Би-жутерия свободы 117

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 117
 
Это событие не осталось не отражённым в удобрительном стихотворении Амброзия Садюги «Перегной», содержавшем 366 разлагающихся високосных листьев. Живчик Садюга зачитал его, двигаясь словно на шарнирах с рессорами, учёному совету в пивном баре-писсуарии «Утечка мозгов через ноздри». В нём пространно повествовалось об основных противопоказаниях к любви как к навязанной непредвиденными обстоятельствами работе:
1. Суровые погодные условия (пляжный день).
2. Страх инфекционных заболеваний (контакт с людьми).
3. Отсутствие спецодежды (шлем для катания на велосипеде).
4. Нехватка великобратанских продуктов питания (чёрная икра, имперское филе Доминьон, дорзальные плавники акулы).
      5. ПараНоики обитатели ковчега (не путать с парамедиками).
– А теперь разрешите мне, как журналисту-междуугоднику и любителю-чревогороднику, сделать аппетитный вывод из непосредственного общения с вами. Не признавая мой талант, вы расписываетесь в ограниченности, а ведь я работаю тихо и незаметно, как мосты, горбатящие на город.
У вас необоснованно превалируют высказывания каторжника, превысившего планку непреодолеваемого страха, не избежавшего лопастей напастей и в своё время отработавшего срок на каменоломнях. Ужиться с женщиной, мечтающей всю ночь проплавать в любовных возлияниях под раздутым фаллусом можно, не примазываясь к ней.
Главное – приспособиться, может и останешься в живых, – наставлял Опа, пользовавшийся разумными критериями как ножом с вилкой, не подозревая, чем нас снабдила матушка-Земля с её полюсами, размагниченными недальновидным человечеством.
– В ваших опусах, Опа, полно ключевой воды, вы рассчитываете на поражение воображения, катясь по параболе столкновения с потребителем сверхграмотных заявлений:
«И не выставляется напоказ сливочное масло выпуклых глаз, когда еле дышу через набитое бараньим битком горло».
Читатель словно следователь, идущий по следам ожерелья от верёвки на шее повешенного, не замечает как заметает сами следы, желая нащупать неуловимую альтернативу. Иногда вам удаются сочные описания общества дознаний «Шептунов на мороз!», или такие: «Витёк и Энтерлинк, утверждавший, что был вхож в дом Салтыкова-Щедрина и его жены Майи Плисецкой. Там он  играл в бадминтон воланами её платья. Друзья вышли на пляж, где обгоревшие спины намного обогнали котов по потреблению сметаны, а концентрация мочи в прибрежной полосе достигла критического уровня».
Но если взять отрывок, в котором вы берёте служанку Клеопатры – исполнительную негритянку (из мемуаров изголодавшейся минетчицы «Засосало в трясину под ложечкой») с литаврами в мочках ушей, притащившую ядовитую змею, и выдаёте свое, извините за выражение, тварение за передовую статью «Стереофония мононуклеоза», то вас спокойно можно помещать в сумасшедший дом. Разве это не кровосмещение – держать в чёрном теле белую женщину в подобном заведении за отсутствием вывихнутого сустава преступления? А  кого вы расположили на соседних койках? Просто стандартному уму непостижимо!
Вы нашпиговываете палату одиозными фигурами. Наштукатуренные матрёшки, всей душой тянутся на блошиный рынок –  эту раскладку невызревших чувств, где клептоманки от слова, вещают на языках Вавилонской башни. Все эти ущербные бездельники, засучив рукава у домочадцев, распахнувших рты с холщовыми защёчными мешками, слушают в исполнении Клеопатры трансвеститный монолог Гомо-Чацкого, шастающего в рыжих с проседью туфлях на тайландском каблуке.
По окончании декламации всклокоченная дама, накренившись наливным судном над соседом, даёт ему уроки старонемецкого под невразумительные звуки, сбегающие по струнам контрабаса в музыкальной теме «Школы бальных Гансов Соломона Шкляра».
– Я вижу вам со мной тоскливо, уважаемый Гастон.  А ведь существуют доступные темы, хотя к прошлому нет возврата, не считая сдачи приобретённого с рук испорченного телефона.

... в клубок волос запутанные нити,
слова надтреснувшие небывало хрупки,
и хочется подольше не звонить
и не касаться неподъёмной трубки.

Прочитав по памяти отрывок из поэмы «У меня не звонит телефон», Опа-нас прикрыл набрякшие от спиртного веки, ощутив себя придорожным лопухом – указателем уровня запылённости окружающей среды. Он понял, что не его это забота менять пелёнки переменчивой судьбе. Перед ним предстала заброшенная таверна у тянучки-дороги, измождённые Дон-Кихоты с насторожённо торчащими пиками недоверчивых взглядов, Санчо Пансы, режущиеся в карты до крови, и табун истощённых Росинантов, мчащийся кругами под раскрытый веер пальцев, распластавшихся на гитарных струнах в арпеджио завораживающего фламенко.
Конечно, Дон-Кихот выживал в сражениях с мельницами, потому что молол всякий вздор по воле автора. В то же время взгляд Санчо застыл на шмате сала, за что он и был отправлен на перевоспитание в кибуц, избежав совместного облучения. Не мог Опа-нас забыть, как в полевом стане ночью попал в женское общежитие с его абразивным материалом, который намеревался аннексировать подмандатную территорию.
Их было семеро по полатям. Пятеро посередине, и... он отправился на боковую (слева). Но ему не повезло – перед сном какой-то обнаглевший «наглядный пример» приспособился  «натягивать» присмотревшуюся ему «пижаму».

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #118)