(Начало:http://www.proza.ru/2019/11/03/492 )
Была бы у меня сейчас возможность связаться с полицией, я бы на этом и ограничил свою активность. Но в судьбе покончившего с собой Зайцева Григория необходимо было поставить точку в самые ближайшие дни. Не дожидаться же Григорию под кучей хвороста, когда наладится сюда из райцентра дорога по зимнику! И само собой разумеется, сообщить его родственникам о наступившем несчастье. Пусть посмотрят на него в последний раз, попрощаются, как это полагается, и предадут тело земле. А родственники, даже и не совсем близкие, думал я, должны быть в этой деревне. Не так-то уж много жилых домов здесь. За час обойду все. Решив таким образом, я отправился к ближайшей избе. Дом оказался такой же необжитый, как и мой. Никакой живности в усадьбе, никакого огорода. Только яблоня во дворе с увядшими на ветках плодами. Не жилая деревня, а погост прямо какой-то при церкви. Только кладбищенских крестов тут не хватало! Я постучал в хлипкую дверь, с которой лохмотьями свисали тряпки, некогда служившие утеплителем. Не дождавшись ответа, вошёл в избу. В зябком, не убиравшемся, наверное, лет сто помещении свет едва пробивался сквозь грязные оконные стёкла. С потолка тянулась сплетённая с вязкой паутиной чёрная пыль.
– Есть кто живой! – бодрым голосом поинтересовался я, но ответа не получил. Прошёл в комнату и застыл. У стены, на лавке, скрестив руки на груди, лежал покойник. Вернее, покойница. Старуха. Её голова была повязана белым платком, жёлтое заострённое лицо обращено прямо в потолок. Я от неожиданности и с перепуга перекрестился. Меня, конечно, не удивишь покойником. На дню случалось до десяти выездов на трупы. Но это было на службе и давно. А на сегодня для меня как-то многовато будет и двух покойников. Осторожно, стараясь не поднимать с полу пыль, я направился обратно, к выходу. Но не сделал и двух шагов, как вдруг, разом остолбенел. Я замер, не в силах отвести взгляд от приколоченной прямо над дверью человеческой руки. А если быть точнее – ладони. "Стоять!" – приказывали мне растопыренные пальцы. "Стоять и не двигаться с места!" Я почувствовал, как по моей спине сверху вниз пробежала холодная дрожь.
– Она из дерева, не настоящая, – услышал я за спиной.
Я оглянулся и вздрогнул. Передо мной стояла старуха-покойница. Она с ненавистью смотрела на меня из-под седых всклокоченных бровей, то и дело зыркая по сторонам, словно отслеживая разбегающихся по комнате мышей. Высокая и костлявая как ведьма.
– Добрый день! – дружелюбно сказал я. От следственной практики у меня осталось много речевых клише с различными голосовыми оттенками, начиная от официально строгих и заканчивая интимно вкрадчивыми. В следственной работе нередко приходиться играть не только роль злого или доброго следователя, но и множество других. К примеру, роль недалёкого служаки, принимающего на веру каждое слово говорящего. Или наоборот, проницательного человека, от которого бесполезно, что-либо скрывать. Сейчас мне пришлось играть роль человека, который привык вести дружеские беседы с покойниками и с ведьмами. В том, что передо мной стояла ведьма, я не сомневался.
– Добрый день! Вы не знали Зайцева Григория? Он у вас тут церковь строил.
Старуха усмехнулась.
– Церковь строил? Ну ты и скажешь! Наворотил тут сумасшедший чего-то и это называется церковь строил?
– Ну не знаю. Пусть будет храм.
– Ни храм и ни тем более церковь! Разве может сумасшедший построить церковь? У нас уже есть своя церковь и для неё нам не нужно никаких храмов. У нас тут лес храм. И мы его паства. Понятно?
– Понятно, – согласился я . – А он, значит, не принадлежал к вашей церкви?
– Нет. Мы его только терпели. По нам – так лучше бы его тут не было.
– Так он умер. Повесился.
– Повесился? Ну и Бог с ним. Никто его жалеть в деревне не будет. А ты что? Ты ж не родственник ему. Чего тебе надо? Помер и помер. Похороним. Родственников у него нету. Зайди к старосте, коли ходить тебе не лень. Ему и скажи про Зайцева. Пусть похоронит этого недотёпу. А лучше сам возьми лопату и закопай. Тебе сподручнее это будет сделать. Молодой.
Не спуская с меня своего сурового и пристального взгляда она приблизилась ко мне и чуть ли не прошипела:
– И поменьше тут шастай и вынюхивай! Ты хоть и из этих мест, но всё равно чужак!
Уже отойдя от неприветливого дома на приличное расстояние, я вспомнил, что деревянная ладонь – единственное, что было на стенах в покинутом мною доме. Как ни странно, но в этом старом жилище не было ни одной иконы. Ну, точно! Ведьма!
Домик в этой деревне мне достался даром. А если быть точнее, по наследству от какого-то дальнего-предальнего родственника. Этому предшествовала целая серия непонятных писем от него. Поначалу я подумал, что кто-то ошибся адресом. Но вот мелькнуло одно знакомое имя родственника, затем второе…И я поверил, что этот мой дальний родственник очень сильно хотел, чтобы после его смерти я стал наследником. Его желания совпали с моими, и вот в прошлом году я приехал сюда посмотреть доставшееся мне наследство. Я заехал в дом, не оформляя домовладения, поскольку на дом отсутствовала какая-либо документация – только одно распорядительное письмо прежнего хозяина. Хотел зайти к соседу, представиться, выставив бутылку водки, и стать, таким образом, новым хозяином дома. Однако, сколько бы раз я к нему не заходил, дверь всегда оказывалась заперта. Причём, как мне показалось, закрыта она была изнутри. Меня просто не пускали. Однако, после моего визита на одном из кольев хлипкого соседского забора появилась чёрная кровоточащая голова небольшого кабанчика. Больше попыток познакомиться с соседом я не делал. В конце концов, мне было достаточно знать, что рядом со мной живут люди, а дружбу водить с кем-то нужды не было. После визита к зловредной ведьме, я сразу отправился к своему соседу. Всё-таки, как не крути, а для меня он здесь самый близкий человек, хотя я его и не видел ни разу. Надо сказать, что и других деревенских жителей не часто встретишь на улице. Так, мелькнули пару раз какие- то невзрачные тени, качающиеся то ли от слабости, то ли от вина. Но это было в прошлый мой приезд, когда ещё работал магазин. Теперь только осенний промозглый ветер гулял по улицам, шатая сгнившие заборы. На крыше у соседа звенели раскачиваемые ветром верёвки пересушенной рыбы. Но это единственное, что позволяло мне предполагать, что здесь могут жить люди. Когда я вошёл в тёмные сени, то успел заметить, как с полки во мрак кладовки юркнула ласка, уронив пустой алюминиевый бидон. Спрятавшись за старые вёдра, зверёк выжидательно поблёскивал своими глазками-бусинками.
– Добрый день! – поприветствовал я соседа, войдя в избу.
Однако ответа не услышал. Кто-то проворный, хлопнул межкомнатной дверью. Ага! Мне тут не очень-то рады.
– Соседи! – позвал я и толкнул дверь в комнату. – Здравствуйте!
Однако там меня никто не ждал. Только остов головы огромного осётра, пристроившийся в углу на полке, вместо иконы, ощерился и слепо смотрел на меня пустыми глазницами. Я вышел из дома в полном недоумении. Да что за деревня тут такая! В другие дома я заходил, уже и не надеясь кого-то встретить. Один за другим я прошёл около двух десятков домов, но в большинстве случаев натыкался только на запертые двери. В нескольких холодных хибарках полуживые старики, лежавшие на своём смертном одре, встречали меня бессмысленным взглядом.
– Да что за чёртова деревня! – воскликнул я, захлопнув двери очередного, на этот раз нежилого, заброшенного дома.
Может быть мне, перед тем как занять доставшийся по наследству дом, стоило быть более настойчивым и добиться встречи с соседями? Постараться как-то войти в здешнее местное общество, заручиться их доверием? Сдаётся мне, я им пришёлся не ко двору. А может быть, это мой дальний родственничек чем-то насолил деревенским? Я и не подозревал, что этот Махоня (сроду среди моих родственников не было таких фамилий!) существует на белом свете, и тем удивительнее было получить от него сначала одно, а затем ещё несколько писем. Вернувшись домой обозлённый и расстроенный, я отыскал эти письма и, решительно распечатав бутылку водки, сел за стол. Война войной, а обед по расписанию. И, уже заранее сердясь на себя за нарушенное обещание больше не пить, налил грамм сто в стакан, которые тут же и опрокинул в рот. На закуску пошёл солёный таймень, бочки с которым, занявшие половину погреба, достались мне в наследство вместе с домом. Таймень был удивительный! Никогда такого не ел! Да, богатые тут места, ничего не скажешь. Жаль только нигде не подписано, когда Махоня засолил эту рыбку. Примирённый с собой, я принялся изучать письма.
"Так получилось, братуха, – писал мне Махоня, – что наследником моей усадьбы хочу видеть только тебя." Далее следовало перечисление родственников, через которых Махоня узнал о моём существовании. "Приезжай, вступай в наследство и наведи здесь порядок. Я всегда знал, что кто-то должен будет навести здесь порядок. Раньше здесь всё было. И сельсовет, и клуб, и магазин. Дорога до райцентра сносная была. Ремонтировалась регулярно. Работали все. И молодёжи хватало. Жили – не тужили. Одним словом – порядок. Сейчас – разруха. И ведь что интересно – кому-то это нравится, такое положение вещей. И в первую очередь – старосте. Чтоб ему пусто было! Да его прихлебательнице Авдотье. А почему? Да потому что они тут такую власть имеют – никому и не снилось. В двух словах не объяснишь, на месте разбираться надо. Я уж тут не влезаю ни во что. Зачем? Никому ведь ничего не надо. Идёт как идёт, и ладно. Лишь бы от лихих промысловиков отбиться. А так ¬– наша хата с краю. Тут ведь у нас ведь у всех хата с краю. И поделом, значит, заслужили себе этих захребетников, старосту с Авдотьей… Но всё равно, знаешь, земеля, гложет что-то душу, не даёт покоя мне всё это. Уж такая видать у нас у всех тяга к справедливости, чтоб её!" Это точно, он прав, этот Махоня. Мы такие! "Они думают, что я дурачок малохольный, сморчок. Говорят: "Махоня-паразит!" Ну да, паразит. Клоп. Но клоп, который чует свой противный запах. А они не чуют". Махоня очень пространно доказывал мне, почему он не дурачок, и как красиво в окрестностях его замечательной усадьбы. Много ругал односельчан. "Они все лживые и подлые; тупые, ничего не хотят знать кроме своего пупа. Только и знают, что накушаться мухоморов и скакать вокруг костра, да кричалки кричать. Сумасшедшие они все. Параноики. Вот кто. Живут одним днём. Без полёта мысли. Без мечты. Дальше своего носа видеть ничего не желают. Думают, что кто-то за них решит все проблемы. Помолятся своему идолу, жертву ему принесут – и проблемы разрешатся. И даже Гришаня Зайцев. Уж на что мужик башковитый. Но и тот считает, что стоит построить храм и все беды стороной пройдут. Он бы мог, наверное, тут навести порядок, если бы энергию свою в правильное русло направил. Да, по-моему, свихнулся…"
Встретив знакомую фамилию, я внимательнее стал читать дальше. Оказывается, как пишет мой родственничек, что-то с головой было неладное у этого Зайцева. Да, это похоже на правду. Не просто так же он повесился.
"Сельсовета у нас давно нет, – писал Махоня, – поэтому как приедешь, зайди к старосте. Если он, конечно, ещё жив будет к тому времени, и если не объестся своих мухоморов и поганок, старый хрыч! Найдёшь его без труда – дом у него с рогами лося на крыше. Не лося, скунса вонючего ему надо, старому дуралею! Уходить будешь от него, не забудь плюнуть через левое плечо. И вот что, братан – не скачи вместе с ними вокруг костра! А вообще-то, будь моя воля, спалил бы я эту чёртову деревню до тла! Чтоб ей пусто было!"
Подкрепившись как следует да повалявшись вволю на кровати, я решил довести своё расследование до конца. Но прежде предстояло похоронить по- человечески бедолагу Григория. Не век же ему лежать в лесу, закиданному валежником. Я нашёл в кладовке ржавую лопату и отправился в лес. Пока шёл, размышлял: да, ситуация с самоубийством Григория Зайцева с точки зрения следователя довольна проста и банальна. Деревня не приняла его самоотверженных усилий с этим его монументальным строительством. Григорий оставался для них чужаком с этим своим храмом. Вот и повесился. Расследовать, тут, собственно говоря, и ничего. Другое дело, что меня беспокоит, как я уживусь с ними. С одной стороны, мне абсолютно всё равно как эти деревенские отнесутся ко мне. Мне ровным счётом нет до них никакого дела. Как и им до меня, думаю. Каждый сам по себе. Хотя, с другой стороны, мне их жаль, что говорить. Что будет за зиму с этими стариками и старухами? Они едва передвигаются. Помнит ли кто в райцентре вообще о существовании этой деревушки? Пока что я не видел здесь ни одного трудоспособного мужика, кто смог бы как-то позаботиться о своих соседях. Боюсь, подумал я, что забота о них ляжет на меня. И я ускорил ход, широко шагая по деревенской улице. Кто знает, может быть, судьба готовила меня именно к этому испытанию? Груз ответственности имеет свойство не только давить на плечи, но и заставляет крепче стоять на земле. За размышлениями я прошёл деревню, недостроенный храм и вышел к лесу. И тут я увидел прямо перед собой калитку. Отдельно стоящая калитка из штакетника преграждала мне путь в лес. В прошлую свою прогулку я как-то миновал её. Видимо, проходя в лес, взял левее и не заметил это чудо-строение. Что может быть глупее отдельно стоящих ворот? Без забора? Я обошёл кругом калитку, несколько раз открывал и закрывал, проходил через неё, пытаясь понять смысл этого сооружения. Поискал в траве следы былого забора. Но их не было. Калитку здесь так и поставили когда-то без ограды. Нехристи! Язычники! Не удивлюсь, если обнаружу сейчас в лесу каких-нибудь деревянных идолов. Я углубился в лес, теперь уже пристальнее вглядываясь перед собой и по сторонам, ожидая увидеть следы молельного места. И не ошибся в своих предположениях. Пройдя сквозь густые, по осени голые, заросли ольшаника, я увидел вековую, никак не меньше, высокую и разлапистую ель. Под ней стоял валун высотой метра полтора и два метра в диаметре. Он был увешан вышитыми полотенцами. Сверху полит бурой смолой или мёдом. А может быть кровью? Видимо это и есть языческий идол. Мне стало как-то не по себе. Я огляделся. Кругом стояли валуны поменьше. Словно окаменевшие язычники, молящиеся своему лесному богу. Всё это место обступали высокие густые ели, образуя своеобразный лесной храм. Мрачный и таинственный. И тут с порывом ветра, высыпавшего на меня сверху сухую хвою и ворох мелких веток, я почувствовал прикосновение ко мне множества чьих-то рук. Завертев испуганно головой, я устремился прочь, но отовсюду руки хватали меня за одежду, за волосы и, заглушая топот моих ног, несся мне вслед громкий шёпот, словно тысячи людей приглушённо задавали свои вопросы.
В суматохе, закружив по лесу, я не сразу отыскал то место, где спрятал под валежником труп Григория. Я раскидал валежник…но труп не обнаружил. Только маленькая, с ладонь, лужица подсохшей крови. Неужели медведь успел здесь побывать? Я крепче ухватился за лопату, будто она сможет помочь, если встречусь тут с медведем. Огляделся. Тихо. Стал высматривать медвежьи следы. Должен же зверь, если это был он, наследить как-то. Но ничего кроме отдельных бурых пятен на жёлтой траве не увидел. Следуя по этим кровавым помаркам я, к своему удивлению, вышел в деревню. Так вот оно что! Не медведь! Кто-то обнаружил Григория и вынес его из леса. Но откуда столько крови? Он же не застрелился, а повесился! Кровавые следы были едва различимы. Но я ведь следователь. Хотя и бывший. И не такие следы распутывал. По этим следам я вышел к высокой почерневшей от времени избе из отборной лиственницы. Дом хотя и покосился, но производил впечатление основательного и крепкого. На самом коньке крыши, там, где обычно и высилась в старину резная конская голова, были приколочены массивные лосиные рога. Так это, получается, и есть дом старосты! Первое, что я увидел сейчас, войдя в дом – это пса, шпионившего за мной с того времени, как я прибыл в деревню. Это он сидел поодаль от костра, наблюдая, как я сжигаю во дворе своего дома служебные бумаги. Это он сопровождал меня в моей прогулке по деревне и по лесу; подсматривал, как я общаюсь с Григорием, и как заваливаю сучьями труп. Сейчас же он, злобно урча, пережёвывал заячьи кишки, пачкая пол кровью. Поодаль, на столе, в медном тазу покоился сам выпотрошенный зверёк. Я прошёл за перегородку и увидел крепкого ещё старика. Судя по всему, это и был староста. Он сидел за столиком, рядом с заправленной солдатским одеялом кроватью, и чистил старенькое ружьё.
– Ну, заходи, заходи, парень, – пригласил меня староста. – Садись, – он кивнул на табурет.
– Старый совсем стал. Хожу плохо. Стреляю плохо, – пожаловался он, продолжая сноровисто толкать в ружейный ствол длинный витой шомпол.
– Зайчика-то, однако, ухлопали, не промахнулись, – сказал я, стараясь словом поддержать деда. Чем больше я находился в этом доме, тем больше мне почему-то стало казаться, что дед лишь прикидывается дедом; он то и дело бросал на меня искоса быстрые взгляды, поглаживая рукой бороду.
– Зайца! Да что зайца! Он сам словил пулю! Видать, хотел больно словить. Подержи! – он вручил мне шомпол.
Притворно кряхтя, дед встал из-за стола, сложил ружьё и махнул мне рукой, приглашая во двор. Проходя мимо барбоса, он хлопнул себя по колену, и пёс, сглотнув слюну, тоже поднялся и побрёл за нами.
– Что твои зайцы! Ходили мы, бывало, и на большего зверя. Подстрелить – дело последнее. Ты попробуй сначала разглядеть его! А уж потом стреляй, если надо. Думаешь, пень пнём, а посмотришь внимательно – самый настоящий медведь. Думаешь, ну зайчик зайчиком, а разглядишь – так лютый зверь перед тобой!
Он остановился у самого выхода и посмотрел на меня из-под кустистых, нависающих на глаза бровей:
– Никогда не казалось так тебе, парень?
Проходя через сумрачные сени, староста ловко ухватил из откуда-то две кедровые шишки. Одну протянул мне.
– Ну-ка, попробуй. Скажешь, что никогда таких не пробовал.
Расщепляя шишку и пробуя орешки, я отметил про себя, что старик хитро давит на меня. Знаю я все эти штучки. Подержи шомпол! Попробуй орешек!
Староста снова внимательно посмотрел.
– Ну да, да. Вкусные орешки. Никогда таких не пробовал.
– Ну, что-ж, парень, значит, пришло время показать тебе нашу деревню. А красива она, скажу тебе, необычайно. Особенно осенью.
Мы вышли за ворота на улицу. Правда, ничего красивого я не увидел. Умирающая, а точнее, уже умершая деревня. Всё покосилось и завалилось. Сгнило и заросло. И это, называется, красиво?
– Смотри, какая красота! – староста обвёл широким жестом вокруг себя. – Всё родноё. Всё своё. А воздух-то, воздух!
Он остановился и потянул воздух носом. Сопровождавший нас пёс, поглядев на хозяина, зажмурился и сделал тоже самое.
– Чувствуешь? Дух еловый, волнующий. Кто-то говорит, что мы раскольники, кто-то – что лешаки. А мы просто живём без всяких предрассудков. Никого не трогаем. Лишь бы нас никто не задевал.
Он ревниво проследил за моим взглядом.
– А, это! Это наш местный сумасшедший конструирует тут. Землю не пашет, зверя не бьёт, грибов-ягод не собирает. Коряги только тащит сюда и лепит, лепит…Храм, говорит, строю. Если бы не мы со своей добротой, умер бы с голоду.
– Зайцев? Чудика-то Зайцевым зовут? – поинтересовался я.
– Ну да, парень. Зайцев он. Говорит, грехи наши хочет замолить, искупить. Нам, значит, помочь. Мол, мы на том самом месте, где он лепит всё это, когда-то чужака, человека пришлого в жертву принесли. Своим, значит, идолам поганым. Чтобы, значит, дела у нас шли хорошо. Чтобы зверь к нам шёл, лес свои дары давал немерено. Чтобы люди не болели. Терпели его, только потому, что родители его были тут людьми нами уважаемы. А в жертву, насколько я знаю, никто никого не приносил. А то, что прадед этого Зайцева промысловика тут одного залётного зарезал – вот это было дело. Да, было. На охотничьи трофеи его позарился, да на карабин дорогой. И голову ему отрезал. Мол, происки местных жрецов-язычников. Понимаешь? Свалить на других хотел свою вину.
Староста пристально посмотрел мне прямо в глаза и медленно, с расстановкой повторил:
– Голову ему отрезал, вот так – и он чиркнул себя ребром ладони по горлу.
– Ну да ладно, парень. Преставился намедни Заяц. Это ты его валежником завалил? Лежит сейчас в своём недостроенном храме. Мужички перенесли. Завтра схороним. За грибами, наверное, ходил по лесу. И преставился.
– Так он, это….– я осёкся, увидев на пороге соседнего дома моложавую и довольно привлекательную женщину. Взгляд её был доброжелателен и даже ласков.
– Ну, вы прямо как владения свои осматриваете! Ходите, оцениваете всё! Да ваше тут всё, ваше. Заходите. Найду, чем угостить!
Староста заметно обрадовался приглашению и стал подталкивать меня к дому.
– А мы и не прочь! – сказал он. – Верно, парень?
Дед ещё больше помолодел, осанка его выправилась, лицо порозовело, словно он только что выпил.
Нас уже ждали. Посреди избы стоял накрытый стол, уставленный закусками. На тарелках красиво разложены солёные грибочки, морщинистые огурчики, блинчики с красной икрой, настругано вяленое мясо, и много ещё чего-то вкусного и аппетитно пахнущего. На окнах – расшитые в цветах занавески. Вдоль стен – плетёная мебель. В дальнем углу стояла широкая кровать с застланной пуховой периной и многочисленными цветными подушками.
– Так вот. Что я хотел сказать? – староста потянулся к графину и разлил по трём рюмкам прозрачную жидкость. – Тут не храм нужен. Признаюсь, Зайцев Гришка раздражал нас крепко. Ведь нам совсем было не до его строительства. У нас другие проблемы. А он то одно с нас тянет, то другое. Строительство-то дело дорогое. И упрекнуть всё норовил. Мол, не помогаем. А нас промысловики одолели, парень. Вот что. Вот наша проблема. Они, изверги, всю дичь в нашей округе извели. Ни зайца, ни кабана. Да ещё к нам, в деревню, норовят нагрянуть. Ищут разбойники, чем поживиться. Всё против нас нынче складывается. Так, глядишь, мы зиму не перезимуем. И больных много, стариков. Одна лишь надежда на тебя, парень. На тебя. Ну, давай, за знакомство.
После этого он молча налил себе ещё одну за другой пару рюмок, поймал вилкой в тарелке скользкий груздь, похрустел им также молча и поднялся. Я тоже встал.
– Нет! А ты, парень, останься! – он надавил на моё плечо, усаживая на место. – Это моё дело стариковское идти на печь и греть там свои косточки. А ты уж тут посиди, отдай должное гостеприимству доброй хозяйки.
– Авдотья! – он кивнул женщине на графин . – Налей гостю ещё!
– Да, да, посидите, покушайте. Куда вам спешить? – стала уговаривать меня женщина.
Уже у самых дверей, на выходе, староста оглянулся и сказал:
– Мы ещё в прошлый твой приезд пригляделись к тебе, парень. Ты пока молодой мужик, вернулся к своим истокам. Это хорошо. Мы тут все рассчитываем на тебя.
И он ушёл. А хозяйка стала виться вокруг меня, подкладывая в тарелку всевозможные закуски.
– Угощайся, угощайся, гость дорогой!
Уговаривать меня не надо было. В последнее время мой рацион состоял из колбасы да консервов. Я пробовал то одно угощение, то другое , поглядывая на довольно улыбающуюся женщину. А она мила! Очень даже мила! Если так дело пойдёт и дальше, то можно сказать, я попал туда, куда мне и надо! Но в какой-то момент до меня дошло, что мне в самогон подмешали какое-то зелье. Я прямо почувствовал, как мои руки непреодолимо, помимо воли, потянулись к её бедрам. А хозяйка, улыбаясь, придвинулась ещё ближе, обдав меня жаром своего мягкого тела. Словно говоря: "Возьми, возьми меня!" Но такими примитивными ведьминскими штучками меня с толку не сбить! Уж больно всё быстро и гладко пошло! Нет, неспроста, совсем неспроста меня сюда староста притащил. Да меня просто заманили в ловушку, чтобы принести в жертву своим идолам! Не заметишь, как без головы останешься. Так я подумал и, собравшись, разом поднялся из-за стола, едва не стянув на пол скатерть с закусками. На заплетающихся ногах я устремился вон из избы. Домой! Но не тут-то было. Я и двух шагов не сделал, как упал на пол лицом вниз и уже не в силах был пошевелиться. Женщина склонилась надо мной, проверяя, дышу ли я.
– Что? Что ты мне подсыпала? – с трудом шевеля губами и не отрывая лица от пола, прошептал я.
– Да ничего! Что ты! Ничего кроме сушёных мухоморов! Мы всегда так делаем. Толчём мухоморы и добавляем в самогон.
Она поднесла еще рюмку зелья и чуть ли не силой стала лить мне в рот.
– Ты выпей, выпей ещё! И так запляшешь, что не остановишь!
Однако вместо того, чтобы плясать, я провалился в беспамятство. Когда очнулся, то ощутил необыкновенную лёгкость в голове, такую лёгкость, словно мне промыли мозги, прочистили и поставили их на место. Даже показалось, что в мозговых извилинах гуляет свежий и приятный лесной ветерок. Он перетекал по всем извилинкам, как вода по водосточным трубам, доставляя мне при этом неизъяснимое наслаждение. А ещё я обнаружил, причём необыкновенно ясно и чётко, что у меня отсутствует туловище. Как я не пытался вращать глазами, увидеть ничего не смог кроме кончика своего носа. Раскрыл рот, желая глотнуть воздуха, чтобы убедиться, что дышу, но тщетно. Сколько бы не раскрывал рот – дышать я не мог. И, самое главное, я не испытывал от этого никакого неудобства! Тогда ужас медленно стал вползать в мои мозговые извилины. Вспомнил, как совсем недавно в гостях у деревенских родственников отрубил петуху голову. Обезглавленный петух ещё долго бился в ведре, дёргая ногами и разбрызгивая кровь, а его голова валялась неподвижно поодаль на земле и точно так же, как я сейчас, раскрывала и закрывала клюв. От таких воспоминаний я ещё судорожнее стал вращать глазами и раскрывать рот. Затем, немного успокоившись, скосил глаза и стал изучать обстановку. В полумраке обнаружил, что лежу, опираясь щекой на ярко-красный ковёр, почти под самым столом, за которым ещё совсем недавно так легкомысленно и необдуманно выпил ведьминского зелья. И тут вдруг хлопнула дверь и разом перед глазами замельтешили беспорядочно чьи-то ноги. Мою голову завернули во что-то мягкое и пыльное и куда-то понесли. Человек, нёсший меня, и его спутники глухо и невнятно о чём-то переговаривались. Скрипнула петлями дверь, зашуршал под множеством беспорядочно переступавших ног гравий. Собака, встревоженная гулким карканьем ворон, проснувшихся где-то на окраине леса, залаяла и тут же, словно подавилась костью, умолкла.
Большей частью люди шли молча, только изредка о чём-то переговаривались. Я пытался разобрать, о чём же они говорят. И со временем понял, что они не просто говорят, а поют. Поют речитативом. Один начинал вроде как молитву какую-то исполнять, а потом остальные, негромко, но ритмично завершали. Потом этот один снова начинал петь-говорить, и снова остальные быстро и дружно завершали. Чем-то это напоминало старинную бурлацкую песню, когда один начинает:
– Во всю-то ночь мы тёмную долгую осеннюю ухнем, грянем.
А остальные хором заканчивают:
– Дядя нам кричит: давай!
От ужаса я опять потерял сознание.
(Продолжение следуетhttp://www.proza.ru/2019/11/05/555 )