Рассказ(8+) о Первом поцелуе и не только.
* * * * *
День оказался странным, с самого утра!..
Я лежала в постели, старательно жмурясь, – вдруг мама не заметит, что уже не сплю! – и, прислушиваясь к шороху дождя за окном, думала про вчера. Что-то там было важное!.. Но вспомнилось лишь неприятное: Люськины носочки оказались малы, и банта, как у Катьки, у меня не будет. Мама сказала, что «не нашла» его в магазине. Да, магазин большой, но можно было попросить о помощи – народу-то в нём видимо-невидимо! Когда Мал-Пална что-нибудь теряет, мы ищем всей группой... Эх, взяла бы меня мама с собой – я бы облазила все углы-закоулки! Могла бы заглянуть за полки и даже под прилавок – вдруг где-то там лежит «мой» бант, такой же как у рыжей дылды… Ейная мама где-то «нашла», может быть на улице? Ах, да!.. Вот что было важное – божьи коровки!!! И я вскочила с постели, и побежала, споткнувшись о тапки, в прихожую!..
– Что такое?.. – крикнула мама, но не пошла следом, а осталась перед зеркалом «рисовать лицо».
В маминой сумке, на тумбочке с обувью, так и лежала позабытая мною вчера круглая железная банка из-под конфет. Мы с девчонками играли ею в «классики» – бросали на расчерченную квадратами землю игровой площадки, прыгали на одной ножке, двигая впереди себя эту банку, и я, запнувшись, упала!..
Боль в колене была не сильной, но кровь выступила капельками, похожими на мелкие спелые ягодки. Я лизнула их и сморщилась – солёные! Девчонки, что присели рядом, разглядывая мою рану, тоже сморщились… и вдруг заревели! А я зареветь забыла, разглядывая – как до неузнаваемости изменились лица подруг. Неужели и я, когда плачу, такая же страшная – кривая, мокрая и красная?.. Бррр… Но здесь подошёл Славка, что наблюдал за нашей игрой, сидя на скамеечке под сиренью, и, схватив банку, жахнул ею оземь! Все так удивились, что перестали реветь, правда, я и не начинала…
– Гадкая банка! – Славка пнул одну из крышечек, и та покатилась в траву...
– Дулак! – я подняла вторую крышку и вот теперь готова была разреветься. Все мелкие камешки, что были внутри, рассыпались и смешались с утоптанным песком площадки.
– Сама дура! – и Славка стал шарить руками в траве.
– Марь-Пална! Мал-Пална! А Славка дазница, – девчонки побежали к беседке, где в тенёчке сидели няни и судачили о взрослой жизни. Размазывая грязь по своим мокрым лицам, ябеды наперебой забубнили хором, показывая пальцами в нашу сторону.
И я подумала: «Опять Славку поставят в угол, а в обед дадут только полчашки компота»! Мне стало обидно и неприятно так, словно я сама оказалась носом в углу – стою с больной коленкой, нюхаю штукатурку, а все бегают по группе, у меня за спиной, и смеются!..
Мал-Пална, похожая на пухлого снеговика с яркой оторочкой юбки из-под белого халата, уже спешила к нам!.. И я присела, бросив свою крышечку, и прикрыла ладошкой кровоточащую коленку, чтобы у нашей нянечки не стало страшного лица!..
Но толстая нянька ничуть не расстроилась – схватила меня за руку и потащила в медкабинет мазать йодом ободранное место. Вернула на площадку зарёванной, умытой и хромой, из-за перебинтованного колена. Подвела к Славке, сидевшему всё на той же скамейке, но уже с ябедами вместе, и сказала строго:
– Извинись!..
– Извините, Мал-Пална, – Славка от страха проглотил «трудную» букву.
– Дурак, не у меня извиняйся! Видишь, что сделал?.. – и ткнула сосиской-пальцем в мой затылок.
– Вижу, – мальчик покорно кивнул.
И я сразу поняла, что никто ничего не понял! Что Мал-Пална думает – будто Павлик меня толкнул, Павлик боится няньку и чувствует себя виноватым, а девчонки, ябедничая хором, нечаянно стали врушами!.. И я уже раскрыла рот, чтобы всем всё объяснить…
– Мария Павловна! – кто-то крикнул из беседки, – Первые родители…
И впрямь, от калитки по дорожке, обсаженной кустами уже отцветшей сирени, шли чьи-то мамы... И все дети загалдели, заскакали и перемешались на площадке так, что папы бы ни за что своих не нашли!.. Удивительно, но с папами так случается.
Только мы со Славкой остались на месте – у меня не сгибающаяся нога, а у Славки… Он протянул мою банку и сказал, смущённо улыбнувшись: «Послушай!». Я покорно приложила железяку к уху и услышала шуршание, словно та была живой и шептала что-то тихо-тихо на непонятном языке. От неожиданности я уронила это чудо, и оно раскрылось, а внутри… Много-много божьих коровок! Одни из них сложили лапки и притворились дохлыми, другие поползли, стараясь укрыться среди песчинок. Самая шустрая взлетела, но почти тотчас упала, не спрятав полупрозрачные нижние крылышки под алые выпуклости верхних… Славка, встав на колени, стал собирать жучков обратно; и я наклонилась, не заметив, что повязка сползла вниз по ноге.
– Зачем их насувал?..
– Тебе. Будешь кормить, и вырастут большие-пребольшие! Я так майского жука откормил…
– А что они любят?
– Не знаю. Наверно цветы…
И мы стали рвать жёлтые головки одуванчиков, что росли в траве вокруг площадки, и складывать их в маленький мирок, в котором теперь были обречены жить пёстрые букашки. Мы так увлеклись, что не заметили – как за мной пришла мама. Ей пришлось так громко крикнуть, что я вздрогнула от неожиданности и забыла о потерянной в траве повязке...
Мама сунула протянутую ей банку в сумочку, поплевала мне на ладошки, жёлтые от пыльцы, и, обтерев их подолом моего платья, спросила про ободранную коленку: «Что это?» – но, как всегда, не стала слушать ответ. А я всё равно, еле поспевая и задыхаясь от быстрого шага, тараторила всю дорогу, пока мы не пришли домой. И здесь узнала, что новые носки, принесённые Люськиной мамой, мне малы, и «особого» банта для завтрашнего праздника у меня не будет! Я так расстроилась, что забыла обо всём и спать легла, ничего не поев…
И вот сейчас, вспомнив про закрытую банку с божьими коровками, испугалась, что они-бедняжки задохнулись! Так оно и оказалось: цветы одуванчика завяли и почернели, а букашки между ними лежали, поджав лапки и не шевелясь... Я вдруг увидела себя словно со стороны – с перекошенным, красным и мокрым лицом, как вчера у девчонок, – и захлопнула рот, разинутый было для рёва. Но слёзы всё равно текли по щекам и из носа, и я слизывала их с верхней губы, как вчера кровь с коленки, так было солоно! Мама сразу поняла моё горе и, сказав, что коровки оживут на улице, вытрясла содержимое банки в открытое окно... Под дождь! И села завтракать.
Я не ревела, а смотрела через стол – как мама ест яичницу. Как белое облако на голубой тарелке и солнышко в его середине посыпала чёрными соринками вонючего перца и крошечными льдинками соли. Как откусила уже накрашенными губами кусок чёрного хлеба, и, посмотрела на меня хмуро, как обычно по утрам.
– Ешь.
– Не хочу, – я буркнула себе под нос.
Мама молча жевала, а я молча прислушивалась к шороху дождя за окном и представляла – как летят капли на моих бедных букашек, бьют их по крошечным головкам, затекают в щель на спинке и мочат нежные крылышки… Эх, была бы я волшебником, то приказала бы… Ещё не успела додумать своё желание до конца – дождь вдруг замолчал!.. Я прислушалась внимательнее, даже перестала дышать…
– Не хочешь есть, иди собирайся, – мама строго смотрела на меня поверх чашки с кофе.
И меня ветром сдуло из кухни! Я оделась и обулась необычайно быстро, совсем без помощи мамы, и выбежала во двор впереди неё!
Но, выскочив из подъезда, я побежала не по дорожке, а по отмостке вдоль стены дома. Под нашими окнами валялись мокрые комочки одуванчиков… А букашек не было! Значит и впрямь на свежем воздухе они ожили и улетели «на небко, где ждут их детки, кушая конфетки»!
Я взвизгнула от радости и, перебежав мокрый газончик, схватила маму за ноги и чуть не повалила её, целуя в платье!.. А потом всю дорогу до детского сада скакала через лужи, позабыв про ссадину на колене! И кружила вокруг мамы, раскинув согнутые, как крылышки божьей коровки, руки! И делала вид, что не слышу сердитого «Прекрати!»…
* * * * *
Оказалось, что я пришла первой. Ура-а-а! Все-все игрушки – только мои!..
Сначала я постучала пальчиком по зеленоватому стеклу аквариума, стоящего между окон игровой, и стайка рыбок, выпорхнувшая из водорослей, приветливо помахала мне пёстрыми хвостиками. Пройдясь мимо полок с куклами, я осторожно поправила кое-кому платьица, а большущей Маше открыла глаз – от тяжёлых ресниц он постоянно сам собою закрывается, и поэтому кажется, что кукла целится в кого-то из невидимого ружья. И наконец, пыхтя и скользя на линолеуме пола, вытащила из угла ящик с большими кубиками, а разноцветные арки для переходов и конусы для башенок стояли отдельно, на полке. Как всегда, пришлось не только строить, но и перестраивать, потому что материала хватало или на ширину или на высоту моего чудесного города!..
И тут в комнату вбежали близнецы Васька с Петькой, а за ними и Славик. Они стали хватать с полок машинки, толкаясь и споря – кому какая достанется; а я шмыгнула в уголок и тихонечко села у окна под чахлой пальмой, страшась Славкиного вопроса о вчерашнем подарке. Сидела и, как вруша, придумывала разные ответы, отчего мне становилось всё «стыднее и стыднее». Но оказалось, что меня не замечают! Косолапый Петька нечаянно задел крайнюю башню «кубичного» города, и она рассыпалась, ломая ходы и переходы так старательно выстроенные мною. И вдруг все трое, позабыв о своих машинках, стали уже нарочно ломать оставшееся целым!.. Эта «война» с чужим городом объединила соперников, а меня ничуть не удивила – я уже давно заметила, что, собравшись вместе, мальчишки глупеют…
За завтраком я старалась не смотреть в сторону Славки, чтобы он по моему лицу не догадался о пропаже божьих коровок. Не поднимая головы, аккуратно выковыривала комочки манной каши и складывала их на голубой край тарелки, и, лишь когда пила какао с молоком, глянула в его сторону. Славка размазывал «какавные усы» по лицу и не смотрел на меня. Я от возмущения даже перестала жевать бутерброд с сыром! Как? Я мучаюсь от стыда, а он не замечает меня, словно я всё ещё сижу под пальмой!.. Но дышать стало легче. Да и правда – чего горевать! Коровкам на свободе много лучше, да и не известно любят ли они одуванчики! Вот я не люблю манные комочки, и если бы меня стали кормить ими, я бы не выросла, а умерла с горя…
И на прогулке мне было легко и весело! Я бегала вместе с девчонками за пёстрой бабочкой, зная, что её не поймаем; качалась на качелях, запрокинув голову и жмурясь от солнца; строила куличики во влажной песочнице и была рада, что никто не вспомнил ни про классики, смытые ночным дождём, ни про банку для них.
И Славик тоже был занят. Он вместе с мальчишками бегал под кустами и, подпрыгивая, дёргал ветки, с которых летели вниз дождевые капли, застрявшие в густой листве. Мал-Пална заметила это и, ловко поймав Славку за ухо, вывела на солнышко сушить плечи. Мокрые близнецы и Колька с Сенькой трусливо забились в детский домик-корабль и осторожно выглядывали в круглое окошко и дверь… И лишь когда няня, погрозив пальцем в их сторону, ушла в запрещённую для детей беседку, подбежали к «наказанному», но сушиться конечно же не стали! Из песочницы нам, девочкам, было видно – как мальчишки сначала валялись и кувыркались в уже просохшей траве, а потом стали что-то в ней собирать…
Наш двор, окружённый липами и кустами, украшенный перед зданием детского сада клумбами, был разлинован песчаными дорожками по выгорающей к середине лета траве. Каждая группа – старшая, средняя и младшая – имели собственные утоптанные детскими ногами площадки со всем необходимым для игр. Но у малышей были только маленькие скамеечки, песочница под «грибком» и низенькая загородка в виде большой лодки. У старшей группы были турник и бум, лесенки-лазалки, вкопанный в землю стол с высокими скамейками и деревянная горка, которую зимой дворник поливал из шланга. По её наледи всем, даже малышам, разрешали скатываться на попах; но сейчас горка была заложена, чтобы никто не смог на неё залезть, ящиками, ломаными стульями и новогодней осыпавшейся ёлкой без игрушек...
Самая лучшая площадка была у нашей группы! Здесь – и песочница, как у малышей, но без навеса-грибка, и удобные скамейки по краю площадки. Пёстрый домик-корабль со столом и скрипучим штурвалом. Длинный бум, как у старших, но почти лежащий на земле. А главное – у нас были качели и карусель, которая после зимы заржавела и перестала крутиться.
Все три площадки объединяла высокая беседка из штакетника, ступеньками – на главную дорожку, а глухой стеной – на хозяйственную площадку, скрытую от посторонних глаз пышными кустами жимолости и зарослями глухой крапивы.
Нашим няням стоять всё время прогулки было трудно, на низеньких скамеечках сидеть неудобно, а бегать такие толстые вообще не могут! Вон Колька-бублик никогда не бегает, а если упадёт – то подожмёт под себя ручки-ножки, как божья коровка, и плачет носом в землю, а зимою – в снег... И его легче катить, чем поднять! Вот поэтому наши няньки сразу же забирались в беседку, рассаживались на принесённые с собою стулья и мирно беседовали о всякой взрослой чепухе, наблюдая сквозь ромбы «дырявых» стен за бегающими и прыгающими. И мы, предоставленные сами себе, сами себя и занимали!
Вот и сейчас – мальчишки собирали в траве, как оказалось, дождевых червей!.. После ночного дождя они выбрались на поверхность и слабо извивались среди травинок. Набрав целые горсти этих подземных жителей, наши «беспризорники» бежали в хозяйственный угол двора, а вернувшись, опять ловили несчастных червяков, выбравшихся из мокрых норок подышать свежим воздухом. Катя с Ленкой, что ждали своей очереди на качели, воровато оглянувшись на беседку, побежали по узкой тропинке подсматривать за мальчишками. И я за ними следом, в надежде на интересное!..
В «зелёный домик» на хозяйственной площадке рядом с сарайчиком для мётел, грабель и лопат без няни ходить запрещалось! Всё необходимое мы делали перед прогулкой в «горшечной», где у каждого из нас был собственный белый горшок с каким-нибудь рисунком на боку. У меня была стрекоза, как и на шкафчике с уличной одеждой и на кроватке в спальне. Лишь в столовой не было «собственного» места – нас рассаживала, по своему желанию, кухарка тётя-Груша. Это было, как ни странно и смешно, её настоящее имя! Да и сама она походила на румяную грушу – тоненькая повыше талии, толстенная пониже неё, и на плече, как листик у плода, всегда лежало полотенце. Если кто-нибудь во время еды вёл себя плохо, эта груша шлёпала своим «листом» по спине проказника, но наверное не больно – раз никто не обижался! Я за столом не болтала, ложку не роняла, суп не проливала и соседей не толкала, поэтому меня ещё ни разу не шлёпали, чем я ничуть не была огорчена.
Вот и в «зелёном домике» я ещё ни разу не была! Это оказался дощатый сарайчик с двумя дверями, окружённый кустами пышно цветущей бузины. За ближайшей из дверей возвышалась тумба со стульчаком, как в городской квартире. Войдя следом за девчонками во вторую дверь, я попала в узкое зловонное помещение с невысоким возвышением вдоль стены, подобно сцене театра, но с маленькими отверстиями в полу. В них-то мальчишки и бросали червяков и бежали на площадку за новой партией!..
Борясь с тошнотой от запаха хлорки и нечистот, я заглянула в одно из отверстий. Сначала, в полумраке, ничего не увидела, но глаза быстро привыкли и в свете солнца, что пробивалось «зайчиками» сквозь щели между досок, разглядела ужасающе глубокую яму и копошение на её дне… Не могли мальчишки столько набросать! Может быть червяки сами туда заползли? Или там и живут. А чем же питаются?
Задыхаясь от вони и слёз жалости, я выскочила на улицу, а в голове билась только одна мысль – «Бедные, бедные, несчастные червяки»! И ещё не понимая зачем, я уже бежала к задней двери нашей столовой, а Катя с Ленкой – за мной!
Под навесом возле столовской стены хранились ящики с капустой, картошкой и морковкой, корзины с яблоками и грушами… Здесь же на земле стоял и бак для объедков, в него повара собирали всё, что мы целым детским садом не съедали за день. Каждый вечер помои увозили куда-то каким-то поросятам. А вот сейчас мы, как поросята, стараясь дотянуться до дна, но не замарать одежду, выискивали среди горок каши кусочки хлеба, огрызки яблок, ломтики засохшего сыра. Если б у платьев были карманы, мы бы набрали в них съестное, а так – лишь в кулаки! Свежих продуктов мы не трогали, а поросятам решили оставить побольше от предстоящего обеда.
Вновь впереди девчонок, я прибежала к домику и, вдохнув полной грудью перед порогом, задержала дыхание и торопливо вошла внутрь. Еду бросала пусть понемногу, но во все отверстия по очереди, чтобы всем голодным хватило! И когда дошла до дальней стены, стала задыхаться… Перед глазами поплыли радужные круги! Ничего не видя и испугавшись упасть, кинулась к спасительной двери, сбив с ног кого-то из мальчишек. Оказалось, что пока я «кормила» несчастных, он… писал прямо на них! Выскочив на улицу, я уткнулась носом в пышную кисть бузины, вдыхая её нежный запах, и заперебирала ногами – мне тоже захотелось… Можно было бы присесть здесь же, под кустом, но рядом подруги рассказывали мальчишкам где и зачем мы брали объедки… Ничего не оставалось мне – как вернуться! Но писать на голову, пусть даже червякам… Для меня это было недопустимо! Идея пришла сразу же – я поспешно нарвала «букет» травы, растущей вдоль стены, и уже с ним шагнула за дверь….
Чуть дыша и не глядя вниз, бросила в отверстие охапку зелени и присела, стараясь журчать именно на неё, приговаривая «Кыш-кыш-кыш!», однако без особой надежды быть понятой «местными жителями». А друзья, возбуждённо переговариваясь, уже бежали к столовой за новой порцией провизии!..
Несмотря на мою торопливость, трусы оказались мокрыми, и пришлось идти в группу переодеваться в запасные. По дороге слышала – как тётя-Груша ругает моих друзей за «воровство!», как няньки всполошились и стали перебраниваться с кухаркой, кто-то из детей заревел… Но я уже вошла в здание, хотя и было любопытно – чем всё закончится!..
Закончилось тем, что всех детей, как раз наступило время обеда, выстроили на веранде среди мокрой обуви под ногами и полумокрых матрасов на верёвке, и вновь строго-настрого запретили ходить в зелёный домик без взрослых, потому что «можно оступиться, провалиться и уже не выбраться наружу»... Было страшно и непонятно – так «можно!» или всё же нельзя?! Я весь обед думала об этом, и поросятам достались мои борщ со сметаной и куриная тефтеля с пюре… Лишь компот с черносливом я выпила сама – от радости, что Славику тётя-Груша налила полную чашку!
И во время тихого часа я долго не могла уснуть – представляла себя в глубокой яме среди червей, а сверху на голову… Нет! Никогда я больше не пойду в этот злосчастный домик! Даже кормить… Придётся бедняжкам, наверное, есть друг друга! И, горестно всхлипнув, я провалилась в беспокойный сон, а проснулась с тяжёлой головой и чувством голода. Но полдник с чаем и зефиром исправил и то и другое, а может быть – подготовка к вечернему «утреннику»!..
* * * * *
Что был за праздник – не знаю. Взрослые что-то объясняли, и из детей никто ничего не понял!.. Но готовились мы долго и старательно, потому что от нашего выступления перед родителями зависела покупка новых игрушек и ремонт карусели, «застрявшей» ещё весной… С родителями дома учили стихи по бумажке, в группе – песни хором, в зале – танцы, тоже хором и гуськом… А четверо, я – одна из них, с Анной Леонидовной, нашей «музычкой», готовили музыкальную сценку «па-де-де». Странно было и волнительно – как это мы вчетвером будем петь и плясать «танец для двоих»! Что-то в голове у взрослых «щёлкнуло и заклинило»!.. Так говорил папа про маму.
За свои пять лет я папу видела не часто и успевала забыть – как он выглядит. Но чётко помнила блеск отполированных ботинок, острые стрелки на брюках и колыхание пёстрой, всегда другой, тряпочки поверх «золотой» пряжки широкого ремня. Папин приход всегда сулил кучу вопросов, которые я не осмеливалась задать; мамин неестественный смех и такие же странные слёзы; игрушку и сладости, которые после ухода папы куда-то невозвратно пропадали… И узнав о предстоящем визите, по генеральной уборке в доме и многократному переодеванию меня и мамы, я начинала изнывать! В результате – с мамой капризничала, с папой замыкалась. И бесилась – скакала, визжала и хохотала – после ухода папы; а мама, убрав деньги в шкатулку, ложилась одетая в кровать, накрывала голову подушкой и совершенно не обращала на меня никакого внимания.
Вот и сейчас Анна Леонидовна, вместе с заведующей садиком, наблюдала – как я без музыки пою, хлопаю и топаю – с такой же тревогой на лице, как у мамы перед папиным приходом, аж капельки пота выступили над её верхней губой! А заведующая, присев на свой стол, кивала в такт кудрявой головой с каменным лицом, и стекляшки под её ушами дрыгали, разбрасывая зайчики на морщинистую шею и худенькие плечи. Чувство жалости переполняло меня, как перед нищими возле рынка, что смотрели на всех прохожих в надежде получить желаемое. Я не имела монетки, но могла спеть и сплясать для этих несчастных женщин, что и сделала с удовольствием и старанием.
После меня в этот кабинетик с вытоптанным ковром позвали длинную Катьку, тряхнувшую перед моим носом рыжим хвостом с огромным алым бантом. Ах, как мне хотелось такой же... Но – не судьба! Мама так отвечала на вопрос «Почему папа не живёт с нами?». И я, показав язык Катькиной спине и какой-то там злюке-судьбе, побежала от дверей заведующей к себе в группу, но… Запнулась на ковровой дорожке и… полетела!!! Прямо со ступенек между узкой «взрослой» и широкой «детской» частью коридора. И разбилась бы вдребезги!.. Если бы не подхватил меня… Папа?..
– Куда ж мы так спешим?.. – мужчина поставил меня на ноги и, наклонившись, одёргивал задравшееся платье.
– Я туда, а ты оттуда! – слова вылетели из меня сами в коротко стриженый затылок, знакомо пахнущий табаком и одеколоном.
– Ах ты, острый язычок! – мужчина повернулся и, одним махом переступив три ступеньки, а двумя шагами пройдя коридорчик, открыл белую дверь кабинета и скрылся внутри него.
А я так и стояла в растерянности – он или не он! Ведь не успела разглядеть ни брюк, ни ботинок, а голос… Вроде похож, как у всех мужчин друг на друга…
Из кабинета выскочила Катька, словно ей дали под зад! Стояла и хлопала глазами. Повернулась к двери, поскребла её ноготком, как кошка когда просит впустить; постояла ещё немного и, аккуратно спустившись по ступенькам, прошла мимо меня в горшечную. А я села на длинную банкетку и стала ждать, сама не зная кого, чего и зачем...
Но заведующая и «вроде как папа» вышли достаточно быстро, оба в белых халатах на плечах, поэтому похожие на ангелов с опущенными крыльями. И я улыбнулась этой «волшебной» паре, а мужчина помахал мне ладошкой и тоже улыбнулся. Папа! Точно – папа. Но стрелок нет... Значит – не папа! Стало так грустно-грустно, аж в носу защипало…
А пара «ангелов» ходила из группы в группу, из столовой в игровую, из веранды в горшечную, и всё – мимо меня! С плеча заведующей то и дело сползал халат, словно она теряла своё ангельское крыло, взмахивая рукой то в одну сторону то в другую, тараторя, как я, когда мне что-то очень-очень надо! А мужчина, идущий рядом с нею, слушал со стеклянным взглядом, как у моей мамы перед фразой «Много хочешь!»…
Но вот «однокрылый ангел» натянула халат на обе руки и, став похожей на швабру в наволочке, заспешила в столовую!.. А безучастный ангел сбросил «крылья» на банкетку под окном и устало опустился рядом с ними. Я слушала – как во всех группах поют, репетируя для утренника, и рассматривала человека, сидящего напротив меня... Ботинки его сияли, и пряжка ремня поблескивала между пол пиджака, но брюки были мятыми, а галстука не было вовсе… Человек откинулся к высокому подоконнику и прикрыл глаза, слушая многоголосие без слов и мелодии. Уголки бровей возле морщинки над носом приподнялись, и на лбу появилась пара глубоких борозд. Язык чуть высунулся и лизнул нижнюю губу. А руки бессильно лежали на широко раздвинутых коленях. Мама бывает такой, если сильно устанет, и у неё болит голова. И мне стало нехорошо, как ему или маме, а ещё – пересохло во рту, как у этого человека…
В игровой, на столике под полотенцем, всегда стоит несколько чашек с питьём; если набегаешься или насмеёшься до икоты – можно попить. Я быстренько сбегала и принесла одну из них. Мужчина почувствовал меня рядом, открыл глаза и взял протянутую чашку с жиденько разведённым компотом. Выпив залпом, улыбнулся:
– Спасибо, милая, – и поцеловал меня в щёку.
Я, в растерянности, села рядышком. Не папа, а ведёт себя, как папа…
– У меня малышка тоже заботливый, – вдруг сказал он так тихо, словно сам себе.
– Мальчик, – я уточнила.
– Почему? Может быть такая же девочка!
– Не-е-ет… Если б у тебя была своя девочка, ты чужую целовать бы не стал. Даже за конфету!
– А ты?.. – мужчина рассмеялся.
– Александр Петрович! – из дверей столовой выглянула заведующая, – Идёмте ужинать…
Нет, не папа! У моего – имя без «рычащих» букв. Александр Петрович резко встал, погладил меня по голове и пошёл в конец коридора, покачивая на мизинце пустой чашечкой. А я, сглотнув голодную слюну, понюхала воздух… Ага! Винегрет и творожная запеканка. Только не думать о зелёном домике! И побежала к своим – рассказать, что будет сейчас на ужин…
Сразу после ужина пришла мама. И принесла «костюм»! Много-много юбок одна на другую, которые целую неделю шила из своей фаты. Сверху – платье из маминой шёлковой юбки: алое в белый горошек, как у божьих коровок, с рукавами-фонариками и пуговкой на спине, в виде клубнички. Ах, как я не хотела распускать свои косицы – пусть бы все видели такую прелестную ягодку!.. Но с мамой не поспоришь.
Мне на ноги она надела Люськина белые носки, пятками вверх!.. Если бы пятками вниз, я не смогла бы ходить – носки-то малы! Но мама вышила на пяточках аленькие цветочки, и язычок, что топорщился между красной туфелькой и её ремешком, стал украшением! После такого я уже терпеливо снесла и расчёсывание и щекотание кисточкой по моим щекам – мама испачкала их своими румянами. А когда мне на затылке приколола свой белоснежный шарфик, завязанный бантом… Я не выдержала и затопала ногами – так захотелось увидеть себя в зеркало! И потому с радостью взяла Катьку за руку, когда нас опять повели в кабинет с проплешиной на ковре и зеркалом до пола.
Мы с Катькой стояли рядом, спиной к зеркалу, а нас разглядывали заведующая, похожая на травину в своём зелёном платье, и музычка, надевшая поверх серенького платья кружевной воротничок. Я думала, что опять попросят спеть, но нет! Они смотрели на нас, будто видели впервые, или словно собирались купить и прикидывали – кто сколько стоит. Мне стало смешно! И, чтобы не рассмеяться, я присела, как учила мама – ножку назад, руки в стороны, и улыбнулась так, что уши шевельнулись под волосами.
– Решено! Эту куклу и возьмём! – «травина» махнула своим рукой-стебельком в мою сторону.
– Девочки, свободны!.. – Анна Леонидовна хлопнула в ладоши, как обычно в конце музыкальных занятий.
А петь?.. Удивлённая я повернулась и увидела в зеркале!.. Катьку в синем бархатном платье с красным бантом на «красной» прилизанной голове и… Куклу! Сияющее платье-пачка, румянец во всю щёку, а на пушистых волосах – огромный бант с концами почти до плеч…
Если бы Катька не потянула меня за руку, пришлось бы эту «куклу» выносить! Так я была поражена увиденным!.. Следом за нами в коридор вышла Анна Леонидовна и, приказав мне сесть на стульчик возле двери, увела расплакавшуюся Катьку в зал напротив. Через распахнутую в него дверь, завешанную пыльной портьерой, я слышала первые аккорды пианино и нянечку старшей группы, говорившую что-то непонятное торжественным голосом. А в кабинет заведующей Мал-Пална, наша нянька, завела Славика и Кольку. Я догадалась, что теперь будут выбирать «медведя»!..
* * * * *
Мал-Пална вышла из кабинета почти сразу же и, торопливо перейдя коридорчик, скрылась за портьерой. Дети и родители уже притихли в зале, где начинался концерт, а я всё сидела на стуле и ждала – когда же меня позовут! Вот и заведующая вышла вместе с мальчишками, закрыла свою дверь на ключ и проследовала в зал. Музыка вдруг прекратилась, послышался нестройный гул – это мамы приветствовали нашу «начальницу»; и вновь – торжественный марш и топот множества детских ног. Я словно увидела через стену – как мы все вместе топаем по залу, образуя круг. Вот подняли руки, сделав «солнышко»; вот присели, как грибочки; а вот закружились вокруг себя, юлой… А я сижу на стуле! И мальчишки рядом – пыхтят. Ой, так они – дерутся!!! И никого из старших нет!..
– Дулаки! Пелестаньте!
Но дураки и не подумали расцепиться! Наоборот, грохнулись на пол и заелозили на ковровой дорожке, сбив её в сторону. Ну прям, самые настоящие медведи!..
И здесь из-за шторы выскочила Мал-Пална, вцепилась этим «медвежатам» в загривки и разорвала кучу-малу пополам! А мальчишки всё равно пыхтят и стараются брыкнуть друг друга ногами!.. И пришлось няньке подхватить Кольку подмышки и утащить в зал!
В коридоре мы остались со Славиком вдвоём. Захотелось обратить на себя внимание – можно похвастаться платьем, как у божьей коровки… Но осеклась! Вдруг он вспомнит про своих букашек – и мы поссоримся перед самым выступлением. Может быть и с девочкой он станет драться – вон как сопит!.. И я, опустив голову, закрыла пальчиками уши, чтобы и «медведь» не смог мне ничего сказать…
Руки от головы мне отняла серенькая мышка Анна Леонидовна. В дверь зала было слышно, что уже читают стихи, вместе и по очереди, дети из старшей группы.
– Готовьтесь! – музычка протянула руку и Славику, но он сделал шаг в сторону, – Что такое?..
Славка, скользя спиной по стене, сделал ещё два шага от нас. Анна Леонидовна, отпустив мою руку, решительно подошла к упрямцу и потянул его в сторону зала. Но Славка вдруг присел и заныл, как от зубной боли!
– Ты что! Что с тобой?.. – таким тоном музыкантша ругается, если кто-то шлёпает по клавишам пианино, пока она занята кем-то другим.
– Они подлались… – это я, как говорит мама, «вставила свои пять копеек».
Я никогда и ни куда не вставляла копейки, у меня их вообще не было, но реакция взрослого на моё вмешательство всегда была предсказуема! И сейчас тон Анны Леонидовны сразу же изменился:
– Больно!.. Где больно? – музыкантша, словно игрушечным медведем, стала вертеть Славкой, а потом выпустила его из рук и заспешила в зал. Послышался сдавленный шёпот за шторой...
Я подошла к Славику, мне не верилось, что он пострадал в возне с Колькой, но захотелось утешить мальчишку с полными слёз глазами! Больше, чем блеснуть в зале красивым платьем и необычным бантом. А Славка смотрел на меня снизу вверх огромными лужами глаз и… сжимал кулак. «Щас кааак ударит!..» – мелькнуло в голове! Но прежде чем ударить, он должен вскочить, свести брови к переносице, плотно сжать губы и наклонить, как баран, голову… А сейчас брови мальчика уползли «домиком» почти под чёлку, губки оттопырились и сложились складкой. И мне самой захотелось плакать! Как утром, когда узнала, что банта у меня не будет…
Я ни о чём не думала. Мои пальцы сами стали отгибать Славкины, разжимая кулак. Ладонь почти сразу же раскрылась, и на ней оказался клочок коричневой мохнатой ткани! Откуда?.. Я окинула взглядом бурый комбинезон – дырок нигде не было. Осмотрела и коричневую шапочку, завязанную под подбородком, оба «медвежьих» уха – на месте. Но кусочек костюма – вот же… Ах да!.. Так оно и есть! На попе у «медведя» – нет хвоста!!! Я рассмеялась, чем удивила спешащих к нам няньку и музыкантшу.
– Ему хвост отолвали! Ха-ха-ха!.. – смеяться было нехорошо, но я ничего не могла поделать!
– Идёмте, уже давно пора! – Мал-Пална схватила Славика за руку, но он «брякнулся» на пол.
– Ты ещё ногами задрыгай!.. – Анна Леонидовна похоже разозлилась не на шутку, теперь будет промахиваться мимо клавиш!
– И я без хвоста не пойду!.. – мой смех прекратился, я бросилась к Славику и обняла его за плечи.
– И у тебя хвост?.. – нянька в удивлении отпустила мальчика.
– У него хвост! – я вцепилась в коричневый комбинезон обеими руками, понимая, что двоих нас не утащат!
– Оторвал твой хвост? – вопроса глупее Анна Леонидовна задать не смогла бы!
– Ну и дуры!.. – в голове моей «щёлкнуло и заклинило», как у мамы, и я закричала во весь голос, – Пришить надо!!!
– В группе есть нитка с иголкой!.. – Мал-Пална уже сбегала вниз по ступенькам.
А следом за нею и я, но не в группу, а в горшечную!..
Журча на своём «стрекозином» горшке, сердито твердила под нос: «Ну и дуры, ну и дуры!»… И вдруг поняла, что трррудная буква говорррится очень пррросто!!!
Счастливая, поправляя свою пышную юбку, я бежала и кричала «Уррра-а-а!!!», ничуть не заботясь, что могу помешать кому-то в зале!..
Славку, с хвостом на положенном месте, и меня радостно-возбуждённую наша няня вывела на середину зала, и Анна Леонидовна, ловко пробежав пальцами по клавишам, начала проигрыш…
Полукругом передо мной сидела, разинув рот, детвора всего детского сада. Дальше, на наших маленьких стульчиках, примостились разные мамы, а в сторонке, у окна, стояли няни. Вот только пап, как всегда, не было, и моя весёлость вдруг стала куда-то ускользать. И здесь! С последнего ряда Он помахал мне с ладошкой… И я почувствовала запах табака и одеколона, словно Он вновь сидел совсем рядом. Нет, всё же – папа. Настоящий папа! Пусть и чужой...
Подбоченясь, я затопала в такт музыке красными туфельками, хвастаясь белыми носочками с вышитыми мамой цветами, и радостно запела:
– Кукла с мишкою гррромко топают, гррромко топают, посмотри!
– Мишка с куклою громко топают, громко топают, посмотри! – это уже пропел Славка, подражая голосу медведя и почему-то топая только одной «лапой».
– Кукла с мишкою, мишка с куклою громко хлопают, раз, два, три! – и мы со Славиком, трижды хлопнув в ладоши, а потом подхватив друг друга под руки, закружились, как на карусели!...
Выбежали мы в коридор под звук аплодисментов! И с трудом затормозили у противоположной стены!.. Рассмеялись и повернулись друг к другу – счастливые от успешного представления! И здесь… Славка схватил меня за уши и, притянув к себе, мокро чмокнул в нос и раскрытый рот! Я задохнулась от неожиданности и боли – вместе с ушами мальчишка дёрнул и распущенные волосы… Хотела оттолкнуть «обидчика», но он уже сбегал по ступенькам в сторону группы – переодеваться!..
Мне без мамы было не переодеться, и потому в ожидании её я вновь села на стул возле кабинета заведующей. Тёрла «облизанную» Славкой верхнюю губу и пыталась понять – что произошло! Сегодня это – первый поцелуй или второй?.. Когда мужчина целует девочку, это нормально – все папы так делают. Когда целуются взрослые, тоже понятно – они любят друг друга. А в детском саду… Славка меня любит?! Я вспомнила его подарок, божьих коровок, и заулыбалась – это Первый в моей жизни «мальчиковый» поцелуй! Но сразу же вспомнила и свой страх, когда сидела под пальмой… А Славка ломал мой город! И судьба несчастных букашек ему была абсолютно не интересна. Разве хорошие, любящие люди могут так поступать?..
И сразу вспомнились червяки в зелёном домике – как мальчишки бросали их в яму, из которой невозможно выбраться, а потом ещё… Может быть именно Славка… писал беднягам на голову! И радость испарилась из моего сердечка…
Ах, какой странный утомительный день! Оказывается, приятно быть любимой девочкой, но совсем неприятно быть любимой плохим человеком. Никогда больше не стану с ним целоваться! Как мама… Так вот почему она не хочет жить с папой! Чтобы не целоваться…
И вскочив со стула так резко, что он упал, я бросилась обратно в зал, размазывая по щекам непрошенный слёзы, разыскивая в жужжащей толпе маму и боясь встретиться взглядом с «непапой»…
* * * * *
Удивительна детская психика!..
Ошибаются взрослые, наглухо закрывшие дверь в собственное детство, думая, что всё происходящее в душе маленького человека есть «понарошку». Нет! Находке необычного камешка ребёнок рад, как старатель – самородку. Потерю котёнка воспринимает, подобно смерти родного человека. Улыбку близкого чужаку, как взрослый – измену в любви…
Нет светлее детской любви и чище детской благодарности, но и тёмные эмоции обуревают столь же ярко! Червяк, несомненно, растоптан «убийцей», поцелуй вырван «насильником», конфета отобрана «грабителем»…
Именно в детстве мы, того не осознавая, учимся не только чувствам, но и умению их выразить; приобретаем способность жить в океане сторонних эмоций – через мир растений, насекомых, животных, людей… Многие из нас награждаются наблюдательностью, некоторые – способность поставить себя на место другого! Ещё в младенчестве такой ребёнок плачет или смеётся лишь потому, что плачет или смеётся кто-то рядом; это – эмоциональная эмпатия, и она с возрастом может уйти невозвратно.
А вот эмпатия номер два – когнитивная, уже далека от непроизвольной реакции. Она и награда и проклятие ниспосланные Свыше, потому что, являясь интеллектуальным процессом, ставит эмпата на место другого с полнотою мыслей и чувств, не присущих ему самому. Такие люди могут производить впечатление холодных, отстраненных, излишне сдержанных; но это лишь защитная скорлупа, оберегающая ранимое сердце и прозорливый ум. Такого человека не обманешь – он лишь может подыграть из выгоды или жалости к вам. Такого человека не переубедишь – он наперёд знает все ваши доводы. Но берегитесь! Можете сами угодить в ловушку убеждения, что всё происходящее – по вашему, а не по его, желанию…
Есть у эмпатов и колоссальный недостаток – нежелание верить, что незамечать, нечувствовать, непонимать… Это – нормально и не стоит недоумения! Но эмпат, усвоивший горькую истину, переходит на следующий, более высокий уровень, называемый «эмпатичной заботой». Именно такой человек может стать прекрасным врачом, психологом, дипломатом или писателем… Если встанет на «светлую» сторону, а то бывает… Не пугайтесь! Эмпат не причинит страдания вам лично, ведь тогда станет в неменьшей степени страдать и сам. Нет, он просто – уйдет, возможно, навсегда.