Когда солнце в очередной, казалось бы миллионный раз опустилось за горизонт, и на смену ему пришла бледная, изуродованная многочисленными кратерами, но от того не менее прекрасная луна, когда изнуряющий штиль, который сопровождался столь же ужасным летним зноем, начал свое движение и превратился в прохладный ветерок, обычно приятно обдувающий оголенные части одетого тела, изо всех сил стараясь его остудить, в районе Н, в самом центре парка, в простенькой деревянной беседке при свечах сидел К. Сидел и писал. Вернее, если судить по выражению его часто умного, но не совсем красивого лица, К пытался заглянуть в самые недра своей темной, как окружавшая его ночь, души, и делал он это словно профессиональный ныряльщик, прыгающий не в бассейны, а в глубокие и страшные колодцы, пытаясь найти упавшее в один из них дорогое кольцо. И кольцом этим вероятно был потерянный смысл прошедшей недели, который К хотел отобразить в письме своему сердечному другу, давно уже привыкшему к чтению подобных недельных сводок. Друг был для К некой яркой звездой на черном небе, которую он мог с собачьей радостью видеть и день, и ночь, которой он мог исповедоваться, делиться самым тайным, запрятанным в те самые колодцы кольцом, ни капли не боясь, что рассказанное когда-то может стать явным. И иногда, в моменты жуткого духовного упадка, когда жизнь К буквально висела на волоске от того, чтобы просто быть оконченной каким-нибудь изощренным способом самоубийства, который только могло придумать человечество, он получал его ответные письма, лаконичные, но такие добрые и приятные, что всякая мысль о преследующих уже не один день неудачах растворялась в медленном и внимательном прочтении строк, написанных, наоборот, беглым почерком, коим на коленках дописывают домашнее задание опаздывающие школьники. Когда же К наконец смог поймать уже, казалось бы, улетевшую за тридевять земель мысль, он начал не спеша писать, пытаясь обдумать не то, что каждое слово, но каждую букву. Свет, освещавший бумагу был столько же неоднороден, сколь и начинавшее свое существование письмо, ибо тот самый приятный летний ветерок будто не желал никакой исповеди и считал ее процессом не очищающим от пороков, а наоборот очень даже греховным, поэтому всячески стремился помешать через свою безжалостную власть на крошечное пламя свечи. Возможно, здесь у многих появится довольно уместный вопрос - Зачем человеку в двадцать первом веке использовать небезопасные свечи, если уже много лет существуют фонари электрические, яркий свет, которых позволил писать без всяких проявлений каких-либо мучений с освещением? Ответ прост. К страстно любил страдать. И в его мировоззрении, какое бы то ни было удобство, изобретенное человечеством ради облегчения жизни, было подвергнуто полному табуированию, ибо оно создавало комфортабельные условия, то есть те условия, при которых не хочется ни страдать, ни плакать, ни убиваться от горя. И вот, вдохновленный чернотой ночи и страданиями от постоянно ползающего по столу света К писал:
"Привет, дорогой Д!
Ни за что не представишь ту тонну всего произошедшего со мной за последнюю неделю. Что древние римляне называли септиманой, сегодня на деле является лишь совокупностью повторяющихся событий, и, знаешь ли, я как-то очень странно, невообразимо смог (вернее я стал заложником судьбы) разукрасить эту семидневную серость. Д, ты знаешь, как я люблю любовь. Это звучит так глупо, так по-детски, я знаю, ты наверняка сейчас улыбаешься и думаешь про меня всякие нехорошие вещи типа инфантилизма, но ты ведь сам недавно писал о своих тайных встречах с некой госпожой В. Поэтому, друг мой любимейший, я (позволь перейду на вы) вам не раз признавался о своих чувствах! Вы всегда были мне близки как, а может, даже и ближе, чем мой еще некогда живой старший брат. Ну к черту грустное и ушедших из жизни сей. Я любил вас всегда, и всегда буду, поэтому пожалуйста извольте выслушать мою порочную и очень стыдную историю, из-за которой вчера было пролито не одно ведро слез. Я вам слал наверняка уже десятки писем о своей весенней, а потом уже и летней хандре, начавшейся из-за моего резко вскочившего из ниоткуда желания любить и быть любимым. Но позвольте же снова все напомнить, ибо история, которую я вам хочу поведать, тесно связана с этим всем.
Весной, когда все, что считается живым, имеет обыкновение искать себе пару, я, на свое удивление, оказался не исключением, хотя как я думал, я был мертв внутри уже много лет. Первым порывом стало мое обыкновенное и любимое сравнение себя с другими. У большинства моих знакомых, включая вас, дорогой мой друг, пары были и еще какие! Они всегда смотрелись очень красиво, да так, что иной раз можно было подумать, что жил я не в этом мире, а в каком-то другом - мире любви и романтики из книг и кино. И вот я, сравнивая себя - некрасивого, изуродованного худобой (я ведь действительно похож на узника трудовых лагерей, не спорьте!), сгорбленного и просто никчемного человека с этими изумительными людьми, кои словно мифические существа Древней Греции вызывали у меня бурю восторга и радости, плакал. Простите, это стыдно. Но было еще хуже осознавать, что Господь создал меня вот таким, какой я есть - никчемным, бездарным мучеником, единственный талант которого - мучение. А может быть мне просто надо уйти в монастырь? Не смейтесь! Я знаю, вы смеетесь, но извольте читать дальше. Я считал, что ни одна живая тварь в этом мире не подойдет к этому уродливому существу хоть на метр. Я даже начал разочаровываться в своих дружеских отношениях - ведь я тысячу раз видел "улыбку через не могу", когда вы просто делали вид, что я очень интересный собеседник, а сами устремлялись в свои внутренние размышления, изредка поддакивая для красоты. Я не винил вас тогда, как и не виню сейчас. Простите меня за то, что я такой никчемный.
И вот я устремился в поиски. Я искал долго и упорно. Каждый раз, когда какая-то даже и не очень красивая особа позволяла себе меня "отшить" и послать куда подальше, я все глубже погружался в уныние и отчаяние. Да, безусловно находились те безумные леди, кои могли провести со мной некоторое время, но рекордом был срок в две недели, по истечению которого я снова плакал и рыдал как маленький ребенок, у которого отняли соску. Смешно? Не смейтесь. Одни такие "отношения" уж очень сильно въелись в мою голову. Как-то в ресторане, в котором я безумно любил обедать, попутно перечитывая в тысячные разы Франца Кафку, я познакомился с ней. Н. Ее заинтересовала та книга, которую я так нервно перелистывал с желанием узнать и так известное мне продолжение. Н кокетливо присела ко мне и начала спрашивать у меня что-то про литературу. Вернее будет сказать не "что-то", а "все". В обсуждениях мы как-то дошли до тех бредней (ну это я сейчас понимаю, что это бредни), кои я так высокомерно называл своей литературой. Я дал ей почитать некоторые из них. Результатом были многочисленные комплименты и восхищения моими "бесконечными талантами" и "способностями написать так, что сам начинаешь жить жизнью героев". Признаться, я влюбился в этот момент. Не смейтесь! Да, я по всей видимости полюбил первую встречную за какую-то лесть. Но именно в эту минуту я перестал чувствовать себя ничтожеством, я наконец-то начал верить в себя! В тот вечер я провожал ее до дома, попутно рассказывая свои идеи и глупые взгляды на жизнь. А она все мне льстила, превращая мою влюбленность в любовь. Глупо, да? Но подумайте сами, разве ли не лестью можно заслужить любовь и уважение ничтожных людей? Ведь весь смысл их скучнейшего и паразитического существования заключается в совершении тех поступков, за которые будут только лишь хвалить и восторгаться. И когда мы наконец дошли до ее дома, Н сказала, что влюбилась в меня. Счастью моему не было предела. Я обнял ее, дал ей свой номер и поспешил скрыться, ибо час был уже слишком поздний. Но вместо того, чтобы просто лечь спать, я начал пить. Как оказалось, она тоже начала пить, да и не одна, а с друзьями. И вот, в три ночи Н звонила мне со своими признаниями и со словами благодарности за то счастье, что внес в ее жизнь. Мой пьяный мозг совсем не хотел думать, он просто заставлял меня улыбаться, думая, что это блаженство продлится вечно. Уснул я тоже с улыбкой. Когда на следующий день мы снова встретились на заранее обговоренном месте, ее лицо не было веселым и заинтересованным, а приветствие звучало уж слишком холодно и грубо. "Прости, это все было ошибкой" - смысл ее минутного монолога, после которого я встал и в слезах побежал домой. Я снова напился, и вы наверняка помните то письмо, в котором я божился убиться из-за уродства. Так вот, я написал его именно тогда. Я снова разочаровался в себе, но уже надолго. Так и закончилась весна, и наступило пустое для моего сердца лето. Дни проходили один за другим, и моя повседневная жизнь зациклилась на алкоголе и рыданиях о своей бедной и несчастной судьбе. Людям наверняка стыдно за выпячивание своих слабостей на передний план, но только не мне. Я даже получал от этого удовольствие.
Но однажды, когда я смело решился разнообразить это серое колесо жизни, крутившееся уже как два месяца, я познакомился с М. Дело было на городском пляже: я, внезапно почуяв прилив сил и внеземной энергии, подошел к первой же приглянувшейся мне даме и заговорил. Она, к моему удивлению, не стала меня отшивать и наоборот, поддержала разговор, который был началом наших длящихся по сей день отношений. Тогда мне казалось, что в М идеально абсолютно все: как прекрасная в своей простоте внешность, так и немного наивная по-детски душа. И счастью моему не было предела, друг мой! Я так любил ее, так восхвалял, боготворил! Я писал о ней стихи, рисовал картины и даже пытался написать роман. Но друг мой! Случилось нечто невообразимое! Рутина проникла в наши отношения и напрочь уничтожила мои чувства к М. По всей видимости, моя тоненькая и слабенькая душонка поэта не смогла выдержать этой простоты в ней. Моя слабая никчемная натура не могла видеть красивое и одновременно простое рядом: я должен страдать даже в любви - тогда, и только тогда я буду счастлив.
И вот, друг мой, я подобрался к событиям прошедшей недели. Представьте себе меня: вот это лохматое и уродливое чучело, набитое непонятной бессмысленной ватой, которое пытается хоть что-то сделать, чтобы чувствовать себя не таким ничтожным. А теперь представьте себе богиню в человеческом обличье: она красива, она строга и умна, черты ее лица точь-в-точь повторяют эти ровные, суровые нити запрятанной глубоко сильной души, способной разрушить кого-угодно своими чувственными порывами. Друг мой! Я влюбился в одну из таковых! О, какой стыд! Хуже только то, что мы с ней прогулялись! Ох, как плохо! Кабы чего не вышло, друг мой! Я же совсем не хотел отступаться от М! М мне дороже всех и всея, но извините меня, я не могу противиться своей мелкой душонке. Эта душонка заставляет меня слагать стихи о новой музе, заставляет рисовать эту музу, писать оперы! Но страшно мне от того, что она проявляет ко мне интерес. Это точно ничем хорошим не обернется! Я шалю как маленькое дитя, я вижу сейчас то, что скоро разобью любимую мамину вазу, и отдуваться придется по полной.
Но друг мой! Случилась вещь куда хуже той, что я описал в предыдущем абзаце! Я изменил! Помните Н, о которой я недавно рассказывал? Сия особа позвала меня поужинать. И на ужине том я начал читать стихи, на что она снова, как пару месяцев назад, начала радоваться и восхвалять меня по полной. Какой ужас! В тот момент я почувствовал бурю эмоций, которые так и разрывали меня на куски, и я вновь влюбился! Дорогой Д, вы когда-нибудь думали, что такое возможно? А такое возможно! Я полюбил сразу двух, имея при этом..."
Пламя уже изрядно подтаявшей свечи вдруг стабилизировалось и перестало мотаться туда-сюда. Оно притягивало внимание своей естественной красотой и силой, именно тем, на что молились и молятся по сей день огнепоклонники. Часы на левой руке показывали своими тонюсенькими стрелочками одиннадцать, и городской шум, обычно слышимый даже в парке, прекратился. Тишину лишь изредка нарушали своими звонкими песнями сверчки, а темнота превратилась в самую настоящую тьму, и только редкие фонари осмеливались дать ей отпор. В это время большинство жителей города ложатся спать, пытаясь во сне отдохнуть от уже давным-давно ставшей привычной рутины. И душа К будто бы тоже уснула, оставив его наедине с мыслями на удивление трезвыми и ясными. Подумав минуту, он взял левой рукой недописанное письмо и поджег его свечкой. Язык сначала медленно, словно пробуя на вкус, прикоснулся к бумаге, а затем стремительно поглотил ее, оставив только лишь маленький и кристально чистый клочок, за который держался К. "Душа должна остаться при себе, на то она и душа. Не хочу, чтобы об этом знал ни он, ни я" - то были его мысли в этот момент.