У каждой работы свой характер - иногда невыносимый, рассуждали разболтанные сиамские близнецы-лоточники Моня и Степан Жалюзи, испытывая танталовы муки в поисках неоплодотворённых чувств на вынос.
Переминаясь с ноги на ногу, эта парочка катал-напёрсточников занималась парным катанием доверчивых прохожих. Но не в их это было правилах бросать подозрение на себя и на произвол судьбы.
Им, незаметно для всех, помогала их общая любовница Нинка Верещага по кличке Гладильная Доска внешне и по артикуляциии напоминавшая цветочницу Элизабет Дулитл.
Она знала правила хорошего моветона и всех полицейских в радиусе трёхсот метров, рассуждавших о пульсе планеты, не подозревая где её запястье.
И пока Моня со Степаном облапошивали любопытствующих зевак, она, захлёбываясь, рассказывала нерешительным одуванчикам, что размораживание антарктического холодильника происходит в результате парникового эффекта на тех из них кого относят к растениям.
Чтобы послушать Нинку, народ сходился концентрическими кругами.
И только побледневшие от её россказней привидения держались от неё в стороне.
А я был тут как тут, не взирая на то, что мой духовный багаж затерялся в толпе.
К повседневности я относился, как к методу обучения журналиста от бога.
Бесплатно пользуясь благоприятным моментом, я изображал профессора Хиггинса с блокнотом в руке, жадно впитывающим каждое её слово.
И пусть будет благодарна мне Россия, что я писал не на лондонском кокни, а на не совсем чистом русском языке.