Иннокентий Епифанович был вполне счастливым дедом. Жизнью своей он был доволен, ибо пятьдесят из восьмидесяти пяти лет прожил в мире и любви с прекрасной женщиной, Маргаритой Ильиничной. Пять лет назад он похоронил свою супругу, умершую дома, в тёплой постели от тяжелой формы воспаления лёгких. Сейчас старик жил один, в просторной квартире в центре Петербурга и писал рассказы. Три раза в неделю к нему заходили дети, ставшие вполне успешными людьми, и он был счастлив играть со своими внуками, которые с каждым годом становились всё красивее и умнее, и очень радовали деда своими спортивными и творческими достижениями.
Иннокентий Епифанович всё жизнь писал. Писал стихи и прозу, писал, казалось с того момента, как научился писать. Он был автором нескольких десятков фантастических романов, доброй сотни произведений любовного жанра и вот сейчас, на закате дней своих он пустился сразу в две крайности: писал попеременно, то сказки для малышей, то жёсткое порно.
Он безумно любил своих внуков и страшно скучал по бурной молодости.
Удивительно то, что Сказки Дяди Кеши и безобразные сюжеты, написанные под псевдонимом, содержащим сразу три матерных корня, пользовались совершенно равно высоким спросом.
Жил наш герой на пятом этаже дома, в котором не было лифта. Три раза в день он, как по расписанию, выходил курить во двор, и каждый раз считал ступеньки.
Около полу года назад во дворе поселился голубь с перебитым крылом. Жители старого дома были добры к бедной птице, подкармливали, соорудили небольшой домик и даже дали кличку.
Иннокентий Епифанович любил курить с голубем Виталием и часто рассказывал ему свои бесхитростные сюжеты.
Как-то раз, в необыкновенно погожий летный день, пожилой писатель вышел белым вечеров за последней на сегодня дозой вредных веществ, и вздору его предстала удивительная картина.
Голубь Виталий сидел, держась одной лапой за ветку куста, а в другой лапе у него была толстая американская сигарета! Дед Кеша оторопел. Птица глубоко затянулась, выпустила смачный клуб дыма и хриплым голосом, какой обычно бывает у говорящих попугаев, сказала:
- Иннокентий Епифанович, что это всё вы да вы? Давайте-ка и я вам сказку расскажу!
Пожилой писатель присел на ограду клумбы, прикурил и стал внимательно слушать рассказ.
***
В стародавние времена ведьмы и драконы, эльфы и гномы, оборотни и вампиры, друиды, некроманты и призраки были совершенно нормальным явлением, и никто не имел ни малейшего представления о СПИДе и раке. В эти дивные времена, когда я был юным и красивым, без перьев и клюва, человеком, с хорошими задатками тёмного мага, я промышлял жульничеством, мелким колдовством крупным воровством. Путешествовал по миру в поисках спасения от властей, любовных приключений и лёгких денег. Как-то раз, я, совсем потерявший счёт времени, в сумерках брёл по Большой дороге, чувствуя, что опасность сего предприятия нарастает с каждой минутой. И тут, на своё счастье, заметил странный указатель:
«Река Тоска»
«Деревня Кручина»
Смысл названия отнюдь не насторожил меня (молодость, глупость) и я смело свернул направо. На небе вот-вот покажутся звёзды – хорошо бы найти ночлег.
Кручина будто бы укрывалась за раскидистыми деревьями. Не будь указателя, я и не приметил бы ни домов вдали, ни тихого шума реки Тоски. На вид, поселение было самым обычным: плодовые деревья, огороды, цепные собаки. Всюду бродят гордые курицы и драные кошки, словом, всё как обычно. Вот только, настроение мгновенно испортилось.
Жители деревни были черны лицом и полностью оправдывали название селения. В ответ на улыбчивое приветствие они грустно кивали и не проявляли ни малейшего интереса, ни то чтобы опасения.
Ещё один указатель:
«Ручей Слёз»
Что ж, интересно. Неподалёку виднелся крутой спуск, окруженный редкими деревьями. Стало темно, прохладно и сыро. Жужжали комары. Где-то поблизости было болото.
Сквозь густые кроны пробирались лучи уходящего солнца и освещали небольшой ручеёк, струи которого спускались по огромному камню причудливой формы.
Я чуть было не спустился к воде и не окропил разгорячённое лицо прохладными каплями. Так и хотелось сделать пару глотков кристально чистой воды!
Но вдруг, внутри как иголкой кольнуло сердце.
В круг ручья, точно алыми бусами усеянные, росли густые кусты клюквы. А огромный замшелый валун напоминал изящную фигуру девушки, рыдающей, стоя на коленях и опустившей голову вниз. Ручей будто бы состоял из её слёз.
«- Интересно, вода солёная, или горькая?»
Очень захотелось пить.
И стало страшно, по-настоящему страшно. Толи шутница-Фортуна положила мне руку на плечо, то ли уже тогда начал проявляться слабый дар предвиденья, но что-то спасло меня от беды. Подняться вверх по скользким от влаги камням было непросто. Смеркалось. Я направился к деревне.
Навстречу мне вышел светловолосый парень. Он шёл необыкновенно прямо и вовсе не ссутулил плеч. Он даже издалека сильно отличался от всех остальных жителей Кручины, но казался необычайно усталым. Когда молодой мужчина подошёл ближе, стало ясно, что он часто бывает пьян. Хмельные ночи ярко отпечатались на его усталом лице, но в глазах блестело что-то живое, тлеющий уголёк надежды на что-то хорошее. Таких глаз, как у него, больше ни у кого не было в деревне.
- Здравствуй, путник! – радушно поздоровался мужчина. Он был высок, статен, молод, но совершенно сед. – Меня Аланом звать! Куда путь держишь?
Я неловко представился и перемялся с ноги на ногу.
- Эх путник, совсем на тебе лица нет. Ты не пил ли воду из того ручья? Нет? Хвала богам! Милости прошу в мой дом!
Алан радушно развёл руками.
- Давно я не встречал блестящих глаз, да и есть у меня, что тебе поведать. А какая самогонка, ой! Какую самогонку я делаю! На клюковке. Желаешь отведать?
Стало ужасно неловко, и я пожаловался на скудное материальное состояние.
- Да ты что, в наших краях не берут денег за постой! Хорошо стесняться, пойдём!
***
Жил Алан ни бедно, ни богато. Было у него небольшое хозяйство: куры, козочка и кошка по прозвищу Зайка. Хата его была мала, но уютна. Всюду были вязаные салфетки, пледы, подушки, занавески… Алан гордо похвастался, что все эти изящные кружева вязала его Великая Любовь по имени Веста.
Одну из комнат целиком занимал мощный самогонный аппарат. В нём было множество краников и винтиков, в стеклянной колбе горел огонь, наводящий на мысли о колдовстве. Всюду стояли разные ёмкости: кружки, тарелки, чашки, тазики… В каждую из них мелкими бусинками неустанно капала алая жидкость. Вдоль стены стояло невозможное множество бутылок. Часть из них была надёжно закрыта, а в каких-то, через марлю и чёрный уголь, фильтровался драгоценный напиток.
- Что стоишь, как не родной? Заходи – не бойся, уходи – не плач!
Алан радушно отодвинул кухонный табурет со смешной квадратной подушкой на сидении, звякнул стаканами, булькнул бутылкой, чпокнул пробкой.… И пошло-поехало!
Самогон был поистине хорош. Казалось, он загорится даже от кремниевой искорки, так он был крепок. На цвет он был точно как клюквенные ягоды, да и на вкус ничуть не хуже. Пойло приятно обжигало горло и развязывало язык.
Со стены была снята и настроена расстроенная балалайка, кошка-зайка мило льнула к ногам, из уст полились похабные куплеты популярных частушек, я в тот вечер почерпнул для себя много новых слов и рифм. Потом дурные песни закончились, и уступили место корявой лирике. Подошла к концу и первая бутылка. Под столом нашлась вторая.
Голоса были сорваны, две из трёх струн порваны, несколько пальцев и один стакан разбиты.
На душе сделалось хмельно и непонятно.
- Слышь, путник, а хочешь, я тебе всё расскажу? Всю правду, как на духу! Хочешь?
Я пробурчал что-то невнятное в знак согласия.
***
Дело ясное, что дело тёмное. Было это уже, верно, несколько веков назад. У нас тут, ну сам знаешь, странно дела обстоят и со временем и с пространством, в мире нашем Подлунном, но это не важно, не в этом соль.
Давным-давно, когда и река, и селение наше носили совсем другие имена, которые я уж и не припомню, когда люди здесь улыбались, когда дети смеялись и гоняли кошек, когда было место в сердцах и для любви, и для счастья, и для радости.… Для всего светлого, что так давно исчезло навсегда.
Тогда в этом городе жила прекрасная дева. Волосы её точно чёрный уголь струились аж до округлых, упругих бёдер. Голос ей был сладок, точно мёд. Кожа - бела, как молоко. Губы - сладки и ярки, точно плоды малины. В движениях она была легка и изящна, взглядом светла, душою невинна. Всякий мужчина, от тех, что ростом ещё были ниже её, то тех, кто ругал своих внуков за томные взгляды, каждый, каждый мечтал стать её суженым!
Жил также в этой деревне, будь она неладна, один юноша. Лучше всех в округе он играл на балалайке, был ловок и удал, мастер на все руки, никогда в драке, не пропустивший ни удара. И любое дело у него спорилось и каждая, каждая о нём вздыхала! Любую девушку он мог завалить на перины одной лишь только своей лучезарной улыбкой.
Как и водится в нашем мире Подлунном, стали эти двое друг другу сужеными. И хорошо всё шло, и друг в друге души не чаяли, что и не мудрено, и свадьбу думали играть, как пшеница взойдёт, и деток уж придумали, как звать будут, и родители счастливы, и приданное куплено….
На одном из безумных деревенских вечеров, где огненная вода льётся ручьём, где губы находят губы, а двое находят сеновал, где песни звучат громко и фальшиво. Когда старики дурными словами из окон ругаются, мол, спать нет ни малейшей возможности, когда младших братье и сестёр гонят в шею оттуда, когда дым чадит небо и огромный жаркий горит костёр…. На одном из таких вечеров случилось страшное.
Не отпускали любимые рук друг друга, не давали ногам отдохнуть от танцев, а голосам – от песен, и губам они тоже не давали остыть, но что-то пошло не так. Толи черти состроили козни злые, толи шутница-Фортуна раз в жизни повернулась к эти двоим спиной, но потерялись они в этой суете. Не могли найти блеска любимых глаз, не могли дотянуться до милых рук, и голосов сладких им не было слышно.
Но делать что? Смех да танцы, да новые песни, прыгала дева прекрасная через костёр и косы ей растрепались неистовым чёрным морем, и губы разгорелись пожаром, и глаза блестели, точно звёзды, и никого прекрасней на всём свете было не сыскать, чем она в эту дурную ночь. Ах сколько рук тянулось к ней, сколько жадных глаз! Но ни кто не посмел её и пальцем коснуться.
Балалайка пошла по рукам, точно распутная девка, голос нашего певца давно осип, да и слова с трудом превращались в речь, ибо опалён был рот его огненной водой. Закружило голову, запутало мысли, и уж ноги идут невпопад, да ещё и не в ту сторону. Явилась дева, рыжая, точно тот огромный костёр, и вся, с ног до головы зацелованная солнцем. Та проездом здесь оказалась, отбилась от труппы бродячих артистов и уж завтра к полудню думала быть в городе, да осталась в деревне на ночь, поводить хоровод. И такой хоровод в голове нашего героя закружила, что мама не горюй!
Что дальше было, помнил он смутно. Глаза, зелёные, точно крыжовник, изящные груди, не больше осенних яблок. Лицо, плечи, спина…. Всё мраморное тело в солнечных созвездиях. Нужные руки были сильны, сладкие губы бывали и нежными, и грубыми. Все эти жалкие урывки, точно лепестки пепла, рассыпались у него в голове следующим утром. И не было ясно, что видел он, а что нагрезил, пытаясь себя оправдать.
А для девы прекрасной та ночь стала жуткой. Никогда не забудет она, как милые плечи чужие царапали руки, не забудет и смех, точно лисий лай, и тяжёлые томные стоны. Не помнит она, только как бежала поутру, по холодной росе в окрестный лес. Как ноги подворачивала на круглых камнях, как пала на колени у холодной воды и как нескончаемым ручьём начали литься слёзы.
Так рыдала она не день, и не два, не в силах пережить единственную и самую сильную в своей жизни боль, и плечи её неустанно дрожали, и лицо стала алым, точно клюква, поросшая вокруг реки.
Не смогла она простить любимому измену, вновь и вновь упивалась она своим горем и река от слёз уж недолго как выльется из берегов.
Не смогли и Боги простить слабость её души, потому что слабость – это ни чуть не менее плохо, чем, например, ложь. Так и обрекли ей высшие силы рыдать день за днём, не поднимая головы, не сходя с того места проклятого, без воды, без пищи.
Как много цветов приносил её жених! Как много слов сказал в своё оправдание! А столько извинений, сколько он принёс, не слышал ни кто из нас в целой жизни.
Жителям деревни было жаль её, но в тайне, каждая девушка была чёртовски рада. И каждый юноша спал и видел, как она перестанет плакать, и разглядит в нем свою судьбу.
За такие чёрные мысли, Боги решили наказать и жителей деревни, и тогда, все слёзы, упавшие в реку, стали нести в себе безысходную печаль.
Но ни кто, даже самые справедливые Боги, не в силах так долго смотреть на боль и страдание, и поэтому, смилостивились они, и превратили ту девушку в камень.
С тех пор, ручей Слёз впадает в реку Тоску, что снабжает водой всю деревню Кручину.
- А что стало с женихом той девушки?
А вот что! Нет ему прощения! Обречён он на вечную жизнь, на жизнь, полную безнадёжной вины, которую не искупить ни чем, на жизнь в страдании и созерцании того, что он наделал!
***
Я не знаю когда я забылся сном и что из этого правда, а что мне привиделось. Когда я проснулся, сидя на кривой табуретке, с тяжёлой головой и ужасной жаждой, раздирающей горло, я со всех ног бежал из того дома.
Шутница-Фортуна любила меня. Каким-то чудом, я всё же сумел удержать себя от того, чтобы утолить ту жуткую жажду водой из проклятого ручья.