Колокола собора в это утро звенели особенно протяжно и печально: чуть тише обычного, но проникая глубже в душу. Эммериль не слышала их звона, но каждый час ей начинало казаться, что стук сердца замедляется и вторит чему-то неведомому.
Девушка сняла серьги с бриллиантами – украшение, которое некогда носила её мать – и убрала в верхний ящик прикроватной тумбы, а затем принялась медленно расчёсывать длинные волосы: белые с золотистым отливом. Закончив, заплела тугую косу.
А после облачилась в привычное ей белое платье: священникам и магам солнца разрешалось приходить на похороны в белом, того же цвета наряд выбрал сегодня и учитель Фейон. Завязывая пояс на талии, девушка услышала голос и повернула голову в сторону дверного проёма спальни.
- Сестра… - В дверях она увидела Линоаль. В её голосе и выражении лица, казалось, соединились мольба, раскаяние и желание задать вопросы, которые она не смогла бы сформулировать, либо поделиться чем-то, что ей тоже не удавалось выразить.
- Да, сестра? – отозвалась Эммериль, напоследок взглянув в зеркальце в деревянной раме.
Линоаль подошла и обняла её. Одежда девушки была пропитана прохладой раннего утра.
- Я хотела бы с вами поговорить. С тобой и учителем.
Старшая кивнула, и они прошли в гостиную. За спиной Линоаль Эммериль заметила дорожный мешок. Не нужен был особый дар, чтобы понять, что это значило.
Фейон смотрел на девушек долго, пристально, по-доброму. Младшая сестра чувствовала, что он всё понимал.
- Румис был хорошим королём, - внезапно начал учитель тихим голосом. Сёстры переглянулись: они не думали, что Фейон скажет именно это, проигнорировав нечто более важное. – Ему ещё сорока не было. Как несправедливо боги оборвали нить его жизни!
- Я хотела бы вас попросить… - Линоаль попыталась направить разговор в нужное ей русло. Время было почти на исходе, ей следовало уходить.
- Ты хочешь уехать? Я знаю, - отозвался учитель, внезапно сменив тему.
Линоаль молча согласилась с ним, Фейон увидел это в её глазах.
- Пожалуйста, - девушка посмотрела на Эммериль, учителя, снова на сестру и снова на учителя, - позаботьтесь о нём. Не сидите у его постели, как это делала я. Но думайте о нём. Я хочу знать, что, пока меня нет рядом, с ним будет кто-то другой, кто побеспокоится. Кто проверит его самочувствие, кто сможет уделить ему хотя бы несколько минут, но каждый день. Кто сможет с ним поговорить о чём-нибудь и рассказать, что скоро вернусь и я.
- Мы сделаем это малое для тебя.
- Спасибо. И вы не спросите, куда я направляюсь?
- Нет смысла, - покорно и так же тихо, как прежде, отозвался Фейон. – Я знал, что ты на всё пойдёшь ради него. Но дело не в этом. Годы назад я уже предчувствовал, что ты уедешь. На долгий срок ли, на несколько месяцев или на несколько лет… Неважно.
Воспоминания об утре меркли в сознании Эммериль, одни сменялись другими. Едва рассвело, Линоаль исчезла без лишних объяснений между ними тремя. Как ни странно, старшая сестра не чувствовала тревоги и боли, словно знала, что всё идёт своим чередом и нить событий находится в руках Всевышнего, который присмотрит за Линоаль. Либо же они с учителем настолько устали за неё переживать, что готовы теперь принять любой её выбор, путь, исход.
Старшая воспитанница и Фейон уехали в город на присланной из столицы карете, отправившись прямиком в замок. С каждым метром колокола звенели всё пронзительней, пока Эммериль наконец не поняла, чему вторило её сердце.
Погребальная процессия началась за стенами замка и проследовала через весь город к собору. Подданные выходили проводить своего короля в последний путь, заливаясь искренними слезами горя. Но приближённые короля, его семья, советники, дружина были немы как рыбы и хладнокровны, как того требовал придворный этикет.
Румис был хорошим королём: так считал Фейон, Эммериль была с ним согласна. Период его правления выдался на удивление тихим, без скандалов и междуусобиц. Возможно, опасность извне была причиной сплочённости, однако хорошо знавшие короля понимали: он был слишком мягок, не мог держать страну в стальных тисках, однако его добрый нрав вызывал любовь подданных и желание быть на стороне короля, быть за него. Румис не был жестоким, он был тем, кто помогал стране держаться в трудное время, не терять надежды. Не стоит забывать и о том, что только его склонность к дипломатичному решению вопросов сглаживала конфликты между духовенством и магами, свободными имперцами и рабами – остатками некогда великой навийской нации.
Последнее путешествие по родному городу король провёл в незатейливом дубовом ложе, на полупрозрачном белом покрывале, одетый в простую хлопковую рубаху и штаны. Королеве стоило больших трудов отстоять свою точку зрения: её муж хотел бы именно так. Лежать не на расшитой золотом ткани, быть облачённым не в шелка и парчу. Король любил простоту и свободу. Потому он хотел бы провести последние минуты без излишней роскоши. Но Румис умер настолько молодым, что не успел оставить предписаний на случай внезапной кончины. Формально – да, но сам процесс похорон его не занимал в момент составления завещания.
Дубовую колыбель с телом короля несла шестёрка сильных королевских дружинников, одетых в чёрное. За ними шла семья короля: королева Дара, старший ребёнок – принц Феб и его сестра Милла. За ними следовали королевские советники, друзья и дальние родственники, затем – придворные и знатные горожане. Остальные жители города тоже спешили примкнуть к процессии, их число росло с каждой минутой. В руках они несли горящие свечи и факелы, чтобы осветить последнюю дорогу короля. И, хотя обычно во время похоронной процессии принято было сверху покрывать балдахином тело, и это правило королева уверенно обошла стороной, чтобы позволить лучам солнца на прощание коснуться лица короля. Бог был милостив в этот день, тучи не прятали солнце.
Полдень миновал, когда процессия достигла площади перед собором. Ложе разместили на подготовленном заранее возвышении, застеленном позолоченной тканью и покрытой цветами. Колокола снова отзвонили погребальную песнь, им подпевал церковный хор.
Королева и её дети стояли впереди остальных: на одном уровне с ними, но ближе к королю. Преподобная Ирания, облачённая в торжественный наряд, ибо у служителей церкви не было одеяний специально для событий печальных и радостных, а имелись лишь наряды повседневные и особенные, держала возвышенную речь, от которой не прослезился разве что сухарь, случайно оброненный, пролежавший месяцы за шкафом и ставший оттого ещё черствее.
Эммериль издалека наблюдала за королевской четой. Дара выбрала серьги и колье с чёрными бриллиантами и платье из чёрного бархата: с умеренной высоты вырезом, обтягивающее вверху, подчёркивающее талию и плавно расширяющееся книзу. Наряд и украшения подчёркивали бледность королевы, отчего лицо её казалось ещё более худым и болезненным, чем обычно.
Рыжеволосая принцесса Милла рядом с матерью и братом казалась огоньком, плясавшим на фоне тёмной земли. Она надела платье попроще - чёрное, прямое – и пренебрегла украшениями, выбрав в качестве яркой детали кружевные перчатки до самых плеч с орнаментом из роз. Эммериль неоднократно слышала о том, что при дворе Миллу называли бабочкой за весёлый нрав и непоседливость. Сегодня юная принцесса сложила и спрятала свои разноцветные крылья.
Феб был одет в длинную тунику из чёрного сукна и брюки. Руки принца покрывали кожаные перчатки. День выдался солнечным и тёплым, однако принц временами ёжился так, словно вздрагивал от холода. Лицо его было не просто непроницаемым с нотками нескрываемой печали, как у королевы и принцессы: он был словно здесь и одновременно где-то далеко. Один раз Феб повернул голову и пересёкся взглядом с Эммериль: удивительно, что девушка не перестала внимательно рассматривать принца, как следовало сделать. Феб кивнул едва заметно, словно приветствуя её.
- Время огласить последнюю волю Его Величества, - начал вещать выступивший вперёд советник. Едва послушными пальцами он развернул пергамент, поправил монокль и вперился взглядом в начертанное на документе, кашлянул. – «Именем Королевского Величества в случае моей внезапной кончины повелеваю поступить в соответствии с законом и волей Божьей».
По первым рядам прокатился возглас то ли удивления, то ли возмущения. Народ любил определённость, а не ребусы, особенно в столь важных вопросах.
Румусу предстояло провести в соборе остаток дня и ближайшую ночь в окружении близких, обложенному горящими свечами, под церковные песнопения. Потом тело унесут в катакомбы под замком и поместят в склеп королевской семьи. Но это завтра. Сейчас – последние лучи солнца, пламя свечей и улыбка жены, нежное прикосновение рук дочери к лицу, полный участия взгляд сына – прощальные мгновения с теми, кто понимал его лучше всех при жизни и после её окончания.