Моя дочь поселила меня в самую крошечную комнату в ее новом доме.
«Это гостевая спальня», - сказала Лена гордо, как и положено американке.
Я улыбнулась. В понимании китайца, гостевая спальня – это лучшая спальня, та, где сейчас спят она и ее муж. Я не говорю ей об этом. Ее разум подобен бездонному пруду. Вы бросаете камни, и они погружаются во тьму и растворяются. В её глазах ничего не отражается.
Я думаю так, хотя я люблю свою дочь. Мы с ней делили одно и то же тело. Есть часть ее разума, которая является частью моего. Но когда она родилась, она выпрыгнула из меня, как скользкая рыба, и с тех пор уплывает всё дальше и дальше. Я всю жизнь наблюдала за ней, как будто с другого берега. И теперь я должна рассказать ей все о моем прошлом. Это единственный способ зацепить её за живое, и вытянуть туда, где она может быть спасена.
В этой комнате потолки спускаются к подушке моей кровати. Её стены смыкаются вверху, как крышка гроба. Я должна ей напомнить, чтобы она не приводила никаких детей в эту комнату. Но я знаю, что она не послушает. Она уже сказала, что не хочет детей. Она и ее муж слишком заняты рисованием домов, которые построит кто-то другой, и кто-то другой будет в них жить. Я не могу сказать по-американски, какой профессии она и ее муж. Это уродливое слово.
«Арки-течки», как-то произнесла я это при своей сватье.
Моя дочь засмеялась, когда услышала это. Когда она была ребенком, я должна была чаще шлёпать ее за неуважение к старшим. Но сейчас уже слишком поздно. Теперь она и ее муж дают мне деньги, добавляя к моей копейнсии. Поэтому жжение, которое я иногда чувствую в руке, приходится заталкивать глубоко внутрь, и не показывать вида.
Что хорошего в том, чтобы рисовать причудливые здания, а потом жить в бессмысленном доме? У моей дочери есть деньги, но в ее доме - всё только для того, чтобы «выглядеть», притом не обязательно хорошо выглядеть.
Например, этот кофейный столик. Тяжелый белый мрамор на тонких черных ногах. Нужно всё время помнить, что нельзя ставить на него ничего тяжёлого, иначе он сломается. Единственное, что может стоять на столе, - высокая черная ваза. Ваза тощая, как ножка паука, поэтому в нее можно поставить только один цветок. Если вы встряхнете стол, ваза и цветок упадут.
Повсюду в этом доме я вижу знаки. Моя дочь смотрит, но не видит. Это дом, который развалится на части. Откуда я знаю? Я всегда заранее знала, что должно случиться.
Когда я была юной девушкой в Вуши, я была отчаянная. Дикая и упрямая. На лице у меня всегда была усмешка. Я считала, что слишком хороша, чтобы кого-то слушаться. Я была маленькая и прелестная. У меня были маленькие ножки, что сделало меня очень тщеславной. Если пара шёлковых туфелек пачкалась, я выбрасывала их. Я носила дорогие импортные ботиночки из телячьей кожи с маленькими каблучками. Я истоптала много пар и изорвала много чулок, пока гоняла по ближнему двору.
Я часто распускала свои волосы и носила их свободно падающими на плечи. Моя мать ругала меня: «Ох, Инь-Инь, ты похожа на привидения женщин со дна озера!»
Это были женщины, которые утопились от стыда, и они вплывали в дома живых людей, с распущенными волосами, чтобы показать им своё бесконечное отчаяние. Моя мать говорила, что я опозорю наш дом, но я только хихикала, когда она пыталась заколоть мои волосы длинными шпильками. Она слишком любила меня, чтобы сердиться. Я была похожа на неё. Это поэтому она назвала меня Инь-Инь, Чистое Отражение.
Мы были одной из самых богатых семей в Вуши. У нас было много комнат, и во всех них стояли большие, тяжёлые столы. На каждом из них стояли шкатулки из яшмы, с плотно пригнанными яшмовыми крышками. В каждой лежали британские сигареты без фильтра, всегда достаточное количество. Не слишком много, но не слишком мало. Эти шкатулки были сделаны специально для этих сигарет. Я не обращала на них внимания. Они были для меня барахлом, дешёвкой. Однажды мы с братьями стащили одну, и высыпали сигареты на улицу. Мы убежали в большую промоину, где снизу текла вода. Там мы сидели, вместе с детьми, которые жили в дренажных траншеях. Мы набирали в ладони грязную воду, надеясь найти рыбу или какое-нибудь сокровище. Мы ничего не нашли, но скоро вся наша одежда покрылась грязью, и мы стали неотличимы от бездомных детей.
В нашем доме было много ценных вещей. Шелковые ковры и ювелирные украшения. Редкие чаши и резная слоновая кость. Но когда я вспоминаю этот дом, и это случается нечасто, я думаю об этой яшмовой шкатулке, покрытом грязью сокровище, которое я, не понимая этого, держала в руках.
Есть ещё одна вещь, которую я очень четко помню об этом доме.
Мне было шестнадцать. Это была ночь, когда моя самая молодая тетушка выходила замуж. Она и её муж уже отправились в комнату, которую они будут делить в этом большом доме со своей свекровью и остальными членами её новой семьи.
Многие из гостей ещё оставались. Они сидели вокруг большого стола в главной комнате, смеялись и ели арахис, чистили апельсины, и смеялись больше и больше. Мужчина из другого города сидел с нами, он был другом нового мужа моей тетушки. Он был старше, чем мой самый старший брат, поэтому я звала его «дядя». Его лицо покраснело от того, что он выпил много виски.
«Инь-Инь», позвал он хрипло, поднимаясь с кресла. «Может быть ты еще голодна?»
Я обвела взглядом стол, улыбаясь всем, потому что мне оказали особое внимание. Я думала, он вытащит какое-то особенное угощение из большого саквояжа, в который он запустил руку. Я надеялась на какое-то сладкое печенье. Но он вытащил арбуз, и положил его на стол с громким треском.
«Кай гва? - Ну что, вскроем ягодку?» сказал он, приставляя большой нож к прекрасному фрукту.
Затем он погрузил нож в арбуз сильным резким движением, и засмеялся так раскатисто, что я могла видеть весь его рот, на всю глубину, вместе с золотыми зубами. Все за столом громко расхохотались. Моё лицо горело от смущения, потому что тогда я не поняла.
Да это было правдой, я была диким ребёнком, но я была невинной. Я не знала, какую дьявольскую вещь он сделал, когда открыл этот арбуз. Я не знала, не понимала, пока, шестью месяцами позже, когда я вышла замуж за этого мужчину, и он, пьяный, прошипел мне, что он готов кай гва.
Это был такой плохой человек, что даже сегодня я не могу произнести его имя. Почему я вышла за него замуж? Это случилось потому, что той ночью, после свадьбы моей самой молодой тетушки, я начала видеть события до того, как они случались.
Большинство родственников уехало на следующее утро. К вечеру мои сводные сёстры и я заскучали. Мы сидели возле того же самого большого стола, пили чай и ели жареные арбузные семечки. Сёстры громко сплетничали, пока я сидела и щелкала семечки и складывала ядра горкой.
Мои сводные сёстры всё время мечтали о том, чтобы выйти замуж за бессмысленных молодых людей из семей, не настолько хороших, как наша. Мои сводные сёстры не знали, что для того, чтобы получить что-то хорошее, надо целиться высоко. Они были дочерьми любовниц моего отца. Я была дочерью жены моего отца.
«Его мать будет обращаться с тобой, как со служанкой», сказала одна из моих сводных сестер, когда услышала за кого хочет выйти замуж другая сестра.
«У него сумасшедший дядюшка», парировала та, смеясь над воздыхателем первой.
Когда они устали дразнить друг друга, они спросили меня, за кого я хочу выйти замуж.
«Я не знаю такого», сказала я капризно.
Не то чтобы мальчики меня не интересовали. Я знала как привлечь их внимание, и вызвать восхищение. Но я также была слишком тщеславна, чтобы думать, что какой-то из этих мальчиков был достаточно хорош для меня.
Так я думала. Но мысли бывают двух видов. Некоторые из них - это семена, которые были посеяны в твоей голове с рождения, твоим отцом и матерью, и их предками. А некоторые мысли - они посеяны другими людьми. Может быть, это из-за семян арбуза которые я ела, но я подумала об этом смеющимся мужчине из вчерашнего вечера. И в ту же секунду сильный порыв ветра ворвался в комнату с севера, и сорвал головку цветка, стоящего в вазе на столе, и швырнул к моим ногам.
Это правда. Это было, словно нож срезал этот бутон, и это было знаком. Прямо тогда я поняла, что я выйду замуж за этого мужчину. Я думала об этом не с удовольствием, но с удивлением - откуда я это знаю?
И скоро я стала слышать имя этого человека из уст и моего отца, и дядюшки, и нового мужа тетушки. За ужином его имя было налито в мою миску вместе с супом. Я обнаружила его во дворе моего дядюшки – он разглядывал меня в упор, напевая себе под нос: «Смотрите, ей никуда не деться от меня, она уже моя».
Я, и правда, не скрывалась. Я воевала, с его глазами - своими глазами. Я слушала его, задрав нос, чувствуя ядовитый запах его слов, когда он сообщил, что мой отец скорее всего не выдаст мне приданое, которое он потребовал. Я так старалась вычеркнуть его из своих мыслей, что я прямо-таки упала на брачное ложе с ним вместе.
Моя дочь не знает, что я была замужем за этим человеком, тогда, давным-давно, за двадцать лет до того, как она была рождена. Она не знает, как красива я была, когда выходила замуж за этого мужчину. Я была гораздо более очаровательна чем моя дочь, у которой деревенские ноги и большой нос, как у её отца.
Даже сегодня моя кожа всё ещё гладкая, а фигура - как у девушки. Но вокруг моего рта лежат глубокие морщины – там, где когда-то была моя улыбка. И мои бедные ноги, когда-то такие маленькие и прелестные, теперь стали опухшими, с мозолями и треснутыми пятками. Мои глаза, такие яркие и блестящие в 16 лет, теперь подернуты желтоватым туманом.
Но я всё ещё вижу всё очень чётко. Когда я хочу вспомнить что-то, я словно бы заглядываю в миску, находя там последние недоеденные зёрнышки риса.
Это было в тот послеполуденный час на озере Таи, вскоре после того как этот мужчина и я поженились. Я помню - это когда я полюбила его. Этот мужчина повернул моё лицо к послеполуденному солнцу. Он взял меня за подбородок, погладил по щеке, и сказал: «Инь-Инь, у тебя глаза тигра. Днём они накапливают огонь, а по ночам сияют золотом».
Я не засмеялась, хотя он прочёл это стихотворение очень плохо. Я вскрикнула от удовольствия. У меня задрожало сердце, словно оно было каким-то существом, которое билось, чтобы выпрыгнуть на волю, и одновременно хотело остаться внутри - так сильно полюбила я этого мужчину. Вот как получается, когда другой человек сливается с твоим телом, и часть твоего сознания сплавляется с этим другим, против твоей воли.
Я стала чужой сама себе. Я наряжалась и старалась быть очаровательной для него. Если я надевала туфельки, я выбирала ту пару, которая нравилась ему. Я расчесывала свои волосы девяносто девять раз за вечер, чтобы призвать удачу к нашему супружескому ложу, в надежде зачать сына.
В ту ночь, когда был зачат наш сын, я снова узнала об этом до того, как это случилось. Я знала - это был мальчик. Я могла видеть этого маленького ребёнка у себя в в животе. У него были глаза моего мужа, большие и широко расставленные. У него были длинные узкие пальцы, толстые мочки ушей, и гладкие волосы, обрамляющие большой лоб.
Из-за того что у меня было столько радости, потом у меня оказалось столько ненависти. Но даже когда я была очень счастлива, у меня всегда оставалось это беспокойство, которое начиналось прямо над бровями, там, где ты знаешь вещи. Это беспокойство потом спускалось вниз к сердцу, туда, где ты чувствуешь вещи, и они становятся реальностью.
Мой муж начал совершать очень много деловых поездок на север. Эти поездки начались вскоре после того, как мы поженились, но они стали продолжительнее после того как был зачат ребёнок. Я помнила, что северный ветер приносил удачу, и этот ветер принес мне мужа, поэтому ночами, когда его не было дома, я широко открывала окна в нашей спальне, даже в холодные ночи, чтобы ветер принёс на своих крыльях его дух и сердце обратно ко мне.
Чего я не знала, это что северный ветер - самый холодный. Он проникает в сердце и забирает оттуда тепло. Ветер оказался таким сильным, что он пронес моего мужа мимо моей спальни, вон, через заднюю дверь. Я узнала от моей молоденькой тётушки, что он оставил меня ради оперной певицы.
Позже, когда я смогла пересилить моё страдание, и в моём сердце не осталось ничего, кроме отчаяния пополам с ненавистью, моя самая молоденькая тётушка рассказала мне о других. Танцовщицах и американках. Проститутках. О двоюродной сестре, которая была даже моложе меня. Она удивительным образом отправилась в Гонконг, вскоре после того как мой муж испарился.
Мне нужно будет рассказать Лене о моем позоре. Что я была богата и прелестна, была слишком хороша для любого мужчины. Что я стала брошенной ветошью. Я скажу ей, что в восемнадцать лет вся моя красота поблекла. Что я думала о том, чтобы броситься в озеро, как другие женщины, спастись от позора. И я скажу ей о том ребенке, которого я убила, потому что я возненавидела этого мужчину так сильно.
Я изгнала этого ребёнка из моего лона до того как как он мог быть рождён. Это не считалось плохим в Китае, убивать младенцев до того как они рождены. Но даже тогда я думала что это плохо, потому что моё тело затопило ужасом расплаты, когда соки первого сына этого мужчины вытекали из меня.
Когда медсёстры спросили, что им делать с безжизненным телом ребенка, я швырнула им газету, и сказала завернуть его как рыбу и бросить в озеро. Моя дочь думает, что я не знаю, как это - не хотеть ребенка.
Когда моя дочь смотрит на меня, она видит маленькую старушку. Это потому что она видит только наружными глазами. У неё нет внутреннего зрения. Если бы она могла видеть внутренним взором, она бы увидела женщину-тигра. И она стала бы опасаться меня.
Я была рождена в год Тигра. Это очень плохой год, чтобы быть рожденным, и очень хороший год для тигров. Это был год, когда в мир пришёл дух зла. Люди в деревнях мёрли, как цыплята в жаркий летний день. Люди в городе стали как тени, они уходили в свои дома и исчезали. Младенцы рождались, но не прибавляли в весе. Плоть отпадала от их костей за несколько дней, и они умирали.
Дух зла оставался в мире целых четыре года. Но я происходила от еще более сильного духа, и я выжила. Это объяснила мне моя мать, когда я была достаточно взрослой, чтобы понять, почему я такая упрямая.
Потом она рассказала мне, почему тигр золотой и черный. У него две сущности. Золотая сущность – прыгает, ведомая его горячим сердцем. Черная сущность стоит тихо, расчётливо, пряча своё золото между деревьев, наблюдая, но не показываясь, терпеливо дожидаясь того, что должно случиться. Я не умела использовать свою черную сторону, пока этот мужчина не бросил меня.
Я стала похожа на этих женщин из озера, русалок. Я накинула белые ткани на зеркала в моей спальне, чтобы не видеть своего горя. Я лишилась сил, и даже не могла поднять руки, чтобы заколоть свои волосы. Я дрейфовала, как опавший лист на воде, пока меня не отнесло от дома моей свекрови, и не прибило обратно к моей семье.
Я уехала в деревню возле Шанхая, чтобы жить с семьёй своей двоюродной сестры. Я оставалась в этом деревенском доме в течение десяти лет. Если вы спросите меня, что я делала в течение этих долгих лет, я могу только ответить что я ждала между деревьями – один глаз спит, другой - открыт и ожидает.
Я не работала. Семья моей двоюродной сестры обращалась со мной хорошо, потому что я была дочерью клана, который поддерживал их. Дом был видавший виды, и в нём теснились три семьи. Жить там было не слишком приятно, но это было то, чего я тогда хотела. Дети ползали по полу вместе с мышами. Куры входили и выходили из дома, так же как невоспитанные деревенские гости моих родственников. Мы все вместе ели в кухне среди горячих котлов с кипящим маслом. А мухи! Если вы оставляли миску с несколькими недоеденными рисинками, через пять минут вы находили её покрытой голодными мухами так плотно, что она выглядела словно миска живого чёрного бобового супа, настолько бедным был этот регион.
После десяти лет я была готова. Я больше не была девочкой, но была странной женщиной. Всё ещё замужняя женщина, но без мужа. Я поехала в город - с двумя открытыми глазами. Там, - словно эта миска черных мух была выплеснута на улицу, - везде двигались люди, незнакомые мужчины толкали незнакомых женщин, и никого это не волновало.
На деньги, полученные от своей семьи, я купила новую одежду, современные строгие костюмы. Я отрезала свои длинные волосы и сделала себе короткую модную стрижку под мальчика. Я так устала от ничегонеделания за столько лет, что решила работать. Я стала продавщицей.
Мне не пришлось учиться, как льстить женщинам. Я знала слова, которые они хотят услышать. Тигр умеет так мягко заурчать, из глубины своей груди, что даже кролики почувствуют себя довольными и спокойными.
Хотя я была взрослой женщиной, я вновь стала миловидной. Это было подарком. Я носила одежду, гораздо лучшую и гораздо более дорогую чем то, что продавалось в магазине. И это заставляло женщин покупать дешевую одежду, потому что они думали, что они смогут выглядеть как я.
Это тогда, когда я работала, словно крестьянка, в этом магазине, я встретила Клиффорда Сент-Клера. Это был большой бледный американец, который покупал здесь дешёвую одежду, и посылал её в Америку. Когда он назвался, я поняла, что я выйду за него замуж.
«Миста Сент-Клер», сказал он на английском, представляясь мне. И потом он добавил на своём неуклюжем плоском китайском: «Как ангел света».
Он не нравился мне, и не не нравился мне. Я не считала его ни привлекательным, ни непривлекательным. Но я знала. Я знала, он был знаком того, что чёрная сторона моя скоро исчезнет.
Сент ухаживал за мной четыре года своим странным способом. Даже несмотря на то, что я не была хозяйкой магазина, он всегда приветствовал меня, пожимая мне руки, задерживая их слишком долго. С его пальцев всегда стекала вода, даже после того как мы поженились. Он был чистым и приятным. Но он пах как иностранец, и эта овечья вонь ничем не могла быть вымыта из него.
Я не была жестокой. Но он был слишком вежливым. Он покупал мне дешёвые подарки - стеклянную фигурку, какую-то брошку из огранённого стекла, серебряного цвета зажигалку. Сент вёл себя так, как будто бы эти подарки ничего не стоили, как будто он был богатым человеком, доставляющим удовольствие бедной деревенский девочке вещами, которые мы никогда не видели в Китае.
Но я видела, как он смотрит, когда я открываю его подарки. Возбуждённо, ожидая моего удовольствия. Он не знал, что эти вещи ничего не значили для меня, что я была выращена в богатстве, которое он не мог себе даже представить.
Я всегда принимала эти подарки с благодарностью, и протестовала ровно столько сколько надо, не слишком много не слишком мало. Я не поощряла его. Но постольку поскольку я знала, что этот человек когда-нибудь станет моим мужем, я сохраняла это никчёмное барахло, тщательно складывала всё в коробку, заворачивая каждый предмет в тонкую бумагу. Я знала, что когда-нибудь он захочет снова их увидеть.
Лена думает, Сент спас меня из бедной деревни из которой, я сказала, я происхожу. Она права. Она не права. Моя дочь не знает, что Сент должен был терпеливо ждать четыре года, как дворняга возле лавки мясника.
Как же это вышло, что я в конце концов решилась, и позволила ему жениться на себе? Я ждала знака, который, я знала, будет мне дан. Я должна была ждать до 1946 года.
Пришло письмо, из Тиенцина, не от моей семьи, которая была уверена что я умерла. Оно было от моей самой молодой тётушки. Ещё до того, как я открыла письмо, я знала. Мой муж был мёртв. Он давно уже покинул свою оперную певичку. Он был с какой-то ничтожной молодой служанкой. Но у неё был сильный характер, и она была отчаянная, хуже меня. Когда он попытался покинуть её, самый длинный кухонный нож был уже готов и хорошо заточен.
Я думала, что этот мужчина давно уже опустошил, высушил моё сердце. Но теперь какое-то очень сильное и горькое чувство затопило меня, и заставило меня почувствовать пустоту в том месте, о котором я не знала, что оно существовало. Я прокляла этого мужчину вслух, так, чтобы он услышал. У тебя были собачьи глаза. Ты срывался и следовал за любым, кто тебя позовёт. Теперь ты гоняешься за собственным хвостом.
И я решилась. Я позволила Сенту жениться на мне. Так просто. Я была дочерью жены своего отца. Я говорила дрожащим голосом. Я стала бледной, больной, и ещё больше похудела. Я позволила себе стать раненым животным. Я разрешила охотнику подойти ко мне и превратить меня в привидение тигра. Я добровольно отказалась от своей жизненной силы, своего духа, который причинил мне столько боли.
Теперь я стала тигром, который и не нападал, и не замирал в ожидании, прячасть между деревьями. Я стала незримой сущностью.
Сент увез меня в Америку, где я жила в домах, меньших чем тот, деревенский. Я носила мешковатую американскую одежду. Я делала работу служанок. Я выучила западный способ жизни. Я пыталась говорить на их языке. Я вырастила дочку, глядя на неё с другого берега. Я приняла её американский образ жизни.
Всё это меня не трогало. У меня не было духа.
Могу ли я сказать своей дочери, что я любила её отца? Это был мужчина, который по вечерам массировал мне ноги. Он восхищался пищей, которую я готовила. Он по-настоящему плакал, когда я принесла все всё это барахло, которое я сохраняла для главного дня, того дня, когда он дал мне мою дочь, девочку-тигра.
Как могла я не любить этого мужчину? Но это была любовь привидения. Руки, которые охватывали, но не прикасались. Миска была полна риса, но у меня не было аппетита. Я не была голодна. Я не могла насытиться.
Теперь он сам только дух. Он и я можем теперь любить друг друга на равных. Он знает теперь вещи, которые я скрывала все эти годы. Теперь я должна сказать всё своей дочери. Что она - дочь привидения. У неё нет духа. Это мой самый большой позор. Как могу я покинуть этот мир, без того чтобы оставить ей свой дух?
Поэтому вот что я сделаю. Я соберу вместе всё моё прошлое и посмотрю на него. Я увижу то, что уже случилось. Ту боль, которая оторвала мой дух от меня. Я возьму эту боль в свои руки, и буду держать, пока она не станет твердой и блестящей, более понятной. И затем моё неистовство, может быть, вернётся, золотое и чёрное. И я использую эту острую боль, чтобы проколоть толстую шкуру моей дочери, и выпустить на волю её тигриный дух. Она будет воевать со мной, потому что это в природе тигров. Но я выиграю, и отдам ей свой дух, потому что это тот способ, которым матери любят своих дочерей.
Я слышу, как моя дочь разговаривает со своим мужем на первом этаже. Они говорят слова, которые ничего не значат. Они сидят в комнате, где нет жизни.
Я знаю вещи до того как они случаются. Она услышит, как рушатся на пол ваза и стол. Она поднимется в мою комнату. Её глаза ничего не увидят в темноте, где я жду, между деревьями.