ничего!
«Представляю, если бы это был мой снимок, и его увидела мама. Ужас, скандал, слезы. «Дочь растет проституткой». А если б Костя? Тоже бы стал нотации читать, правильный парень? Правильный, но не настоящий. Нет, он бы стал допытываться, кто меня сфотил. А если бы Женька?» Ее раздумья прервал звонок. Костя! Легок на помине.
- Привет! Отличные снимки! Не ожидал… А кто снимал? – деланная радость в его голосе уступила места настырному любопытству.
- Света, моя одноклассница. Правда понравилось?
- Правда. Только там подписано «Друг амазонки».
- Ну, она мой друг с первого класса. «Друг, друг, - думала она. – Еще допытываться вздумал, кто да что и зачем. У нее вон на страничке взломанной пятьсот сорок восемь друзей было. Ко всем ревновать будет?»
- Ты и вправду на амазонку похожа. Настоящая амазонка.
- У настоящих амазонок одна грудь была! А вторую они себе отрезали! – тигрицей рыкнула Диана. – А у меня все на месте!
- Ты чего взъелась вдруг?
«Взъелась! С таким другом взъешься!» - она выключила мобильник, поставила его на беззвучный режим. Экран несколько раз вспыхивал и гас – это перезванивал Костя. «Пусть побесится, побренчит железками, кого-нибудь рубанет в сердцах своим мечом игровым. Хотя какое там, он даже толком рассердиться-то не способен…»
Через минуту позвонил Жека:
- Привет! Видела, сколько лайков к твоим снимкам наставили?
- Привет! Замечательно!
- Народ на сайт повалил. Знаешь, я тут в одной книжке прикольные фотки видел. Короче, был архангельский писатель, фэнтези сочинял. Так у него на фото девушки в кольчугах поверх купальников? Прикольно! А ты могла бы?
- Вот еще! Может мне для тебя совсем разоблачиться?
- Я лично не против!
- Дурачок! Все у тебя такое несерьезное, только хохмишь на каждом шагу, а еще политиком стать собираешься.
- Зато твой Костя – серьезней некуда.
- Мы с ним рассорились. Кстати, из-за твоей кольчуги. Отдала ему, пусть носит, вояка!
- Рассорились?.. - сердце у Жеки учащенно заколотилось – «Наверно, даже в мобильном телефоне слышно. Рассорились? Давно бы так!» - думал он.
- Представь себе!
- Ты серьезно?
- Нет. Смешно! - Диана выключила телефон. «Один зануда, другой ведет себя, как клоун. Что за парни пошли?»
Число просмотров сайта за один день выросло втрое. Диана восстановила страничку в соцсети и разместила снимки там. Опять же за один день число просмотров перевалило за триста. Комментарии были в основном пошлые.
Тогда она решила назвать альбом «Воины народа голядь», добавила туда фотографии ребят из клуба в боевом облачении. Костины снимки размещать не стала. И первый же комментатор спросил: «А кто такие голяди?»
«А что такое глобус?» - спросили дети. Вот тут я и начал им рассказывать географию», - вспомнила Диана пацанский анекдот. И принялась рассказывать посетителям ее странички о голяди – то, что прочитала в интернете, что поведал ей странный старик Альберт Иванович. На страничку заглядывала самая разнообразная публика: и шутники-приколисты, и агрессивные тролли, и желающие лично познакомиться с «красавицей в кольчуге». Таких она отправляла в бан-лист без сожаления. Но все чаще стали наведываться те, кто желал приобщиться к древней культуре исчезнувшего и «восставшего из пепла веков» народа, попадались даже профессиональные историки, археологи, которые поправляли ее относительно тех или иных фактов и артефактов истории. Она узнала для себя немало нового – например, что в области, где она жила с самого рождения, полно балтийской гидронимики. Пока парни на сайте и своей страничке в соцсети лаялись с троллями, она потихоньку просвещала и просвещалась сама. Выяснилось, что желающих присоединиться к славному племени много, и прежде всего – среди молодежи, ровесников Дианы и тех, что чуть постарше, студентов, молодых специалистов. Через неделю позвонил Костя:
- Ты молодчина! Допоздна в Сети зависаешь, свет голядской идеи в массы несешь! Одна за нас всех, можно сказать, стараешься.
- Как видишь? Кстати, а извиниться ты не хочешь?
- За что, Ди?
- Значит, не хочешь…
- Постой, не выключайся! Да, виноват я. Хочешь, кольчугу отдам?
- Носи уж! Она тебе в самый раз, по фигуре.
- Тебе куда больше идет.
- Только сейчас заметил?
Так они помирились.
2. VASARA. РОССЫ.
…Офицер пристально глядел в лицо осведомителя гестапо. Похоже, по выражению его глаз, едва заметной мимике лицевых мышц, морганию белесых ресниц, частоте дыхания Карл Хоффнер пытался определить, всю ли правду говорит агент, не лукавит ли, не скрывает важное, существенное, не пытается фантазировать, сочинять антигерманские заговоры на пустом месте… У Карла был богатый опыт. Свою службу Хоффнер начинал еще при кайзере, он умел выуживать нужную информацию из любого трепа, бреда, обмолвок, оговорок, в которых этот еврейский умник Фрейд обнаруживал только сексуальный подтекст, а он, верный слуга трех режимов – Второго и Третьего рейхов и затесавшейся между ними республики – искал и находил угрозы имперской безопасности.
- У Гаулиса мать – еврейка, она умерла до войны. Выдает себя за честного литовца, скрывает подлинное происхождение, - монотонно бубнил агент.
- Плохо работает ваша полиция. Почему до сих пор не в гетто? – немец нервно барабанил пальцами по столу. – Какие еще новости?
- Сын Палайкисов Ионас служит в Красной Армии.
- Что с того? Его мобилизовали – он воюет.
- За чужие интересы, за красных оккупантов. Хотя он мог бы… - агент не решился произнести слова «дезертировать». Немцы – нация воинов, и тот, кто одобряет уклонение от мобилизации, пусть даже во враждебную Красную Армию, в их глазах достоит презрения.
- Что еще? – небрежно бросил немец. Его уже порядком утомили эти «добровольные помощники», предлагающие искать коммунистов и красноармейцев под каждой кроватью. Если верить каждому доносу, придется пересажать пол-Литвы. Да нет, три четверти: сосед стучит на соседа, муж – на жену и ее любовника, жена – на опостылевшего мужа.
- Его брат – советский активист, в леса ушел, в партизаны.
- В бандиты, - поправил Хоффнер. – В коммунистические бандиты. Вот это интересная информация. За такие сведения мы хорошо платим. Продолжайте и далее снабжать нас столь же ценной и полезной информацией, Витовт (такова была агентурная кличка осведомителя).
- Витаутас, - теперь уже агент поправил офицера. – Витовт – это по-русски.
- Знаю. Мы уважаем вашу национальную самобытность. Но по документам вы проходите как Витовт, - Серо-зеленые холодные глаза немца встретились с такими же холодным серо-голубыми глазами завербованного литовца.
Участь семьи Палайкисов в тот день была решена…
«Эх, папа, папа… - немолодой человек, откинувшись в кресле, зажмурил глаза. – Зачем ты? Зачем предложил свои услуги колбасникам? Зачем подмочил свою репутацию борца за национальную свободу? В том, что был стукачом при немцах, отец признался только на смертном одре. Как истинный католик, Имантас покаялся во всех грехах, Когда он пересказывал ксендзу все, совершенное им против законов Божеских и человеческих, его тело содрогалось от приступов кашля – сибирские лесоповалы свели его в могилу раньше срока. Мальчик в последний раз сжал холодеющие пальцы отца. Их было четыре – большого пальца правой руки он лишился там же, на лесоповал, там же и получил прозвище «Беспалый». Их было два брата, лесных брата, один не дожил до освобождения, второй выжил… А у него не было ни брата, ни сестры – отец умер в шестидесятые, успев после лагерей жениться, родить единственного сына и…» Неожиданный звонок вернул человека к действительности. Воспоминания растаяли, как утренняя дымка над Нямунасом, когда лучи солнца золотят сонные ели, серебрят паутину, превращают капли росы в драгоценные камушки. Он включил телефон…
- Маша, знаешь, что твой жених учудил? – мама наклонилась к дочери.
- Он мне не зених! – дочка топнула ножкой и надула губки. Все мальчишки и девчонки в группе знали о ее дружбе с Владиком, языкастым, пакостливым шалопаем и частенько подтрунивали над их дружбой.
- Ну, так значит просто дружок-приятель! – улыбнулась мама. – Я сегодня в магазине его маму встретила, Антонину Федоровну, она мне порассказала про его проделки.
- Сего он сделал? – заинтересовалась девочка.
- Он на стене, на новеньких обоях большой крест маркером нарисовал и под ним костер разжег из бумажек всяких. Чуть пожар не устроил! И ремонт насмарку. Не водись с ним, доченька! Он тебя ничему хорошему не научит.
- Он мне знак показывал, - улыбнулась Маша. – Нарисовал его.
- Ты хоть не рисуй! А я тебе вот что принесла, - мама раскрыла молнию сумочки и достала оттуда яркую, расписную деревянную матрешку.
- Матрешка. Русская народная игрушка. Помнишь, ты меня просила? – мама вертела игрушку перед носиком Маши. – Посмотри, что внутри: целая семья, мама, папа и детки.
Маша равнодушно глядела на мамин подарок, о котором мечтала еще полгода назад. Наконец, выпалила:
- А Дайна лутьсе! Дайна – красависа! – и побежала в свою комнату, даже не притронувшись к матрешке.
«Это ее Владик с толку сбивает, - про себя ворчала мать Маши. – Надеюсь, после детсада они будут учиться в разных школах».
…Сева развернул перед приятелями газету.
- Вот, читайте, пацаны, что пишет этот, - и он загнул непечатное слово. Тут напечатано, - он ткнул пальцем в интервью руководителя русской культурно-просветительной организации Юрия Головенкова. – Там про нас… точнее, про наших вааще. Про голядь. Что нет, мол, такого народа, все это обман и провокация. Нет – и все тут!
- Читай, - Мишка обратился к Веньке. – С выражением, как стихи Пушкина. Ты это дело умеешь.
- А ты что, неграмотный что ли?
- У тебя красиво получается. С этим… с вдохновением.
- Читай, Голядь-вейзер, - поддержал Мишку Сева. – Чтобы стены дрожали от   негодования. А мы подумаем, как ответить этому – и он опять ввернул то же непечатное слово. Парни синхронно ухмыльнулись в ответ.
- А это газета какая: губернаторская или мэрская? – спросил Венька, кое-что смысливший в местной политике – спасибо папе, члену партии, неизменно побеждавшей на всех муниципальных выборах и готовой побеждать до самого Второго Пришествия Христова, когда не будет уже ни партий, ни выборов, а только бесконечное Его царствие.
- «Городские ведомости», – бросил Сева.
- Значит, мэрская бумажонка, - вынес вердикт Венька, повторяя отцовы слова: мэр не принадлежал к папиной партии, и тот каждый день за обедом склонял «этого вороватого градоначальника». Набрав побольше воздуха в легкие, Венька принялся декламировать нараспев. – Тут журналюга спрашивает: «В последнее время в городе появились активисты возрождения культуры так называемой голяди. Во всяком случае, так эти люди представляются. Что вы можете сказать об этом явлении?» «Так называемой» - во как загнул этот поц.
- И чё этот русский козел ему ответил? – Сева через плечо друга заглядывал в газету, но он был без очков и мог прочесть только заголовки.
- Не перебивай меня, а слушай! «Ю.Г. – Это новое поветрие не так безобидно, как может показаться на первый взгляд. Что значит объявить себя голядью? Это значит, отречься от русской культуры, от своих славянских корней, от памяти предков. Предать поколения русичей, которые обустраивали, обихаживали и защищали эту землю. Когда-то, в средние века, был такой народ… и не народ даже – племя. Оно давно сгинуло, растворилось среди славян. С таким же успехом эти горе-голядцы могут назваться хоббитами, эльфами, печенегами или неандертальцами». Надо же: мы – и неандертальцы!
- А эльфом быть прикольно! Они же сотни лет живут, - опять прокомментировал Сева.
- Сам читай, если такой умный! – Венька перевел дух.
- Продолжай! – Мишка недовольно скосился на Севу. – Мы слушаем!
- Дальше вот что: «Я прошу этих людей: не смущайте умы юношества, не отвращайте отроков от великого русского наследия. Что дала миру голядь? И что дал русский народ? Все равно, что положить на чаши весов пушинку и гирю! Мы не должны променять свое первородство, свою национальную идентичность на чечевичную похлебку сомнительных инициатив!»
- Сам он сомнительный! – огрызнулся Мишка.
- Парни, а научим-ка его голядь любить! – воскликнул Сева.
- Как это? – удивился Венька, закрывая газету.
- Ты дальше читай или дай мне, - Мишка потянулся за газетой.
- Там дальше фигня всякая про святую Русь, традиции и так далее. Если хочешь, сам читай. Мне лично это все до лампочки. А за голядь обидно!
- Проучить этого мужика, чтоб другие не смели, - Сева воодушевился. – Я видел его. Да и вы тоже. Он в прошлом году к нам приходил в школу, пацанов и девчонок приглашал в свой клуб «Добросвет» - на гуслях бренчать. Роста небольшого, хилый. Можно втроем подстеречь его вечером, когда он из своего клуба домой возвращается. Мы маски карнавальные напялим, темные очки – и накостыляем!
- Ты чего? Это же экстремизм в чистом виде, как мой папа говорит, - Мишка замахал руками. – Нет, ребята, такие дела без меня.
- Струхнул, папочкин сынок! Всегда так! Как серьезное дело, так зассал! – злорадствовал Сева. – Ну так мы без тебя и пойдем туда. А ты дома сиди и папины лекции про экстремизм слушай.
- И без меня не надо! – Мишка настойчиво отговаривал ребят. – Это же чистой воды уголовное дело!
- А нам четырнадцати еще нет, - гнул свое Сева.
- Ага, в спецшколу захотел? Там тебя обломают,
- Парни, я вот чего предлагаю. Давайте явимся в этот клуб и наведем там шороху. Ну, перевернем все вверх дном, чтобы знали… - вдруг предложил Венька. – А если что, хулиганка – не мокруха.
- Как туда попасть? – Сева заинтересовался предложением.
- В интернете адрес есть.
- Он вроде в другом конце города? На нас не подумают, будут местных трясти. – Сева воодушевился. – Вот только как попасть туда?
- Я съезжу на разведку сегодня же вечером и вам расскажу, что и как, - неожиданно поддержал Мишка. – А там решим, что делать.
На следующее утро они встретились на той же скамейке во дворе.
- Ну, значит, такое дело, пацаны. У них там два входа, один – со двора, дверь железная, а замок хлипкий, ржавый. Если ломик взять, его можно в два счета сковырнуть. Оттуда проникаем вовнутрь – ну и наводим шороху, - он рассмеялся неприятным смешком. - Я все оглядел, видеокамеры там нет, проводов сигнализации – тоже.
- Ты уверен? – недоверчиво переспросил Венька.
- Русским буду, а не голядью, если проморгал! – отчеканил Мишка и ударил себя кулаком в область сердца.
- Тебя видели? – насторожился Сева.
- Да нет, там темно было, клуб два часа как закрылся, в окне свету нет. Темно, как у негра… Никто меня не заметил. Только, когда обратно возвращался, меня казачий патруль застукал. Эти, которые вечерами порядок охраняют, пацанов ловят. В старое время этим комсомольцы занимались, теперь казаки.
- Как только русня не назовется, чтобы честным людям жизнь портить! – фыркнул Венька. – То комсомол, то казаки…
- И чего дальше? – насторожился Сева.
- Спросили, почему так поздно шляюсь? Ну я сразу деру дал, только меня и видели эти лампасники!
- Так тебя видели? – чуть не взвизгнул Сева.
- Это было недалеко от дома. Потому и сумел удрать. Нырнул в подъезд – и хрен кто меня поймает!
- Другое дело! – облегченно выдохнул Сева. – Когда идем на дело?
- На святое дело мщения за поруганную честь голяди! – живописно высказался Венька. – Ломик где возьмем?
- У отца в гараже, - ответил Сева.
- Не хватится? – Опять осторожничал (или трусил) Мишка.
- Не думаю. Мы же ненадолго…
- По рукам! – воскликнул Венька.
…Перед тем, как пойти «на дело», Мишка снабдил всех бахилами, которые стянул в поликлинике, каждому – по паре. Перчатки – у каждого свои, из дому. Венька натянул лайковые и очень этим гордился. Ни один криминалист не докопается.
Замок Мишка сорвал с первого рывка – даром что спортсмен, победитель школьных, районных и городских соревнований по нескольким видам спорта. Дверь со скрипом отворилась.
- Добро пожаловать в долбаный «Добросвет»! – возгласил Сева.
- Тихо ты! – одернул Мишка.
- Опять ссышь, чекист, – проворчал Сева, перешагивая через порог.
По узкому и короткому коридорчику они прошли к двери с табличкой «Клуб ревнителей русской традиционной культуры «Добросвет».
- «Ревнители», - хихикнул Мишка. – Отелло из ревности задушил Дезодоранту или как ее там звали, эту тетку?
- Дездемону! – разбиравшийся в классике Венька закрыл дверь черного хода, включил фонарик. Мишка дернул дверь в помещение – не закрыта, ура!
Луч света скользил по стенам: иконы, портрет Пушкина, потом какой-то князь – то ли Невский, то ли Донской, график занятий.
- Начинаем акцию! – уже вполголоса провозгласил Сева. – Против лома нет приема! – и замахнулся ломом, который взял из рук Мишки.
Удар – и на столешнице образовалась внушительная вмятина. Еще удар – и хрустнул абажур настольной лампы. После третьего удара подломилась ножка стола.
- И чем тебе стол помешал? – усмехнулся Венька, прицеливаясь, где и что еще разнести.
- Фи, а мебелишка-то у них старая. Совковая еще, - Мишка взял со стола альбом фотографий с мероприятий клуба, принялся методично рвать. А Сева, взяв со стола графин, вылил содержимое на пол и швырнул его об стенку, тот с печальным звоном разлетелся вдребезги. Грохнул об пол глиняный горшок.
- Черт! Потише нельзя? Весь дом на ноги поднимешь! – накинулся Мишка.  – Ты как дебил тупой себя ведешь.
- Сам ты дебил трусливый, - огрызнулся Сева. И тут взгляд его упал на висевшие на стене гусли. Наверное, на таких играл вещий Боян, воспевавший подвиги былинных богатырей, Садко веселил царя морского…
- Умные на гитаре играют, гусаки-русаки на допотопной бандуре, - хихикнул Венька. – Им бы еще тамтам, как дикарям!
Сева сорвал со стены инструмент и принялся ожесточенно рвать струны, которые жалобно звенели в мальчишеских пальцах. Бросил гусли на пол.
- Добей врага! – Мишка пнул их ногами. Сева принялся плясать чечетку на гуслях, которые в один миг превратились в бесформенную груду щепок.
Венька заметил прялку с мезенским орнаментом, стоявшую в углу, схватил, швырнул, тоже начал яростно топтать. Мишка метнул скомканные альбомные листы в портрет Пушкина, загоготал:
- У русаков даже их главный поэт – негр! Ничего своего нет.
Сева разбросал по полу диски с колыбельными песнями, поплясал на них.
Венька небрежно смахнул с полок на пол книги, брошюры, распинал их в разные стороны. Увидев сейф, хищно оскалился и облизнулся:
- Там, наверное, финансовые документы лежат. Интересно, лому он поддастся? – и выразительно посмотрел на Севу.
- Там еще деньги могут быть внутри, - Сева подошел к сейфу.
- Дурак, а если там сигнализация, в самом сейфе? Ты ломанешь, а она как завоет, охрана примчится, – Мишка схватил друга за плечо. – Не дури!
- Да нет тут ничего – ни сигнализации, ни видеокамеры, ты же сам уверял нас утром. Откуда она в кружке по интересам? – рассудил приятелей Венька. – А ты ломом-то сильно не шуруй. Увидят следаки, что кто-то сейф пытался вскрыть, начнут расследовать со страшной силой. Как же – ограбление! А мы вообще сюда не за баблом пришли, а ради справедливости.
Сева стоял в круге света, опираясь на лом, попирая ногами сборник русских пословиц Владимира Даля. Озаренный электрическим светом, он смотрелся жутко, зловеще – казалось, это какой-то древний демон вселился в мальчишку. Сева Витязев стоял, жмурясь от яркого света. На стене напротив висели образа православных святых.
Пацан в три прыжка достиг стены и сорвал одну из икон. Луч фонаря в руках Веньки скользнул по лику.
- Оставь ее, - небрежно и в то же время с требовательными нотками в голосе обратился к нему Венька. – Хорош уже в луддитов играть.
- В кого-кого? Каких бандитов.
- Были в Англии такие, машины крушили. Ты сейчас на них похож.
- Но этого дядьку бородатого я все равно, - он поднял икону над головой, изготовившись швырнуть ее об пол.
- Оставь его! – почти крикнул Венька.
- Русачьих попов жалко?
- Это Вениамин, митрополит, мученик, его большевики расстреляли. Мой тезка, мой, как это сказать? – заступник.
- Твой? Ты русский православный что ли? – Сева так и держал икону, готовый вот-вот обрушить ее на пол. – Ведь ты же…
- Я – голядь! – твердо сказал Венька. – Но я не хочу, чтобы ты поступал как эти русские большевики. И еврейские тоже… - добавил он, подумав. – Мы, голядь, попов не убиваем и иконы не ломаем, слышишь? Мы не как русаки!
- И хрен с ними всеми! – Сева бросил икону на диванчик. – Что бы еще нам сотворить, чтобы память по себе оставить в умах и сердцах русаков?
За окном, совсем недалеко, вдруг завыла сирена – то ли полиция, то ли пожарка, то ли бригада реанимации. «А вдруг? - в сердцах трех приятелей похолодело. – Не за нами ли?»
- Валим! – крикнул друзьям Мишка.
Сева перед тем, как уйти, подошел к стене и куском угля нарисовал знак – крест-звезду и пламя.
- Дурак! Нас же по этой штуке вычислят! – Опять трусил Мишка.
Они выбежали во двор. Звук сирены затих вдали. Венька вдруг повернул обратно, взбежал по ступенькам крыльца.
- Эй, ты куда! Чего там забыл? Тезку бородатого? – крикнул вслед Сева.
Венька лайковой перчаткой стер рисунок. Подумав, взял со стола диск, почему-то не тронутый Севой, сунул в карман куртки. Быстро вернулся.
- Ты чего? – в один голос вопрошали Сева и Мишка.
- Вот это, - чистой лайковой перчаткой Венька достал из кармана диск. – Вика Цыганова. Классный шансон. Взял на память.
- Тоже русятина, - сплюнул Сева. – Надо было напоследок в русачьем клубе поссать в углу, автограф оставить на память.
- Нельзя! – едва не гаркнул Мишка. – Ни в коем разе! Возьмут на биохимический анализ мочу – и всем крышка.
- И вообще – только русские бомжи по углам ссат! – подытожил Венька.
Они отошли уже не порядочное расстояние от разгромленного клуба. Смятые бахилы протолкнули сквозь решетку ливневой канализации – прощайте, улики, вещдоки и как вас там? На ближайшем перекрестке расстались, домой возвращались поодиночке.
- Где ты пропадал? – набросился отец на Севу. – Или не знаешь, что наши дорогие депутаты установили для пацанов комендантский час? Если тебя задержат – нам с мамой раскошеливаться за то, что лоботряса не контролируем. А тебя попробуй проконтролируй.  И мобильный выключен.
- Так разрядился он. Мы у Веньки дома были, – произнес он заранее заготовленную фразу. Он знал, что отец, «старый демократ» из принципа не станет звонить отцу Севиного одноклассника, единороссу, «партократу».
- «Мы». Это с кем же ты? Опять с Мишкой? Да, папа у него точно не Дзержинский – тот беспризорников в детские коммуны пристраивал, а у этого стража госбезопасности у самого сын как беспризорник шляется.
- Папа, а ты сам-то на митинги бегал в мои годы, - ерничал Сева.
- Не хватало, чтобы тебя еще на митинге застукали! Бери пример со старшего брата: ему двадцать два, а уже свой бизнес в Москве, жениться собирается.
Сева хотел вставить шпильку: мол, какой из брата бизнесмен, так, мелочный торговец, но промолчал, чтобы почем зря не раздражать отца.
- Иди ужинать, - бросил папа. - Мама давно приготовила.
Когда Сева уже заглянул на кухню, он услышал за спиной озабоченный голос отца, бормотавшего вполголоса:
- Черт знает, куда лом подевался! Битый час его сегодня в гараже искал.
Сева вздрогнул. Впрочем, он все предусмотрел: перед тем, как пойти домой, подбросил лом в кусты возле гаража. Завтра утром «неожиданно» найдет его.
- Наверно, ты кому-то из друзей его дал, когда позавчера в гараже с ними сидели, - бросил он через плечо.
- Никому я не давал его…
На следующий день в репортаже местной телекомпании показывали разгромленный «Добросвет». Юрий Головенков со слезами на глазах рассказывал о вчерашнем погроме, нанесенном ущербе. Сева внутренне напрягся. Камера скользила по стенам, рассыпанным по полу разбитым дискам, обломкам гуслей, сломанной прялке.
- Предполагается, что акт вандализма совершили малолетние бездельники – таково мнение полиции, расследующей инцидент, - вещала симпатичная корреспондентка. – А что думаете на этот счет вы, Юрий Александрович?
- Я предполагаю… тот, кто содеял это черное дело, это злодеяние… люди, ненавидящие традиционную русскую культуру. Это варварство было совершено через два дня после того, как было опубликовано мое интервью, где я предостерегал от увлечения ложной этнической идентичностью. Для тех, кто содеял это, нет ничего священного, ничего… - он задыхался от гнева.
- К счастью, уцелел ноутбук с материалами о работе клуба, - говорила телевизионщица. – Юрий Александрович накануне налета на клуб взял его домой для работы…»
«Жаль, а то бы мы раскурочили всю ихнюю историю», - думал Сева.
- Уж не твои ли дружки? – прервал размышления голос отца. Сева вздрогнул.
- Не могут они… это вообще в другом конце города. Местные, наверное… - Сева не узнал своего голоса: глухой, с хрипотцой, почти взрослый. Не выдал бы его голос…
- В советское время у молодежи времени не было на безобразия, - в комнату заглянул дед. – Все состояли в кружках, секциях, детей учили на положительных примерах из жизни, из истории.
- Папа, ты еще вспомни про пионеров-героев, про Павлика Морозова, - отец Севы взял пульт, прибавил звук.
- У моих друзей твердое алиби, - уже ровным голосом произнес Сева фразу, слышанную в каком-то сериале про ментов и бандитов. – Мы вчера у Веньки сидели, в компьютерные игры играли, - Сева врал напропалую.
- При Советской власти компьютеров не было и телефонов этих, а дети вырастали достойными гражданами, - опять подал голос дед.
- Тогда много чего не было. Даже по талонам и карточкам, неужели забыл? – ответил отец. – Папа, не мешай смотреть!
Дед, ворча, ушел в соседнюю комнату. Он три дня назад приехал из райцентра, где жил, погостить в семье сына.
Сева все так же напряженно всматривался в телеэкран.
- Предварительная версия – выходка местных подростков, которые в летний период предоставлены сами себе, - продолжала журналистка.
Камера остановилась на голой стене, где должен был красоваться символ голяди. Его не было! Только черные полосы – следы угля.
«Венька таким же трусом оказался, что и Мишка, - подумал Сева. – Хотя, может, и правильно сделал: одной уликой меньше».
В тот же день Мишка сообщил: полиция обходит дома в квартале, где расположен клуб, опрашивает тамошних пацанов. У Севы отлегло от сердца.
- Батя сказал?
- Один кореш оттуда, из двенадцатой школы. А батя с утра ходит хмурый, сигарету за сигаретой выкуривает, ничего не говорит, как партизан. Да, Венька звонил, смеется. Его папочка сегодня сыну лекцию прочел: «Из-за таких вот мегзавцев (то есть нас) поггомщики плодятся. Гусские сами себе гадят, а нас-таки во всем потом обвиняют, - говорил он с нарочитым местечковым акцентом. – Знал бы, что это его родной сынок там бушевал, его бы инфаркт разбил или инсульт, как там эта фигня называется?»
Пацаны засмеялись. Неожиданно Сева прервал смех:
- Пусть Венька по мобиле больше не базарит на эту тему. Может, нас твой папа прослушивает?
- Причем тут мой папа? – возмущено выпалил Мишка.
- Ну так у него в отделе эти… сотрудники. Сидят, слушают и записывают.
- Сам же про меня говорил, что я – бояка, ссу, - подколол Мишка. – Ладно, предупредю его, чтобы много не болтал.
…Подполковник Осадченко сосредоточенно перебирал фотоснимки погрома в клубе «Добросвет». Ничего не украдено, только диск один пропал. Все остальное просто перевернуто вверх тормашками, разбито, раскидано, изуродовано. Стену зачем-то углем измазали. «Пацанва, - думал он. – Наверно, ровесники моего Миши или чуть постарше. Но зачем? Это же не лампочки в подъезде, не саженцы рябины на аллее, не рекламный щит – обычные объекты агрессии малолетних вандалов. А тут – клуб традиционной русской культуры. Так что националисты однозначно отпадают. Они за такое кощунство хулиганов порвут, как хулиганы – альбом об истории «Добросвета». Юрий Головенков говорил что-то о своем недавнем интервью: русская идентичность, голядь… Вот! Тот пенсионер… Осетров давно должен был с ним встретиться для беседы. Как раз через неделю из отпуска выйдет, пусть включается в работу с этой… голядью, черт бы ее побрал, придумали на нашу голову! Там ребята молодые, горячие, студенты, но эти так тупо подставляться не стали бы. При всем их пренебрежительном отношении к русской культуре, народу, цивилизации… Нет, все-таки малолетняя шантрапа. Но почему напали, черти, именно на безобидный «Добросвет»?»
…Жека скучал. Отец медленно, но верно, поправлялся в больнице, заказов не было. Лето, народ в отпусках. Парень был с недавних пор полноправным членом Общества голядской культуры. Он не пропускал ни одного собрания – а они происходили через день. Собственно, на собраниях присутствовал только актив из пяти-семи человек, остальные лишь числились в группах в соцсетях, что-то там писали. Альберт Иванович держал связь с ребятами по телефону и электронной почте: советовал, подсказывал, делился почерпнутой из непонятных источников информацией по истории и культуре голяди. Ему верили на слово.
…На этот раз в помещении, где собирались голядские активисты, набилось больше двух десятков человек. Не хватало стульев, некоторым пришлось усесться на ящиках, кто-то облюбовал подоконник. Жека опоздал минут на десять. В клубе исторических реконструкторов шла уже жаркая дискуссия.
Дыма коромыслом и пива не было: во-первых, большинство реконструкторов позиционировали себя как поборники здорового образа жизни, к тому же… «мы же не русские», на каждом шагу напоминал своим соратникам Саня Шелохтин. Жека стал воспринимать его как конкурента. Если Костя был соперником в любви (он заметил их сразу – Костя и Диана сидели за столом по левую руку от «вождя голяди», как частенько представлялся теперь Саня), то Шелохтин был потенциальным соперником в борьбе за лидерство в организации. Впрочем, борьбы пока не было: Жека в обществе без году неделя, еще не вполне освоился, а Саня в голядском движении от самых его истоков. Хотя, о каких истоках вести речь: движению всего-то пара месяцев.
Саня между тем витийствовал.
- Итак, братья и сестры (он посмотрел в сторону Дианы)! Что мы имеем на сегодняшний день? Организация успешно развивается. Мы сумели привлечь к себе внимание общественности. Цену за это заплатили минимальную – пара недоброжелательных статей в СМИ плюс интервью этого русаческого деятеля, забыл фамилию…
- Головенкова! – подсказал кто-то.
- Да, с головой не дружного. (Сидевший в уголке на табуретке Сева негромко хмыкнул, переглянулся с Венькой, стоявшим возле шкафа – посадочного места для него не нашлось, пусть постоит малец как в троллейбусе.) Ну, а всякие злобные посты в инете – на них можно не обращать внимания. Пусть их авторами «органы» занимаются – неча национальную вражду разжигать.
Зато в наших группах общее количество членов перевалило за две тысячи! А если добавить к ним тех, кто заходит на странички членов нашего общества и задает вопросы о голяди…
- У меня таких уже больше трехсот! – подала голосок Диана.
- У меня с полтыщи! – похвалился Шелохтин.
- А чего тогда нас тут так мало? – произнес кто-то скептически.
- А где бы мы всех желающих собрали? – парировал лидер. – Я потому и разослал приглашения только активу. Но потерпите немного: через полгода мы будем собирать полные залы!
- Для начала самим зал нужен, - прозвучал еще один скептический голос. – А у нас тут каморка!
- Будет нормальное помещение у нас! – торжественно провозгласил Саня. – Мы с соратником (он показал на Гарика, сидевшего одесную от вождя) оформили все необходимые документы и завтра несем их на регистрацию.
Это дело хлопотное, скажу сразу, как общественник и будущий юрист. Могут заставить переделывать бумаги – н не один раз: законы у нас известно какие, чиновники въедливые, иные на нас косо смотрят. Так что придется попыхтеть. Но дело наше этого стоит.
- А без этого никуда, - поддержал Гарик. – Печать, официальный юридический адрес, счет в банке, возможность защищать свои законные интересы в суде от всяких там Головенковых и иже с ним, А еще – возможность получать гранты на реализацию проектов развития традиционной голядской культуры и приобщению к ней тех, кто  по-прежнему считает себя «русским». Хотя и без грантов можно сделать немало.
Пусть Костя расскажет о последнем историческом ристалище. Готов?
Костя кивнул, поднялся, набрал воздуха в легкие:
- На прошлой неделе мы выиграли сражение с русаками!
- Пока что ненастоящее, все бои еще впереди, - вставил Саня.
- Да, впереди у нас еще виртуальные сражения за право называться голядью, за признание нас народом, - продолжал Костя. – И я верю, что мы добьемся этого признания.
- И подчиним себе Русь! – отчетливо произнес кто-то. – Задавим русаков нашей… этой… пассионарностью.
- А для начала отстоим свое этническое «Я».
- Программа-минимум, всего лишь, - прокомментировал тот же голос.
- Ребята, соратники, бойцы, не перебивайте товарища! – возмутился Саня. Так только русаки поступают, норовят перекричать друг друга.
- Мы храбро бились и победили! – возвысил голос Костя. – И мы бились под брендом «Голядская дружина»! Нас теперь узнают. Когда ребята из других клубов увидели на умбоне моего щита Аустру с языком пламени, многие спрашивали: что это? И я им рассказывал о народе голядь. И большинство, с кем я говорил после сражения, отзывались об этом одобрительно, более того – интересовались, я половину своих визиток раздал. На следующий день мне звонили, спрашивали, где мы собираемся. Я дал им координаты.
- Давайте дружно поаплодируем нашему соратнику! – Саня встал и заключил Костю в свои крепкие объятия. Диана вскочила с места и чмокнула друга в щеку. Жеку словно током ударило.
- Друзья, нам нужен клич, слоган, девиз, - обратился к собравшимся Саня. – Давайте прямо сейчас его придумаем.
Скромно сидевший на табурете Сева вдруг осознал, что это его звездный миг, вскочил, ударил себя кулаком в грудь:
- За Родину, за голядь! – и, довольный, сел обратно. На него стали оглядываться, большинство взоров были укоризненными, откуда-то донеслось: «Что это за шкет пожаловал к нам? Кто его позвал?»
- Устами младенца глаголет истина! – торжественно возгласил лидер.
- Я не младенец, я в школе учусь, - с нарочитой обидой в голосе бросил Сева, лицо его при этом сияло: старшие ребята его заметили. Сзади подошел Венька и похлопал его по плечу: молоток!
- А я в университете, - расплылся в улыбке Саня. – Ты, малец, правильно мыслишь. Вот только слоган твой уж больно… русско-совковый, сталинский, а я предлагаю свой: «За род, за голядь!». Это – плод нашего совместного творчества! Кстати, величать-то тебя как, юный отрок?
- Всеволод! – отчеканил Сева.
- Молодая смена подрастает. Вырастут – нас переплюнут! Итак, предлагаю девиз – «За род, за голядь!», плод совместного творчества вашего покорного слуги и нашего юного сподвижника. (Лицо Севы озарила улыбка). Вопрос ставится на голосование. Возражений нет? Других предложений не имеется? (Он обвел долгим взглядом собравшихся в офисе). Значит, голосуем! Кто за?
Большинство были за. Двое воздержались. Подняли руки и Сева с Венькой.
- Отлично! Принимается. А теперь позвольте несколько фраз общего характера. Почему мы так отмежевывается от русских? Этот вопрос часто задают мне и, наверное, вам. (Раздалось согласное «Угу!»). Я отвечаю на это: а каково, по-вашему, свободному человеку числиться в одном племени с холопом, успешному – с неудачником, мыслящему – с тем, кто привык к готовым ответам на все вопросы? История Руси – история вечного холопства: татарщина, диктат московских князей, потом царей, крепостное право, правление коммунистов, ельцинская вороватая олигархия и, наконец, всеми нами горячо «любимый» политический режим наших дней. И все это русские терпели и терпят. И, мало того, гордятся своим тупым терпением как главнейшим атрибутом национальной самобытности. Но и это еще полбеды!
А в чем состоит беда? В том, что, преклоняясь перед любой (подчеркиваю!) властью, русаки не могут обустроить даже жизненное пространство вокруг себя: улицу, дом, двор, подъезд, дачный участок. Все загажено, везде окурки, говно, битое стекло, стены исписаны матюгами. И эти любители гадить там, где обитают, имеют наглость рассуждать о всемирном величии, покорении всей Евразии, приведении под державную руку все новых народов. А для чего? Чтобы сделать их жизнь такой же убогой, никчемной, серой и несвободной, как собственная. Посмотрите на любое центральноевропейское государство: Словению, Словакию, Литву. Как все чисто, аккуратно, прилизано и при этом никто давно не мечтает о покорении континентов. Да что там говорить о Европе – даже в Африке есть успешные и процветающие государства, которые дадут со очков России и русским! В той же Ботсване, я сам читал, улицы чистые, уровень преступности около нуля, уровень жизни приличный, а уровень демократии далеко впереди «высокодуховной» России. И в соседней Намибии примерно так же. Лучше быть ботсванским негром, чем русским терпилой, веками мыкающимся под гнетом собственной власти. Но я не смогу стать негром. Я хочу быть голядью!
Саня прокашлялся, отхлебнул воды из пластиковой бутылочки, продолжил:
- Русские любят свою власть так, что лижут ее, как собака руку или палку, которой ее бьют. Но однажды даже их терпение кончается. И тогда – держись! Они топчут и оскверняют то, чему вчера еще раболепно кланялись, рушат то, что построили их предки… только для того, чтобы на место старой власти пришла новая, пуще прежней! Вы хотите вечно крутиться в этом колесе как русская белка, наивно считающая себя богатырем-медведем? Я не хочу! Я буду вольным сыном народа голядь. Я хочу быть хозяином собственной судьбы. Я не хочу никого покорять, но и никому тупо подчиняться! Русские всегда повиновались чужакам. Большинство их вождей и героев - чужаки. Цари – немцы по крови, большевики – латыши, поляки, евреи, грузины и прочие. Половина военачальников – те же немцы, поляки, кавказцы. Кутузов – потомок выходцев из Орды, откуда и фамилия.
- А Жуков? – робко возразил кто-то.
- Потомок голяди! – ответил Саня. – Из самых голядских мест родом, из-под Малоярославца. И Юрий Гагарин тоже из голяди, хоть сам об этом и не подозревал. Гжатск – древний голядский городок. В этом краю издавна селились наши соплеменники.
- Круто! – восхищенно проговорил кто-то. – А я и не знал…
- Больше же всего меня отвращает от русского племени его сюсюканье, слюнтяйство, вся эта толстовщина. Те бабы, которые приносили хлебушек пленным фрицам, от себя и голодных детей отрывали. Жалко им! А эти немцы, может, их родственников расстреливали и бомбили. Бездомных бобиков им жалко, бомжей всяких, быдланов, попрошаек. Толстовщина и достоевщина эта. Тьфу! И за что русские не возьмутся, все у них через это самое место. Если русский социалист или коммунист – так непременно грабь награбленное, если русский консерватор, то никакой не Эдмунд Бёрк, а тупой кривославный словоблуд, охранитель в футляре, если либерал, то политическая путана, и нашим, и вашим: сегодня я в оппозиции, завтра начальство лижу, послезавтра опять в оппозиции, письмо протеста карябаю, а уж националисты – те вовсе посмешища: палата номер шесть вышла на акцию, мигрантов гонять и свастики малевать. А сами ни одной песни русской не знают, чтоб не только первый куплет с припевом, а от начала до конца. Одну попсу да «русский» шансон знают.
- А сам-то хоть одну голядскую песню помнишь? – прозвучал чей-то скептический голос.
- Увы, голядские песни не сохранились до наших дней, – быстро нашелся Саня. -  Русские поработители заставили наших предков забыть их и навязали свою унылую, ноющую дребедень. Но мы придумаем новые. Вот!
И он затянул:
Отречемся от русского мира,
Ни к чему этот затхлый мирок.
Мы вернем наших древних кумиров,
Прочь отшвырнем русачий сапог.
Сбросим дружно кафтаны и лапти,
Не нужны нам в заплатах штаны.
Облачимся в старинные латы
Вольной голяди дети, сыны!
- А дочери? – улыбнулась Диана.
- Будет в следующем куплете, - улыбнулся Саня. Это наш поэт, Гарик Городцов, – указал он на друга. - Пишет гимн! Скоро завершит свое произведение, тогда и споем хором. И национальный костюм у нас появится, придумаем, изобретем. Творцов и талантов у нас хватает.
Он сел, вытер пот со лба (в переполненном офисе было душно, вентилятор не работал, открытое окно не спасало – за окном было + 35!). Воцарилась тишина. Народ безмолвствовал, реплики прекратились, никто не пытался возражать оратору, переспрашивать его. Кто-то из парней решил устроить аплодисменты лидеру, уже приготовился ударить в ладоши, но они застыли в воздухе. Все осмысливали речь. Костя вдруг вспомнил, откуда слова песни: это же «Рабочая Марсельеза», с которой в начале прошлого века выходили на митинги рабочие. Французский республиканский гимн, адаптированный к русским реалиям. Была еще «Русская Марсельеза» у черносотенцев. Теперь вот рождалась «Голядская Марсельеза».
«У этого Саньки язык хорошо подвешен, - думал Жека. – Может битый час речь толкать. А вот реально управлять людьми смог бы? Хорошие болтуны часто хреновые организаторы. Посмотрим, какой из него вождь».
- Вернемся к повестке дня, - нарушил молчание вождь. - Следующий вопрос – подготовка к голядскому национальному празднику. Если вкратце: все народы Восточной Европы праздновали Иванов день. Не была исключением и голядь. У русаков сей день зовется «Иван Купала», в честь Иоанна Крестителя. У голяди… Выяснить не удалось. У родственных нам литовцев праздник называется «Россы».
- Фу, опять русятина! – в унисон воскликнули несколько человек.
- Ну так назовем его «Днем национального возрождения голяди», - ничуть не смутившись, отвечал Шелохтин. – Леша, как там с нашими богами?
Энергичный парень Леша Мазурин, встряхнув патлами, резво отрапортовал:
- Боги находятся в процессе изготовления. Доставку беру на себя. На сегодняшний момент сделан Перкунас, на очереди – Девас и этот… солнечный, забыл.
- Знать надо небесных покровителей голяди! Бога солнца зовут Сауле. На нашем сайте дана исчерпывающая информация по богам, - так же резво пробарабанил Саня.
И тут поднял руку Жека:
- Вождь, позволь и мне слово молвить.
- Позволям, пан, – вальяжно проговорил Саня.
- Я готов в ближайшие дни сделать Аустру. А то у вас все боги мужского пола. Нехорошо получается, дискриминация, - усмехнулся он. – Я не только по металлу работаю, и по дереву могу. Кстати, для своих бесплатно.
- Отлично! – выпалил лидер. – Будет богиня в нашей священной роще. Не хуже, чем у этих славянских язычников с их «родными богами», - он сделал кислую мину. – Ихний Перун, кстати, это наш Перкунас. Ничего своего у этих русаков не было и нет!
«Главное – поймать момент, остановить мгновение, – думал Жека. – Иначе мой поезд убежит навсегда». Их с Дианой взгляды встретились – и он вновь прочел в ее глазах живой интерес. Значит, ничего не потеряно.
- У меня есть идея! – вдруг выкрикнул парень из-за спины Евгения. Все дружно обернулись. Какой-то незнакомец, невысокого роста светловолосый юноша затараторил:
- Я могу привести к вам русских националистов!
- Зачем они нам? – изумился Саня.
- Кто его пригласил? – приподнялся Гарик. – Что вообще за публика? То малолетки какие-то, то…
- Вы меня не поняли, ребята! Бывших националистов. Раскол в наших рядах, а все из-за Украины: несколько парней на Донбасс подались, а двое – к бандерлогам. И вообще полный кризис. Ищем новую идею объединяющую.
- Только ты уж определись, дорогой: или вы русские националисты, или вольная голядь. Или трусики, или крестик, - засмеялся лидер.
- За род, за голядь! – рука парня, привычная зиговать, на миг застыла в воздухе, но тотчас яростно ударила в грудь. – Порву за голядь! – Мелькнула эмблема на запястье: Аустра на фоне огня. Заметив, что взгляды устремлены на его руку, Валя Мотовилов, так звали его, пояснил: - Пока что рисунок, позже сделаю наколку.
- Мы голядь, а не папуасы, чтоб татуировки делать, - сухо бросил Гарик.
Собрание закончилось, народ понемногу расходился.
- Слышь, к нам Шараф решил записаться, однокурсник мой, - обратился Гарик к Сане. – Помнишь такого? Из Бухары.
- И Шарфик тоже? Да я ж не против! Хоть узбек, хоть китаец, да хоть негр.
- Из Ботсваны, - уточнил Леша. Все засмеялись.
…Маша случайно встретила Владика во дворе. Тот гостил у бабушки, жившей в соседней пятиэтажке, и вышел прогуляться.
- Ой, Маша! – радостно воскликнул он. – Пливет!
- Привет! – Маша улыбнулась. – А я вот тут зыву! – и показала на свой дом.
- А чего сейчас делаешь?
- Отдыхаю, - она присела на скамейку, рядом примостился Владик.
- У тебя кукла все та же? – спросил он, показав на Дайну, с которой Маша не расставалась ни дома, ни на прогулке.
- Да. Дайна, - она нежно погладила волосы куклы. – Она как зивая!
- А я книжку лазлисовал, - детсадовец достал из пакета книгу «Русские былины для детей». – Посмотли, вот!
Маша листала книгу – красивый альбом с картинками. Многие иллюстрации Владик дополнил своими художествами, орудуя пастиком и фломастером. Из груди Ильи Муромца торчал меч, больше похожий на разделочный нож. Над головой Добрыни был занесен топор. Русские терема горели, охваченные пламенем. А Сухмана-богатыря протыкал копьем уродливый человечек: из овального туловища торчали непропорционально длинные руки-ноги, в одной из рук он и держал копье.
- Как? Класиво? – Владик забрал книжку у Маши. – Голядь лусских бьет!
- Дурак, красивую книзку испортил, - Маша отвернулась.
- Сама такая, - мальчик сплюнул в песок и ушел.
… Около тридцати человек собралось на праздник Возрождения голядского народа. Посреди уютной лесной полянки с выходом к реке уже высились четыре деревянные фигуры: Девас, Перкунас, Сауле и Аустра. Народ активно прикладывался к пиву и «Медовухе» местного завода, на более крепкие напитки «вождь» наложил табу, но кое-кто сумел-таки пронести, вопреки запрету, коньяк. Убежденные трезвенники, поборники ЗОЖ пили пепси-колу, фанту, минералку. Рассол, конечно, не римская деталь, а пепси – не голядская, но за неимением национальных голядских соков сгодились и они.
Среди молодежи выделялся пожилой благообразный мужчина. «Отец-основатель, родоначальник движения», - перешептывались ребята и девчонки. Альберт Иванович интеллигентно раскланивался со всеми.
Вокруг Сани уже собралась кучка молодых людей. Он что-то объяснял им, сопровождая каждое слово отработанным ораторским жестом. В стороне, опершись о ствол березки, стоял Гарик и со скучающим видом наблюдал за происходящим. К нему подошел Жека.
- Как тебе наш вождь? – походя, осведомился он.
- Да как тебе сказать. Знаешь, про этого «вождя» песня сложена: «Силен он был на митинге да не силен в седле». Говорить мастер, а как до дела дойдет… Вся бумажная волокита на мне и канитель с регистрацией общества – тоже! А ведь это он на юриста учится. Мне с бумагами бегать приходится, время тратить, а он то для газеты интервью дает, то для телевидения записывается, то часами в интернете сидит.
- Понимаю, - Жека, говоря с Гариком, искал глазами Диану. – У меня такое же мнение.
Диана пришла в кольчуге, которую Костя одолжил ей на праздник. Сам он присутствовать не мог – отбыл куда-то на юг, в Воронеж, кажется – играть роль засечного стрельца в очередном всероссийском фестивале. «И на том спасибо, дорогой!» Диана, сидя на траве, задумчиво жевала какую-то былинку. Вокруг – россыпь белых ромашек и желтых купальниц. «Надо бы венок сплести», - думала Диана.
- Девушка, извините, можно вашу стальную рубашку одолжить? – перед ней выросла высокая, яркая, эффектная особа лет двадцати или немного постарше. – Мы тут с ребятами фотосессию проводим. Я верну ее обязательно. Вот только сделаем фотосессию…
- Кольчугу? Да пожалуйста! – Диана с готовностью освободилась от доспехов – в такую жарынь ходить, упакованной в железо – пытка. Тем более и девушка интеллигентная, обращается на «Вы», хотя Диана моложе ее на несколько лет. – Вот, носите не здоровье!
- Это ваше фото на сайте? – спросила незнакомка.
- На голядском? Да, мое! – не без гордости ответила Диана.
- Прекрасные фото, я тоже так хочу, - она проворно облачилась в кольчугу и направилась к ребятам.
- Рубинова, где ты пропадаешь? – накинулся на нее какой-то парень. – Наш фотограф уж заждался.
- У меня вообще-то имя есть. А пять минут подождать – проблема? – девушка явно не лезла за словом в карман.
- Привет! – рядом внезапно появился Жека. – Как ты?
- Отлично! Мои доспехи пользуются успехом, - она указала на удаляющуюся незнакомку в кольчуге.
- Пойдем пообщаемся с богами, – он легонько взял ее под руку.
Они двинулись к «скульптурной композиции», как назвал ее Шелохтин в интервью местному радио – именовать ее «капищем» или «святилищем» голядский лидер поостерегся. Из четырех «скульптур», то есть идолов, три были сработаны во вполне «абстракционистском» духе: черты лиц едва намечены, уста и глаза – узкие щелки, как будто тунгус или эскимос позировал, носы тоже еле намечены. Истуканы были испещрены непонятными знаками: то ли из Каббалы, то ли из брошюры по рунической магии. И только Аустра имела вполне человеческий облик. Диана внимательно всматривалась в лицо богини-звезды: тонкий прямой нос, слегка выдающиеся скулы, маленький ротик, похожий на два розовых лепестка, вьющиеся волосы, наполовину закрывающие уши, тонкие брови и, главное, глаза – чуть раскосые, глядящие на мир с лукавым прищуром. Как будто в зеркало смотрелась девушка или в фотоальбом. Она повернулась к Жеке и, словно с укоризной, и, одновременно, с восхищением произнесла:
- Круто! Но зачем… Я ведь тебя не просила.
Жека так же хитро и лукаво улыбался одними глазами.
И тут взгляд Дианы скользнул вниз. О боги голяди! Голова Дианы венчала прекрасное обнаженное тело, груди были старательно вырезаны из дерева, едва намеченные руки завершались узкими, с длинными тонкими пальцами ладонями, стыдливо скрещенными ниже живота. Между грудей был вырезан знак голяди – Аустра и язычок пламени, символ возрождения этноса. В просверленный пупок мастер Жека вставил металлическое колечко.
Боже… Зачем ты так? – она опять повернулась к нему.
- Нравится? – ничуть не смущаясь, спросил парень.
- Но… я не ношу пирсинга… - она растерялась. Мимо проходили ребята и почти все, находя сходство между статуей и живой девушкой, понимающе улыбались – не ей, Жеке.
- А фигура похожа? – совсем бесцеремонно спросил он.
- Да, вообще-то да… Но к чему это все?
- Не слышу благодарностей! Я ведь тебя увековечил… - просиял Жека.
Диана натужно рассмеялась:
- И кто же тебе позировал?
- Скопировал твое личико на сайте.
- А все остальное?
- Творческая фантазия, - гордо заявил Жека и обхватил Диану за плечи. Она прильнула к нему, ощутила, как колотится у парня сердце. Нет, это не Костя, который вечно колеблется и сомневается. Он настоящий!
- А ты, оказывается, художник, скульптор.
- Да ну, какой из меня… - шепнул он ей на ушко.
-  А теперь слово – Альберту Ивановичу, нашему вдохновителю! -  прокричал Саня. – Прощу вас! С нами наш Дьявас, наш Учитель с большой буквы. Если бы он не надоумил нас обратиться к корням, кто бы вспоминал сейчас о голяди! Мудрость старшего поколения, помноженная на энергию юности, способна свернуть горы и вернуть из небытия голядь! Видите, я уже стихами заговорил, как наш славный пиит Городцов.
Яновский взошел на трибуну, точнее – импровизированный помост, сделанный из ящиков. В центре его высился спиленный пень, на который вставал каждый выступающий. Саня сошел с «кафедры» и поманил деда.
- Дорогие мои ребята! Юные галинды! – обратился он к молодежи, откликнувшейся дружным «вау!», означавшим «ура!» - Я много лет мечтал об этом, я, скромный провинциальный краевед, потомок древней и славной голяди. Ради этого стоило жить! Мы вернулись в этот мир из исторического небытия, чтобы заявить о своих правах на землю предков. Слава голяди!
- За род! За голядь! – каждый ударил себя в грудь кулаком.
Солнце, уже неуклонно опускавшееся к горизонту, сквозь стену сумрачных елей бросило свои лучи на поляну – и озарило статуи богов и, на их фоне, фигуру Яновского. Казалось, что аура окружает провинциального краеведа.
- Браво патриарху голядского возрождения! – прокричал Шелохтин. И все дружно зааплодировали. Диана вскинула руки над головой и звонко била в ладоши. Жека хлопал более сдержанно и деловито. Альберт Иванович с мальчишеским проворством спрыгнул с помоста в лопухи, охнул, едва не подвернув ногу, кто-то из ребят заботливо протянул ему руку.
- Спасибо. Ничего особенного! – Яновский зашагал пружинистой походкой, как будто сбросил с плеч три десятка лет.
- Равнение на национальный флаг! Кто в головных уборах – шапки долой! – скомандовал Саня.
Кто-то скинул бейсболку, одна девушка, смеясь, сняла с головы венок из ромашек и одуванчиков, замахала им. Тем временем красно-зелено-красный (кровь-юность-кровь) флаг медленно пополз вверх.
- «Дайна, что в переводе с голядского языка означает «гимн»! – гаркнул лидер. – Кто не помнит слова – достаньте листочки, которые вам выдал автор, голядский национальный поэт Игорь Сергеевич Городцов, запомните это имя. (Гарик вышел из первого ряда и раскланялся). Кто не брал или потерял – повторяйте за рядом стоящим товарищем. Ну, начали! Запевай!
Нашу память враги запрещали,
Заставляли культуру забыть.
На гноили, гнобили, стращали,
Принуждали нас русскими быть.
Вставай, поднимись, соплеменник, земляк,
За род свой, за честь и свободу.
Пусть офисы, фермы, заводы
Встанут дружно под голядский стяг!
И стяг взвился над поляной! Все опять радостно захлопали.
Жека равнодушно мычал: «дайна» Гарика его нисколько не тронула. Не так надо писать: меньше лозунгов – больше лирики, народ это любит. А вот Диана пела с большим воодушевлением, изредка заглядывая в мятый листок.
Скоро кончится русское иго,
Всем гонителям несдобровать.
Мы напишем священную книгу,
Будем праздники наши справлять!
Гарик Городцов потрудился на славу, дописав до конца главную песню голяди. Он был героем дня!
- Браво поэту! – кричал Саня.
А потом было возложение цветов к деревянным «скульптурам». Долго спорили, кому быть «вайделотом», потом махнули рукой: тут все равны, все жрецы. Саня вверг в смущение Диану, провозгласив:
- Наши комплименты и аплодисменты «Мисс Голядь» - несравненной и прекрасной Диане! – Он не мог вспомнить фамилию девушки: Диана и Диана, «леди Ди», как ее Костян величает.
- Диане Лепешиной! – подсказал очутившийся рядом Гарик.
- Прекрасная Диана Лепешина присутствует здесь в двух лицах: она послужила моделью для статуи богини Аустры!
Диана почувствовала, что все присутствующие на поляне, сравнивая живую девушку и деревянную небожительницу, раздевают ее взглядами. «Ну Жека, что же ты наделал», - шепнула она. «Гордись!» - громко и отчетливо произнес парень и снова обхватил ее за плечи.
А потом была общая трапеза. Вслед за пивом и медовухой на столе, грубо сбитом из еловых досок, появились бутылки портвейна. Ребята заметно оживились, заерзали на импровизированных досках, постеленных на ящики.
- Меня все занимает вопрос: а какой у голяди национальный костюм? – слегка заплетающимся языком спрашивал у Сани Леша. – Тут все, кто в чем: в джинсах, футболках, кто в чем горазд. А каким был костюм голяди?
- Не знаю… Сделаем! Раз-ра-ботаем, - отвечал уже захмелевший Саня.
- Будешь? – Жека наполнил пластиковый стаканчик Дианы красным вином.
- Да нет… что ты, - она отклонила предложенное.
- И за голядь не будешь?
- Только чуть-чуть.
Они чокнулись сначала друг с другом, потом с соседями. Потом было еще четыре «чуть-чуть».
- У меня есть предложение! – «вождь голяди», пошатываясь, поднялся. – у древней голяди, наших предков, был обычай, который потом украли у них русские. В общем, летней ночью парни и девчонки отправлялись искать цветок папоротника. И находили! Хотя папоротники, как известно, не цветут, а размножаются спорами.
- А потом они сами… размножались…хи-хи-хи, - пьяно усмехался Гарик.
- Верно! Они делали новых голядских воинов! – Саня из всех сил треснул по столу, смяв свой стаканчик и едва не уронив «персональную» бутылку коньяка, которую «уговорил» уже на три четверти, разбавляя коньячные возлияния винными. – Пошли искать цветы папоротников!
- Идем! – Жека взял за руку Диану.
- Куда? – голова у нее кружилась.
- В таинственный лес! Видела такой фильм?
- Да… видела… это где такие красные ягоды?
- И цветы папоротника! – они встали из-за стола и. слегка пошатываясь, направились в лес.
- А я хочу сфоткаться с цветком папоротника… - смеялась Наталья Рубинова, так и не снявшая кольчугу.
- Вместо фигового листка! – ляпнул кто-то.
- Идиот! И шутки твои идиотские! А я пошла искать цветок! Кто со мной пойдет искать цветок папоротника?
- А, может, он в «Красной книге» и его рвать нельзя? – Валя Мотовилов, уже маленько перебравший, попытался встать – и рухнул на травку, опрокинув начатую бутылку портвейна и вылив на себя ее содержимое. Все захохотали.
Вечерний туман стелился в траве и кустарниковых зарослях – и туман стоял в глазах Дианы. «Грибы пойдут, - деловито произнес парень. – Туман – это к грибам!» Тихо плескалась рядом лесная речка с каким-то странным, наверное, голядским, названием, которое Диана не запомнила. Она пыталась протереть глаза, щипала себя за руку, чтобы прогнать коварный хмель. Она никогда так много не пила… Собственно, весь ее алкогольный опыт до сего дня мог уместиться в полутора литрах пива и полбутылки шампанского да еще паре бокалов красного вина – все, что она выпила за свои семнадцать с небольшим. Правильная девочка… Правильная, но не настоящая. А ей так хотелось стать настоящей.
- А у папоротников цветов не бывает, - говорила она, смеясь, и собственный голос казался ей странно чужим.  – Уж я-то знаю. У нас гимназия с ес-тес-научным уклоном, - она с трудом осилила фразу.
- Но людям хочется верить в сказку: в цветок папоротника, в деда Мороза, в спящую красавицу…
- А я красавица? – с вызовом сказала она, останавливаясь. – Как тебе я? Саня сказал, что я не-срав-ненная…
- Бесподобная! – выпалил Жека. пристально глядя на нее.
- А вот Игорь умеет стихи писать. Он мог бы меня в стихах… это…
- Воспеть!
- Да! А ты можешь?
- Я художник! Я могу изобразить…
- Как тот парень на «Титанике»! Ди Каприо! Я хочу. Чтобы у нас было, как на «Титанике»!
- Чтобы я утонул? – притворно нахмурился Жека. – Спасибушки!
- Нет, чтобы мы остались живы и жили долго и счастливо?
- Вместе?
- А как же! Скажи, ты в самом деле хочешь, чтобы я тебе позировала?
- Приходи в мастерскую?
- А здесь, в лесу? Ты спрашивал, похожа ли моя фигура на эту… астру что ли? Ну так сравни!
Она расстегнула рубашку, неуклюже (хмель брал свое) освободилась от нее, стянула джинсы вместе с не расшнурованными кроссовками.
- Помочь? – Жека пристально смотрел на нее.
- Я сама! Давай, как на «Титанике»! Там. В автомобиле…
- И где он, этот автомобиль? – Жека решительно шагнул к ней.
- Вокруг нас! – она сбросила с себя последнее. – Эй, художник! Что-то ты робкий. Совсем как Костик! – дразнила она. – У меня фигура богини, правда?
- Да! – у него перехватило дыхание. Она стояла, сжимая в ладонях сочные груди. Меж пальчиков зазывно-соблазнительно торчали упругие сосцы – точно две аппетитные ягоды, полускрытые в траве. Девушка одним взглядом, казалось, говорила: «Ну что же ты… Иди ко мне! Иди же сюда. Не робей!».
Он разделся быстро, за минуту, по-солдатски, сорвав при этом половину пуговиц с рубахи, сжал Диану в объятиях. Они упали на траву и окунулись в море страсти. Мир вокруг перестал существовать, были только Он и Она.
Тихо журчала за спиной река. Они лежали на траве. Она укрылась рубашкой, он суетливо натягивал брюки.
- У тебя это первый раз… Первая кровь. Значит, с Костей ты ни разу, – выдохнул он. – А я не верил.
- Какое там! Только целовались… наедине, когда никто не видит. Он все ждет, когда мне стукнет восемнадцать – вот тогда…
- Тогда он накинется на тебя как проголодавшийся лев!
- Лев?! Это он-то – лев! Домашний котик он! Только строит из себя льва. Вот сейчас там, где-то, на бердышах сражается. А в реальной жизни… На него топором замахнутся – они и захнычет, прощения просить будет, - Хмель почти прошел, они смотрели друг на друга, не отрываясь.
- А еще фильм был такой, «Андрей Рублев», видел? Тоже про художника, видел? Там тоже в купальскую ночь парни и девушки бегали… без ничего.
- Это русский фильм про русских, а мы голядь.
- Ну и что? Давай! Голая голядь ищет папоротник. – Она отбросила рубашку.
- Так тут народу полно. Слышишь голоса? Увидят нас…
- Боишься! Трусишка зайка серенький под елочкой лежал, – она медленно провела рукой с розовыми коготками по замшелому стволу ели. Точь-в-точь как на «Титанике!», только там было стекло автомобиля. – Да ты совсем как Костик! Мнешься, не решаешься. Точно Костик!
- Нет, я другой! – он встал. – Давай пойдем искупнемся?
- Давай! – она сбежала к воде, медленно вошла в речку.
- Брр! Как холодно! А ведь почти середина лета уже.
Заходящее солнце озарило великолепное обнаженное тело. С темно-розовых сосков свисали капли, блестевшие в лучах божественного Сауле как драгоценные камушки. Она была теперь не Аустрой, а греческой Афродитой, богиней любви, весело плещущейся в волнах. Жека с разбегу плюхнулся в речку, обдав Диану фонтаном брызг. Действительно, холодно, хотя вино и любовь согревают! Он опять окатил волной Диану. Она отчаянно вскрикнула, потом рассмеялась и стала плескать водой в барахтающегося на мелководье друга. Жека фыркнул, нырнул, через пару секунд вынырнул.
- Ой, Жень, у тебя на голове кувшинка! – хрипло рассмеялась Диана.
Он бережно снял с взлохмаченной шевелюры белый цветок.
- Это корона, Ди! Я – царь голяди. Или бог! Речной бог голяди.
- А я кто? Царица? Богиня?
- «Мисс Голядь», сказано было Санькой.
- Ой! – она содрогнулась: по плечу ползло какое-то существо. – Что это за гадость такая?
- Жук, простой жук. Плавунец или водолюб. Я в детстве насекомых любил, собирал букашек разных, коллекции составлял. Сколько их погубил ради детского любопытства! А этот пусть живет! – он аккуратно снял с плеча девушки насекомое, опустил на воду. – Плыви! Ой, да ты же продрогла вся. Вылезай немедленно из воды!
Они вернулись на берег. Он протянул Диане кувшинку. Там долго одевались, она с трудом расшнуровала кроссовки, он помог их зашнуровать снова. Она попыталась приколоть к рубашке булавкой кувшинку. Лепестки разлетелись, девушка захныкала.
- Хочешь, еще сплаваю, сорву?
- Не надо, пусть цветет!
Мокрые, кое-как одетые они, они, обнявшись, шли по лесу.
- Жень, а змеи тут водятся?
- Не знаю. Волки точно есть. Забегают, бывало, но мы их не боимся, - он притянул ее к себе, долго целовал.
- Я почему про змей? Меня тут кто-то спрашивал, знаю ли я голядские легенды? Я не знаю. Хотя… литовцы ведь родня голяди? У них есть сказка про змея, который кожу сбрасывал и оборачивался прекрасным юношей.
- Угу! «Невеста полоза», песня. Хелависа поет.
- Слышала. Но у нас своих голядских легенд нет. Давай, придумаем свою, про тебя и про меня… как мы в лесу…
Он заметила в траве яркий желтый цветок, протянула к нему руку, чтобы сорвать и тут же вскрикнула.
- Что, неужели и правда змея? – Жека присел рядом.
- Да нет. Крапива тут. Вот руку обожгла. Хотела еще цветочек сорвать…
Он нежно облобызал обожженное крапивой запястье.
- Не жжет больше? Тогда пойдем к нашим.
Жека и Ди, обнявшись, шли по лесу, в который медленно и неслышно вползал сумрак, а тонкие стрелы закатных лучей еще пронизали зеленую толщу листвы, придавая вечернему пейзажу еще больше таинственности.
Хохот заставил их остановиться. На песчаном мысочке у небольшой заводи, покрытой все теми же белыми кувшинками, стояла модель Наталья в кольчуге. Она была почти на голову выше Дианы, потому кольчуга, едва достигала ее бедер, из-под нее выглядывали синие плавки. «Фу, пошлость! – подумала Диана. – А я ведь тоже так хотела». Перед Натальей стояли два фотографа, а она грациозно изгибалась то влево, то вправо, принимая самые неестественные позы.
- Хочу меча! – крикнула она. – У этого парня главного он должен быть.
- Жаль я свой цифровик не захватил, - шепнул на ухо Жека. – Поснимал бы тебя вот так у реки.
- А потом вывалил все в интернет, да? Вам, мужикам, все клубничку подавай! – Диана щелкнула его по носу. – Ладно, звони, поснимаюсь как-нибудь. Но строго для нас с тобой, ты понял меня?
Его рука легла на плечо Дианы. Они смотрели, как Наталья, беззаботно хохоча, скинула кольчугу на руки одному из фотографов, который от неожиданности едва не уронил аппарат в реку. Оставшись в совсем миниатюрном купальнике, она ринулась в воду, а фотограф, отшвырнув кольчугу в кусты, лихорадочно защелкал ей вслед, наводя объектив на снующую в волнах «амазонку».
- А соловьи тут есть? – спросила Диана.
- Утром запоют! Мы их тут всех перепугали.
- А я никогда не слышала соловьев в природе! В кино только. А так хочется!
- Мы еще не раз сюда приедем и послушаем их.
Над лесом с пронзительными криками пролетели какие-то крупные птицы.
- Ой, кто это так кричит?
- Кулик лесной. Не соловей, конечно…
Вдруг внезапно выдал попсовую мелодию телефон. «Оказывается, тут, в лесу ловит сигнал. Впрочем, до города совсем недалеко. Рядом поселки дачные».
«Мама, - догадался он. – Беспокоится, что меня так долго нет, куда запропастился?!» - подумал он. – Да, слушаю. Что, мама? Папа? Как? Когда это случилось? Скоро за нами автобус приедет, через полчаса. Он же выздоравливал! Боже. Не может быть!
- Что такое стряслось у тебя? – Диана смотрела в его побледневшее вдруг лицо. – Что-то случилось дома, да?
- Папа умер… - громким и тяжелым, словно упавший камень, голосом вымолвил он. – Должны были выписывать послезавтра.
- Как это страшно. Прими мои соболезнования, - Диана обняла парня.
- Идем. Уже темнеть начинает. Автобус скоро подойдет.
В кустах над рекой залился трелью соловей, но ни Жека, ни Диана не обратили на это внимания. Остатки хмеля выветрились практически мгновенно. Скоро они выбрались на поляну.
- Эх, да здравствует голядь, да скро-о-оется тьма! – орал Саня, прикладываясь к бутылке пива. Осушив до дна, с размаху швырнул ее в кусты. «А еще говорил: мы не русские, мы не мусорим, где попало», - со злостью подумал Жека. Кругом продолжалось веселье. Среди полупьяных сыновей и дочерей голядского народа с рупором бродил Гарик и созывал всех к полыхавшему в сторонке костру.
- Дамы и господа, голяды и голяшки! – хмельным голосом кричал он. – Через двадцать минут тут будет автобус. Кто не успел, тот опоздал. Где эти фотографы с фотографиней?
- Я тута! – крикнула Наталья. Она шаталась, звеня кольчугой, под руки ее поддерживал фотограф из модного московского журнала и его местный коллега. Она заметила Диану. – Эй, девушка, я тебе эти железяки в ваш офис принесу, я же адрес знаю. Ты вообще клевая на фотках…
- Пойдем, - Жека все так же аккуратно взял ее под ручку.
- Я был в клубе «Русская сила», - объяснял «вождю голяди» бывший националист с женским именем Валя. – Там ребята толковые. Я их приведу!
- Приводи! – рявкнул Саня. – Будем из русаков голяков делать… то есть я хотел сказать голядь. Эй, Валера, пива сюда принеси, там же осталось еще?
«После коньяка пиво жрет. Истинный русский!» - подумал Жека. И тут на него нахлынуло отчаянье: «Куда я без отца? У него был свой бизнес, я ему помогал, а теперь я один… каково будет тянуть на себе всю эту бухгалтерию, отчеты, декларации? Заказов поступает мало. Продать отцовское дело? А кому? Но зачем? Что я без него? Ни образования, ни таланта предпринимательского, какой был у папы, ни связей нужных. Так и прогорит дело! На кого ты меня оставил, батя?»
Фырча, подкатил автобус. «Едем!» - закричал Саня. Он подбежал к Альберту Ивановичу, сидевшему на пеньке, почти трезвому (старик пил мало) и протянул ему руку:
- Вы наш вдохновитель! Ведите же народ, - и, обращаясь к рассеявшимся по поляне ребятам и девчонкам: - Вперед, за нами! За род, за голядь!
И они, ответив недружными возгласами, потянулись за Яновским нестройной вереницей. Он шагал впереди и вполголоса напевал что-то на незнакомом языке, за ним поспешал, спотыкаясь и чертыхаясь, Шелохтин, на ходу горланя «дайну», затем брели остальные. Диана и Жека наблюдали за ними.
- Ребята… вы где пропадали? – перед ними вырос Леша Мазурин. Он стоял, покачиваясь, с глупой улыбкой на лице.
- Отстань, у него отец умер! – крикнула Диана.
- Мои извине…соболезнования, - пробормотал тот. – Простите… не знал.
По дороге к автобусу, кого-то вырвало в траву, другой споткнулся о валявшуюся в траве ветку и смачно выругался. Саня не смог самостоятельно влезть в автобус, пришлось двум приятелям заталкивать туда его грузное тело. В автобусе раз пять пересчитывались – вроде все на месте. Когда отъехали уже на порядочное состояние, увидели бегущего к ним Валю Мотовилова, который кричал и отчаянно размахивал руками. Потом вернулись за «национальным флагом». Потом оказалось, что забыли потушить костер – а жарким летом это чревато большими бедами… Потом приковылял новообращенный в голядь Шараф Уразаев: потомственный мусульманин, он не привык к алкоголю, и парня основательно развезло, вдобавок, он споткнулся и ушиб ногу. Потом вспомнили, что забыли еще что-то важное, так что уехали с пятой или шестой попытки. Водитель ворчал и скрипел зубами, Саня оглашал автобус богатырским храпом.
- Типичный русский бардак, - бросил Жека. – Мало назваться голядью, надо ею стать. Может, только наши дети будут истинными галиндами, - он погладил слипшиеся волосы Ди, в которых запутались лесные и речные травинки, прихлопнутые комары. – А мы до этих дней не доживем, наверное, как мой отец не дожил.
- Как там… жаль только жить в эту пору прекрасную… как в стихах… - прижавшаяся к его плечу девушка мурлыкала, как котенок. – Сегодня был самый счастливый день в моей жизни…
- Был бы и в моей, если бы… - он отвернулся к окну.
- Ой, прости, я не подумала.
- Да что там… Поспи немного.
Автобус зарычал и, покачиваясь на ухабах, устремился по грунтовке к шоссе, ведущему в областной центр. Синие сумерки уже окутали засыпающий мир: деревянных идолов, разбросанные у их подножий ящики, пустые бутылки, объедки, оставленную кем-то на ветвях ивы куртку, белеющие в полумраке скомканные листки со словами песни, призывающей отречься от русского мира и вернуться в блаженные времена вольной голяди…
- Ну чё, как там на празднике, слышал что-нибудь? – Сева, пожав Венькину ладонь, тут же принялся расспрашивать того о Дне возрождения голяди.
- А чего я? Меня там не было, как и тебя. Я ж для них маленький, - Венька сплюнул и выматерился по-взрослому. – Ну что там могло быть? Парни, студенты в основном, бухали, а потом с телками по кустам расползлись. Нам, пацанам, это видеть не полагается.
- А ты бы из кустов подглядывал?
- Вот еще! В интернете полно этого всякого, только папа блокировку на моем компе установил, чтоб я не смотрел. Но я у друзей…
- Ну и правильно! Слышь, а ты чё, и сестрицу свою в голядь зазвал…
- Да, представь себе! Она теперь с нами, Натаха!
- Тоже по кустам?
- Ну ты и дебил! Я ему про наше дело, а он все про это… трах-тарарах. У ней там фотосессия была для московского журнала.
- «Плейбой»? Клево было бы!
- Да иди ты! Я же про твоих пакостей не говорю.
Неожиданно внимание пацанов переключилось на трех бомжей, вышедших из подворотни. С палками и мешками, полными всякого смрадного помоечного тряпья и пустых бутылок, они уныло шли через двор.
- Смотри, Венька – русские идут! – воскликнул Сева.
- Да тише ты…
Один из бомжей вздрогнул, передернулся, но не обернулся, другие и вовсе не обратили внимания на реплику пацана.
- А знаешь, - Венька сменил тему разговора. – У меня с папкой сегодня стычка была. Достали уже предки своими ветхозаветными проповедями, тошнит от них! Он, значит, мне с утра опять уши прожужжал: «Знаешь ли ты, что сто лет назад еврейская молодежь так же вот изменила своим национальным традициям и поперла в большевики. И чего они этим добились? Того, что Сталин их потом перестрелял да пересажал. Заметь: они стали тогда всем, а через двадцать лет опять никем и ничем, лагерной пылью, – Венька пародировал скучно-назидательный тон отца. – И вот ты со своими дружками тоже хочешь влезть в чужие для нас, евреев, дела. Придумали какую-то голядь. Большевики из евреев тоже всякую голытьбу привечали, а она им потом головы сворачивала. Задумайся, сын».
- Не, ваши тогда здорово русским наваляли! В семнадцатом, - выпалил Сева.
- Они не мои! Тебе еще тысячу раз повторить? – Венька чуть не кричал. – Ты – голядь, я – голядь, Наташка – голядь, Мишка – голядь, и старшие пацаны – голядь. Там у них даже один Алибабай бывший – бывший! – теперь тоже голядь. Мы один народ!
- Мишка-то где?
- Я почем знаю? Может, батьке стучит…
- Да ну тебя! Никуда он не стучит. Ему, наверно, батька тоже лекции читает.
- Кстати, по поводу нашей этой… - Венька задумался, подбирая слово.
- Акции! – подсказал Сева. – Это ты про клуб «Добросвет»? Ну, что там слышно? Менты все еще ищут?
- Ищут, - Венька улыбнулся. – Весь микрорайон обошли и в соседний заглянули. И ни хера! Только пацанов напугали.
- А следы там… улики всякие… ничего? – Сева пристально смотрел на друга.
- Да сказано же тебе – ни хера! Не понимаю я тебя: то у него все кругом трусы, то сам тени собственной боится. Ты что думаешь: они всех пацанов в городе трясти будут. Мне вон сказали: пока они там рейд проводили по району, виновников искали, так наркоманский притон обнаружили. В соседнем доме! И теперь довольны: все на нариков повесят! Признайся, скажут: где ты был такого-то числа вечером? Под кайфом был! Что-нибудь помнишь? Ни фига не помню, в голове был туман. Клуб ты громил? Не знаю.
- Не знают, но сознаются. Менты это делать умеют… - с видом знатока произнес Сева.
- Да русскому нарику пакетик с белым порошком покажи, когда его ломает, так он во всем признается. Хоть в покушении на президента. Лишь бы только дозу получить.
- А голядский нарик? – неожиданно спросил Сева.
- Не понял? – удивился Венька. - При чем тут…
- Ну, ты говоришь – «русский нарик». А наш, голядский?
- У нас-то нариков не будет! – категорично возразил Венька.
- И я так думаю! И бомжей не будет, и бандитов, и всего плохого. Вместе с русаками вымрет это все!
Пацаны как в воду глядели. Через неделю наручники защелкнулись на исколотых руках двух любителей «веществ». Дело в том, что еще наутро после погрома в кустах близ входа в клуб обнаружили шприц. Так обозначилось одно из направлений расследования, давшее результаты…
- Нам нацики стрелку забивают! – Гарик ворвался в офис. – Послезавтра.
Саня, ведший затяжные бои в соцсетях, развернулся в компьютерном кресле.
- Какие нации? Не понял? Кто? Говори ты толком!
- Националисты русские. Ихний вожак Кирилл Баулин.
- Провоцируют, - лидер потянулся и сладко зевнул – он полночи вот так же «воевал» в соцсетях. – А нам их белки-стрелки по самое это… по фиговый листок, - он сделал непристойный жест. - В то же место и пошлем их…
- А они потом всем распишут, что мы – трусы, - Гарик наклонился к Сане. – Давай сходим туда и еще соратников возьмем?
- На махаловку? – Саня таки присвистнул. – Мусора всех загребут – и наших, и ихних – и под статью подведут об уличных беспорядках не политической почве. Ты этого хочешь?!
- Давай возьмем с собой Женьку, - не унимался голядский национальный поэт. – И еще парней.
- Я пойду, ребята!
Оба удивленно обернулись. В дверях стоял Валя Мотовилов.
- Ты?! – в один голос выпалили Шелохтин и Городцов.
- У меня ж братан там, я говорил. Я их всех знаю как облупленных.
- Братан, говоришь? – хитро прищурился Саня. – Один – голядь, другой – русский, два веселых гуся, так?
Валя улыбнулся.
- А если завтра конфликт между русскими и голядью? – Саня наклонился вперед, вглядываясь в простодушное лицо Валентина. – Пойдешь против брата с шашкой, как в Гражданскую, а?
- Я этого не допущу! – твердо выговорил он.
- Кто-то обещался к нам русских националистов привести. В нашу веру обратить, - также наклонился вперед Городцов, оседлав другое компьютерное кресло. – А они сами нас зовут… на стрелку.
- Вот-вот, - быстро заговорил Валя. – Возьмите меня. Я их хочу переубедить.
- Что ж раньше-то не переубедил? – недоверчиво хмыкнул Шелохтин. – Не представилось возможности? Кто ты там у них: пацан на побегушках что ли?
- Нет, я у них общественными связями занимаюсь, - ничуть не обидевшись на колкость, говорил Мотовилов. – Пресс-релизы пишу и рассылаю.
- Сколько «черных» побили? «Москва. Центр. Вчера грохнули хача, - ехидничал Саня. – Ждем дальнейших инструкций».
- Нет, мы… то есть они не бьют никого. Иначе бы сели давно, - так же без обиды отвечал Валя. – И центра у нас нет.
- Автономная боевая ячейка, - хихикнул Гарик.
- Возьмите меня, - уже жалобным тоном затянул парень.
- Возьмем! – Саня стукнул ладонью по столу. – Переговорщиком.
- Надо бы Жеке позвонить, - Городцов потянулся к мобильнику.
- Звони, зови. Парень конкретный, базарит по делу, - Саня подвинул Вале стул. – Всем активом пойдем к этим ваши русакам.
…Жека выронил карандаш от неожиданности – телефон пронзительно зазвенел. «Это – Гарик», - догадался он.
- Алло. Слушаю. Привет!
Диана внимательно рассматривала свой портрет. Нет, лицо у нее поуже, чем на рисунке, и профиль не такой резкий. А вот глаза – самое то!
- Спасибо! Понял. Буду. Непременно буду, - он выключил телефон. – Гарик побеспокоил. С нами националисты русские хотят повидаться.
- Но зачем? – удивилась Диана.
- Прояснить наши позиции: кто есть кто и чего хочет – так Гарик сказал.
- И ты пойдешь?
- Да! Обязательно. Улыбнись, вот так. Сейчас я твои уста запечатлею.
Она улыбнулась. Жека прекрасно работал с металлом и деревом, а вот рисовал… так себе, но все равно замечательно!..
- Надо бы Костю вызвонить, – предложил Гарик.
- Валяй, - Саня нахмурился. – Не пойму я его. Как с фестиваля приехал, так до сих пор не появлялся. На связь не выходит. Звони его даме сердца.
В мастерской Гурьянова вновь завибрировал еще один телефон.
- Гарик, ты? Привет! Костя? Откуда я знаю? Сама давно не видела. Звонил один раз – и опять про кольчугу! Как вшивый про баню. Короче, я во всем виновата, и в том, что эта моделька глупая мне его доспехи не вернула.
Диана тяжело выдохнула. Ее Костик добрых двадцать минут допытывался по телефону, кому она посмела позировать в таком виде. Голос был обиженный, нервный, гневный. «Да я тут вообще не при делах, - пыталась то ли оправдаться, то ли отвязаться она. – Какой-то «древодел» долбаный использовал мое фото, а снизу к нему фигуру стриптизерши присобачил, которую в интернете скопировал. Я вообще собираюсь с ним судиться!» «Уж не Гурьянов ли?» – зловеще-вкрадчивым тоном продолжал выпытывать Костя. «А ты его не поединок вызови да мечом заруби!» Она вспылила и выключила телефон. Он потом звонил, извинялся…
- Сами ему звоните, парни! – отрубила Диана.
- Сейчас я твои ушки изображу, - Жека протянул руку, аккуратно сдвинул локоны, освободив левое ухо.
- Нет, не надо! – вскинулась Ди. – Пусть будет так, как есть. У меня уши некрасивые, остроконечные.
- Как у эльфов. Эльфийская принцесса! «Властелина колец» видела?
- И читала! Ты вот кино любишь, мог бы поступить, выучиться фильмы снимать. А не учишься.
- Бизнес папин на мне. Разгребаю сейчас… Мороки столько – хренова куча!
Его шершавые ладони скользнули по нежным как персиковая кожура щекам.
- Ладно. Пусть будет так! Сиди и не шевелись…
- Жень, у тебя фотки лучше получаются, чем рисунки. Хочешь, я буду позировать тебе, завернувшись в голядский флаг. Я фото видела шикарное: там одна девушка в английский флаг закуталась…
- Флаг – это флаг, символ! – неожиданно резко ответил Жека. – Под флагом сражаются, кровь проливают и заворачиваться в него – значит, саму идею испохабить! Не знаю, может, у англичан такое и принято, но у голяди так не будет. Лучше в кольчуге…
- Когда эта дура Наташка мне ее вернет. Ты ее телефон знаешь?
- Откуда! Ладно, выясню в клубе.
- Рисуй уже, Ди Каприо! Только без ушей этих собачьих!
- Эльфовских!
- Не серди меня!
Он долго пыхтел над рисунком, орудуя то карандашом, то ластиком, потом, когда милая головка обрела, наконец, очертания, более-менее близкие к оригиналу, взял фломастер и обвел им намеченные карандашом черты лица.
- Каково!
- Прелесть! Я тут лучше, чем в реале! Я и не знала, что ты художник!
- Давай отпразднуем рождение шедевра? – предложи он. – Тут в шкафу бутылочка стоит, я случайно на нее наткнулся вчера. От папы осталась…
Жека неожиданно помрачнел. Неделю назад проводили в последний путь отца. Попрощаться с ним пришел почти весь костяк голядской общины, кроме Кости (он, едва вернувшись из Воронежа, немедленно отбыл на какую-то очередную богатырскую потеху в соседнюю область). На поминках громче всех выступал подвыпивший Саня. Произносил речи, которые впору говорить на митинге, а не на тризне. О том, что, умирая, папа Евгения прошептал: «Прошу считать меня голядью!» Как будто он там присутствовал и слышал последние слова Гурьянова-отца… умершего, кстати, во сне! Этот циничный болтун и собственную смерть готов превратить в пиар! Тьфу!
- И где это твое вино? – прервала его невеселые раздумья Диана.
- Сейчас принесу напиток любви! – он встал, торжественно прошествовал к стоявшему в нише старому шифоньеру, набитому всяким хламом, и извлек оттуда нечто импортное с яркой наклейкой. – За нас!..
- Альберт Иванович, - старлей Осетров внимательно всматривался в лицо Яновского. – Мы по долгу службы мониторим активность различных общественных групп в интернете. – В глазах пожилого активиста-родоначальника голядского движения он заметил тревогу и напряженность – вот и хорошо, значит, гражданин понимает всю серьезность положения. – Нас беспокоит то, что эта активность в последнее время приобретает… я бы сказал, не вполне здоровые формы.
- Вы считаете меня лидером экстремистов? – краевед так же пристально смотрел в лицо сотрудника спецслужбы.
 «Не лидером, но идеологом – это сто процентов», - подумал офицер госбезопасности, а вслух сказал:
- Вы, конечно, человек умудренный жизнью, не склонный к радикализму. На митинги не ходите, даже официально разрешенные, в Сети противоправной пропагандой не занимаетесь, ни в каких организациях подрывных не числитесь, вас ни в чем не обвинишь. – Осетров заметил, что взгляд Яновского стал теплее, мягче, что ли, на самое чуть-чуть, но мягче.  – Но ваше влияние на молодежь… как бы вам объяснить?
- Они заменяют мне детей и внуков, - произнес пожилой человек. – Да, именно так. – Быть может, вы подозреваете меня в педофилии? Живет мужик один и …
«Знает, что в этом мы его точно не подозреваем», - подумал офицер, а вслух высказал претензии к деду:
-  Вы же понимаете, что молодежь горяча, эмоциональна, склонна к непродуманным действиям. То есть сначала действует, а после думает о последствиях. И эти ваши игры в голядь…
- Это не игры! – неожиданно резким тоном перебил старик. – Это – стремление возродить из небытия древнюю историю края. Я уже несколько десятилетий изучаю историю голяди. В архивах работал, с ведущими историками по данной теме переписывался – сначала по почте, потом через интернет. Мы должны знать наше прошлое, чтобы не было фальсификаций, мистификаций на темы отечественной истории. Сейчас же об этом на каждом шагу, на каждом углу говорится. Вы недавнее ток-шоу на канале «Россия»…
- Видел, - перебил Осетров. – Но я вам совсем о другом. - «О фальсификациях заговорил, а сам и есть первый в нашем регионе фальсификатор истории», - подумал он, а вслух продолжил. – Зачем вы пытаетесь доказать молодежи, что она – не русская? Нет, я прекрасно знаю, что когда-то в наших краях обитала эта самая голядь. Но ведь уже лет пятьсот о ней ни слуху, ни духу. Растворилась в русском населении без следа. Так нужно ли актуализировать то, что потеряло свою актуальность еще в эпоху Ивана Грозного, если не раньше? Зачем вбивать клин между русскими отцами и русскими детьми, убеждая последних, что они вовсе не русские? Кому это нужно? Кому это может быть выгодно?
- Американским империалистам и израильским сионистам, как говорили в дни моей молодости? – ехидно улыбнулся Яновский. – Или бандеровцам в Киеве, как принято говорит сегодня?
«А его так просто не переговоришь, на каждый аргумент у дедушки – контраргумент припасен», - подумал Осетров, а вслух сказал:
- Молодежь из ваших внешне как бы безобидных идей возрождения народа голядь способна сделать очень радикальные выводы. Вам, должно быть, известно о погроме в русском клубе «Добросвет»?
- Наркоманы, болваны, - небрежно бросил Яновский, а по глазам, осанке, напрягшимся лицевым мышцам было ясно видно, что он опять встревожен.
- Возможно, начитавшиеся на вашем сайте статеек о том, как русские притесняли вольную голядь. Мы, конечно, проверим все их выходы в Сеть, выясним, что побудило их, почему пошли не стекла бить в соседнем магазинчике, а русский общественный клуб громить? А это ваше языческое шоу на природе? Зачем эти истуканы в виде голых девиц с магическими знаками в деликатных местах, эти речи…
- Молодые балуются. Я сам в юности таким был. А вы сами давно ли учились в школе, в вузе? Юности свойственно, знаете ли…
- Задача старшего поколения – уберечь юных от роковых шагов, способных сломать им судьбу в самом начале жизненного пути. Может быть, для вас все это красивые слова. Но для меня как человека, занимающегося проблемами молодежного экстремизма, очевидно, что путь, на который вы толкаете молодежь, пагубен для нее. И вы должны бы это понять как взрослый, умудренный жизнью человек.
- Каюсь, не досмотрел, - вздохнул краевед. – Так уж вышло. Говорил им, предупреждал – не берите вина. Саша обещался проконтролировать все. Это я про Шелохтина, студента. Так ведь молодые, зеленые, неопытные…  Много ли им надо, чтобы…
- Да не про пьянку я, - уже с раздражением заговорил Осетров. – Причем тут вино? Они и без вина… «Отречемся от русского мира» – это что по-вашему? От страны, от предков, от традиций. А зачем вы с сопливыми школярами беседы ведете? Вас никто в педофилии не подозревает. Но вы прививаете юным ложные ценности, внушаете ложные идеи. Но главная угроза для безопасности государства и его граждан даже не в этом, а в том, как именно юные станут воплощать ваши идеи в жизнь. Один поэт однажды написал: «Идея, брошенная в массы – это девка, брошенная в полк».
- Предлагаете мне распустить «полк»? – с ироничной интонацией спросил Альберт Иванович. – Не я им командую. Знаете же фамилии лидеров.
- Демагог Шелохтин и графоман Городцов – это лидеры? – так же ехидно ответил вопросом офицер. – Без вашего воздействия на их зеленые умы парни так и продолжали бы играть в русских богатырей, как третий их «вожак» Романов. А вы вдохновили студентов отречься от родства с русским народом, объявить себя старым, давно забытым этносом по имени голядь.
- Все-то вы обо всех знаете. Впрочем, род деятельности обязывает знать, - хмыкнул старик. – Скажите, какие именно пункты российского законодательств я нарушаю – и готов поклясться на Конституции России, что перестану это делать? Или уж арестовывайте меня.
- Мы опять пошли по кругу, - Осетров едва не скрипел зубами. – Пока (я подчеркиваю это слово) вы ничего не нарушили, держитесь в правовых рамках. Но кто, скажите, даст гарантию, что ваши ребята завтра не сотворят что-нибудь далеко выходящее за эти жесткие рамки? Вы приручили молодых, и в ответе за тех, кого приручили, извините за красивые слова. А потому вам бы следовало объяснить этим ребятам, что игра в голядь – она не более чем игра, историческая реконструкция, которые они так любят. Точно так же можно играть в индейцев, в печенегов, в хоббитов, в кого угодно. Но игра – это игра, а политика – это уже не игрушки, последствия могут быть самыми серьезными. Надеюсь, вы сделаете правильные выводы из нашей беседы. Тем более, - подчеркнул Осетров, – что этим молодежным кружком интересуются в центре по борьбе с экстремизмом, там хорошо осведомлены обо всем, что делается в голядском «племени» и отлично понимают, во что это может вылиться. Там работают люди, которые прежде занимались борьбой с оргпреступностью, простые и суровые, и они вряд ли будут разводить с вами интеллигентные дискуссии. Вы, надеюсь, меня понимаете?
- Это угроза? – насторожился Яновский.
- Только предупреждение. Распишитесь, пожалуйста, вот здесь, - сухо ответил старлей. – Профилактическая работа с гражданином Яновским проведена, об ответственности за противоправную экстремистскую деятельность Альберт Иванович Яновский предупрежден. На все вопросы даны исчерпывающие ответы. Еще вопросы имеются?
Отрицательно мотнув головой, Яновский деловито и аккуратно расписался…
- Ну что, привет! – рослый, широкоплечий, густогривый и редкобородый Кирилл Баулин раскинул длинные руки с широкими ладонями, словно желая обнять гостей. Но обнимать их он не собирался. – Если не ошибаюсь, передо мной Александр Шелохтин? Или уже Александрас? А где, кстати, Костик Романов… то есть, наверное, уже Романаускас?
- Привет, - небрежно бросил Шелохтин. – Константин был и есть Романов, он по стрелкам-разборкам не ходок, ибо предпочитает выяснять отношения в честных поединках, а не в подворотнях.
- Так и мы пришли сюда не драться-махаться, - Баулин обернулся, указывая на маячивших за спиной друзей-соратников – Мотовилова-старшего и еще одного парня, известного в интернете под ником Russky_ratnick. Одну тему обсудить надо. Животрепещущую тему.
- Ну что, парни, будем трепетать или как? – обернулся Саня к друзьям, которые неспешной, вальяжной походкой, руки в боки, вышли из вечерних сумерек, хлюпая по лужам кроссовками. Валя Мотовилов и Жека Гурьянов встали ошуюю и одесную от лидера.
- И ты брат… то есть Брут! – воскликнул Серега Мотовилов. – Вот не ожидал от тебя такой прыти. Ты же с нами был.
- Здорово, братец! Понимаешь, времена-то меняются, и мы вместе с ними.
- Совсем оборзели, наших людей переманиваете, - прошипел Баулин. И тут же перешел на прежний язвительный тон. – Я вот чего вам сказать хочу, земляки: завязывайте вы с этим голядством (он нарочито сделал ударение на «я») – чем скорее, тем лучше для вас же.
- А иначе что? – Саня сделал шаг вперед. – Побьете, как этих… понаехавших? Или что сделаете?
- Ничего не сделаем, - вожак националистов опять сделал «обнимающий» жест – Мы политических оппонентов не бьем, а пытаемся переубедить
- Да ну, да неужели? – подал голос Гарик, неожиданно вынырнувший из-за угла. – Волки травоядные.
- Ну, правда, бросайте вы эту ересь, - чуть ли не умоляюще протянул Кирилл. – Русские за вами не пойдут, от своей национальности не отрекутся. Ну, разве что малолетки сопливые да девки глупые.
«Уж не про Диану ли?» - на лице Жеки заходили желваки.
- Говоришь – «русские не пойдут»? – Шелохтин зло сплюнул в лужу. – Да они куда и за кем угодно пойдут, потопают, побегут трусцой. Они всей толпой не то, что в голядь вступят – в чукчи и эскимосы запишутся, потому что коренным народам преференции положены. Да если бы кто-то сейчас встал и объявил, что голяди как малой народности положена льгота по оплате коммуналки, они живо себя голядью заявят. На одной чаше весов великий и могучий русский народ, единый да неделимый, а на другой – льготы. Ну и что они выберут? Сам подумай своими мозгами. Побегут вприпрыжку, задрав штаны, за кем угодно, кто им блага пообещает – за большевиками, за демократами, куда угодно и кем угодно запишутся.
- Это вы за чечевичную похлебку хоть папуасами запишетесь, - Баулин шипел от негодования. – Сами такие и всех своей меркой шкурной мерите! У вас там узбеки-таджики голядями пишутся, скоро негров принимать будете!
- Вот ты монархист, - неожиданно повернул тему Саня. – Верно?
- Да, я за традиционную систему управления страной. А тебе не нравится?
- Нет, я совсем не против. Только речь про другое. Твой великий и могучий русский народ царя своего продал и, мало того, расстрелял его вместе с детьми, женой и всей обслугой. Русский народ!
- Сам же знаешь, кто там командовал! – огрызнулся националист.
- Угу, знаю. И не нашлось ни одного, который не стрелял в императорскую фамилию. Это тебе не азиаты узкоглазые, которые за своего императора на смерть идут, в камикадзе. Это гордые русичи!
- А если бы ты с коммунистом спорил, сказал бы, что русские Союз развалили, так?
- А то! С большим, надо сказать, энтузиазмом и вдохновением советскую империю ломали. Или скажешь, что это все евреи пыхтели, разрушали по приказу американских хозяев? Да нет, русачки постарались, декларацию о суверенитете России кто подписывал?
- Тебя не переговоришь, - тяжко вздохнул Баулин.
- Ты. Валька, определись, с кем будешь – с ними или с нами? – неожиданно встрял Серега Мотовилов. Он в упор глядел на брата, надвинув бейсболку едва не до бровей. – Русский ты или нет?
- А тебе-то лично, Серый, что твоя русскость дала? Хотел чиновником стать, в департамент по молодежным делам просился. И что? Там пронюхали, что ты с националистами отжигал, на русских пробежках засветился – и фига тебе, а не карьера чиновника. Ну не дадут тебе нести эту вашу «русскую идею» в молодежные умы. Не позволят! А против голяди власти не возражают. Ну, есть отдельные писуны. Статейки сочиняют поганые про нас, по «ящику» выступают. Нас же и популяризируют, тупые! Кто раньше про голядь не слышал, теперь узнал. Так что иди к нам и эту забирай, с которой живешь. Ну, Машу свою…
- Марину! – почти выкрикнул старший брат. – Кем ты стал. Валька? Знал бы батя, который там, в горах за русское дело голову сложил. Эх, братец!
Жека понял, что настало время ему сказать веское слово, иначе перепалка и вправду перерастет в махаловку, четверо против троих. А парни там крепкие.
- Кирилл, ребята! Мы ничего не имеем лично против вас и вашей организации. Мы даже готовы поддержать некоторые ваши акции, - начал он.
Кирилл навострил уши, Мотовилов-старший присвистнул и еще ниже надвинул бейсболку, на самые надбровья, широкие и массивные, делавшие его малость похожим на далеких пещерных предков. Интернет-ратник разинул от удивления рот, обнажив нечищеные зубы. Саня удивленно покосился на Жеку, Валя и Гарик переглянулись недоуменно.
- Ого, как мы заговорили, - хитро улыбался Баулин. – Примазаться хотите к русской славе? Наркодилеров ловить пойдете? А в рейд против незаконной миграции? А «Русский рынок – честный рынок»: изобличать «дорогих гостей», которые просрочкой торгуют, гнильем и контрафактом? Готовы?
- Если все будет строго по закону – то да, готовы, - сухо и деловито отвечал Гурьянов. – А то у вас как бывает: поймаете вы этого долбаного дилера, навешаете ему перед видеокамерой, в «тубик» свое кино вывалите – а потом на суде оно будет доказательством. Наркодилер – терпила, а вы – подсудимые. И вся ваша хваленая борьба псу под хвост пойдет!
- На каждого дилера – по киллеру, - выкрикнул «ратник», и тотчас получил отповедь от вожака.
- Заткнись, чепушила! – рявкнул Кирилл и сделал шаг к Жеке. – А вы сами что предлагаете? Картинки рисовать «Единая Россия без наркотиков»?
- Подключить СМИ – это раз, сообщить в органы адреса, где продают…
- Стук-стук, птичка дятел? Да менты, если хочешь знать, повязаны…
- Не все! С Госнаркоконтролем договориться о совместных рейдах…
- А там нас пошлют… в сексуальный рейд, пешком!
- Так и напишите! Пресса, телевидение, сайты… Чтоб знал народ, как нерадивые чинуши борьбу с наркотой саботируют. Между прочим, мне понравилась ваша акция «Русский двор»: вышли с метлами, и все подмели – мы не хуже узбеков-таджиков убирать русский город можем. Я бы и сам к вам присоединился.
- А что помешало? Потрудился бы. Бог, нация и труд все перетрут, как говорил Родзаевский. Просто лень, «не царское дело метлой махать» или опять «принципы»: нам с русскими не по пути?
- Твой Родзаевский сапоги самураям лизал… - встрял, было, Шелохтин, но Жека жестом остановил его и ответил лидеру националистов:
- В следующий раз обязательно присоединюсь и друзей позову. Только чтобы без этих ваших лозунгов подстрекательских, «гони-громи» и прочее.
- Хотите все по букве закона – вам и карты в руки, действуйте! А мы пойдем другим путем, русским, а не литвинским! – хохотнул Кирилл и почесал редкую бороденку. – Вы остаетесь при своем, мы – при своем. С тем и разойдемся. Мешать мы вам не будем. И вы нам не мешайте. Пусть народ разберется, кто прав, за кем сила, за кем будущее. С тем и разойдемся!
Они покинули темную подворотню, огибая лужи, пиная валяющиеся под ногами сплющенные жестяные баночки, стекла и огрызки – голядь своей дорогой, парни из «Русской силы» своим, «русским» путем. Мелькнувший мимо автомобиль на мгновенье озарил Валентина светом фар. Его невысокий темный силуэт в круге света показался соратникам каким-то фантастическим видением: как будто неземной пришелец вышел из своей летающей тарелки и движется на фоне ее бортовых огней.
- А ты молоток! – с видимым восхищением Саня похлопал Жеку по плечу. – Без твоей дипломатии дело бы точно до драчки дошло! – А про себя подумал: «А ведь этот мастер по металлу далеко пойдет. И меня еще подсидит! Вот у Костика девку уже увел. А у меня организацию уведет. Надо что-то делать с ним. Но что?..» - А ты-то чего молчал? – накинулся он вдруг на Гарика. – Опять стихи сочинял вместо того, чтобы соратников поддержать? Или дайну новую слагал?
- Просто добавить нечего к сказанному Жекой, – отмахнулся тот.
Саня ничего не ответил. Только закусил губу – до крови.
…Люди в штатском неожиданно вынырнули из темноты у дверей общаги, населенной гастарбайтерами, повалили наземь растерявшихся националистов. Проворные руки оперативников извлекли из карманов курток ножик – правда, перочинный, перцовый баллончик, кастет и травмат – это уже серьезнее, пачки листовок – это более, чем серьезно, экстремистская пропаганда. Акция «Стоп мигрант» была сорвана, не успев начаться.
- Кто нас сдал? – хрипел, уткнувшись носом в асфальт, Серега Мотовилов.
- Сам догадывайся, - оперативник защелкнул наручники на его запястьях.
…Валя Мотовилов попался на удочку, когда разместил в Сети видеоролик – что-то вроде «Славяне месят черных». Ему сделали предложение, от которого парень не смог отказаться – в противном случае маячило уголовное дело, ибо ролик Валентин снабдил еще и своими комментами соответствующего содержания. Очень скоро он оказался сидящим сразу на двух стульях – формально оставаясь членом «Русской силы», пришел в штаб голяди и предложил свои услуги. После конфликта, вызванного его «двухстульной» позицией, едва не разодравшись с родным братом, он настрочил донос о предстоящей акции. Во имя святого дела – возрождения голядского народа, можно сдать и вчерашних соратников, и старшего брата.
- Прямо как Павлик Морозов, - Осетров ухмыльнулся. – Братца не пожалел.
- Павлик отца сдал, - просветил его Осадченко.  – А братца не пожалел Каин.
- Так, значит, будет Каин.
Старлей отметил про себя, что вся информация, которую до сей поры поставлял «Русич» о деятельности националистов, была подробной и обстоятельной, чего не скажешь об информации, касающейся голяди. Надо будет напомнить завербованному информатору об его обязательствах.
- Тут про нашего Альберта Ивановича интересные подробности выяснились, - неожиданно заговорил начальник отдела. – Я навел справки. Весьма любопытно. Вот, полюбуйтесь, - и протянул через стол старлею распечатки.
- А я все думал, что у него за выговор такой… странный немного, из каких он мест? – Осетров задумчиво листал бумаги. – Вот оно что выясняется. Как говорится, яблоко от яблони…
- Сейчас он целый яблоневый сад взращивает у нас в областном центре, - вздохнул Осадченко. – Надо что-то делать, на чем-то подловить его.
- Скользкий тип, - так же глубоко вздохнул Осетров. – Вроде ничего предосудительного не делает, привлекать не за что, однако вред от него…
- Вот и я о том же. Это тебе не гонители мигрантов. Трудно подкопаться.
…Костя опять позвонил не в самый подходящий момент: она ждала звонка от Жеки, а тут на экране мобильника нарисовался старый друг. За время, прошедшее после его возвращения с игрища-ристалища, они виделись пару раз, мельком, созванивались чаще, при этом звонил всегда он, куда-то звал, приглашал, она же неизменно сказывалась то нездоровой – «попала под ливень, простыла вот», то усталой, то ей надо к репетитору, то неотложные домашние дела, то… Он в очередной раз тяжело вздыхал, извинялся за беспокойство, обещал перезвонить еще. Она же, выключив мобильник, небрежно раскинувшись в кресле, ждала звонка от Жеки. Костя и в офисе Общества голядской культуры «Дайна» давно не появлялся, зато Жека бывал там почти каждый день, что-то советовал, предлагал, спорил, убеждал.
Ребята стали тянуться к нему, а не к сладкоречивому Сане, и не к Гарику, собравшемуся вдруг писать исторический роман о голяди, тем более не к суетливому Вале, обещавшему перевербовать в голядь всех русских националистов города, и не к суетному Леше Мазурину, успевшему за короткий срок занять тысчонку-другую почти у каждого члена общества.
- Привет, Ди! – радостно прокричал Костя.
- Привет! – спокойно ответила Диана. – Ты про кольчугу? Мне эта «Мисс Голядь» ее уже вернула. Я на днях в офис…
- Да черт-то с ней, железякой! – воскликнул Костя. – Я же не тороплю…
«Надо же, - подумала Диана. – Сколько раз напоминал, а теперь уже «черт-то с ней». Что еще скажешь?».
- Это ты у меня «Мисс Голядь»! – продолжил Костя. – Давай увидимся.
- Что ж, давай, только ненадолго. Мне к репетитору надо. Все-таки выпускной класс. Учиться и учиться… Встретимся на остановке возле моего дома. Через двадцать минут сможешь? Но только ненадолго.
- Да хоть на пять минут тебя повидать. Короче, я бегу на автобус, - его голос пробивался сквозь шум проезжающих машин и людской гул. – Я тут прогуливался. Дай, думаю, позвоню. Все, седьмой маршрут подкатил…
Она одевалась не спеша, с третьего этажа спустилась пешком, так же лениво шла к остановке. Лето шло к своему финалу, на зеленом сукне лиственных одежд среди листвы уже появились первые желтые заплатки. Было сыро и прохладно, она дернула молнию куртки. Вот проклятье – застежка застряла посредине – и ни вверх, ни вниз. А все из-за этого воздыхателя. Она вспомнила его нескладную фигуру, нелепо болтающийся на голове ненастоящий жестяной шелом, все эти игры в богатырей да стрельцов.
Через десять минут после звонка она стояла под крышей павильона (накрапывал дождик) и нехотя вглядывалась вдаль. Минут через семь появилась «семерка». Костя лихо спрыгнул с подножки, замотал головой, отыскивая Диану. Она двинулась навстречу.
- Привет! Дай я тебя обниму, - парень радостно шагнул к ней.
- Привет… Ой, не надо, пожалуйста. У меня молния сломалась. Ты ее доконаешь окончательно.
- Давай сюда, я починю!
- Ой, не надо! – резко отстранилась она. – Только хуже сделаешь. У тебя же руки под меч заточены. Я дома сама своими тонкими пальчиками…
- Ты какая-то… отчужденная, - вырвалось к Кости.
- Неужели? Тебе показалась, - из уст Дианы вырвался ехидный смешок.
- Нет, правда. В последнее время…
- Я же тебе говорила – готовлюсь к ЕГЭ! – чуть не выкрикнула она. – Да, извини, я кольчугу не захватила, торопилась. Я ее в наш голядский офис занесу. Кстати, ты там давно не появлялся, ребята беспокоятся, что с тобой случилось, живой ли ты… - она еле сдерживала готовый прорваться смех.
«Он так ничего и не понял. Ему как маленькому надо все растолковывать, своим умом не дойдет», - думала она, отводя взгляд от Кости.
- А ты знаешь, я тут вступил в Союз стрельцов! – вдруг гордо заявил он. – Я же потомок служилых людей русской Засеки. Мы себе стрелецкие кафтаны заказали. В следующий раз я в нем приду, заценишь прикид…
«Боже мой, да он помешался на этих своих стрельцах!» – ее душил смех, но Диана собралась с духом и сделала серьезное лицо:
- А как же мы? Как же голядь? Как же память предков?
- Понимаешь, стрельцы – это настоящая, живая история. А голядь… Это все, конечно, интересно, но с таким же успехом можно возрождать киммерийцев или кроманьонцев…
- Кого-кого?
- Пещерных дикарей. Что мы знаем о голяди? То, что сами придумали. А стрельцы, казаки, поморы, крестьяне-однодворцы – все это настоящее, подлинное, что можно подтвердить из летописей, из книг серьезных, академических. Не все там вранье, уж поверь мне, как будущему историку.
- Так ты от нас уходишь? – уже абсолютно серьезным тоном спросила она.
- Нет, что ты, - жарко задышал он, придвинувшись к Диане, которая опять отстранилась. – Я остаюсь, мне эта тема интересна. Но я хочу знать реальную историю этого народа, а не сказки дедушки…
- Я тебя все равно не понимаю, - вздохнула Диана, которой стал тягостен этот разговор. К счастью, запел мобильник. «Жека», - она вытащила из сумочки телефон и, приложив к уху, быстро заговорила: - Да… Буду, конечно, как и условились. Хорошо. Подъеду обязательно. Спасибо! - она выключила телефон, убрала обратно в сумочку.
- Кто звонил? – с тревогой в голосе произнес Костя.
- Да репетитор этот. Извини, мне идти пора.
- До встречи… - крикнул вслед Костя.
Диана в ответ помахала ручкой, не оборачиваясь. «До чего же он тупой и непонятливый. Надо будет в следующий раз объясниться и расставить все точки над i в их отношениях. Да были ли они, настоящие отношения? Вот с Женькой – другое дело, реальные чувства, настоящая любовь, а не Костины вздохи и прогулки по аллее… Сегодня они встретятся в мастерской его покойного отца, потом пойдут в кафе, потом… Вечер будет замечательным!»
3. RUDUO. АУСТРА.
…Бойцы шуровали в сеннике, извлекая оттуда довоенные советские винтовки, немецкие штурмовые автоматы, пулеметные ленты, бережно, внимательно глядя себе под ноги – не споткнуться бы невзначай! – несли ящик с гранатами, кто-то, кряхтя, выволакивал миномет.
- Товарищ майор, у них тут целый арсенал. Полк вооружить можно! – лейтенант Филичев подбежал к майору Князеву, бряцая патронами в большой кожаной сумке.
- Что, вояки, дохлое ваше дело? – обратился майор к стоявшим у забора «лесным братьям» - родным братцам Гедиминасу и Имантасу. – Скажите спасибо, что Верховный Совет по просьбе трудящихся смертную казнь отменил. Ваше счастье, что власть Советская к таким, как вы, сволочам, гуманность проявила. Моя бы воля – обоих в расход без суда отправил, поскольку натворили вы делов на пять смертных приговоров. По-русски понимаете, недобитки?
Братья кивнули. На них действительно висел добрый десяток трупов – трупов мирных граждан, вдобавок к тем, кого убили в стычках с красноармейцами, чекистами и милицией. На снисхождение рассчитывать было нечего. Хорошо, что пули избежали. Хотя как посмотреть, что лучше – быстрая смерть от пули или медленная на руднике или лесоповале – о сибирских лагерях они были наслышаны.
Имантас перебирал в памяти тех, кого они вместе с братом отправили в загробное царство. Поляк Адам Войницкий, расстрелянный на пороге собственного дома на глазах жены и малолетних детей. Говорят, он был осведомителем МГБ, а, может, и не был. На всякий случай его пристрелили.
Семья Давидсонов, чудом выжившая, когда немцы и их литовские помощники методично истребляли еврейское население. Пряталось семейство в лесу под Шауляем, питаясь грибами да ягодами. По приказу старшего брата убили всех – и жену, и мужа, и двух детей – двенадцати и семи лет от роду. «Не церемониться с ними! – командовал Гедиминас. – Евреи служат русским коммунистам. Свободная Литва – Литва, свободная от евреев». Застучал пулемет, и повалились в кровавую траву родители и дети,
Потом из погреба выволокли семидесятилетнего старика – и его под пулемет!
Полегло под пулями и семейство Пачулисов – природные литовцы, пошедшие служить чужеродной русской власти. Пощады не было никому – ни взрослым, ни детям. Самого младшего, трехлетнего карапуза Гедиминас лично утопил в реке, как щенка – вывез на лодке на средину реки – и погрузил в воду. У предателей нации не должно оставаться потомства.
И вот теперь русские коммунисты хозяйничали в их родовом гнезде: искали оружие, взрывчатку, деньги, станок, печатавший воззвания.
В избе тоже хозяйничали русские. В раскрытое окно летел пух из распоротых подушек – искали деньги, золото, переписку и что там еще можно запрятать в наволочку. Имантас вспомнил, как лет шесть назад точно так кружилась пуховая метель на улицах гетто. Он не участвовал в акции, и о том, что происходило в старом квартале, куда немцы согнали тысячи евреев, рассказал Гедиминас. Он тоже не выгонял евреев из домов, никого не расстреливал – он только шастал по опустевшим квартирам: немцы крохоборы, они заставят подобрать и сдать по описи любую ненужную безделушку, одинокий дырявый сапог, ночной горшок… Но литовская полиция и себя не забывала: то серебряная ложка перекочует в глубокий карман, а то и часы с цепочкой ловкая рука отправит за пазуху.
На крыльцо вышла мать. На нее было страшно смотреть. Шатаясь, она держалась за косяк, на котором были видны зарубки: вот здесь ему пять лет, а Гедиминасу девять, здесь – соответственно семь и одиннадцать.
- Отойди, старая! – рявкнул русский старшина. – Только мешаешь, - и побежал по ступенькам, волоча за собой простыню с изъятыми вещами. Из дома донесся звон разбитой посуды – с имуществом русские не церемонились, вот немцы – те аккуратные, каждую чашечку и рюмочку бережно завернут в вату, упакуют, чтобы сдать по описи, а что-то припрятать и потом отправить в посылке своим ненаглядным Гретхен.
Мать прижалась к косяку. Имантас заметил в ее роскошных русых волосах седые пряди – раньше их не было. Даля в упор смотрела на русского старшину, который, глухо матюгаясь, возился с простыней, из которой вывалились вещественные доказательства. Из брючного кармана старшины торчала ножка старинного серебряного подсвечника – семейной реликвии, наверное, еще из тех стародавних времен, когда через эти места проходили солдаты Великой армии Наполеона. «Все люди одинаковы, все одним миром мазаны, все норовят что-нибудь урвать – что немцы, что русские, что мы, - думал «лесной брат». – И солдаты Бонапарта поступали так же. Боже, как же низок род человечий!»
- Ну что, - заговорила вдруг мать, обращаясь к русским. – Она прекрасно владела языком оккупантов, но, когда волновалась (а как же не волноваться, когда сыновей забирают!), начинала говорить с сильным акцентом. – Ну что, завоеватели? Сыновей моих уводите? В Сибирь, в лагерь! Ничего, придет время – потомки наши, кто выживут, вот так же ваших детей уведут.
- Ты чего, баба, сдурела совсем? – накинулся на нее Филичев. – Сама в лагерь захотела? Так это мы легко и просто оформим, в женский лагерь.
- Прекрати, - остановил его речь Князев. – Не видишь: тетка не в себе? А этих уводите, - крикнул он конвою. В машину погрузите, в Вильнюс их повезут.
Дуло ударило Имантаса меж лопаток:
- Вперед, вражина! Шевелись! – проорал солдат.
Даля сошла с крыльца. У нее не было сил бежать за сыновьями, ноги налились свинцом. Она тяжело осела на ступеньку, подперев рукой правую щеку, и запела, затянула старинную дайну – одну из тех колыбельных, которые, бывало, пела в младенчестве Гедиминасу и Имантасу, качая люльку. Мимо нее прошли трое солдат, орудовавших в доме.
- И что ж ты, тетенька, таких головорезов вырастила, - с укоризной бросил ей молоденький боец, голубоглазый и безусый. – Как такое быть может?
Она ничего не ответила. Прокашлялась – и вновь затянула дайну.
Майор подошел к старшине и резко дернул за торчащий из кармана брюк подсвечник, замахнулся им на обескураженного бойца:
- Еще раз увижу, Матвеев, что литовское барахло тыришь… На фронте за мародерство знаешь, что бывало? – Он подошел к распахнутому окну и зашвырнул подсвечник в дом. – Чтоб в последний раз такое было!
Имантаса и Гедиминаса затолкали в машину. Потом были долгие, изматывающие допросы, суд, приговоры – по двадцать лет лагерей каждому.
На суде огласили и документы, свидетельствовавшие о сотрудничестве Имантаса с гестапо. Точнее, часть документов, другие сгорели во время артобстрела. Но и сохранившихся было вполне достаточно, чтобы упечь Имантаса на долгий срок. Однако из двадцати отмеренных судом лет отсидел он всего восемь, выйдя на свободу после ХХ съезда. Строптивый Гедиминас прожил в неволе всего три года. В первый же год отсидки он сцепился с бывшими фронтовиками, третировавшими его как «фашиста», лишился половины передних зубов и угодил в карцер. А через два года его застрелили при побеге. Он лежал на вахте, мимо проходили возвращавшиеся с лесоповала зеки и глядели в застывшие, похожие на перламутровые пуговицы глаза убитого беглеца, уставившиеся в ледяные небеса Якутии, на окровавленную, продырявленную пулями и рваную собаками фуфайку. Имантас отбывал срок в другом лагере, и о гибели брата рассказали ему однолагерники Гедиминаса уже после освобождения.
Альгис достал из ящика старого стола потрескавшуюся фотокарточку – отец, каким он его смутно запомнил. Бабушку Далю вскоре после ареста сыновей, его отца и дяди, разбил паралич. Она умерла за месяц до того, как сын с деревянным чемоданом переступил порог дома. Чужого дома – в родовом гнезде Яновскисов жили совсем другие люди, она же ютилась в бараке довоенной постройки, в который, словно сельди в бочки, набились те, кого война оставила без крова.
«Если бы не война, вынудившая отца пойти на сотрудничество с немцами, если бы не проклятые Советы, вынудившие Яновскисов взять оружие и проливать кров, если бы… - сын погрузился в невеселые раздумья. – Да, отец был виновен в преступлениях – и не только в том, что поднял оружие против советских оккупантов, но в куда более страшных прегрешениях, за которые и на Западе по головке не гладят. Он коллаборационист, то есть пособник нацистов, и убийца. Но он отец! А за муки отца, за его раннюю смерть, он, сын, должен отомстить, как подобает сыну. И за свою изломанную юность – за то, что приходилось скрывать происхождение, которое дотошные кадровики все равно выясняли. За то, что не приняли в Вильнюсский университет. За то, что пришлось покинуть родной край, уехав в одну из областей ненавистной России, сменить имя и отчество, переделать фамилию.
И ждать, ждать, когда наступит заветное время, и можно будет ввести в действие свой давно вынашиваемый план. Русские увели детей, его отца и дядю, у несчастной бабушки Дали. Он уведет детей у русских».
Альгис Имантович Яновскис разглядывал себя в зеркало. Морщины в уголках глаз, уже потерявших былую остроту (он и газеты читал через лупу, старые очки не помогали осилить мелкий текст), залысины, седые виски, нездоровый оттенок кожи, бородавки на теле… А еще желудочные колики, какое-то там «преддиабетное состояние» (а ведь он так любит сладкое), частые простуды… Сколько еще протянет на бренной земле его бренное тело? Но он успеет сделать то, что задумал в юности – да нет, в детстве, когда соседские дети (чистокровные литовцы, кстати) дразнили и шпыняли его: «Глядите, фашистский сынок идет!» Он лез в драку, бил, чаще били его.
В советские годы о том, чтобы приступить к осуществлению его планов, не могло быть и речи – лагерь или, скорее, психушка, были бы обеспечены! А потом грянула перестройка, стало возможно говорить и писать, о чем угодно.
Он воспрянул духом, даже напечатал в местных газетах несколько краеведческих статей о древней голяди (информацию, фактуру черпал в работах провинциальных историков и археологических сборниках, выводы делал свои, идущие вразрез с общепринятыми). С ним спорили, опровергали его тезисы, но все в рамках корректности, ибо русский патриотизм был тогда не в тренде, скорее наоборот. Потом были борьба за суверенитет прибалтийских республик, поющие стадионы, «Саюдис», штурм телецентра, наконец, распад Союза. Порой он подумывал о переезде на историческую родину, уже начинал паковать вещи… но от возвращения в Литву удерживала его сперва жена с простым русским именем Варя, для которой он всегда оставался простым русским парнем Альбертом Яновским, потом, после ее кончины, он уже собрался, было, уезжать…  Остановило желание воплотить в жизнь свой давний замысел. Он перестал писать статьи про голядь – наступили девяностые годы, когда меньшинство наживало капиталы, а большинство просто выживало, в том числе и он, рядовой неприметный инженер с обанкротившегося заводика. А потом настали нулевые, которые теперь называют «золотыми» - снова появилась постоянная работа с неплохой зарплатой. Теперь людям тоже было не до исторических рассуждений – они наверстывали упущенное или потерянное в девяностые.
И вот новое время – западные санкции, протестные акции, ужесточение законодательства при ухудшении еще недавно благополучной социально-экономической ситуации в их рядовой среднерусской области. Выросло молодое поколение, не заставшее ни застой, ни перестройку, ни бардак девяностых. Настало время сказать свое Слово и повести за собой этих русских детей, увести их от родителей и родительских ценностей. За спиной у него вереница прожитых лет – гораздо больше, чем остается прожить. И эти годы надо использовать так, чтобы отец, которого он смутно помнит, там, в своем католическом раю (если таковой имеется) порадовался за сына.
Дети не всегда строго следуют стезей отцов, даже если всецело разделяют их идеалы. Альгису претил узкий, хуторской национализм папы. Не маленькая Литва, а Великое княжество Литовское – достойная памяти отца цель. А для ее достижения надо, чтобы жители западных регионов России перестали ощущать себя наследниками Руси – Московской ли, Тверской, Рязанской,
Внушить этим юнцам, что они – не жалкие русаки, холопы Кремля, а потомки вольной голяди, оторвать их от многовековой культуры предков и привить новую, заменить среднерусскую идентичность голядской. Жители грядущего голядского государства не обязательно должны иметь литовскую кровь, но дух – обязательно. Да, эти ребята из Общества голядской культуры не собираются изучать литовский язык, мол, английский куда нужнее в современном мире. И что ж? Сам он тоже начал забывать наречие предков.
«Но у этих детей тоже будут дети, которые окончательно порвут с русским миром. Культура, традиции, обряды голяди? Они тоже забыты, но можно придумать новые. У молодежи это хорошо получается. Целое святилище соорудили! У голяди обязательно должна быть собственная вера. Не православие, освящавшее русскую оккупацию его родины, не чужое, всеевропейское, ватиканское католичество, не смогшее уберечь его страну от оккупации – сперва польской, затем – русской. Свой пантеон богов, с грозным Перкунасом, мудрым Девасом, соблазнительной Аустрой и хитроумным Дьявасом. Парни все поняли правильно! А эти малолетки, стучащие кулаком в грудь? Да, игра в индейцев, но в каждой игре есть доля… игры. Все будет серьезно! Некогда турки, покорившие славян, отбирали у них детей и воспитывали из них фанатичных воинов-янычар, османских патриотов, готовых умирать и убивать, истребляя даже своих сородичей. Такой станет и новая голядь. И не надо уподобляться колбасникам с их чистотой крови и расы. Тупая, истинно немецкая идеология! «Квадратноголовые» - так, кажется, назвали немчуру англосаксы в одном историческом романе. Ха-ха, квадратные головы, «арийские» черепа! Новый голядский народ примет в себя русских, белорусов, украинцев, поляков, евреев, татар, кого угодно – хоть этого смешного мальчика Шарафа-Шарфика из Ферганы. Все они создадут новую Великую Литву! У него самого в роду были поляки и белорусы, и славянской крови в жилах поболее, чем литовской.
Внезапная, резкая боль в боку оборвала его размышления. Печень что ли? С чего бы это? Он же почти не пьет. Да, сдал ты, Альгис, в последние годы: то тут кольнет, то там, одышка, суставы поскрипывают… Надо успеть завершить то, что задумал. А юная поросль продолжит дело его жизни.
Альгис-Альберт-Дьявас долго стоял перед зеркалом старого трюмо, внимательно рассматривая каждую черточку своего лица – все те же морщинки, небритые щеки, бородавка, волосы, пробивающиеся из ноздрей, правого уха. Чтобы разглядеть эти мелкие детали своей физиономии, пришлось вооружиться лупой. Никому не нужный в этом русском городе пенсионер. Нет, теперь нужный, необходимый десяткам молодых людей, еще детей или почти детей. Они идут за ним, а он шагает впереди и наигрывает на дудочке дайну: «Голядь, голядь, мы – голядский народ, мы вернулись, за нами будущее». Он заглянул в мобильный телефон: один пропущенный звонок, от Саши. Он хороший говорун, умеет оппонировать, у него на каждый аргумент найдется убедительный контраргумент. Вот только лидер из него… Нет, тут нужен другой человек, совсем другого склада. Он, Альгис, останется для этих ребят русским краеведом Альбертом Ивановичем, он будет теневым идеологом. Никаких публичных выступлений, минимизировать свое присутствие на сайте. Формально он отошел от дел, так сказать, ушел на покой – это для чекистов, чтоб не цеплялись больше. Хотя, раз уж однажды прицепились, то… Да нет, не те времена. Он же не делает ничего криминального, не призывает бить русских. Он, помнится, даже обругал современных бандеровцев в каком-то посте.
В окне за его спиной горело закатное солнце, отражаясь в зеркале. Казалось, что вокруг головы Альгиса сияет алая аура. «Сауле знак подает, - улыбнулся он. – Так сказали бы мои ребята. А я несу его свет». Он зажмурился: перед глазами стояли идолы голядского капища, резвящаяся вокруг выпившая молодежь, вечернее небо, в котором уже искрятся первые звездочки, тарахтя, взбирающийся на пригорки автобус…
- Игорь, мне с тобой поговорить надо, - Андрей Антонович поставил тарелку с аппетитно дымящимся борщом и сел за кухонный стол напротив сына. – Я давно хотел…
- Сам же в детстве учил меня: пока обедаешь – молчок, - заулыбался Гарик Городцов. – Мешает процессу пищеварения.
- Я вполне серьезно, - отец снял очки и положил их в пустую бутербродницу.
Снятие очков означало, что разговор действительно будет серьезный. Об этом свидетельствовал и взгляд светло-синих глаз – пристальный, чуть прищуренный, с ясно читавшимся в нем беспокойством.
- Пап, ты чем-то встревожен? Я тому причиной? – сын отложил ложку.
- Именно так. Ты угадал… – глухо произнес отец. – Поговорим о твоих делах. И о твоих друзьях тоже.
- Дела? – удивился сын. – Так у меня дела, как говорится, на мази. Четвертый курс на носу. Я тут курсовую задумал писать по теме…
- Я не о том! – оборвал отец. – Ты знаешь, о чем?
- Ну и о чем же? Друзья у меня замечательные, - он отхлебнул борща. – А супец отличный! Вот только хлеба мало. Мам, хлебушка положи нам.
- Откуда? Сами-то не догадаетесь в магазин сбегать, все я должна, - проворчала мать, доставая из хлебницы последний ломтик. - Ешь, как папа, с сухарями. (Отец действительно накрошил в борщ ржаных сухариков).
- И дела у вас замечательные: Голядь эта! – вспылил отец. – Понимаешь, я преподаю общественные дисциплины…
- «Это дело ответственное, имеющее политическое звучание», знаю! – Гарик надкусил хлеб. – А голядь тут при чем? Ты ж политолог, а не этнограф.
- Именно причем! – отец отодвинул тарелку. – Я пишу о русской идентичности, читаю лекции на эту актуальнейшую тему, а мой сын…
- А что тебе дала эта идентичность? – сын отхлебнул еще. – Лично тебе? Да ничего не дала эта национальная гордость великороссов тебе и твоему поколению! Помнишь ведь, что Ленин писал. Ты ж еще в Союзе учился, вы там его штудировали.
- Ленины приходят и уходят, а русский народ был и есть! – отец начинал закипать, как чайник на плите.
- Потише вы… - урезонивала мама мужа и сына. – Еще подеритесь тут за столом! Сперва пообедайте, а там спорьте, сколько влезет.
- Остается… - согласился сын. – А голядь возрождается к жизни. Из праха.
- Боже, какая голядь?! – горячился папа. – Дурацкая игра. Как малолетки, которые вороньи перья в волосы воткнут, кричат что-то и думают, что они индейцы. Где она, эта голядь? Кругом русские! Мы в самой сердцевине России живем.
- А я-то думал со школьной скамьи, что географический центр России где-то в Сибири находится, под Красноярском вроде, - сыронизировал сын. – Тунгусы – вот кто сердцевина России!
- Ты все смеешься, а между тем это не смешно. Скоро опять лектор из Москвы приедет, будет выступать на тему русской идентичности и твоих дружков склонять, - отец еле сдерживал рвущийся наружу гнев. Казалось, еще одна фраза из уст Гарика – и он взорвется.
- И что? Очередного дурачка Москва пришлет, - невозмутимо ответил сын. – Борщ чудесный. Только сметаны многовато мне положила, мама. Из-за этого он остывает быстро.
- Сам ведь говорил, чтобы две столовых ложки, - мать сняла чайник с плиты, плеснула кипятку в другой чайник, заварочный. – Вам не угодишь: одному две ложки, другой вообще сметану не ест.
- Все у тебя «дурачки», - отец подвинул тарелку к себе, проглотило ложку, вторую. – А сами-то вы кто? Думаешь, не знаю? Рассказывали мне, как вы там вокруг языческих истуканов пляшете, по лесу голяком бегаете.
- Не знаю, кто там бегал. Но точно не я! – Гарик еще куснул ломтик хлеба.
- Этот ваш… предводитель, он всюду интервью раздает – и газетам, и телеканалам, демагогией дешевой занимается, молодежь дурачит! Помнишь, месяц назад было ток-шоу по истории родного края? О войне, о памяти народной, против фальсификаций. А он тут со своей голядью встрял!
- Да у нас все летописи сфальсифицированы, папа! А что до Саньки… знаешь, он лично меня как предводитель, лидер и прочее не вполне устраивает. Как и тебя твой ректор тоже. Только вот мы своего лидера сменить можем, если захотим, на более путевого, а ты своего ректора – нет.
- Он и твой ректор. Не забывай, ты под его началом…
- Ректор против нас ничего не имеет. Мы ж на оппозиционные митинги не ходим, против государственной власти не бунтуем. Однажды она сама нам в руки упадет!
- И что же вы делать намерены, когда власть возьмете? – голос отца вдруг стал каким-то усталым. – У вас хоть программа есть?
- Будет она! – сын уставил палец в потолок. – Непременно! А что делать станем? Управлять будем, в кремлевских кабинетах заседать! – непонятно было, то ли ерничает Гарик, то ли действительно верит в то, что говорит.
- Вы же от русской культуры отрекаетесь тем самым, с тысячелетней традицией порываете, - уже почти жалобным тоном рек папа. – А если уж вещи своими именами называть, то предаете память своих предков. И мой сын в их числе! – неожиданно резко воскликнул он. – И все про это знают.
- «Предаете!» - ехидно передразнил Гарик. – «И мой сын в их числе!». А ты сам-то помнишь свои студенческие годы? Как твоя курсовая называлась? «Комсомол и перестройка». Как-то так? А сам на митинги бегал, рукоплескал развалу СССР. Что, не так, папа? Ты никого не предавал тогда? Потом, когда в аспирантуру поступил, за кандидатскую взялся. И называлась она, если мне память не изменяет «Американская политическая традиция и ее применимость в условиях постсоветской России». То есть, чтобы янки нас уму-разуму учили. А то мы ведь тупые, сами не можем. А тут как раз Путин пришел. И ты про эту хваленую американскую демократию тотчас позабыл, стал писать статьи про вертикаль власти, суверенную, исконно российскую демократию, глубинный народ и прочую хрень. Сейчас вот докторскую пишешь. Вспомни название. Что-то там такое про противодействие вмешательству? Американскому, естественно.
- Это тебе не «хрень»! – по-змеиному прошипел Андрей Антонович. Его щеки стали густо-красными, как борщ без сметаны.
- А завтра она для тебя станет хренью, если вдруг какой-нибудь Леша Авральный к власти придет. Не привыкать ведь! Такая она, ваша генерация-хренерация: сначала страну похерили, все, что ваши отцы, а наши деды строили. Потом уже и собственные идеалы, всю эту демократию с гласностью, отреклись от них в пользу вертикали и «позорнадзора». Ради комфортной жизни, ради спокойствия, ради…
- Ради тебя, олух! – отец вскочил из-за стола. – Чтобы ты мог спокойно окончить университет и найти приличную работу. А ты сам и меня подставляешь, и свою карьеру губишь, и дружков завел себе под стать!
- Лучше было бы, если б я со шпаной и уголовниками связался? Не так обидно было бы, папа?
- Все! – отец шагнул и-за стола. – Даже за одним столом с тобой сидеть не хочу. Не могу! Никогда ты мне не дерзил! Вот что, сынок: ищи-ка себе жилье, снимай квартиру, как это делают твои друзья-ровесники. Деньгами я помогу. Не хочешь зависеть от «предков», от их воззрений, традиций и ценностей – что ж, никто насильно не держит. Живи отдельно. Можешь в съемной квартире устраивать радения вашей секты голядской. Я все сказал!
Он заметил, что по-прежнему держит в руке ложку – и швырнул ее в тарелку, расплескав борщ себе на чистую рубашку.
- Андрей, ты что? Ты зачем? Ты куда? – запричитала жена. – А обедать?
- Черт с ним, с обедом! Я совсем забыл, что мне к полвторого надо на кафедру! – Андрей Антонович вылетел из кухни. – Вечером приду – и пообедаю, и поужинаю сразу.
Виктория Васильевна всплеснула руками от досады, потом вылила содержимое тарелки в отдельную кастрюльку – и накинулась на сына:
- Ты чего это на папу взъелся? Он все для тебя делает, старается, а ты…
- Аппетит ему испортил? – хмыкнул сын. – Бывает. Иван Тургенев. «Отцы и дети». Вечный конфликт поколений. А насчет его предложения снять комнату я подумаю.
Грохнула входная дверь, лязгнул ключ в замочной скважине. Повисла гнетущая тишина. Мать сидела и смотрела на сына, равнодушно поглощающего содержимое тарелки.
- Вот так твой папа когда-то с твоим дедушкой покойным спорил, до крика, до брани, - Виктория Васильевна вздохнула. – И тоже все из-за политики.
- Конфликт поколений – это движитель прогресса, - невозмутимо ответил сын. – Не та нынче молодежь пошла, как говорили древние египтяне.
На глазах матери выступили слезы…
- Какие новости в Сети? – Валя пожал руку Сани Шелохтина.
- Здорово, Валентин-гностик! – Саня крепко сжал ладонь неофита-голядина. – Много любопытного пишут. В соседней области наши единомышленники объявились. У них уже группа в соцсети создана.
- Фейсбук или ВКонтакте? – спросил Гарик, подвигаясь к компьютеру.
- Контакт! Их пока немного. Они и на нашу подписались. Ты разве не читал?
- Не читал! Меня какие-то уроды взломали вчера…
- Наши враги? Недоброжелатели? – насторожился Саня.
- Нет, какая-то шпана виртуальная. От моего имени спам распространяет, деньги клянчит на «бляготворительность».
- Бывает, - Саня пощелкал по клавиатуре. – Глядите, соратники! В Калининграде тоже наши завелись…
- Заводятся крысы. А тут – сторонники, - буркнул Жека. Он был не в духе: похоже, Диана опять стала встречаться с этим придурковатым «потомком стрельцов», на звонки не отвечает.
- И не просто сторонники – бойцы! – Саня развернул картинку на экране. – Вот видите: навешали «пистолей» местным кенигсбержцам, пруссакам этим,
- Сепарам что ли? – Гарик приник к экрану.
- Ну да! Говорят: запомните, придурки – тут немецкого духа быть не должно, только галинды! Их, конечно, задержали, хулиганская статья светит.
- Мы пойдем другим путем, - Гарик внимательно вглядывался в экран. – И прусский герб потоптали, славно!
- Как у тебя дела с романом движутся? – Саня повернулся к нему.
- Это ты про Юлю? Скоро вот хату снимем… Подальше от русских предков.
- Нет, я про книгу!
- На третьей главе застрял. С непривычки. Я ж поэт, а не прозаик. Да, ходил тут со своими стихами к члену Союза писателей. К большому и толстому члену творческого союза, - он засмеялся, развел руками, обозначая телесные габариты маститого литератора. - Говорит мне: творческая искра у вас есть, молодой человек, ее только разжечь нужно, а для этого больше классики читать. Так я и читаю, «Отцы и дети» перечитываю, - он опять засмеялся.
В кармане у Жеки задребезжал телефон. Незнакомый номер.
- Да, я вас слушаю.
- Привет, милый! Это я. У меня новый номер, я симку сменила, чтобы этот дурачок Костик не звонил. – У Жеки отлегло от сердца. Но тут же тревожные нотки в голосе Ди заставили насторожиться. – Ты видел, что эти русаки сотворили на нашем святилище?
- Что именно?
- Погром! На сайте «новости региона №…» фото вывешены, это просто ужас!
- Хорошо, я посмотрю и тебе перезвоню, - он выключил телефон. – Парни, а у нас тут ЧП!
- Какое ЧП? – вопрошали все в один голос.
- Сань, зайди на главную нашу новостную ленту, увидишь!
- Оба-на! Ну это полный беспредел получается! Ребята старались, трудились – и все насмарку. Какие-то маньяки поработали.
«Вандализм на голядском капище» - гласил заголовок статьи. Далее – про неизвестных злоумышленников, надругавшихся над местом ритуального поклонения народа голядь. И фотографии: обугленный Перкунас, поверженный Сауле, порубленный Девас. И – крупным планом – изувеченная Аустра-Диана. Казалось, над деревянной скульптурой девушки глумился какой-то маньяк: лицо было истыкано топором до полной неузнаваемости, груди обрублены, на животе выцарапано или вырублено аккуратно заретушированное слово – можно было разглядеть только букву «б». Жека застыл, потрясенный цинизмом и наглостью вандалов, не в силах произнести ни слова.
- В полицию надо обратиться, – вымолвил Гарик. – Саня, ты же будущий юрист. Пусть ищут этих… - он не мог подобрать слова для обозначения тех, кто содеял страшное кощунство.
- Гиблое дело. Еще и нас обвинят в незаконной установке скульптур. И штраф взыщут, – тяжело вздохнул Саня. Еще пару минут назад он был полон оптимизма: на местном телеканале вышло новое интервью с ним. И вот… не исключено, что именно оно побудило варваров совершить свое черное дело.
- Кто это мог быть? – четко проговорил Жека. – Кто эти мрази?
- Кто их знает… - развел руками Саня. – Все труды насмарку!
- Я знаю! – подал голос Валентин. – То есть предполагаю. У нас община есть религиозно озабоченных. Мне Баулин рассказывал про них.
- Сектота что ли?
- Да нет, православные. Община у них при строящейся церкви Скорбящей Богоматери. Пока там часовенка одна. Фанатики, одним словом. Им всюду бесы чудятся. Язычников не любят, ну гомиков с либерастами – это само собой, культуру светскую – короче все, что попом в церкви не освящено, для них чертовщина и ересь. Средневековая публика. Их даже епархиальное начальство не очень-то привечает.
Жека порывался, было, спросить адрес общины, но благоразумно промолчал: он сам выяснит, где базируются эти ублюдки – и отомстит им. И за голядь, и за Диану, над чьим изображение эти изуверы посмели надругаться. У него созрел план.
…На часах было уже половина одиннадцатого вечера. На последнем автобусе он добрался до дальнего микрорайона, где прежде бывал раза два.
Вот эта улица, вот этот храм, рядышком – сторожка-вагончик. Свет в оконце не горит. Спит, наверно, страж. Часовня стояла на пустыре. Три многоэтажных дома, располагавшиеся в виде буквы П, образовывали прямоугольный двор, выходивший четвертой стороной на какой-то проезд.
Между пространством двора с чахлыми кустиками, рябинами, качелями, песочницей, газонами, парой гаражей и часовней с недавних пор появилась стройплощадка, огражденная забором – здесь должен был вырасти большой каменный храм в честь Богоматери. К работе еще только-только приступили.
Не так давно здесь шумела общественность, выступавшая против стройки: в жертву будущей церкви строители принесли небольшую березовую аллею, когда-то посаженную жителями окрестных домов. Однако строители вкупе с православными активистами заверили возмущенную общественность, что после возведения храма с колокольней рядом будет разбита точно такая же аллея – и протестная волна схлынула. Рядом со стройкой поставили деревянную часовенку. Далее тянулось голое пространство, на котором логичнее было бы заниматься храмоздательством. Но в планах городских властей этот пустырь отводился под малоэтажное жилищное строительство.
Через несколько лет тут вырастут особняки, а пока торчали поникшие стебли чертополоха и зловещие шапки вездесущего борщевика. Чуть в сторонке виднелись деревянные частично расселенные двухэтажки-бомжатники. А между ними и часовней, пересекая унылый пустырь, тянулась разбитая асфальтовая полоса проезда имени какого-то героя революции. В этот поздний час он был безлюден. Вокруг царствовала тишина, только издали, из чьего-то окна доносилась музыка. Главное, чтобы проезд оставался пустынным, без одиноких машин и пешеходов. Он шел быстро, энергично, в пакете лежала канистра, в ней булькал бензин. Мобильник был отключен – хотя кто в такое время будет звонить, даже Диана, она вообще рано ложится.
На нем был старый плащ, из тех, что носят рыбаки, на голову накинут капюшон, почти скрывавший лицо. Из-под капюшона торчал козырек кепки, также затенявший лицо.
Ему не нужна была слава того древнего грека. Зачем? Чтобы отправиться на зону? Ему чужды были и философствования того помешанного японского монаха. Ди, начитанная, продвинутая девушка дала почитать эту книжку, да все недосуг осилить роман до конца. Месть за оскверненную святыню, за поруганное изображение его возлюбленной – вот что заставило Жеку ночью отправиться на окраину города, в спальный микрорайон… Обратно придется возвращаться пешком. Можно и ночным автобусом – есть такой маршрут, в двух кварталах остановка, можно вызвать такси. Но всех ночных водителей обязательно будут проверять: не подвозил ли поджигателя? Топать пешком тоже опасно – можно нарваться на компанию гопников. А еще хуже – на полицейский патруль. Как он объяснит ментам свою ночную прогулку через полгорода? Еще надо будет избавиться от пустой канистры – он утопит ее в вонючей протоке неподалеку отсюда.
Он стоял перед часовней. Естественно, никакой сигнализации, никакой видеокамеры. Часовенка-то временная: построят большую церковь – и ее разберут. На стройплощадке темно. И в вагончике темно. Пора приступать!
Он оббежал вокруг часовни, плеская на стены, облил дверь, толкнул ее, дернул – заперта. Гори, «золотой храм»! Жека чиркнул спичкой – и бензиновая дорожка вспыхнула, огонь побежал к двери и стене. Теперь – бежать самому, потом быстрым шагом, потом – обычным. Перевести дух на берегу протоки и утопить канистру. Там вряд ли будут искать – слишком далеко от места пожарища. Проезд все так же пустынен. Бренча пустой канистрой, он на бегу обогнул стройплощадку и пересек двор.
Дальше двигался то бегом, то быстрым шагом. Остановился только на берегу протоки, перевел дух, присел на бережке, потом наполнил водой канистру, сунул в пакет. Теперь закинуть ее подальше…
- Нет тут рыбки, парень! - раздалось за спиной. По спине тотчас пробежали мурашки. Он медленно повернулся. Шагах в пяти от него стоял старик с авоськой в одной руке и то ли палкой, то ли тростью в другой.
- Я не рыбак… просто кроссовки мою… запачкал вот в грязи.
- А-а, ясно… - дед, не спеша, поковылял прочь. В мешке что-то зазвенело: бутылки, что ли, собирает ночью? Наверно, пенсии на жизнь не хватает, а днем стыдится… Когда старик исчез из виду, он встал и закинул пакет с полной речной воды канистрой подальше. Обратно возвращался дворами и темными переулками, дважды нырял в темноту подворотен, заслышав шум машины – один раз это действительно оказался полицейский автомобиль. А перед тем мимо промчалась «пожарка» - уже не тушить ли горящий храм?
Домой вернулся за полночь. Матери объяснил, что засиделся с друзьями – готовились к студенческому празднику, который должен был состояться в конце сентября. Мама успокоилась: главное, что вернулся домой трезвый и небитый, хоть и поздно. Запах бензина она вряд ли учуяла – в последнее время ее мучал жестокий насморк. Перед отходом ко сну Жека проверил телефон: высветилось одно сообщение, от Сани, без десяти двенадцать: «Слыхал? Церковь горит, та самая. Кто-то постарался. Загляни в интернет, там подробности». «Вот идиот! – подумал Гурьянов. – А если все ночные звонки и сообщения проверять начнут? По глупости такого «вождя» все сгорим, как эта часовенка! Отвечать не буду, я сплю мертвым сном»
Включил компьютер.  То, что он прочел, заставило его буквально окаменеть.
«Новости региона» сообщали: «На месте пожара найден труп, проводится опознание. Часовня Всех Скорбящих Богоматери выгорела дотла, погибла в огне икона девятнадцатого века. Предварительная версия – поджог».
«Боже, да я теперь убийца!» Мышка выпала из руки и повисла, почти касаясь пола. В комнату заглянула мать.
- Спать пора. Завтра тебе с утра в налоговую, папины дела утрясать.
- Хорошо, мама, я сейчас.
Он уснул часа в четыре, дважды просыпался в холодном поту. Снился пылающий храм, пожарные, менты… Полиция настойчиво звонила ему в дверь. Это оказался будильник.
…Евгений Павлович Брусков, сорокачетырехлетний, нигде официально не работающий многие годы, тем, что еще живет на свете, был обязан Церкви.
Три года назад он, бомж, бродяга, алкаш, колдырь, синяк, конченый человек пришел в православный приют. Все подвалы «в целях профилактика терроризма» закрыли на замки. Двери подъездов давно уже были снабжены кодовыми замками. А на улице – мороз под тридцать. Ночлежку он не люби, как и всякое казенное учреждение. Потому и потопал в приют для кающихся грешников. Там его обогрели, накормили, заставили отмыть грязь, выдали одежку – бэушную, но чистую. Принялись врачевать душу. Так он уверовал.
Давно растерявший трудовые навыки, он мог работать только сторожем. Вот и охранял за еду строящийся храм и часовенку. Иногда директор строительной фирмы и денежку платил, к праздникам, как подарок: тысчонку-другую, а на Новый год расщедрился на пятитысячную. Раньше он пропил бы эти тысячи в три дня, но в общине свято блюли сухой закон, и он мало-помалу привык к трезвой жизни. Винцом теперь только причащался, ибо так положено.
Острый запах гари разбудил его. «Что за хрень? Я же обогреватель и плитку выключил!» Он заворочался на топчане, откинул одеяло. Горьким, едким дымом тянуло извне. Он закашлялся. Сел, протер глаза – их защипало. Встал, выглянул в оконце, Господи, часовня пылает, как свечка! А там, в храме – иконы, образа из старого собора, разрушенного большевиками. Отец Петр ими очень дорожит…
Пламя горящей часовни озаряло стройку, пустырь и многоэтажки. Во многих квартирах горел свет, люди выходили на балконы, кто-то уже вызывал пожарных по экстренному номеру, но большинство стремились скорее запечатлеть пожар видеокамерами своих мобильников, чтобы потом разослать друзьям, вывесить в социальных сетях: «Это было в нашем дворе».
Сотни искр летели в поднебесье – туда, где холодным светом горела Аустра, которую древние называли еще «Люцифером» - «Светоносным». Крест, венчавший часовню, долго и упорно держался, хотя языки пламени, прорывавшиеся сквозь купол, жадно лизали его. Первые дни осени выдались сухими, поэтому деревянные стены огонь охватил в считаные минуты.
Сторож отпер дверь вагончика и, сквозь черный дым, бросился к часовне. Ее дверь, уже полуобгоревшая, рухнула внутрь. Чад и смрад ударил в лицо, вокруг бушевало пламя. Чуть в стороне от часовни двое разбуженных пожаром местных жителей уже делали селфи на фоне гибнущего храма.
Тезка поджигателя вернулся в вагончик, вылил на себя содержимое чайника – и ринулся в горящий храм.
- Мужик, ты куда? Сгоришь! – крикнул вслед один из селфименов.
Пламя опалило брови, затлел свитер. Евгений заметил, что огонь почти не затронул дальний угол, где находились старые иконы, святого Георгия и Богоматери. Не раздумывая, он бросился туда, схватил образ Богородицы…
С грохотом обрушилась объятая огнем кровля, погребая под обломками икону и ее спасителя. А по пустынному проезду к месту разыгравшейся трагедии уже мчался пожарный автомобиль…
После визита в налоговую, где Жека окончательно осознал, что ему предстоит одно из двух – или закрывать семейный бизнес, или продолжать работать и копить долги, как снежный ком – он заехал в офис.
- Привет, соратник! Чего на сообщения не отвечаешь? Кто-то за нас работенку сделал. Сатанисты какие-нибудь…
- Я ночами сплю, - устало бросил Жека, который на самом деле спал от силы час. – И чему ты радуешься? Человек погиб.
- Ага, бич какой-то. А ты знаешь, что местные на фоне горящей церкви селфи делали вместо того, чтобы храм спасать. Вот она, святая Русь православная!
- Угу. Только чужие святыни осквернять могут. А чтоб свою защитить… - небрежно кинул Жека, чтобы поддержать разговор.
- А бич этот, пишут, погиб с иконой в руках, накрыл ее собой, оттого почти не обгорела. А на спине упавший крест лежал. Теперь, наверно, в русском раю обретается. Еще и святым объявят, бомжа-то. Что за народ такой, блин, русаки! На весь микрорайон один герой сыскался – и тот был пропащий бомж. Пока другие на фоне пожара красовались, он подвиг сотворил.
Вечером местные «Вести» брали комментарий у отца Петра, пастыря общины Всех Скорбящих Богоматери.
- Те, кто совершил это злодейство, обуяны гордыней, как светоносный ангел Денница, некогда возлюбленный Господом, но за страшный грех свой низвергнутый в ад, – рек суровый старец, чем-то похожий на своего великого тезку, держателя ключей от рая. Этим преступникам, наверное, тоже кажется, что они несут в мир свет, но это ложный и пагубный огонь – лишь земное отражение адского пламени Денницы-Дьявола.
Мать, взирая на экран, охала и вздыхала:
- И что за люди пошли – ничего святого в душах не осталось. На храм посягнули! Наверняка из молодых. Хорошо хоть ты у меня не такой вырос.
Три ночи Жека метался в полубреду: горящая часовня, бомж с иконой, менты, обыск в офисе и квартире, какой-то свирепого облика зек с татуировкой на волосатой груди – часовня без креста, он крутил пальцами и ухмылялся… И только четвертую ночь он спал безмятежно. Вечером все местные и многие федеральные телеканалы и сайты сообщили: задержана группа поклонников славянского язычества из «Велесова братства», подозреваемых в поджоге часовни, повлекшей гибель человека. Поводом к задержанию послужила запись на одном из форумов, сделанная их «волхвом»: «Церковь несет свет только тогда, когда она горит». Эта фраза полоумного норвежского рок-музыканта, поджигателя кирх во славу Одина, была воспроизведена буквально за день до роковых событий. Язычников повязали прямо во время моления.
«Русские жгут русских, - записал Саня на своей странице в соцсети. – Голядь не такая!»
…Валентин еще раз перечитал свой донос и поднес к уголку бумаги зажигалку. Если «наши доблестные органы» взялись за славянских язычников, то кто поверит домыслам информатора, подозревающего в поджоге сподвижников по голядскому обществу? Он молча смотрел, как лист бумаги корчится в пламени, превращаясь в серый пепел. Надо сообщить что-то другое. Например, о том, как голядь готовится к городскому студенческому празднику. Хотя в этом нет ничего, представляющего интерес для госбезопасности, разве только то, что пригласили популярного рэпера…
- Какой ужас! – широко раскрытыми глазами Ди глядела на Жеку. – Как они могли сделать такое?
- У русских это всегда, во все времена. Бьют и жгут друг друга: московский князь тверского, белые – красных, язычники – православных. Главное, что мы тут не при делах.
- Смотри! – вдруг воскликнула она. – Кто-то в окне…
Она подбежала к окну офиса. Никого!
- Мне показалось, что там был Костя! Мелькнули его глаза – и исчезли. Как на той картине: жена с милым дружком встречается, а муж из окна мрачно наблюдает. Только тут все с точностью до наоборот: мы сидим здесь, в офисе, а за нами в окно кто-то подглядывает. Я выглянула – пусто, только тень мелькнула и пропала за углом.
- Да ну что ты! – рассмеялся Жека. – Он же сюда давно не заходит. Санька его исключать собрался из организации…
- И все-таки там кто-то был…
- Не бойся! Сейчас ребята наши придут, пообщаемся, новости узнаем.
- Новости и в интернете можно узнать. Я хочу с тобой, к тебе… - закапризничала девушка. – У тебя же никого?
- Ты про мастерскую? Кто там теперь может быть, кроме меня?
- Ой, мне сообщение пришло, - она достала гаджет из сумочки. – Ой, точно Костя! Только вспоминала – и…
- «Случилось то, чего я ожидал, в чем боялся себе признаться! Зачем ты так поступила? Что ты в нем нашла? Кого ты предпочла, Ди? Думаю, ты скоро осознаешь, какую ошибку совершила и однажды вспомнишь обо мне. Ведь старый друг лучше новых двух. Искренне твой Костя», - Диана прочитала сообщение вслух нарочито насмешливым тоном. – На что он надеется?
- Ди, а у тебя что, появился еще один друг? Он же пишет «лучше новых двух». Ну-ка, признавайся мне! – таким же ехидным тоном спросил Жека.
- Дурачок, это пословица такая, - Диана быстро перебирала пальчиками по клавишам, печатала ответ. – Вот, послушай, что я отправила этому воздыхателю и страдателю: «Ты только сейчас об этом догадался? Да мы уже три месяца как вместе! Кстати, когда, наконец, заберешь свою железную рубашку? Она заждалась уже тебя. Каждый раз, когда будешь надевать ее, вспоминай обо мне, как просил вернуть, клянчил, доставал нытьем. Без меня ты проживешь, а как без своей кольчужки?»
- Она тебе вместо подружки, – вставил Жека свои пять копеек.
- «Тебя ребята давно заждались, - продолжала она. – Ты вообще – голядь или где? Кольчуга лежит в шкафу, спроси у Саньки. И больше мне не пиши».
- И найди себе настоящую русскую бабу с большим бюстом и талией как у баобаба! – опять вставил Жека. – Смотри, а я как поэт заговорил! Не хуже, чем у Гарика получается. Любовь любого поэтом сделает!
- Только Гарик не про любовь пишет, а все про сражения, как голядь русских гоняла. Второй Костя!
- Не, второй – это Санька! Гарик – путевый парень, хоть и с литературными прибабахами. Шелохтин – тот еще «вожак». Ты от Костяна ушла, а от него скоро все наше обществе отвернется. Задолбал всех болтовней! Одни интервью, статейки, перепалка на форуме, а дела где? Реальные дела, как у этих… у партийцев. Мы – партия реальных дел или балаболов?
- Я от Кости и не уходила, кстати сказать. У нас с ним ничего не было… по-серьезному чтобы… - чуток еще подумав, она отправила сообщение. После этого «раздружилась» с Костей в соцсети. Подумав, внесла бывшего друга в спам-лист. И убрала гаджет обратно в сумочку.
- Привет, соратники и соратницы! – громко хлопнула дверь, в офис ввалился Саня, принеся с собой волглый дух осеннего вечера. За ним – вечно чем-то озабоченный Лешка, Гарик с печатью поэтического вдохновения на лице, Валя с хитрым прищуром голубых глаз и блуждающей улыбкой, еще двое малознакомых парней, редких гостей в голядской штаб-квартире. – Разрешите пожать вашу клешню и приложиться к вашей изящной ручке.
Ди и Жека, дежурно улыбаясь, протянули ему руки для пожатия и поцелуя.
- Извините, ребята, но мы уходим, – Жека поднялся, за ним – Диана.
- Куда вы, сладкая парочка? – засмеялся Саня. – Мы как раз хотели предстоящий праздник обсудить. И не только его. – Он запустил руку в карман пиджака, вывалил на стол горсть каких-то металлических кружков. -Это вам значки. Только для членов организации, регулярно посещающих собрания. Полсотни штук заказал, на большее не хватило средств в партийной кассе и личном кармане. Выдаю двадцать самым испытанным бойцам. С бойцами-то у нас негусто: как на форумах, так все герои, а как до дела дойдет… Налетай, разбирай! Даром даю!
«Уж ты-то мастер дела делать – языком», - подумал Жека и взял два значка, себе и Ди. Звезда-крест Аустра, язычок пламени на фоне круга.
- Так круга у нас нету на эмблеме, - удивился Жека.
- Значит, будет! Это солнечный диск. Бог Сауле озаряет нас своим светом. - Это еще не все новости, - лидер выждал паузу. – Во-первых, наши единомышленники, балтийские галинды успешно завоевывают Калиниградчину-Кенигсбергщину: отделения созданы уже в Советске, Светлогорске, Гусеве, Гвардейске… Да вы и сами можете убедиться, просто почаще заходите на наш сайт. Будем поддерживать связь с ними. Во-вторых, я вчера встречался с директором завода безалкогольных напитков. Они готовы начать производство питьевой воды «Голядь»! Ура, товарищи!
- Ура!!! – грянули все присутствующие.
- А на ликеро-водочном ты был? – улыбнулся Гурьянов.
- Нет! И не буду. Русская водка – для русских. А у нас ЗОЖ.
Жеке очень хотелось напомнить «вождю», какой из того зожник-трезвенник, но он только спросил:
- У тебя надолго тут летучка? А то мы… - он бросил взгляд на заскучавшую Диану, которая с трудом скрыла зевоту – ее утомили частые «сборы актива» (Саня любил изъясняться как комсомольские вожаки былого времени).
- На нейтральной территории? – Шелохтин подмигнул.
- На оккупированной! – раздраженно бросила девушка.
- На нашей, на голядской… - Жека тоже состроил скучную мину.
- Так и мы на полчасика! Ребята, соратники, рассаживайтесь поудобнее…
Минут через сорок «сладкая парочка» с подчеркнуто холодной вежливостью попрощалась с соратниками, продолжавшими спорить о технических деталях организации праздника.
Они шли по мокрому асфальту, обходя лужицы с плавающими в них разноцветными корабликами-листьями под высоким, нежно-невесомым, усыпанным крохотными блестками звезд, небом ранней осени.
- Вон там вроде бы твоя звезда, - он указал в угол неба, где висела яркая бисеринка. – Аустра, она же Венера.
- А твоя где?
- Не знаю… А что-то мы без знаков отличия? Давай я тебе значок прикручу?
- Прямо к куртке?
- Так расстегни ее.
Он бережно нацепил ей голядский символ. Потом расстегнул свое пальто, украсил Аустрой лацкан.
Они пешком прошли две остановки, в пальто и куртке нараспашку, чтобы все видели их «знаки отличия». Но редкие прохожие пробегали мимо и ничего не замечали. Неожиданно Диана остановилась и поправила свой значок.
- Ой, у меня он пламенем вниз… как у кающихся еретиков. Они носили эту одежду такую…санбенито. И кто покаялся и отрекся, у тех огнем вниз.
- А кто нет?
- У тех огнем вверх. Их потом на костре сжигали. Аутодафе называлось.
- Читал я про эти ужасы. Ты не смотри, что я нигде не учусь.
- Ты умный. Ты поступишь, - она прильнула к парню. – А я знаешь, что думаю: нам не хватает одного человека, очень важного человека.
- Кого это, Ди?
- Ну, как их раньше называли. Да, пророка! Чтобы повел народ за собой, чтобы все, не раздумывая, за ним следом шли. Есть такие люди. Их мало, но они есть. Жаль, что Альберт Иваныч не такой. Он, конечно. замечательный человек, на многое нам глаза открыл. А я его сначала за старого пердуна приняла. Глупая была тогда. А потом тебя встретила…
- А какой пророк тебе нужен? Есть уже один, - он вспомнил Саню. – Речи произносить большой мастер.
- Нет, не речи. Речи – это на митинге. А так, чтобы всех зажег и повел бы…
- Зажег! Пламя вверх! – они в унисон засмеялись и двинулись дальше, к остановочному павильону. – Сейчас пятый номер подойдет, и поедем ко мне.
Два огненных глаза вспыхнули в сентябрьских сумерках – из-за угла вырулил нужный им автобус.
- Мы сами жечь будем! Без всяких там пророков, - он помог Диане войти в салон автобуса. - И каяться ни в чем не будем, потому что не в чем! – патетически восклицал он, и немногочисленные пассажиры изумленно оборачивались на странного молодого человека,
- Потише ты… - Диана легонько хлопнула его по плечу.
Гурьянов был в бодром расположении духа. Эту ночь он спал спокойно, сгоревший бомж, которого он никогда не видел в лицо, больше не являлся в кошмарах, так же, как и полицейские, приходившие во сне арестовывать поджигателя. Теперь, наверное, следаки вытягивают, а то и выколачивают признательные показания из этих русских язычников.
Да, убийца – он. А ведь еще совсем недавно он был обычным молодым горожанином, на совести которого не было ни трупа, ни чудовищного кощунства. Но что изменилось в нем? Он все такой же, каким был до поджога, обернувшегося убийством: так же ест, спит (уже без кошмаров), улыбается, спорит, разбирает отцовские дела, пишет отписки в налоговую, в фонд социального страхования, куда-то еще, отбивается от проверяющих, общается, спорит, доказывает, убеждает, занимается любовью с Дианой, готовится к поступлению в вуз… Диана ведь внешне совершенно та же, хотя и перестала быть невинной  тогда, летом, в вечернем лесу. И он был еще недавно невинным, только в совсем другом смысле. Песня есть такая: «Любовь и смерть, добро и зло». Почему секс и смерть часто ставят рядом?
Она все та же – и неуловимо другая. И он все тот же, но другой. Каждый по-своему переступил незримую черту, границу и уже не будет прежним. Но никто из окружающих не догадывается, какую страшную границу пересек он.
В лужах, оставшихся от дневного дождя, отражались огни витрин. В автобусе половина пассажиров погрузилась в созерцание своих гаджетов, экранчики их ярко горели, словно светляки в вечернем сумраке. Диана клевала носом, расположившись на сиденье для пассажиров с детьми. «Да мы и сами почти что дети, - подумалось ему. – Что ж, историю двигают молодые: они без тени страха идут на баррикады, бунтуют против отцовского порядка, несут в мир новые идеи и смыслы. И пусть идею эту придумали им отцы, а то и деды, те самые «пророки», о которых мечтает Диана, но именно молодежь превращает слова в пули и штыки, зажигательные речи – в пламя костров, пожирающих рухлядь прежнего мира, в котором им так тесно. Они, молодые, провозглашают новое. Или воскрешают хорошо забытое древнее».
Ему почему-то вспомнилось, как в школьные годы – классе эдак в седьмом-восьмом, он ненадолго увлекся фашизмом. Запретный плод всегда сладок, оттого и тянуло, влекло юнцов к Адику и Бене, к прикольным чувакам в черных рубашках или черных мундирах СС. Сейчас-то он понимает, что это дурь, блажь, а тогда… Особенно завлекательным был музон, все эти бравурные марши, «Хорсты Вессели» всякие. И вот скачал он из любопытства гимн итальянских фашистов. Он назывался «Джовинецца», то есть «Молодость». Вот шагает молодежь, реют над головами знамена (не суть важно, какие), льются правильные песни, прославляющие ту самую молодежь, которая наследует мир, за которой будущее. «Джовинецца, Джовинецца»… Юность на марше. Голядь восстала из небытия и диктует миру свою волю, свою власть, свое понимание жизни. Феникс отряхнул пепел и готовится взлететь. И уж тогда он себя покажет во всей красе!
Автобус свернул у центральной площади. Рядом с классической фигурой Ленина рабочие монтировали сцену – скоро студенческий праздник. Да, Ленин как раз понимал роль молодежи. И в этом его Совнаркоме были молодые мужики. По нынешним меркам совсем молодые. Он как раз сейчас штудирует учебники по истории. Сколько там лет было Бухарину? Правда, закончил он весьма печально… А этот писатель, который красноармейцами командовал, дед нелюбимого многими политика? Ему ж было столько, сколько Диане сейчас! Все они были молодыми – и фашисты-нацисты, и большевики, и французики эти, которые гильотину придумали, и китайчата, вышвырнувшие из аудиторий своих отсталых преподавателей. Настоящая политика – дело молодых, со свежими идеями и нерастраченной энергией.
Мимо промелькнули здания областного правительства и городской мэрии – и скрылись за поворотом. Наступит время, - размышлял Жека, - и они займут кабинеты нынешних хозяев региона. Он охотно представлял себя на месте толстощекого, одутловатого, брюхатого губернатора, который, пыхтя, семенит по коридору спортивного центра, чтобы разрезать ленточку. Тоже зожник, любящий заливать за воротник, как твердят злые языки. Нет, не таким будет голядский лидер региона! И уж тем более не таким, как Санек: тот пускай бегает с файликом под мышкой, младший помощник старшего советника, носит бумажки ему, Евгению Гурьянову, на подпись. Да нет, не нужен он вовсе, болтун и бахвал. Не бесконечные словопрения и не хождения по митингам, а смелый шаг, решительный поступок. Накапливаясь, критическая масса таких поступков однажды внезапно и резко меняет ход истории. Он – человек дела, а не праздных речей. Он увел девушку у никчемного Кости, он достойно держался на «стрелке» с русскими националистами, наконец, он отомстил этим религиозно озабоченным идиотам: святыня за святыню, как кровь за кровь! Кровь… Только тот, кто не боится переступить через запрет, через закон, через кровь, победит.
Он поправил тонкий шарфик, выбившийся из-под воротника Дианиной куртки. От прикосновения она встрепенулась. «Ой, я задремала… Выходим уже?» «Еще через остановку, - улыбнулся он и поправил свисающий до переносицы локон. – Скоро уже».
…Сева привычно переступил порог квартиры Георгия Феодосьевича Сулицына. Странное у него отчество. С Севера он, видимо, из поморов, недаром так любит историк рассказывать школярам про вольных людей, не знавших ни самодура-помещика, ни поработителя-иноземца. Русских вольных людей. Еще год назад Сева заслушивался этими рассказами. Тогда он представлял себя бесстрашным кормщиком, уверенно ведущим ладью среди льдин, на которых лежат клыкастые моржи и пялятся на корабль и отважного капитана. Но теперь Сева остыл ко всей этой «русятине». Он повзрослел и, как это говорится, прозрел.
- Здравствуйте. Георгий Феодосьевич!
- Здравствуй, Всеволод, проходи!
«Назвал полным именем, значит, разговор предстоит серьезный, - осознал Сева. – Были бы претензии к моему поведению или учебе, так вообще обратился бы на Вы и по фамилии. Если на Вы, значит, он на тебя сердит. А тут… Видно, мой доклад ему не понравился».
Георгий Феодосьевич, которому перевалило за сорок – высокий, широкоплечий, коротко стриженый, с аккуратными светлыми усами – пригласил мальчика в гостиную. На стенах висели фото однополчан историка, которому довелось зачищать от боевиков Кавказ. Об этом он рассказывал скупо и неохотно. «Как и подобает настоящему герою», - думали ребята. В углу – иконы, старые, потемневшие от времени, и современные, с яркими, сочными, свежими красками. А еще – портрет современного писателя со старинным русским именем – то ли Зосим, то ли Пахом, его еще часто по телевизору показывают. Сева читал его книгу – про детей-убийц, которые убивали взрослых. Он сказал об этом историку, когда первый раз переступил порог его жилища.
- Вообще-то книжка не детская, - насупился Георгий Феодосьевич. – Рановато тебе о таких вещах читать.
- Знаю, что не детская, там еще цифра с плюсиком стоит на обложке, - с ученым видом юного знатока запретных вещей ответил мальчик. – Я и стихи Баркова читал, - с наглецой прибавил он.
- Возьми вот лучше это, почитай, - историк протянул ему тогда какую-то старенькую, зачитанную книжку еще советских времен. – Есть рассказ примерно на ту же тему, что и у него, - он указал на портрет.
- А вы с ним знакомы? Вы ведь там, на Кавказе, воевали против боевиков? – спросил Сева.
- Нет, не доводилось встречаться. Я там на несколько лет позже него был…
Сева разглядывал книгу. Автор какой-то не русский. Фамилия смешная: Брэдбери. От слова бред, что ли?
- В том рассказе инопланетные пришельцы проникли на Землю и восстановили детей против взрослых, даже против собственных родителей.
- Интересно… - протянул Сева.
- Рассказ-предупреждение. О том, как не должно быть в жизни.
Ту книгу Сева давно прочел и вернул.
Историк пригласил его за стол, перед собой положил тетрадку с Севиным докладом на предстоящих школьных историко-краеведческих чтениях. Лицо его сделалось серьезным, даже сумрачным.
- Прочел я твою работу, Всеволод, - произнес он после недолгого молчания. – И говорю честно: она меня разочаровала. Я ожидал от тебя более серьезного отношения к теме.
Все внутри Севы сжалось в комок. Он глубоко вздохнул. В последнее время ему определенно не везло. В летнем лагере, куда сплавили его родители, Сева тщетно пытался вовлечь ребят в голядское движение, как он его понимал – и добился только насмешек и обзывалок. Дважды он схлестнулся с обидчиками на кулаках, в результате заслужил только кликуху «Голядранец». А один очкарик посмел назвать его «американским агентом»!
Вернувшись в школу, они и здесь встретило непонимание. «Какая еще голядь?» - смеялись одноклассники и старшие ребята. И вот теперь историк.
- Знаешь, Сева, - продолжал Георгий Феодосьевич, - есть реальная история, а есть сказки, легенды, мифы. Вот Ричард Третий – это история, а король Артур – миф. Собирательный образ, слепленный из нескольких британских королей. Есть и просто фантазии – писателей, политиков, невежественных дилетантов, мнящих себя специалистами в науке. Откуда у тебя все эти басни про русских завоевателей, уничтожавших гордый голядский народ?
- Альберт Иванович Яновский рассказывал. Краевед. Я же там написал, сослался на его рассказы, - как-то жалобно промямлил Сева. – У меня и записи есть на этот аппарат, который у журналистов. Мне друг одолжил…
- На диктофон? И это все? Но этого же мало? А где ссылки на труды историков, исследовавших эту тему? Ты считаешь, что устных рассказов некоего краеведа достаточно?
- Но был же такой народ – голядь! – отчаянно воскликнул он.
- Верно был. Были чудь, меря, мурома, берендеи. От муромы даже название города сохранилось. Но где они теперь? Бесследно растворились в массе русского народа. Когда-то и на моей родине жила эта самая чудь, емь и прочие племена, чьи имена до нас не дошли. Но они исчезли. Теперь на Севере живут поморы. Русские поморы! Да, есть на Пинеге люди, называющие себя чудью. Но много ли их осталось? Капля в русском море, в русском мире! То же самое произошло и с твоей любимой голядью. Нет ее сегодня. Была и исчезла. Никому ведь не придет в голову называть Федора Абрамова – знаешь такого? (Сева помотал поникшей головой) чудским писателем, хоть он и родом с Пинеги, как и мои далекие предки.
Вот ты и твои друзья считаете себя голядью? А ты владеешь голядским языком?  Скажи мне что-нибудь, хоть одну фразу (Сева опять отрицательно тряхнул нестриженой светлой шевелюрой). Что и следовало ожидать. Ты родился и вырос русским и будешь им до гробовой доски. Кто-то очень умный, но не очень честный, лукавый, втянул тебя во взрослые игры. Потому мой тебе совет: выбери другую тему. У нашего края богатейшая история. И нет нужды придумывать что-то свое, выдавая авторские фантазии за открытия, за новое слово в исторической науке, подменяя реальную историю выдумками. Можешь так и передать этому деду-краеведу, как его там зовут, Альберту Ивановичу?
Сева кивнул понурой головой.
- Я все лето старался, - почти шепотом произнес он.
- У тебя еще достаточно времени выбрать тему, подготовиться.
Сева брел домой, и его душила обида. Историк померк в его глазах, превратился из кумира пацанов в скучного читателя нотаций, каких полно среди учителей и вообще во взрослом мире. В школьный педколлектив Георгий Феодосьевич вписался не сразу. Его общение с пацанами на собственной территории вызывало кривотолки среди педагогов: уж не педофил ли? Притом, что историк был женат, и ни в чем предосудительном по отношению к детям замечен не был. Отныне же в глазах Севы кумир рухнул и уже больше не поднимется на пьедестал Севиного уважения. Все его занимательные рассказы про средневековых рыцарей, поморских ушкуйников и других героев старины больше не тронут сердце мальчугана.
Он шел и повторял про себя фразу учителя: «Гагарин и Жуков рассмеялись бы, если б услышали, что они принадлежат к какой-то голяди». Уже подходя к дому, он совсем по-девчоночьи заплакал от досады и разочарования. Он потерпел… как это называли раньше? Облом? Кирдык? Ага, фиаско! И из-за кого? Из-за этого любимца пацанов, героя Кавказа…
Сева мечтал, что однажды он с друзьями проникнут в квартиру хулителя голяди, когда его самого, жены и пятилетней дочки не будет дома – и сделают то же, что совершили в русском клубе – разгромят и разнесут. А иногда он мечтал, как вонзит нож в спину этому наглому русаку. Как те дети-убийцы из прочитанных книг. Да, это подло, но разве не подлость то, как историк «размазал» доклад Севы? А ведь он мечтал стать призером школьных чтений, откуда прямая дорога на городскую олимпиаду, потом областную, а, если очень повезет, российскую!  С такой-то темой… Теперь же ему пришлось лихорадочно строчить реферат про летчика-героя, именем которого названа улица. Наверно, тоже потомка голяди, но об этом нельзя.
Доклад Сева зачитывал сухо и машинально, как говорится, без огонька: жил герой, сбил столько-то немецких асов, получил такие-то награды, погиб. Его работу признали одной из худших. Какая там олимпиада… Классная сказала ему: «Сева, мы возлагали на тебя большие надежды, а ты подвел класс и школу. Я в тебе разочарована»…
Осень озолотила город: всюду, куда ни кинешь взгляд, натыкаешься на золотистые, ярко-рыжие, лимонно-желтые одеяния скверов, парков, аллей.
Эта желтизна различных оттенков кое-где перемежалась алыми мазками кленов и рябин. Золото дерев отлично гармонировало с голубизной осенних небес. По веткам бойко и деловито скакали, попискивая, такие же желто-голубые синички.
На главной площади областного центра напротив величественного здания правительства региона (бывший обком)  высилась более приземистая городская мэрия (бывший горком, этажом пониже, в соответствии с рангом), третью сторону прямоугольной площади являл собой фасад законодательного Собрания (бывший Дом Советов) – «наследие мрачных времен», сталинская домина-домовина, исполненная в конце тридцатых в том же архитектурном стиле, что и расположенная в трех кварталах от нее штаб-квартира регионального управления госбезопасности. Депутаты толкали речи, нажимали кнопки и заседали в комитетах на том месте, где еще 90 лет назад стоял торжественный трехглавый собор. Новый собор в нулевые годы воздвигли недалеко от площади. Его золотые, как осень, купола виднелись из-за псевдоклассического дворца культуры, ныне просто культурного центра, являвшего собой четвертую сторону площади. Между ним и площадью тянулся центральный проспект города. Центром площади была исполинская фигура Ильича – к Заксобранию спиной, к городским и муниципальным чиновникам боком, левым и правым, к очагу культуры лицом. На кепке вождя пролетариата, покрытой птичьими потеками, уютно устроилась ворона, периодически оглашавшая площадь хриплым «карр».
Площадь была запружена молодежью, студентами университета и еще нескольких местных вузов. Подогнали и учащихся колледжей, и курсантов артиллерийского и инженерного училищ, и, разумеется, чиновный люд из трех больших домов на площади и культработников из четвертого. Менты с дубинками и казаки с нагайками прохаживались по периметру, начальник городской полиции переговаривался по рации, при этом ястребиным оком озирая гущу народа. А над морем голов горделиво протягивал свою твердую большевистскую руку в направлении церковных маковок, выглядывающих из-за культурного центра, вождь трудящегося народа. Быть может, беззвучно призывал снести «оплот церковного мракобесия»? А может, это бог Девас принял облик Ильича и взывает к Перкунасу, чтоб сокрушил чуждые храмы.
- Не меньше четырех тысяч участников, - пресс-секретарь подошел к губернатору. – А то и все пять.
Упитанный, розовощекий и круглолицый глава региона кивнул, оглядел ВИП-сектор. Все на месте, только вице-губернатор по экономике захворал.
Разноцветные воздушные шарики, флаги России и области, просто флажки, эмблемы вузов, стройотрядов, КВН, музыкальных групп – все это превратило колышущуюся толпу молодежи в подобие пестрого лоскутного одеяла. Глава региона лучезарно улыбнулся – это с его подачи студенческий осенний праздник стал ежегодным и окрестили его «Гаудеамусом». Хотя, нет, название предложила его жена, выпускница университета. Сейчас она о чем-то беседует с директором КЦ – высокой дамой в длинном пальто. Он пошарил глазами еще раз. Мэра нет! Куда он-то запропастился? Ах, да, он же отправился в Сочи на Всероссийскую конференцию глав муниципалитетов, посвященную проблемам ЖКХ. Где ж им еще собираться, как не в Сочах? Не в Воркуте же обсуждать подготовку к зиме. Губернатор был в напряженных взаимоотношениях с мэром региональной столицы. У того всякий раз – то водопровод прорвет, то полгорода зимой, в морозы без тепла мается целые сутки, то часть города погрузится во мрак. А виноват во всем губернатор с его финансовой и налоговой политикой – так, во всяком случае, трубят официальные мэровские СМИ и прикормленные им «желтопузики». На грядущих в будущем году выборах этот горе-городничий обязательно припишет все свои огрехи, провалы и просчеты ему, губернатору области.
Вслед за главной песней России грянул гимн, давший имя празднику.
- Пора, Леонид Степанович, - подбежал помощник. – Ваш выход.
Губернатор вальяжно, степенно двинулся к трибуне.
- Слово имеет губернатор нашего региона… - провозгласил ведущий.
Шарообразный лидер области ловко и проворно вкатился по ступенькам.
Овации, недружное «ура» и «вау», свист – то ли одобрения, то ли протеста, отдельные выкрики:
- Когда стипендию повысят? Жить не на что!
- Опять зимой в общаге замерзать будем!
- Анархия – мать студенчества!
- Верните отчисленных!
Но эти крики потонули в общем нестройном гуле. Вспугнутая ворона покинула ленинскую кепку и, недовольно каркая, взяла курс на здание культурного центра.
Губернатор глухо прокашлялся, встал к микрофону, под «дула» видеокамер и микрофонов, набрал воздуху в легкие:
- Ребята и девчата! Я не буду говорить скучных казенных слов, вы и так слышите их ежедневно. Я сам в юности был студентом. Тогда был жив Советский Союз. (В ответ кто-то помахал красным знаменем – и тут же оно исчезло: праздник должен быть без политики). Отрадно видеть, как возрождается то, что в мрачные девяностые было отвергнуто и почти забыто: стройотряды, народные дружины по поддержанию порядка… Еще б вернуть комсомольские собрания, где прорабатывали бездельников и нарушителей дисциплины. («Бездельники областью правят!» - донеслось из задних рядов).
Да, комсомол не вернуть, это уже прошлое, но мы с вами в силах создать в нашей области массовое молодежное движение! Ура! С наступившим новым учебным годом! Все мы в душе студенты… - и опять крики, хлопки, свист.
- Верните Петрова, которого за митинги с физмата отчислили! – прозвенел девичий голос. Десятки голов обернулись к кричавшей. Вокруг зашикали.
- Когда будут выступать эти… голяди? – спросил губернатор у окружавших его чиновников.  – Никогда не знал, что у нас такой народ живет.
- Сейчас посмотрю, - советник по национальной политике развернул бумагу. – Это в середине концерта, когда весь межнационал: фольклорный хор «Лебедушки», клуб еврейской культуры «Семь сорок», татары, грузины. Ага, после евреев, вот тут вписано от руки – «Битва голяди с Тверью» и еще рэпер этот, Бакулюм. Тоже на голядскую тему споет.
- Уж без этого-то охальника могли бы обойтись, - проворчал губернатор.
- Молодежь любит этот жанр! – встрял начальник молодежного департамента. – Мы откликаемся на запросы нового поколения.
Губернатор что-то буркнул в ответ. Он не любил таких жанров. Песни бардов – еще куда ни шло, сам в дни студенческой юности не расставался с гитарой – ни на осенних сельхозработах, ни летом в стройотряде. («Этих бы крикунов на картошку, как раз созрела», - подумал он). Рок – так себе, шансон – терпимо, хоть и криминальная субкультура, а эти глупые речитативы…
Губернатор тяжело вздохнул. В последнее время его преследовали неприятности. Вот на прошлой неделе чекисты задержали взяточника в управлении капитального строительства, у финансистов был обыск. А ему послезавтра лететь в Москву, в президентскую администрацию. Что ему выскажут там? А через полгода грядут выборы…
Поединок «тверича» и воина голяди закончился победой последнего – так было заранее оговорено. Вообще-то изначально предполагалась схватка голядина с русским богатырем, но клерки из молодежного департамента воспротивились: на надо обострять, воспримут как русофобию и т.п. А вот на бой голядина с тверичом согласились охотно: Тверь, она же веками с Москвой тягалась, сепаратизмом занималась в ущерб общерусскому делу.
- Слава голяди! – Саня ударил себя кулаком в грудь. Поверженный Гарик встал и раскланялся. Студенты зааплодировали.
К победителю подскочила модель Натали и смачно чмокнула в щеку.
- А теперь наш признанный маэстро рэпа Бакулюм! – воскликнул массовик-затейник. – Он читает рэп на самые злободневные темы нашей жизни!
Последние слова потонули в грохоте аплодисментов и всеобщем восторженном «Вау!» Небрежной походкой рэпер ввалился на сцену.
Творческий псевдоним «Бакулюм» был обозначением выдающейся части моржового туловища, но не бивня. Той интимной косточки, которой природа наделила ластоногих и обделила людей. Бакулюм был провластным рэпером; хотя отношение власти к нему было неоднозначным, однако его охотно приглашали на такие вот массовые акции для разогрева молодой публики.
На День России Бакулюм отметился, прочитав со сцены «Мы идем вместе с Президентом выполнять нацпроекты» и прочую верноподданническую галиматью. Спустя месяц в Интернете он устроил баттл с другим местным рэпером, оппозиционером по жизни, с немецко-турецким никнеймом Otmar Ozak. В ходе баттла они вылили друг на друга ушаты отборного русского мата, который, несмотря на все предупреждения Роскомнадзора, разлетелся по десяткам сайтов и сотням страничек в соцсетях. Хотя многих государственных людей области коробило от сочетания «Бакулюм» и «вместе с Президентом», однако, учитывая его почти безупречную патриотическую репутацию, приглашали принять участие в концертах для молодых. Главное, чтобы не позволял себе ненормативной лексики. И рэпер сдерживал слово. На этот раз темой его выступления стал местный патриотизм, исторические традиции жителей области.
- Пацаны, я прочитаю вам дайну про голядь! – крикнул восторженной толпе Бакулюм. – Дайна – это такой средневековый голядский рэп.
В ответ прогремело тысячеголосое «Вау!»
И грянул рэп:
Я больше не хочу быть русским,
Я не хочу, чтоб моя жизнь была тусклой.
Я не хочу трусить как заяц-русак,
Потому я поднимаю голядский стяг.
Мы – не русаки, мы другой народ.
А кто против, пусть возьмет свою русскость в рот!
Русь – это горе, это голытьба, это голод.
Я хочу быть голядью, сильною и гордою,
Я хочу жить в голядском городе!
- Твои стишата? – обернулся Саня к Гарику.
- Не, он сам все сочиняет. Я не такой радикал, чтобы… А вообще стихи – ништяк с точки зрения техники стихосложения. Рифмы, аллитерации…
Кто-то хлопал, кто возмущенно кричал «Хватит!», кто-то свистел как Соловей-разбойник. Чиновники обалдело перешептывались.
- Вы текст читали? – побагровевший губернатор дышал в лицо «молодежнику», только что за грудки не хватал.
- Там был другой текст… - виновато бормотал тот.
- «Другой»! – шипел губернатор. – И вообще: откуда взялась эта голядь? У нас тут русский край, Засечный рубеж, тут деревянные крепостцы стояли, врага на Русь не пускали. У нас даже региональный бренд «Рубеж Руси», я лично утверждал! Крепость вон строят, пускай и новодел. А тут «голядь»!
Когда под общий вой и визг рэпер закончил выступать, на сцену неожиданно выскочил Саня, даже доспехи не снял:
- Земляки! Несмотря на все перипетии истории, наш народ голядь жив и будет жить! Уже в пяти… нет, в семи областях России есть голядские группы. И я заявляю вам: после Нового года мы в нашем городе проведем всероссийский форум голядского народа! Нас не признавали. Нас гнали и преследовали… вот как евреев, которые перед нами выступали. Мы живы!
У губернатора задребезжал мобильник.
- Алло! Что? Слышно плохо! Я на празднике… Как без воды? Все левобережные микрорайоны? Это же тысяч сто горожан! Немедленно выезжаю! – Он захлопнул крышку телефона и подумал: «Самое время покинуть этот шабаш! И причина подходящая нашлась: опять водопровод прорвало. А этот трутень-мэр все по конференциям шляется!»
- Надя, я еду! – крикнул он жене. – ЧП стряслось на том берегу.
Он подозвал вице-губернатора, ответственного за ЖКХ, который с откровенно скучающим видом наблюдал за происходящим на сцене.
- Журналистов с собой взять? – подскочил юркий пресс-секретарь. – В автобусе места хватит.
- Сами доберутся, - бросил губернатор. – Как узнают, тут же слетятся. Это их хлеб. Настоящий репортер должен появляться на пожаре за пять минут до его начала. – Он шел к машине и бормотал себе под нос: - Все праздничное настроение испортили. И коммунальщики хреновы, и эти голядцы чертовы!
Протяжно сигналя, автомобили губернаторского кортежа выбрались из этого вавилонского столпотворения на центральный проспект и, набрав скорость, помчались в сторону моста, связующего берега реки с голядским именем…
- Классная штуковина! – Венька присвистнул. Он осторожно взял в руки арбалет, повертел его, - Голядский?
- А я откуда знаю? – Сева забрал оружие. – У братана взял, вечером вернуть должен, причем незаметно, а то узнает, что брал без спросу – раскричится!
Приехавший из столицы брат третий день гостил в семье.
- Чем стреляет? – поинтересовался Венька.
- Болтами.
- Чем-чем?
- Болтами! Это алюминиевые стрелы для арбалета так называются. А не то, что вы, господин поручик, подумали, - хихикнул Сева. – Может и стальными болтами, и пулями. Универсальная вещь. И дорогая. Сломаю – братан убьет.
- А ты чем стрелять будешь?
В ответ Сева достал из кармана настоящую свинцовую пулю. Венька опять присвистнул, выпучив глаза.
- А если убьешь кого из семьи историка?
- Ты че, с дуба упал? Я просто стекло ему продырявлю.  Чтоб подумали: это чечики ему угрожают. Заодно повод есть, чтоб менты и гебень порядок в городе навели. А то все рынки себе заграбастали, русским житья нет… И голяди тоже, - тотчас поправился он. – Только Мишке – ни слова! А то он бате проболтается.
- Ни слова! На голядском арбалете клянусь! – Венька торжественно возложил руку на арбалет.
Этот разговор двух подростков происходил в подъезде послевоенной постройки дома, на втором этаже. К неописуемой радости Севы все складывалось, как надо. Во-первых, замок на входной двери был сломан, потому попасть в подъезд не составляло труда. Во-вторых, после выстрела можно было беспрепятственно покинуть «логово снайпера» через черный ход, достаточно лишь отодвинуть щеколду на второй двери – подъезд оказался сквозным. В-третьих, окно второго этажа было разбито, дыра заделана фанерой. Достаточно убрать фанеру, просунуть арбалет. Главное – не нарваться на кого-нибудь из жильцов. Впрочем, большинство взрослых на работе. Напротив окна, в которое Сева просунул свой самострел, на том же втором этаже, находилось окно квартиры Сулицыных. Один щелчок – и…
На разведку ходил Венька. Это замечательно, когда у представителя голяди такой хитрый еврейский ум. Он все расписал, все разложил по полочкам – только приходи и пуляй в окно историка. Поначалу-то разозленный Сева предлагал и вовсе прикончить учителя. Завалить его вдвоем. Как сектанты того советского актера, он в журнале про это читал. Тот даже не сопротивлялся. И этот не будет. Они же дети, он и Венька. Но друг только покрутил пальцем у виска: «Ты что, дебил? Нас же повяжут!» А тут как раз приехал братан с арбалетом. Веньке затея понравилась.
- Хорошо бы потом этот арбалет Наташке дать, чтоб сфоткалась с ним, - сразу начал строить планы он.
- Ты что? Братан послезавтра уезжает в Москву. Хотя потом… почему бы нет? Познакомить их, а то у него с его бабой что-то не складывается.
- Дурак, у ней бойфренд знаешь кто…
Сева прищурился, прицелился. Он обязательно попадет в окно, зря, что ли, в тир ходит, тренируется? Вот и пригодилось умение стрелять. Сейчас звякнет тетива… В тот самый момент, когда пуля отправилась в полет, в окне вырос силуэт. Черт! Сева так и отпрянул. Вроде жена историка, штору сдвинула…
Пуля, выпущенная арбалетом, не прошила стекло, а разнесла его вдребезги.
- Тикаем! – рявкнул Сева – и они со скоростью пули полетели на первый этаж, открыли дверь черного хода и, дворами, к остановке троллейбуса, хлюпая по лужам кроссовками и ботинками, распугивая голубей и котов.
Арбалет торчал из пакета. Сева накрыл его сверху мокрой газетой, валявшейся на скамейке. Теперь, главное, вернуть оружие на место, пока не вернулся братан. Завтра еще придется объяснять физичке, почему прогулял урок, отмазку придумать…
- Где арбалет? – старший брат накинулся на младшего.
- Вот он! Я друзьям показывал… - Сева вынул арбалет из пакета.
Брат придирчиво осмотрел самострел – вроде цел и невредим.
- Тоже мне, вольный стрелок, Вильгельм Телль, - проворчал он. – Это же оружие! У меня разрешение есть, а у тебя нет, но влетит все равно мне, если что случится. Думать надо, когда тайком, без спроса берешь.
Утром он, вытирая пот со лба, читал новостные ленты. Неизвестные стреляли в окно квартиры учителя истории и обществознания Георгия Сулицына, участника контртеррористической операции на Кавказе. Осколком оконного стекла ранена в лицо его супруга, Анна Сергеевна Сулицына. В настоящее время отрабатываются две версии – хулиганство и месть недобитых боевиков. Если бы женщина стояла чуть левее, то пуля…
Сева шумно вздохнул – кажется, пронесло. В школе только и разговоров было, что о покушении на педагога…
- Не пойду! – Саня треснул ладонью по столу. – Чего я там не видал?
- Так ведь официальное приглашение от дипломата… - спорил Гарик. – Это просто визит вежливости. Что тебе стоит? В город-побратим голландский консул приехал. И с ним целая делегация. Они как раз нашей голядью интересуются. У них там свой народ живет, фризы. И они хотели бы…
- А ты хотел бы, чтобы нас объявили иностранными агентами влияния, которые с дипломатами зарубежными якшаются? У нас и так вон, - он тряхнул стопкой газет и распечаток интернет-материалов. – После того как этот моржовый орган на студенческом празднике прогремел… Нас больше уже ни на одно официальное мероприятия не пригласят областные власти. А ты еще хочешь керосина в огонь подлить? – гремел голос Сани. – А вчера мне бумажка пришла, чтобы мы устранили недоработки в уставе организации. Когда они нас регистрировали, почему-то этих недостатков не видели, а теперь… Срок нам дали, чтобы мы собрались и проголосовали за внесение изменений в устав. А на собрание чиновник придет, будет все фиксировать: как собрание проходило, как проголосовали, не было ли процедурных нарушений. На нас теперь со всех сторон наезд пошел, ты понимаешь? А он хочет с делегацией из Гейландии шампанское пить.
- Почему я? – искренне удивился Гарик. – Причем тут я? Тебя же пригласили как руководителя организации.
- Да, меня. А я не пойду! Или переизбирайте меня на фиг! – он опять треснул ладонью по столу.
«Впервые наш Санек толковые вещи заговорил!» - подумал Жека. Он стоял у двери, как пастернаковский Гамлет, прислонясь к дверному косяку. Когда гул затих, поздоровался с друзьями-соратниками.
- Привет. Жень! Ну, ты в курсе, ты все слышал? – Саня приподнялся из-за стола, протянул лапу подошедшему Жеке. Тот пожал ее, потом руку Гарика.
- Все еще третью главу пишешь? – иронически спросил его.
- К пятой приступил, - через силу улыбнулся тот. Неуступчивость Сани его явно обескуражила.
- Когда воду «Голядскую» будем пить? – это уже к Сане, все еще гневно пыхтевшему и сопевшему.
- Не раньше Нового года. И не с дипломатами из Педерландов!
- Ну это точно, как тверичей побьем! Как только, так сразу…
Саня даже не улыбнулся. Помолчав немного, сказал Жеке:
- У меня тут на пяток плохих новостишек, одна хорошая. Новых богов заказал. Перкунас уже готов, остальные будут на той неделе. Самое прикольное, что волхвом в новом святилище, то есть вайделотом, вызвался Шараф. Короче, Перкунас акбар! – Саня сложил руки в молитвенном жесте. – А стоять будут боги на моем дачном участке. Садовое товарищество «Рябинушка», кто не знает. Кстати сказать, там же и у Костяна дача. У меня на седьмой линии, у него на третьей.
- Когда он тут появится, чтобы все точки над i расставить? – спросил Гарик.
- Был на днях, - вздохнул уже остывающий лидер. – Кольчугу забрал. Из голяди выписался. Он теперь русский стрелец.
- Ты про богов говорил. А Аустру они тоже делают? – вернул разговор к начатой теме Жека.
- Нет. Это ты у нас мастер, голядский Коненков. Тебе и делать.
- А кто такой этот… - спросил Жека.
-  Коненков? Скульптор такой был, темнота! Женщин ваял неодетых. Он, между прочим, родом из голядских земель. Так что тоже наш. А у тебя и модель есть, - Саня хитро подмигнул.
- У тебя тоже. Причем профессиональная.
- Эта… Да ну! Это ты потому, что она меня в небритую щеку? Брось, меж нами ничего нет. Хотя она бы от предложения, думаю, не отказалась.
- Ладно, вы продолжайте базарить о дамах, а я пошел, - Гарик помахал рукой.
Когда Саня и Жека остались наедине, «вождь голяди» заговорщицким полушепотом обратился к соратнику:
- У нас тут еще одна плохая новость. Без всякой политики, чистая экономика.
- Я весь внимание.
- Слушай сюда. Кто-то тырит деньги с нашего голядского счета. Я вчера случайно обнаружил, когда пошел в банкомат бабки снимать, чтоб за богов расплатиться с мастером. Смотрю – тридцати «косарей» как не бывало. Я посмотрел историю операций – дважды кто-то снимал деньги. Последний раз в аккурат накануне.
- Мошенники завелись? – напрягся Жека.
- Нет. Они бы все подчистую смели. А этот не так…
- Карта у тебя?
- Здесь она! – Саня показал на стеклянный шкаф. – На видном месте. Чтоб если понадобится… Я парням доверяю.
- Доверяя, проверяй. Ленин говорил.
- Ленин – большевик, а я по жизни демократ, - хмыкнул Саня.
- И бардак у тебя в офисе истинно демократический, ты уж не обижайся.
- Придется новую карту заводить, - вздохнул «вождь». – А эту на хрен…
- Кого подозреваешь? – деловито вопрошал Жека. – Кому пин-код сообщил?
- Десять человек знали. Нет, одиннадцать. Точнее, двенадцать, со мной.
- Кого подозреваешь?
- Так я уж всех перебрал, по пальцам, - Саня артистично закатил глаза. – На Гарика грешил, тот деньги собирает на свой поэтический сборник. Но точно не он, по глазам читаю. Кто еще? Валя? Отпадает. У него с финансами без проблем. Димас? Тоже: у него отец серьезный предприниматель, ни в чем сыну не отказывает. Танька? Так ее папик содержит. – Он назвал еще нескольких активных членов организации, часто бывающих в офисе.
- А меня? Меня ты подозревал? – без тени иронии спросил Жека.
- Признаюсь – и тебя тоже. Даже не тоже, а одним из первых. Ты же с отцовыми долгами расплатиться не можешь. Потом понял – не ты, слишком серьезный ты парень, чтобы так глупо общественные деньги себе в карман.
- Ладно, заметано! Я не в обиде. Скажи лучше, кто имеет копии ключей от офиса. Я, ты и?..
- Гарик и Леха. Алексей Мазурин. Ты думаешь, что…
- Да он в кредитах увяз! Ты не знал? – вскричал Жека. Его раздражала наивность «вождя». – Он у меня в разное время до десяти «штук» занял и не отдает. Хотя мне самому деньги сейчас позарез нужны.
- У меня тоже, семь или пять, не помню уже. И у Вальки.
- Он накануне заходил в офис?
- Точно! Был! Жаловался на безденежье, кстати. Он отца три года назад схоронил, на жизнь им с матерью не хватает.
- Я бы сразу догадался, - Жека пристально посмотрел на Саню. – Карту спрячь от посторонних глаз.
- Так ребятам иногда нужно на нужды организации, голядского общества и клуба нашего, ратного, - растерянно мямлил «вождь». – Если срочно надо, например, афиши, листовки заказать о предстоящем турнире. Не из своего же кармана, из общественной кассы. Для того и карта…
- Сделай новую! – весомо произнес Жека. – Кто у нас тут лидер? У кого право подписи и финансовых операций с деньгами организации? Даже две карты должно быть: одна – для клуба, другая – голядская. Два счета в банке.
- И как я сам не додумался! Ответ ведь на поверхности лежал! Спасибо тебе, дружище, что глаза мне открыл. Недаром говорят: один ум хорошо, а два…
- Никому больше пин-код не говори, даже под пыткой, - ответил Гурьянов без тени улыбки, никак не реагируя на благодарности из уст Сани. – Даже самым приближенным и проверенным. Слышал, как недавно внук у деда все гробовые деньги с карты снял и прожрал?
- Да знаю я все. У нас недавно лекция была по финансовой грамотности, всех в аудиторию согнали, битый час про то, как уберечься от жуликов, базарили.
- Плохо тебя учили, извини за прямоту.
- Так кругом же свои… - оправдывался Шелохтин. Перед Жекой сидел уже не надутый, пафосный вожак стаи, трибун и главарь, а надутый мошенниками жалкий лох. Куда организации с таким «вождем».
- Когда «свой» сюда заявится?
- В воскресенье утром. То есть завтра. Звонил, предупреждал. Но он обычно без предупреждения. У него же ключ.
- От квартиры, где деньги лежат. Остап Бендер говорил. Ты бы и бумаги со стола убрал в укромное место, - он обвел рукой загроможденный документами, газетными вырезками, какими-то исчирканными черновиками широкий офисный стол. А то в последнее время много подозрительного народа стало тут шататься.
- Сделаю, - пообещал Саня. И тут же переменил тему: - Ты скажи, чего это тебя с Дианой на празднике не было? Миловались что ли, вместо того, чтоб...
- Бабушку в больницу отвозил. Гипертонический криз у нее. А за Диану ничего сказать не могу. Она взрослая самостоятельная девушка.
Он врал. Бабушку отвезла в больницу мать, а он в это время был в мастерской с Дианой. Потом они пошли в кафе, потом обратно в мастерскую – тот вечер выдался незабываемым! Почему он не пошел на праздник и отговорил ее? Как будто нутром чуял, интуиция подсказывала: назревает что-то темное, неприятное, какая-то провокация. И предчувствия оправдались!
- Замок новый врезать надо! – бросил он Сане.
- И этому мазурику врезать от души. Пусть деньги возвращает! – Он вынул из кармана распечатку банковских операций. – Чтоб до копейки. И больше ни копейки ему в долг, ты понял?
- И ты понял, - Жека встал. – Ну, я пошел. Завтра утром буду здесь.
- Утюг и биту не забудь, - нервно хохотнул «вождь». – Или мне взять?
- У меня нет биты. У тебя меч есть, приставь ему к горлу, - отшутился Жека.
- Что еще предложишь?
- А свозим-ка его в «Хиросиму»! Припугнем…
- Куда? А, на бывшую стройку. Хорошая идея! Я на отцовской машине приеду, мы его заберем и… Вот уж точно – два ума лучше!
- Когда этот… явится?
- Обещался в полдесятого, но наверняка опоздает.
- Значит, встречаемся в полдевятого. Обсудим, как проучить его.
Он шел под мелко моросящим осенним дождиком, думая о завтрашнем разговоре. Какая бита, к чему дюралевый меч? Как это глупо, пошло, театрально, дешевый детектив, сериал про бандитов. Он придумал нечто более действенное, притом оригинальное и изощренное. Дурак Санек сразу и не поймет, что произошло, а когда поймет, будет уже поздно что-то изменить. Дома сел за комп. Нашел портрет Коненкова, разместил на голядском сайте. Наш человек! Посмотрел прогноз погоды. Завтра – продолжительный проливной дождь, зарядит где-то к полудню. Отыскал группу «Руины нашего города». Вот она, «Хиросима» во всех ракурсах…
- Привет, соратники! – Леха шагнул в офис, скинул куртку, надел кепку на глобус в углу. – Как дела?
- Дела… - Саня холодно пожал ему руку. – Дела у нас интересные. Хотели вот с тобой их обсудить. Только не здесь, не в штабе. Выйдем-ка на пару минут на улицу, там договорим. А потом вернемся.
- А что так? – искренне удивился парень. – Тогда, где, если не здесь?
- В укромном месте. Он тебе все скажет, - Саня кивнул в сторону Жеки, который с нарочито отсутствующим выражением лица перелистывал газету.
- Ты не бойся, мы ж не отношения с тобой выяснять собираемся, - Саня хлопнул его по плечу. – Просто тема не по телефону и не для печати.
Они покинули помещение, спустились с крыльца и отошли в сторону, под сень тополя – накрапывал дождик.
- На «Хиросиму» поедем, - небрежно бросил Жека. – Видел Санину «Ладу», когда шел сюда? На ней и отправимся.
- Но зачем нам туда? – Мазурин остолбенело смотрел на соратников, и в его взгляде читалась смутная тревога.
- А тут прослушка, - Саня указал на дверь голядского штаба. – Жучки все фиксируют, что мы говорим. Короче, по дороге объясню, что к чему. А там, на стройке – идеальное место. Там и прослушка, говорят, не ловит.
- А надолго это? – тревога звучала уже в голосе.
- Да на полчаса максимум, плюс дорога туда-сюда.
Они вернулись в офис.
- Ты плащ захватил? – спросил Жека у лидера. Тот кивнул в ответ. –  А то сильный дождь обещают. Я вот в дождевике, - он указал на плащ в углу.
- А я нет, - развел руками Леха. – У меня куртка тонкая, промокает.
- Да так мы ненадолго, - Жека подмигнул. «Тебе плащ больше не понадобится», - подумал он. – Саня, двинули к машине, по пути объяснишь.
- Нами контора заинтересовалась, та самая, которая всяких террористов-экстремистов ищет, - втолковывал Шелохин Мазурину по дороге. – Они могут скоро кого-то из нас за жабры взять. И потому-то мы должны сейчас обо всем столковаться. Чтобы если будут опросы, допросы, показания, то заранее выработать общую тактику. Чтобы всем вместе держаться. Один за всех, как в классическом романе. Мы – мирные люди, занимаемся вопросами исключительно культуры и этнографии, в политику не лезем, денег от заграницы не получаем, ничего не нарушаем. Договоримся, как и что говорить, в том случае, если нас туда потянут…
- И все так серьезно? - недоумевал Мазурин. – Никогда бы не подумал…
- Вот и я не думал, - Саня подошел к машине, разблокированные дверцы отозвались писком. – Залезай на заднее сидение. Пристегнуться не забудь, а то гаишники так и снуют на трассе. Я уже один раз на штраф нарвался из-за пустяка, больше не хочу. – Он вырулил с парковки, и старенькая латаная «Лада» выехала на широкую улицу, оттуда – на центральный проспект и. набирая скорость, устремилась прочь из города.
Стояла поздняя осень, тоскливая и унылая, словно классический русский запой. Вдоль дороги мрачной шеренгой торчали деревья, голые и поникшие, как узники концлагеря перед нацистскими автоматчиками. На голых же полях промышляли черные, белоклювые грачи, которые должны были уже улететь в теплые края, но глобальное потепление внесло свои коррективы в их планы. Через дорогу перебежал серый, как все кругом, заяц. Саня резко тормознул, выругался матом. «Плохая примета, - подумал Жека. – Смотря для кого. Известно для кого…» Он оглянулся: Мазурин напряженно вглядывался вдаль, словно что-то предчувствовал. Наконец, из-за холмов показались очертания «Хиросимы». И правда: уж больно похоже на то здание, выдержавшее атомную бомбардировку. В последние годы перестройки здесь собирались строить приборостроительный завод. В первое десятилетие победившей демократии новые хозяева положили на приборостроительный завод нечто с прибором. Так и стояли голые стены, как будто декорации для фильма-катастрофы: мир по окончании ядерной войны.
Развалины не охранялись. Идеальное место для деликатных дел. Машина съехала на разбитую дорогу, ведущую к заброшенной стройке. Въехав на дорожку, ведущую к развалинам, автомобиль запрыгал по ухабам. Когда-то здесь были аккуратно выложены бетонные плиты, но их давно разворовали.
Вокруг на добрый километр – ни души. «Все складывается идеально», - думал Гурьянов. Вот и разбитые ворота, обвалившаяся ограда с мотками ржавой колючки, за ней – четырехэтажный корпус без крыши, в черных дырах окон.
- Выходи, мужики! – с натужной веселостью произнес Саня. – Приехали!
Они медленно поднимались по лестницам на четвертый этаж: впереди – крепкий Жека, позади – массивный Саня, между ними – субтильный Леха.
Пока шли, Жека ясно ощущал исходящие от Мазурина флюиды тревоги, а то и страха. Вошли в небольшое помещение. Гурьянов огляделся вокруг, выглянул в окно. Здесь, на стройке, иногда резвятся подростки.
- Увидим – шуганем пацанву, - небрежно бросил Саня. – Тихо, пусто, нам никто и ничто не мешает.
- О чем будем говорить? – Алексей стоял у оконного проема.
- Ты телефон в офисе оставил? – обратился Жека к лидеру.
- Да. Чтобы через мобилу не подслушали, как ты просил. А ты?
- А я дома. Ты-то с телефоном? – обратился Жека к Мазурину.
- Ребята, а у меня с собой… - он достал телефон. – Отключить?
- Не обязательно. Они и через отключенный могут. Положи его вон туда, - почти приказным тоном произнес Гурьянов, указывая на кучу кирпичей.
Тот сделал, все, что велел соратник, вернулся к окну. «Сам догадался, куда встать, облегчил работу», - злорадно подумал Жека.
- Так о чем будем…
Саня достал из кармана карту, показал Лехе:
- Об этом. Есть личный карман и есть общественный. Уяснил?
Лицо парня стало серым, как цементная пыль вокруг.
- Вы меня… подозреваете? – просипел он. – Так этой картой сколько наших пользовалось! Почему я?
В ответ Саня достал из кармана распечатку последних операций по карте.
- И что? – Леха с вызовом дернул головой. – Да у нас народу перебывало…
- В тот вечер. И потом, в следующий. Пин-код знает ограниченное число соратников. Я всех перебрал… - холодно и деловито продолжал лидер. – В те вечера не было никого, кроме тебя. У тебя дубликат ключа имеется. Ты знаешь пин-код. Ты был в офисе, а потом побежал в банкомат с картой.
- Улики налицо, - Жека сплюнул под ноги. – Что скажешь в оправдание?
- Я верну деньги… - залепетал парень. – Я переведусь на заочное, устроюсь на постоянную работу. В долгах я… Отца нет, раньше на нем семейный бюджет держался…
- Я вот тоже весь в долгах, в отцовских, – небрежно парировал самооправдания Лехи Жека. – Но я же не клянчу бабки, тем более не краду с карты. И к банкам в кабалу не лезу. Уяснил разницу?
- Так я пытался расплатиться, охранником подрабатывал на каникулах. А меня обвинили, что это в мою смену хищения были. Погнали меня со склада, без копейки – все вычли, сволочи, в счет покрытия убытков.
- Оттого и у друзей назанимал бабок? - Саня скрипнул зубами. – У всех, даже у девчонок попрошайничаешь. И не отдаешь! Чужой добротой пользуешься, на жалость давишь, как вот сейчас перед нами.
- Так мать сократили на работе. Живем на мою стипендию… - жалобно блеял Мазурин. – На жизнь не хватает. Поэтому в долги я залез, кредиты набрал…
- А зачем тебе такая жизнь? – неожиданно проговорил Жека. – Правда, зачем? Может, лучше ее того… - он сделал пальцами красноречивый жест – выписал в воздухе петлю. – зачем такая жизнь?
- Ты чего… мне самоубийство предлагаешь? – упавшим голосом вымолвил неисправный должник.
- Угу, суицид, - Жека оглянулся на Саню, тот кивнул. – Если не можешь расплатиться по долгам, что остается? – Он извлек из кармана куртки сложенный вчетверо лист бумаги. – На вот, прочти нам. С выражением.
Дрожащей рукой парень взял лист и начал читать:
- «Покидаю этот мир в знак протеста против развязанной в СМИ кампании шельмования голядского народа, которая организована коррумпированной властью нашей области. Пусть моя смерть станет символом борьбы гордого и несломленного народа за свою самобытность, за доброе имя, за право гордо носить его. Прощайте, родные и близкие, друзья и соплеменники!»
- Ты готов сейчас выйти в интернет и напечатать этот текст на нашем сайте? – спокойно спросил Жека Леху.
- Нет, ты что?! – вскинулся тот. – Вы совсем тронулись?
- Ну тогда я! – Гурьянов сделал шаг назад. – У тебя телефон включен. Выход в интернет, надеюсь, есть?
- Ты что?! Не дам… Я в полицию позвоню. Доведение до… - парень сделал отчаянный рывок к телефону, лежавшему на груде старых кирпичей.
Жека рванулся ему навстречу, толкнул к оконному проему, в которое заглядывали тяжелые дождевые тучи.
- А-а-а! – Леха зашатался на самом краю, замахал руками. Помоги!
- Дай ему руку! – крикнул Саня.
- Помогу. Падающего толкни, как писал один немец, - и Жека резко толкнул соратника локтем под ребро.
А-а-а… - крик резко оборвался. Парень лежал на куче мусора – битого кирпича, огрызков арматуры и прочего строительного хлама, неестественно изогнувшись, запрокинув голову под острым углом, разбросав руки и ноги.
- Шею сломал. Быстрая гибель… - заключил Жека, поворачиваясь к Сане, который стоял рядом, остолбенело глядя вниз.
- Ты чего… ты ж его убил! Мы так не договаривались! Это ж наш соратник! – Саня протягивал к Жеке руки, стремясь ухватить за куртку. – Ты что наделал? Мы припугнуть его хотели… - Жека увернулся от Саниных клешней. – Что это за бумага? У тебя же другая была! Обещание, что Лешка долги вернет до копейки. Он должен был это в интернете…
- Он бы все равно не отдал! И зачем нам такой «соратник»? – Жека зловеще улыбался, отчего по спине Сани бегали противные мурашки. – Сегодня деньги тырит с карт, а завтра органам продаст. Нет, рифма никакая, Гарик бы лучше сочинил!
- Гад! Нас же за это… - наконец, он ухватил Жеку руками за плащ. – Ты что это задумал?..
- Что задумал, то сделал, сделанного уже не воротишь, - Жека схватил Саню за запястья, крепко сдавил их. – Отпусти мои руки, ну! Или давай и меня туда скинь, будет два трупа. А, может, вместе упадем, я один погибать не согласен. Я и тебя с собой уволоку…
- У него же мать осталась! – выкрикнул Саня и отпустил Жекину куртку.
- И что нам до нее? Его мать – русская. А он – голядь, сам записался. И стал крысятничать, обманывал соратников, воровал народные голядские деньги.
- У тебя… на все… оправдание… Но мы же хотели иначе, без крови.
- Извини, обстоятельства. Что до следов, то… – он указал вверх – туда, где вместо потолка и крыши раскинулось серое небо, изредка ронявшее крупные капли. – Вот-вот польет, как из ведра, все наши следы смоет. Спешить надо.
- Решил меня кровью повязать? – прошипел Саня.
- Что сделано, того уже не воротишь, - Жека шагнул к груде кирпичей. – Осталось последний шаг сделать. – Он присел на кирпичи, взял телефон, разблокировал его, вышел в интернет, нашел голядский форум и принялся лихорадочно набирать текст. Саня все так же стоял у оконного проема, на фоне тоскливого, хмурого неба, готового разрыдаться над убиенным, и голых ветвей старой березы.
- Все! – он выключил мобильник, аккуратно вытер его подобранной тут же ветошкой, чтоб отпечатков не осталось. – Пригнись-ка! – бросил Сане – и швырнул телефон в оконный проем. – Теперь пошли отсюда. Никто нас не видел, значит, нас тут и не было. Ясно тебе?
- А, может, он живой еще? – отозвался Саня, еще не отошедший от шока.
- Так пойди погляди! – Жека накинул капюшон. – Если голова в таком положении, это, значит, полный кирдец без малейших шансов. – Пойдем отсюда, сейчас хлынет! Ты – впереди меня. Да не бойся, я тебя не собираюсь… два трупака – это уж слишком! Сейчас хлынет – и все следы как языком слижет. Пошли же!
Они быстро спустились вниз: впереди – согбенная фигура Шелохтина, вдруг растерявшего весь свой апломб национального вождя, за ним – уверенно-размеренно шагавший Гурьянов. Когда они уже выходили со стройки, Саня неожиданно спросил:
- Ты знал, что он окажется именно у этого окна?
- Да. В этом помещении всего одно окно. Тут вроде душевая для рабочих должна была быть. Ты разве не заметил?
- Все предусмотрел… – глухо обронил Саня, не оборачиваясь.
Когда-то, в подростковые лета (давно ли это было?) Жека любил бегать здесь, играя в войнушку, в партизан, потому знал топографию объекта досконально. За прошедшие годы мало что изменилось, только один угол недостроенного здания обвалился, да сквозь ту роковую кучу строительного мусора проросли кое-где побеги кустарника.
На обратном пути в автомобиле они не произнесли ни слова. Только когда въезжали в город, Жека сухо бросил:
- Высадишь меня на углу Рождественской и Девятой Пятилетки, оттуда до дома рукой подать. Ну и сочетания у этих русских. Рождество и Пятилетка!
Он вспомнил, что до 1991 года Рождественская носила имя Ворошилова, потом ей вернули былое название, замахнулись и на Девятую Пятилетку, но пожалели денег в городском бюджете. «Интересно, какое имя она будет носить, когда власть перейдет в крепкие руки голяди? – думал Жека, наблюдая за мерной работой дворников, ежесекундно сметающих дождевые потоки с лобового стекла. – Кровь тоже смоет. Был такой фильм «Рэмбо: первая кровь». А у него уже вторая. Нет, третья, если первой считать девственную кровь Дианы. Интересно, что бы она подумала, если бы узнала, что он – дважды убийца? Какие чувства испытала? Отвергла, бросила, предала? Нет! Она из тех, кто готовы хоть двадцать лет ждать любимого…»
Он вылез из машины, сухо попрощался с «вождем». Саня ничего не ответил, резко дал газу, обдав волной из лужи какого-то замешкавшегося пешехода, тот отчаянно выругался и погрозил вслед кулаком.
Труп Лехи нашли на стройке через два дня игравшие там малолетки. В том, что причина смерти – суицид, следствие не сомневалось.
…Он уже неделю дежурил здесь, иногда меняя дислокацию своего «Вольво»: то на одном углу, то на другом. Каждый вечер, как стемнеет, Володя Тележников устремлялся сюда. Он намеревался застигнуть врасплох этого дьявола во плоти, «Дьяваса» Альберта Ивановича Яновского. Володя был членом партии, чей известный всей стране громогласный лидер, его тезка, обещал восстановить империю во всем великолепии – от Аляски до Индии.
«А в это время какой-то гнусный то ли русофоб, то ли сепаратист смущает юные умы, призывая отречься от русского имени, провозгласить себя какой-то дикой голядью, - размышлял он. – Вон сколько этих паршивцев вокруг развелось! Убей вожака – и стадо, лишившись пастыря, само разбредется кто куда! Важно сделать это так, чтобы никто не дознался. Убей главного голядя – и тем спасешь Россию. А убить его давно пора бы! Уводит молодежь в сторону от истинного русского патриотизма. Даже детки-малолетки себя голядью заявляют. Как там сказано в священной книге всех христиан: кто соблазнит малых сих, тому что? Вроде мельничный жернов на шею – и в омут! У меня жернова никогда не водилось, зато есть вещь понадежнее…»
Старикашка направлялся в сторону круглосуточной аптеки. У Альберта Ивановича ни с того, ни с сего разболелся зуб. А зубные капли давно кончились. Он семенил по узкому тротуару в сторону перехода.
Машина внезапно вылетела из-за угла. Переходивший улицу Яновский обернулся. Прямо на него неслась иномарка, за рулем которой он ясно разглядел лицо молодого водителя – маску злобы и отчаянной решимости, озаренную ярким, холодным, неживым огнем автомобильных фар. И это было последнее, что узрел в своей жизни Альгис Имантович Яновскис.
Удар автомобиля отбросил старика в сторону. Он потерял сознание. Володя резко развернулся, для верности проехался по телу Дьваса, отца голядского движения – и умчался прочь с места ЧП, в сырую октябрьскую тьму. Улица была безлюдна, все произошло в считанные секунды. Дед лежал на асфальте – и мозг, породивший идею возрождения голядского народа, медленно застывал среди осколков раздавленного черепа. Как будто неаккуратная хозяйка уронила посудину с холодцом… Спустя пять минут безжизненное тело заметил мужчина, вышедший из подъезда выгуливать пса…
- За неделю – два трупа! И оба имеют прямое отношение к этой самой голяди, - Осадченко теребил карандаш. – Суицид и ДТП со смертельным исходом. Участник ДТП покинул место происшествия. Случайное совпадение или все-таки…
- Есть еще новости, - Осетров распахнул папку. – Эти язычники, которые обвиняются в поджоге часовни, повлекшей смерть… они, короче…
- Отказались от показаний? – догадался начальник.
- Именно! Утверждают, что их показания…
- С помощью насилия и угроз, так?
- Было дело… Не без этого! – честно признался Осетров.
- Если не они, то кто же? – задал сам себе вопрос Осадченко.
- И еще наркоманы эти, что клуб разгромили, тоже отказываются от ранее данных показаний.
- Час от часу не легче! – начальник перелистал бумаги, пробежал глазами несколько страниц. – Интуиция мне подсказывает: все это как-то взаимосвязано, вы не находите?
Осетров молча кивнул. У него в последнее время рождались схожие мысли.
…Маша никогда не видела маму такой разгневанной, просто разъяренной – даже когда она ссорилась с папой или ругалась с соседями, которые своими шумными гулянками за полночь мешали ее детям спасть. Даже когда Маша уронила на пол кастрюлю щей, мама, хоть и ругалась на нее, но не кричала, а, напротив, успокаивала дочку, озабоченная тем, не обожглась ли Машенька?
- Дура! Дебилка! И в кого ты такая уродилась? – мама хлестанула ее кухонным полотенцем. – Избаловала я тебя, а надо было вот как воспитывать! – и опять хлопнула ее мокрым и жирным полотенцем по спине
Маша захныкала. Она догадалась о причинах маминого гнева. Вчера она начудила в детском садике: изорвала в клочья две книжки русских народных сказок, а потом, вдобавок к этому преступлению, взяла и повесила игрушку Петрушку на найденном ботиночном шнурке и смеялась: «Наса голядь васых русских скоро весать будет!» Воспитательница нажаловалась родительнице.
- Этот идиот Владик тебя надоумил? – распалялась мать. - Я с родителями поговорю, чтобы всыпали мерзавцу. А ты… на праздник четвертого ноября не пойдешь, будешь взаперти сидеть, как зеки в тюрьме, поняла?
- Буду с Дайной дома сидеть! – глотая слезы сквозь надутые губки, пробурчала девочка. – Она хоросая!
- Не будет тебе больше куклы этой чертовой! Где она?! – рассерженной львицей взревела мать. – Дай ее сюда немедленно!
На свою беду, Дайна сидела на подоконнике в комнате, где происходила семейная сцена, и глядела в окно. Мать сразу заметила ее.
- Не видать тебе этой грязной куклы! – Она схватила куклу в одну руку, другой раскрыла окно. – Пусть возвращается на улицу, где ты ее нашла!
- Мамочка, не надо! – Маша схватила ее за руку, попыталась вырвать Дайну, мать грубо оттолкнула дочку, которая упала, ударилась коленкой о паркет и залилась слезами. Дайна упала в лужу и лежала в ней, удивленно глядя в звездное небо, Нудный дождь давно закончился, тучи унесло к востоку – и открылась россыпь звезд, среди которых блистала Венера-Аустра. Кукла лежала в воде, на подстилке из мокрых листьев. В окно высунулось личико.
- Дайна! – прокричала Маша. – Ты здесь? Ты жива?
- Хватит, глупая! – мать оттащила ее от окна. – Еще вывалишься.  Как ты в школе учиться будешь, бестолочь?
Маша выждала, пока все уснут. Все равно сон не шел к ней. Когда ее чуткий слух уловил доносившиеся из родительской спальни негромкий храп папы и мамино сопение, она спустилась с кровати, тихо открыла дверь, протопала по коридору в кухню. По дороге взяла стоявшую возле обувной тумбочки отцову канистру – ох, и тяжелая! На кухне деловито откупорила и опрокинула ее – резкий запах ударил в ноздри. Она видела это во взрослом кино: как бандиты до полусмерти избили предпринимателя, потом залили бензином комнаты его дома, чиркнули спичкой. Предпринимателя спасли. И ее родных спасут, обязательно спасут, как в том фильме – и маму, и папу, и этого занудливого Ваньку. Квартира сгорит? У них есть дом за городом, дача. Будут жить там. На даче хорошо, свежий воздух, лес рядом, спелая клубника на грядках, не хочется возвращаться в этот шумный и душный город. Мама выбросила ее куклу – она отмстит ей, разорив квартиру. Встала на табуретку, с третьего раза дотянулась до спичечного коробка на полке.
Вышла из кухни, не без труда оделась, зашнуровала только один ботиночек.
Вернулась. Швырнула спичку – бензин тотчас вспыхнул, пламя вцепилось в занавеску и принялось карабкаться по ней, как огненно-рыжий кот. Загорелся цветок на подоконнике. Маша вышла в коридор, привстала на цыпочки, сняла цепочку с двери. Тихо, только слышно, как трещит огонь, да запах щекочет нос. Бах! Это, наверно, лопнула банка. Она открыла дверь, прикрыла ее, села в лифт, спустилась на первый этаж. Когда уже выходила из подъезда, услышала, как захлопали двери в подъезде, послышались быстрые шаги и голоса. «Горит что-то!» «Это у соседей!»
Она почти сразу наткнулась на Дайну, подняла ее, оттерла носовым платком от грязи. «Ты жива, милая?» бережно прижала ее к груди, чмокнула мокрый лоб. Где-то вверху раздался звон стекла. Она задрала голову. Перекрестье оконной рамы зловеще чернело на фоне языков бушующего пламени.
…Трое пацанов без труда открыли дверь сарая-дровяника: Сева просунул палочку в щель и сдвинул щеколду.
- Во что играем, братва? – весело воскликнул Мишка, перешагивая через валявшуюся между двумя штабелями дров метелку. – В партизан?
- В партизан, - Сева подошел к нему. – Допрос партизанами предателя.
- И кто ж предателем будет? – усмехнулся ничего не подозревавший Мишка. – Как поступим? Будем палочки тянуть. У кого короткая… Или длинная?
- А ничего не надо тянуть! – это подал голос Венька. – Все и так ясно!
- Что ясно? – искренне недоумевал Мишка.
- Это ты Альберта Иваныча сдал? – надвинулся на него Сева. – Папе своему сдал! Колись!
- Вы чего, ребята? – обалдело глядел Мишка. – Да я никому и никогда!
- Его убили, Альберта Иваныча, - Венька угрожающе сжал кулаки. – И убили люди из конторы твоего папы. Мне мой папа сказал: когда-то давно, после войны, одного еврея вот так же машиной сшибли. Он актер был. И краеведа так же сбили. Это они всегда так, чекисты. Когда хотят концы в воду скрыть!
- А я тут при чем? Только потому, что мой папа? – Мишка отступил на шаг. – И что, бить будете?
- Нет, если правильно себя поведешь, если честно признаешься, повинишься перед пацанами. Поклянешься больше никогда…
- Я, стукачок, юный пионер Павлик Морозов… Повторяй за мной! – Венька надвинулся на Мишку. – Я подло предал, сдал…
- Придурки вы! Павлик не папке стучал, а на папку! – заорал Мишка. – Вы за кого меня принимаете? А может, вы сами? – Он рванулся вперед, но Сева ловко подставил подножку. Мишка упал, но тотчас вскочил, схватив валявшуюся на дощатом полу метлу. – Не подходи, получите по мордам!
- Ладно, уходи! – презрительно фыркнул Сева. – Только значок голядский сними, который старшие парни в офисе дарили. Не достоин ты его носить!
- Не ты его дарил, не тебе и снимать! – взвизгнул Мишка. Тотчас его схватили четыре ловких ребячьих руки, выбили метлу, стали расстегивать пальто, оборвали две пуговицы. Мишка яростно отбивался, рычал.
- Отвинчивай, Венька, а я его подержу за руки! – крикнул другу Сева, и тут же, изловчившись, пацан вырвался, опять схватил метлу, черенком ударил по лбу Веньку, сбив кепку, замахнулся на Севу.
Сева сам не понял, как в его руке оказалось полено. В гневе он ударил по башке приятеля, угодив прямо в висок. Мишка рухнул как подкошенный, старые гнилые доски затрещали под тяжестью его тела.
- Миша… друг… я не со зла… я не хотел… - Сева вертелся, суетился вокруг остывающего тела, щупал пульс, наклонялся к лицу, к разбитому виску, ко рту, превратившемуся в безжизненную зубастую дыру. – Не умирай!
- Сам ведь видишь – он уже умер! – прозвучал над ним голос Веньки.
- Что теперь делать? Что же? – причитал Сева.
- Подожжем сарай. Сарай сгорит, тело сгорит – следов не останется.
- А у тебя и спички есть? – в голосе Севы средь отчаянья прозвучала нотка надежды. – Ты что, курить начал?
- Да. И коньяк пробовал, – не без гордости произнес Венька. – Ты ведь не со зла это, точно?
- Клянусь, слава голяди! – Сева ударил себя кулаком в область сердца, которое стучало гулко, как кузнечный молот.
- Его уже не вернешь, - проговорил Венька. – Вот тебе коробок. – Давай по-быстрому, собирай тут щепу всякую, деревяшки – и поджигай.
- Кого? Мишку? А если он живой? Мы же не фашисты с тобой…
- Так ты еще раз послушай: сердце бьется или нет?
Сева в который раз приложился ухом к груди Мишки, прислушался.
- Тихо! – Он в последний раз пощупал пульс. – Умер… Убит! Мной!
- Не распускай нюни, а делай, что я сказал! – повелительно прозвучал голос Веньки. – Если он нас и не предал, то мог это сделать. Батя к стене прижал бы и заставил сознаться, что это мы клуб разорили и жену историка ранили…
- Ты что, ему про мой выстрел из арбалета рассказывал? – Сева пристально воззрился на Веньку.
- Нет, что ты! Он бы сам догадался. Это у них наследственное, чекистское.
Пламя горящего дровяника скоро озарило небо над окраинным кварталом.
…План, который придумал Жека, пришелся Диане по душе.
- Ты у меня умненький. Я бы сама ни за что не додумалась, – она положила ладони на Жекины плечи. Узкие изящные ладони на широкие плечи. Он и она слились в долгом, страстном поцелуе.
- Возьми, пригодится, если что. Не лучшие времена для нас, для голяди настают, - аккуратно отстранив Ди, он подошел к столу, отпер ящик.
- Что это? – девушка осторожно взяла в руки длинный нож, нет, кинжал, на котором была вырезана голядская эмблема – звезда-крест Аустра и пламя.
- Это тебе! Ну, если кто-то в темной подворотне пристанет…
- И верный друг не придет на помощь? – игриво пропищала она.
- Ну, ты же взрослая девочка, а я не всегда рядом буду под ручку…
Диана надула губки, будто обиделась, потом рассмеялась:
- Так ты, выходит, хочешь, чтоб я этого дурачка заманила и соблазнила…
- Изобразила соблазнение. Я буду рядом, так что смотри, чтобы все было понарошку, - теперь уже он хмурился, изображая ревность.
- Я позвоню – и он побежит на край света. Рыцарь за прекрасной дамой, вечно недоступной для него.
- Только ты позвони непременно по стационарному телефону, то есть домашнему. Чтобы было больше интриги. Номер, надеюсь, помнишь?
- В старом ежедневнике есть. Я по нему почти и не звонила никогда.
- Вот и хорошо. Сюрприз ему будет.
- А я решила литовский изучать по самоучителю, - похвалилась Ди. – Там много слов, похожих на русские, те же корни.
- Тебе английский учить надо! – назидательно проговорил Жека. – К ЕГЭ готовиться. А литовский… Знаешь, голядская идея, я это понял, она выше всякой национальности. Ты понимаешь? Когда-то, я это в одной книжке прочел, в старину слово «русь» означало не народ, не нацию, а военную элиту. Там и варяги были, и славяне, и литва, и немцы, и прочие. Русь была сословием, стоящим над разными племенами, над толпой, шелупонью всякой. И мы должны тоже! Для этого не обязательно чужой язык учить, можно и по-русски разговаривать, но с русскими себя не… как бы сказать?
- Отождествлять, - нашла нужное слово девушка.
- Вот это точно! Мы не русские, не славяне, не литовцы. Мы будем великой и грозной голядью, стоящей по-над всеми!
- А ты его адрес знаешь? – прервала она патетическое словоизвержение друга. – И где прятаться будешь, чтобы в решающий момент…
- Знаю! – перебил он. – Он на своей страничке целый альбом вывалил с видами своей «фазенды». Найду уголок, где до времени спрятаться. Уже присмотрел. Так что ты смотри… не увлекись прекрасным рыцарем!
Диана щелкнула любимого по носу.
- А теперь давай еще раз обсудим детали нашего плана, - серьезным тоном заявил он. – Итак, вы приезжаете на дачу…
- Не «мы», а я и этот дурачок, - с укоризненной интонацией ответила она. – Мы никогда не будем вместе!
- Правильно рассуждаешь…
Гибель Альберта Ивановича бурно обсуждалась среди голядского актива, и главный вопрос был – кто сдал деда Дьяваса? Никто не верил ни в несчастный случай, ни в то, что у краеведа могли быть недоброжелатели помимо товарищей из органов. Кто-то из своих сдал его госбезопасности. Но кто? Перебрали всех. Это мог быть покойный Леха Мазурин, когда был еще жив? Да нет, не похоже на него. Хоть и говорил Жека Сане, что такой сдал бы организацию органам, но ни тот, ни другой ни верили в это, зная Лехино искреннее увлечение голядской идеей. Тогда кто? Уж не Костик ли? Он мог отомстить за то, что счастливый соперник увел из-под носа девушку, мог сделать это и из идейных соображений – ведь он теперь такой весь из себя русский, патриот, стрелец без пищали, богатырь без настоящего меча. Он даже из их военно-исторического клуба ушел, решил свой основать, русский.
Громче других о вероятном предательстве-стукачестве Кости кричал Гарик, безнадежно застрявший на шестой главе исторического романа. А громче его – Валя Мотовилов, требовавший устроить над бывшим соратником «суд чести». Саня поддакивал ему, Жека отговаривал:
- Какой «суд», какая «честь»? Ее у него не было и нет. А самосуд не по закону. Это только в фильмах народные мстители, «ворошиловские стрелки» да «палачи». А в реале за это надолго сядешь.
У Гурьянова созрел свой план…
- Привет! – щебетала по телефону Диана. – Узнал меня, Рыцарь Печального Образа? Не забыл еще?
- Ди… Ты… - у него перехватило дыхание. – Ты никогда по этому телефону не звонила мне. Что стряслось?
- Стряслось! Мобильник сломался, - притворно вздыхала она. – Давай встретимся через полчаса. Тут недалеко от тебя, на углу – она назвала перекресток. – А потом поедем…
- Куда? – он тяжело дышал.
- Там решим! Ну, как ты?
- Лечу! – и душа его и вправду взлетела, воспарила под потолок.
- Мама, у меня встреча! – крикнул он, суетливо пропихивая руки в рукава плаща. – Ненадолго.
- Шарф надень. И капюшон накинь, может быть дождь, - неслось вслед, когда он вылетел из квартиры, захлопнул дверь и рванулся к лифту. Она вернулась к нему! И какой там к черту шарф!
Они стояли под сенью старого тополя. Он все так же тяжело дышал, сопел.
- Короче, я с ним порвала, - с мрачной серьезностью говорила Ди. – Тупой он, а мнит себя чуть ли не новым Лениным, хочет всех за собой вести куда-то. Амбиций – выше крыши, а в жизни ни фига не смыслит. Все стонет про долги покойного папы. Так хоть бы на нормальную работу устроился, если семейный бизнес не идет. А он вождем хочет стать. Без образования, без знаний. Да и как мужик он… - она хитро подмигнула.
- И ты хочешь снова… - слова барахтались, булькали в горле, как пьяные рыбаки, вывалившиеся из лодки.
- Возобновить отношения! – она, как, бывало, прежде, погладила его по щеке. – А ты без меня совсем себя забросил, не бреешься, не следишь за лицом. А я люблю, чтоб ухажер был ухоженный, - она засмеялась своему каламбуру.
- Ухажер или друг? – вырвалось у него.
- Конечно, друг. Близкий друг. Самый дорогой, верный, преданный…
Он внимал Диане, впитывая всем телом каждое ее слово, и совершенно не ощущал фальши в ее голоске.
- Давай пойдем куда-нибудь. Тут кафе хорошее рядом… - предложил Костя.
- А давай поедем к тебе на дачу? У тебя ведь есть дача? И там сейчас, осенью, нет никого?
- Давай! – он почти вскричал. – Я только за ключом сбегаю… Хотя вот он, в связке. Там никого нет сейчас. Я включу обогреватели. Или печку истоплю.
- А, может, мы без твоих обогревалок согреемся? – она сощурилась, «надела» на лицо обольстительную улыбку. – Или ты все так же стесняешься, мой мальчик? Ну, решайся! Ты ведь ждал этого момента?
- Едем! – выпалил он. Душа всколыхнулась, затрепетала огоньком на осеннем ветру, тело не ощущало ни сырости, ни холода, ни земли под ногами. Диана позвала его! Он хотел сказать, что давно ждал этого счастливого момента, и вот теперь… но дыхание снова перехватило.
- Так что стоишь? – Диана снова погладила его по щеке. – Откуда автобус на твою дачу отходит?
- Тут недалеко. Каждые двадцать минут.
- Так поспешим! – она сама взяла под руку воспарившего на крылах любви Костю. Близился вечер, низкое солнце тускло просвечивало сквозь дымчатую пелену облаков. Впереди – незабываемые минуты, часы, может быть, целая ночь… Отмазку для родителей он придумает. Скажет, что они с друзьями из клуба ездили за город, ну и задержались, последний автобус буквально перед носом умчался. А у Сани машина сломалась. Да, он позвонит домой, предупредит, что задерживается. И Диана что-нибудь придумает для своей мамы. Ну, они же люди общественные, у них дела помимо дома и учебы.
…Саня с утра уехал на дачу. «Картошку в погребе перебрать надо, - бросил он Жеке, уходя. – В офисе буду завтра».
Саня так и не сменил замок. В офисе царил все тот же хаос, только карта была уже другая и не лежала на видном месте. Зашел Валя, перекинулись с ним парой ничего не значащих фраз, Гарик забежал с каким-то незнакомым парнем. Жека поглядел на часы. Пора! На столе, в коробочке лежала стопка визитных карточек лидера с вытисненным на них золотым голядским гербом и ярким флагом. Жека аккуратно подцепил одну иголкой, сунул в карман.
Компьютер был по-прежнему в общем пользовании. Жека зашел в «Фейсбук» от имени Сани, написал письмо Косте: «Привет! Надо срочно встретиться на нейтральной территории, обсудить одну тему. Лучше всего за городом. Я буду в дачном поселке. Если свободен – приезжай часам к семи вечера, ок? Дай знать, как будешь на месте. Приходи ко мне. Или я к тебе».
Жека знал, что Костик «Фейсбуком» давно не пользуется. Как же, «русский патриот», «ВКонтакте» зависать предпочитает. Выключил комп. Дело сделано. Голядский ренегат едва ли прочтет сообщение. А если прочтет, то вряд ли поспешит к Саньке на разговор. Диана удержит. Хотя, если бы Саня действительно хотел встретиться с Костей, то, не дождавшись ответа, побежал бы к его даче проверить – на месте ли тот. Нет – принялся звонить, отправлять эсэмэски, электронные письма. Саня – парень импульсивный.
Потом Жека заглянул в гардеробный шкаф. На крючке висел ало-желтый, как золотая осень, плащ-дождевик, из рукава которого свисал тонкий шарф: Саня оставил его, облачившись в пуховик – за городом может быть холодно. Жека взял шарф, сунул в сумку. Выйдя из офиса, позвонил Диане, встретились через час. Ей он сообщил лишь часть плана. Итак, Ди и Костик приедут на его дачу, она начнет притворно соблазнять этого горе-богатыря – и тут-то появится он с видеокамерой и запишет признания Кости: я стукач, сдал Альберта Ивановича органам и его подло убили. Видеокамера у него действительно была. Он будет записывать Костино саморазоблачение, а Диана… Если тот станет дергаться, может и ножиком пригрозить – так он посоветовал ей перед тем, как расстаться до вечера.
- Я должна себя защищать? А ты? – снова обиженно пропищала она.
- А я буду камеру держать и снимать. Или передать ее тебе? Ты же на курсы юных журналистов ходила.
- Нет, лучше ты снимай. А ножик я… Ну, если он начнет руки распускать.
- Только не убивай, милая, пожалуйста.
- Обещаю, - засмеялась Ди. – Я только погрожу ему. Или погрозю?
А потом они, обнявшись, покинут дачу – с видеокомпроматом и клятвенным обещанием Константина никогда не приближаться ни к Диане, ни к голядскому офису на сколько-то там долбаных ярдов. Эти заверения тоже будут записаны на видео. Если же Костик нарушит свое торжественное обещание, то «кино» немедленно вываливают в «тубик», размещают, где только возможно. После такого – только в омут или в петлю.
Таков был план, который он в подробностях изложил Диане час спустя после того, как покинул голядскую штаб-квартиру. Уходя, еще раз заглянул в шкаф. На глаза попался собачий ошейник с поводком, который разгильдяй Саня оставил в офисе. Три дня назад приводил свою новую псину, гордился, примерял собачьи аксессуары прямо в помещении. На прощание «буль» (черт, запамятовал название породы, но что-то свирепое) задрал лапу и пометил угол. Саня, матерясь, затер следы собачьей жизнедеятельности.
Недолго подумав, Жека взял собачье снаряжение, кинул в сумку. План сложился почти идеальный. Хотя… самые идеальные планы срываются как раз из-за мелочей и пустяков. Все ли он предусмотрел? Вроде все. Можно приступать. От слова «преступление»? Жека поежился от неприятного холодка. Нет, слово через «и» пишется…
Проникнуть на территорию дачи не составило труда. Сначала Жека отправился на линию, где стояла дача Шелохтиных. Издалека он заметил Санин автомобиль, торчащий у ворот. В окнах горит свет. Значит, на месте!
К даче Романовых он подошел со стороны леса, без труда перемахнул через штакетник. «Не могут нормальный забор поставить. Залезай – не хочу», - подумалось ему. Он выбрал идеальное место – укромный уголок за сараем: его никто не видит, зато он прекрасно обозревает территорию – и дом, и калитка, все, как на ладони. В последние дни заметно похолодало. Жека кутался в куртку, ерзал, сидя на толстом полене, постукивал ботинком о ботинок. Через полчаса сидения на «наблюдательном пункте» ему остро захотелось отлить. Он «оросил» и без того мокрые дровишки в дальнем углу (недавно прошел дождь), спугнув то ли мышь, то ли крысу. Время текло медленно, тягуче, вязко, тоскливо. Начинало темнеть. Наконец, он заметил бодро идущую парочку. Подтянул ближе сумку. Скоро свершится…
- Просторная у тебя вилла, - Ди ходила из комнаты в комнату.
- Не у меня, а у родителей. И не вилла – просто дача. Ты подожди, я сейчас обогреватели включу…
- Не надо, я же говорила – нас любовь согреет, - Диана стояла у дивана и лукаво улыбалась. – Ну, как ты? Готов?
- Я… пойду баньку затоплю… горячо зашептал Костя.
- Зачем? Чтоб отбить здоровый мужской дух? – смеясь, она стянула с себя свитер. – Это Жека любит, чтоб после душевой… - Всю дорогу в автобусе они мило ворковали, она несколько раз повторила, какой дурак и никакой мужчина Жека. – Дальше ты.
Она положила сумочку на диван, шагнула к трепещущему в предвкушении желанной близости Косте. Тот суетливо расстегнул пиджак, бросил на пол.
- Не будем больше о нем, - он жадно протянул руки к девушке, принялся лихорадочно раздергивать пуговицы, горячая лапа скользнула под лифчик.
- Уйди! Не хочу! Я пошутила, а ты… - Ди резко оттолкнула парня, он так же резко отдернул руку, бретельки лопнули. – Вот черт! Ты грубый, как медведь! Отстань! Шуток не понимает!
Но раззадоренного Костю было не остановить. Он с хрипом повалил Ди на диван, рука заскользили по извивающемуся телу бывшей подруги, другая торопливо сражалась с молнией на его брюках, которая упорно не поддавалась. Ди почувствовала тошноту – ей были мерзки эти неуклюжие, неуверенные движения дрожащих, как у пьяницы или невротика, пальцев, отвратительны его мятая одежда, запах изо рта, натужный хрип, прыщик на лбу, бородавка (раньше их не было). А ведь когда-то они были почти вместе, почти… Когда же, черт возьми, появится Жека и остановит этого чмыря?
- Идиот! – отбиваясь, она нащупала в сумочке нож. – Какой же ты…
Она хотела лишь погрозить ему, но, как это нередко бывает в подобных ситуациях, одно неловкое движение превратило угрозу в кровопролитие.
Острие ножа воткнулось в ходящий ходуном живот парня. Костя громко вскрикнул, Диана завизжала, выдернула нож, кровь забрызгала джинсы.
- Ты зря это! Зачем? Я сам! – за спиной Кости стоял Жека с собачьим поводком и ошейником в руках.
- Ты… - Костя медленно поворачивался.
- Я, представь себе! – Жека накинул кожаную удавку на шею Кости.
Диана в ужасе забилась в угол дивана и широко раскрытыми глазами глядела на бьющегося в конвульсиях бывшего друга – его страшные, выпученные глаза, судорожно дергающиеся ноги, руки, пытающиеся разжать смертельную хватку, толчками выплескивающуюся из разреза на теле кровь.
Костя был физически силен – спасибо клубу исторической реконструкции, в котором он состоял несколько лет, частым тренировкам, турнирам, ристалищам и прочим богатырским потехам. Но и у Жеки были стальные руки, зря ли он с малолетства работал с металлом. Одно мгновение Косте показалось, что хватка Гурьянова начала ослабевать, он рванулся – и тут Жека резко дернул удавку, раздался хруст ломаемых шейных позвонков, обмякшее тело повалилось на пол.
- Зачем? Не надо… Ты убил его! – верещала девушка. – Что теперь будет?!
- Убил! – деловито произнес Жека. – Ничего нам не будем, если сделаем все правильно. На даче должен быть газовый баллон…
- Нет! – истошно заорала она – и Жека впервые ударил любимую по щеке, коротко, хлестко, без злобы. – Извини, но бабьи истерики успокаивают только так. Не ори больше – услышат!
Диана тяжело дышала – помятая, с всклокоченными волосами, вывалившейся из разорваннного лифчика и расстегнутой блузки грудью, забрызганными кровью джинсами. Жека заботливо протянул руку, аккуратно спрятал грудь под одежду, запахнул ее, затем подал ей свитер, который трясущаяся Ди не без труда натянула.
- Одевайся! И поищи веревку, только быстро. Не раскисай!
- У меня… я в крови, - лепетала она.
- У тебя плащ длинный, не видно. Да и темно уже.
- А дома… что… скажу?
- Не знаю! – неожиданно резко ответил он. – Руку порань ножом, который я дал тебе. Только не здесь и не сейчас, потом.
Она покорно побрела искать веревку. Жека направился в кухню. Точно – газовый баллон, причем почти полный. Ух и рванет!
Моток бельевой веревки она обнаружила в соседней комнате, вручила его Жеке. Тот размотал, привязал к баллону. Бикфордов шнур!
- Идет! Успеем уйти до того, как эту хату разнесет на хрен.
Она продолжала мелко-мелко дрожать, Жека, чертыхаясь, помог ей облачиться в плащ. Она бросила прощальный взгляд на бездыханного Костю.
- Господи, зачем все это…
- Быстро! – Жека подтолкнул ее к выходу.
- Нас же арестуют… - вырвалось у нее, когда он отпирал калитку. Кругом было тихо и безлюдно.
- Если правильно поведем себя – нет! – он бросил на мокрую скамейку у входа визитку Сани. Потом накинул на смородиновый куст его шарф.
- Это… зачем? – она остолбенело смотрела на него, ничего не понимая.
- Это Санины вещи. Он сейчас в поселке, подозрение падет на него.
- Но он же… - Ди застыла у калитки. – Ты все предусмотрел и ничего не сказал мне, обманул меня?
- Да! – жестко произнес Жека. – Надо уметь перешагнуть через того, кто мешает тебе осуществить задуманное. Все лидеры были такими: Ленин и Сталин, Мао Цзэдун и Чингисхан, Александр и Цезарь, Ваня Грозный и Петя Первый, Наполеон и все Людовики, и эти мерзавцы, Гитлер с Муссолини. Я люблю читать биографии великих, у меня две полки таких книг, с младших классов еще собираю. Однажды надо набраться мужества, чтобы переступить через кровь. «Испробуй на вкус настоящей борьбы» - так Высоцкий пел. Ты хотела всего настоящего, так получи его, это настоящее – и не хнычь!
Они отошли уже на изрядное расстояние от дачи – мокрая веревка горела долго, Жека нервничал – когда страшный грохот потряс поселок. Хором взвыла сигнализация нескольких автомобилей, какая-то бабушка, семенившая мимо, заголосила:
- Ой, боже, террористы опять! (Месяц назад в городе раскрыли спящую ячейку исламистов). Куда милиция смотрит?
- Я все дрожу, дрожу… - молвила Ди, когда они подходили к автобусной остановке. – Это стресс, да?
- Лучшее средство от стресса – секс! – он сжал ее в стальных объятиях. – Поехали ко мне в мастерскую? Вот и автобус показался.
В полупустом автобусе они ехали молча. Только садясь, Жека бросил ей небрежно, вполголоса:
- Гляди, как полыхнуло.
Она даже не обернулась, продолжая мелко-мелко дрожать. Так они и просидели все десять остановок – он обнимал ее за плечи, она вздрагивала, стучала мелкими зубами, иногда ее губы шевелились, но он не умел читать по губам. Взял ее ладошку в свою руку – и дрожь передалась ему. Черт!
Только когда подходили к мастерской, она вдруг резко остановилась:
- Ты и камеру не брал?
- Нет. Зачем? Какой из меня кинооператор? – он натужно засмеялся. – Вот режиссер – другое дело!
- А Саню арестуют и будут судить?
- Хватит уже! – Он резко встряхнул девушку. – Что сделано, то сделано.
В прихожей она прислонилась к стене, глядя на него совершенно пустыми, точнее, опустошенными глазами. Большого труда стоило снять с нее плащ.
- Ну, ты как теперь?
Она молча указала на кровавые пятна, рубиновым бисером усыпавшие джинсы и сапожки.
«Кровь… Четвертая кровь…» - думал он. Наконец, Диана вымолвила:
- А я так и ехала… с кровью на сапожках.
- Ты думаешь, все пассажиры только и делали, что пялились на них?
- Что мама скажет… - заканючила она.
- Давай нож сюда!
Она покорно достала подарок Жеки. Он отвел ее в крохотную умывальную каморку, смыл с ножа кровь Кости. Журчащая вода устремилась по лезвию ножа в воронку – сначала багряная, потом розовая. Жека взял левую ладонь Ди, положил на раковину, аккуратно резанул.
- Ой! Больно же! Садист какой-то!
Вынул из кармана чистый носовой платок. Эх, жаль, йода нет…
- Ди, у тебя духи с собой?
- Ага, - она тупо глядела на кровь. «Хорошо хоть, в обморок не падает при виде ее», - подумал Жека. Правой рукой Ди достала пузырек духов, протянула ему, левую в это время держа под струей. Он попрыскал на шрам, Диана опять ойкнула, скривила губки, Жека обмотал ладонь платочком.
- Порезалась ты. Царапина. Где и чем – придумаешь, - он аккуратно вымыл и насухо протер нож. – Да, ты не Зоя Космодемьянская. Кстати, она тоже происходила из голяди.
- Не всем же быть такими отчаянными, как ты. А она все саднит и щиплет, царапина твоя, мучитель!
- Терпи! – коротко ответил он, подумав: «Начинает успокаиваться».
Диана достала телефон. Звук был отключен, на дисплее высветилось пять пропущенных звонков.
- Меня мама ищет…
- Брось! Ты уже взрослая. Скажешь, что у подружки заночевала, в другом конце города. У тебя ведь много подруг?
Ди молча кивнула, убрала телефон.
- У Маринки была, помогала капусту шинковать для засолки. Порезалась, - на ходу сочиняла она. – Мама мне доверяет, звонить и проверять не станет.
Потом они сняли стресс – бутылкой вина и отчаянной любовью на старом диване, еще хранившим запахи отцовского пота и табака. Ранка вновь стала сочиться кровью, пришлось перевязать ее уже Дианиным платком.
Насладившись друг другом, они вышли вдохнуть влажного осеннего воздуха.
Над ними раскинулось вечернее небо в россыпях светил. Ярче всех горела одна вечерняя и утренняя звезда. Аустра. Венера. Люцифер. И пламя трех пожаров, трех жертвенных костров устремило навстречу ей тысячи искр…
- В городе произошли несколько пожаров, - докладывал начальнику Осетров. – В доме на Коммунарской, сто пять, горела квартира. К счастью, семье, родителям с малолетним ребенком, удалось выбраться через лоджии. Как установило дознание, поджог совершил другой ребенок – дочь, воспитанница детсада. Девочка отправлена на экспертизу к психиатру. Предварительная версия причин трагедии - семейный конфликт, дочь поссорилась с матерью.
- Надо же… - поразился Осадченко. – А другие пожары?
- В дачном поселке сгорел дом, принадлежавший семье Романовых. Тоже поджог. На пожарище найден труп молодого человека, Константина Ро…
- Стоп! – остановил доклад начальник. -  Что-то знакомое. Где-то я слышал про этого молодого человека?
- Студент государственного университета, занимался историческими реконструкциями, - продолжил Осетров. – Состоял в Обществе голядской культуры «Дайна», ушел оттуда из-за разногласий. Однозначно поджог! Уже задержан подозреваемый – тоже студент, Александр Шелохтин, председатель этого общества. На месте преступления обнаружены его вещи. Алиби у него нет: в тот день он как раз находился в садовом товариществе, но утверждает, что на даче Романовых не был, весь день провел у себя на участке. Однако при изучении переписки Константина Романова в соцсетях обнаружено сообщение от Шелохтина с просьбой встретиться.
- Говорил я, что добром их игры не закончатся! – вскричал шеф.
- Наш информатор среди этой «голяди» предупреждал, что готовится нечто нехорошее… - виновато бормотал Осетров.
- А вы не придали этому значения! Плохо! Что там еще?
- Выгорел сарай. Найден труп какого-то мальчика, выясняют личность.
- Мальчика… У меня сын до сих пор домой не вернулся…
Внезапно телефонная трель разорвала наступившую гнетущую тишину.
- Да! – Осадченко снял трубку. – Железнодорожное ОВД? Где, вы говорите, пожар? Я в курсе. Кто?! Да, сына зовут Михаил. Что-что? Как?! Боже мой!
Страшный, душераздирающий вопль потряс стены регионального УФСБ:
- Боже! За что мне это?
4. ZIEMA. КРИВИЧИ.
Тележников спешил на собрание общества. Не желая угодить в пробку, он проехал дворами, мимо бывшего голядского офиса, железная дверь которого была опечатана. «Вот дураки, надо же так проколоться, - думал он. – Сделаю все, чтобы у нас таких обломов не случилось. Кто я – лидер или нет?»
Свою недавно учрежденную организацию он с согласия немногочисленных (пока) сторонников окрестил Союз кривичей России – СКР, хорошая аббревиатура, легко запоминается. Конечно, до общероссийского уровня было еще далеко, но всякий долгий путь начинается с первого шага. Шаг сделан! Их будет еще много на этом пути.
Вот и бывший клуб «Добросвет». Его разгромили с полгода назад какие-то малолетки. А не столь давно организацию выселили из этих уютных стен за неуплату. С позавчерашнего дня тут обосновалась кривичская организация.
Официально, конечно, на этих квадратных метрах располагается совсем другое объединение – что-то спортивное. Но наступит время – и бывший русский клуб станет их официальным юридическим адресом. Вспомнив про «Добросвет», Володя сделал кислую мину: «Русский клуб! Кому нужна сегодня эта лубочно-самоварная «русскость»? Кого она сплотит? Я придумал кое-что более серьезное и основательное, притом без всякой иностранщины, литовщины и прочей наносной хрени! Только славянская идея. А во главу угла – аборигены края, гордые кривичи».
Ребята и девчонки встретили его появление искренними аплодисментами: он умел зажигать, умел убеждать, умел говорить, и, главное, организовывать – все эти умения редко сочетаются в одном человеке.
- Что вы мне хлопаете? Я кто вам – звезда кино или музыкальный идол? - он нарочито хмурился. – Овации будем устраивать, когда победим.
Он вальяжно прошествовал к столу, плеснул себе водицы из графина, прочистил горло.
- Дорогие сподвижники! Я именно так к вам обращаюсь, ибо суть любой инициативы есть движение вперед. Или двигаться и развиваться, или превратиться в тусовку бездеятельных болтунов. В чем смысл нашей деятельности? – он оглядел помещение. – В том, чтобы возродить из небытия древний народ кривичей. Да, если кто-то запамятовал: кривичи – отдельный народ, самые чистые, самые славянистые среди славян. Кто такие русские? Конгломерат из финнов, тюрок и немножко славян. Белорусы – та же литва, перешедшая на славянское наречие, типа голяди. Украинцы? Там тоже всего намешано в кровях. А кривичи – чистейшие восточные славяне, запомните это. Но мы ведь с вами не фашисты, так? И охотно принимаем в наши ряды представителей самых разных этносов.
Наталья Рубинова лучезарно улыбнулась ему профессиональной модельной улыбкой, томно закатила вишневые глаза. «Скорей бы уж кончилось это нудное собрание – и они с Володей отправятся в кафе, а потом…»
- Неважно, какого цвета кирпичи, слагающие здание нации. Важно, чтобы они были крепко сцементированы раствором. А раствор – это кривичская идея. Жизнь по законам Кривды. Да, именно Кривды, не удивляйтесь! – крикнул он в ответ на недоуменные шепотки и даже смешки. – Ибо это русские исказили смысл благородного слова, сделав его синонимом неправды. На самом деле Кривда – устав кривичей.
- Герб покажи! – выкрикнул кто-то.
- До чего же вы нетерпеливые, - вздохнул Володя. – Ну, так любуйтесь! – и он достал из папки лист с изображением сокола, который летел, широко раскинув длиннющие и узкие крылья, и нес в когтях курицу. Итак, сокол – древний символ кривичского народа. Я еще не так давно состоял в партии, эмблема которой – сокол.
- Сокол круче медведя! – вякнул кто-то.
- Без политики, - погрозил пальцем лидер. - У нас тут не партия. Курица – это ихняя русская курочка Ряба, давно разбившая золотое яичко империи, русского мира и разной прочей патриотики. Наш сокол снесет новое. Но, - он выдержал паузу, ожидая, пока утихнут смешки. – Но мы не будем делать глупости, как эти голядские придурки, впавшие в тупую русофобию. Я и сам до недавнего времени был русским и родители мои русские. Мы не будем предпринимать ничего против титульных! Иначе получится как с той гимназисткой. Она ведь на серебряную медаль шла, могла поступить в универ или даже столичный вуз. А теперь сидит под домашним арестом, к тому же, говорят, в интересном положении. А ее сизый голубок – в СИЗО.
- А еще двое – на кладбище, - выкрикнул Валя Мотовилов, отложив записную книжку, где фиксировал все, сказанное лидером.
- Так вот, если не хотите в тюрягу или на кладбище – ведите себя тихо и блудных братьев-русаков не обижайте почем зря. Надеюсь, всем понятно?
- Понятно! – зашумел зал.
- А теперь слушайте декларацию кривичского народа, - он опять раскрыл папку и начал декламировать декларацию:
- Первый пункт. «Кривичи всегда держатся с достоинством, при этом не унижая и не третируя окружающих».
Второй пункт. «Кривичи не сорят, не гадят, ничего не разрушают там, где живут, работают, общаются, проводят свободное время».
Третий пункт. «Кривичи не хамят оппонентам ни в виртуале, ни в реале, никого не оскорбляют, на аргументы отвечают аргументами, а не бранью».
Четвертый пункт. «Кривичи не напиваются до свинского состояния, с алкоголем обращаются аккуратно, не употребляют психоактивные вещества, умеренны в еде».
Пятый пункт. «Кривичи никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не возбуждают и не одобряют национальную, вероисповедную и классовую вражду». А голядей на этом как раз и срезали!
Шестой пункт. «Кривичи чтят свою историю и культуру, пропагандируют ее, приобщают всех к кривичскому национальному наследию. Кривичи берегут свидетельства своего славного прошлого, сохраняют памятники от разрушения». А не жгут чужие часовни, всем ясно?
- Ясно, - прогудели сподвижники.
- Седьмой пункт. «Настоящий кривич никому не жалуется на свои промахи, неудачи, решает все свои проблемы сам лично, при необходимости прибегая к помощи общины соплеменников».
Восьмой пункт. «Кривичи не ссорятся друг с другом по политическим вопросам, оставляя за каждым право на личные идейные убеждения и партийные предпочтения, не делят свой этнос на «красных», «белых», «зеленых» и прочих. Никто не вправе заниматься предвыборной агитацией от имени кривичского народа!» То есть – ни за «медведей», ни за иных прочих!
Девятый пункт. «Для кривича свобода, достоинство, безопасность, самобытность и национальная идентичность его народа стоит превыше собственного благополучия, а в исключительных случаях – и самой жизни».
Согласны с тезисами?
- Я уже где-то читал это, - приподнялся долговязый парень в очках. – Кажется, как раз у голяди было нечто подобное. Почти слово в слово.
На парня зашикали. Лидер опять выдержал паузу.
- Если кажется, то перекрестись, Вася. Тебя так, кажется, зовут?
- Ну да, Василий, - с нотками вызова в голосе ответил тот. – Я вообще некрещеный, язычник я.
- Ну и замечательно. Язычники – они ведь тоже чужих богов перенимали у соседних племен. И нам, кривичам, что мешает так же заимствовать чужие тезисы хоть у голяди? У них же на бумаге все гладко, только люди там гнилые. Вот Валентин подтвердит.
- Гниль! – согласился Валя.
- Правильно! Человек изучил ситуацию изнутри и понял, что у голяди с ее голимой литовщиной нет будущего! Слава Кривде! – воскликнул Володя.
Вверх взлетели руки, правые и левые, с оттопыренными большими пальцами.
- А империю создавать будем? – подал голос кто-то из неофитов. – Во главе с державным кривичским народом?
- Будем. Куда от этого денемся? Только сперва надо пройти регистрацию в установленном законом порядке. Потом – наладить контакты со сподвижниками в других регионах.
- А такие есть? – подал голос еще кто-то из новых членов.
- Найдутся. То есть, уже нашлись. В Изборске, древней кривичской столице.
- Ура! Кривда побеждает! – грянули сподвижники новый слоган.
- Ибо Кривда вечна! – улыбнулся лидер.
После собрания к лидеру подошел Валя:
- Как ты думаешь, Вася – человек надежный?
- А ты сам-то что на сей счет…
- Не стучит он на нас?
- А, может, ты дятлом подрабатываешь? – Володя пристально глядел на Валю, тот часто заморгал: догадался, или знает, или просто юмор такой…
- Я вам всем доверяю, внезапно улыбнулся он. – А вот вы друг другу… как голяди эти. Да ты ж сам из них вышел.
- И ушел навсегда. К истинным славянам! – Валентину не хотелось продолжать этот неприятный разговор. - Ну, до следующего собрания!
- До собрания!
…Он уверенно водил карандашом по листу, запечатлевая все прелести Натальи, раскинувшейся на диване. Съемная квартирка превратилась в мастерскую, где вождь кривичей нарисовал уже с десяток изображений модели. Они готовились к Дню богини Лады, который должен был наступить 8 марта – праздник когда-то нагло присвоили себе коммунисты. Одно из изображений должно было стать моделью для деревянной скульптуры.
- Как там пелось когда-то: «Хмуриться не надо, Лада!» - приговаривал Тележкин, тщательно вырисовывая обнаженное бедро.
- А тебе нужно, чтоб непременно улыбалась, как дурочка? – хмыкнула модель и зевнула. – Сколько еще рисунков?
- Сколько понадобится. А ты для Лады идеально подходишь. Черты лица почти славянские. Только глаза немножко…
- Очи библейской Юдифи! – хохотнула она. – Мне зажмуриться?
- Чтобы были очи гейши? – хохотнул в ответ.
- Фу, я замерзла! Топят кое-как…
- Не капризничай. Немного осталось.
Завершив работу, он продемонстрировал свое художество девушке.
- Каково? Зацени!
- Разве у меня такие толстые губы? – фыркнула Наталья.
- Когда ты их надуваешь, как сейчас. А вообще – чувственные. И, главное, настоящие, естественные, без всяких силиконов или как их там? Гордись!
В полураскрытую форточку (вот почему мерзла модель) донеслись голоса, топот ног. Володя встал и приник к «оконцу» в окне, обрамленному изысканными зимними узорами, причудливым природным орнаментом – голядским, кривичским, среднерусским, фиг знает каким. По улице, скрипя сапогами по свежевыпавшему снежку, шла колонна парней в камуфляже, под георгиевским флагом, выкрикивая какие-то патриотические речевки – впереди было 23 февраля. Кривичи отметят его как День Витязей.
- Русские идут, - проговорил главный кривич города и области. Как там у Высоцкого пелось: «Это псы, отдаленная наша родня. Мы их раньше считали добычей». Добычей кривичей! Я думаю, что у моего великого тезки в роду были кривичи.
- А ты стихи писать умеешь? – Наталья своим модельным телом прижалась к возлюбленному. – У нас… ну, когда я еще голядью была, поэт был Гарик Городцов. Ему теперь дело шьют по двести восьмидесятой, экстремистской.
- Нет, милая, я только прозу могу, манифесты разные. Я же по жизни политтехнолог, в пяти избирательных кампаниях участвовал. Мне не до поэзии, кругом суровая проза.
- А за что ты так русских невзлюбил? Если бы я так их презирала, как ты, то это еще можно объяснить моим происхождением. Папа про погромы рассказывал, которые сотню лет назад у нас в губернии были. Ужас! Но ты…
- Я? – он задумался. – За что их не любят? Да, я не хочу быть русским. А почему? Потому что они не соответствуют моим представлениям о том, какими должны быть русские. Я когда в той партии был, думал: вот, придем к власти, установим русскую власть – и весь мир заставим себя уважать! А этим русакам мои идеалы по фиг. Одним – лишь бы к власти, хоть мизерной, прийти, другим заработать на борьбе за власть. И так везде и всюду. Русских хотят видеть имперской нацией, европейцами, евразийцами, монархистами, коммунистами, националистами, демократами, православными патриотами.
А они – просто живут себе. Это всех и бесит!