За то, что он возлюбил Меня, избавлю
его; защищу его, потому что он познал имя Моё.
Воззовёт ко Мне, и услышу его, с ним Я в
скорби, избавлю его и прославлю его.
Псалом 90
В ночь на 22 июня 1941 года рухнула семейная идиллия Эмилии, жены военного лётчика, капитана Сергея Иванова. Когда он понял, что аэродром полка бомбят немцы, молниеносно вскочил с кровати, крепко обнял и поцеловал свою Мильку со словами: «Беги, Милечка, прямо сейчас беги, хватай Славку и беги! Ты жена офицера да ещё еврейка. Фашисты таких не пощадят! Ты должна спастись ради нашей любви, ради нашего Славки. До встречи, любимая!» Слова мужа вселили в молодую женщину крепкую надежду: он верит, что мы встретимся, и я поверю. Значит так и будет, как только фашистов прогонят! И Миля стала набивать рюкзак самой необходимой одеждой для Славика и для себя. Ребёнок в это время спал, он был глухонемой и не слышал тревожных звуков войны.
И вот они уже в дороге, крытый грузовик трясёт их по ухабам вместе с другими жёнами и детьми лётного состава. Женщины в большой тревоге, понимают, что линия фронта с фашистской Германией довольно быстро ползёт за ними, как удав за лёгкой добычей. Прощай, прежняя жизнь! Тебя словно отрубили!
Миля держалась рядом с соседкой по дому Зоей Сорокиной. Их пятилетние сыновья всегда играли вместе. Зоин Мишка был малорослым, веснушчатым, улыбчивым мальчиком с оттопыренными ушками, как у мамы. Но Зоя умело прятала этот недостаток под пышными волосами, которые ежедневно накручивала на ночь. Мишук, как звал его отец, пошёл характером не в мать, импульсивную и не всегда доброжелательную, а в отца, старшего лейтенанта Сорокина, спокойного, рассудительного и добрейшего человека. И Миля была очень довольна, что незлобивый терпеливый мальчик принял в друзья её Славку, симпатичного крепыша, но, к несчастью, глухонемого и оттого нервного и упрямого. Миша даже научил Славика объясняться понятными ребятам знаками. Благодарная Миля приноровилась к непростому характеру Зои и старалась во всём ей угодить из благодарности за дружбу ребятишек. Даже когда Зоя сказала, что Славка потому родился неполноценным, что у русского с еврейкой есть какая-то несовместимость, и ничего бы этого не случилось, если бы Иванов взял за себя русскую девушку, а Эмилия вышла бы замуж за своего соплеменника. На это Миля даже возражать не решилась, хотя ей было обидно, а только сказала: «Ах, Зоя, знала бы ты, какая страсть вспыхнула между Сергеем и мною, когда мы ехали в поезде на соседних верхних полках. Я отправилась к тётке погостить после окончания школы. А Иванов возвращался в часть из отпуска. Он не сводил с меня своих сияющих любовью глаз, а его обворожительная улыбка согревала мне душу до самого донышка, и я растаяла, как снег под весенним солнцем. Тогда я до тётушки так и не добралась. Сергей меня сходу замуж позвал, а я готова была за ним хоть в огонь, хоть в воду. Выйдя из поезда, мы сразу расписались!»
Но Миля не знала, что её рассказ для Зои, как кипяток на рану. Местная девчонка, еще учась в школе, уже была по уши влюблена в красавца Иванова. Она всячески и всюду крутилась возле него, стараясь обратить на себя внимание. Но он совершенно не замечал её ни на танцах в клубе, ни в кино, ни в парке, ни на реке, где загорала молодёжь. Зато товарищ его, лейтенант Василий Сорокин, ходил за Зоей по пятам и даже предлагал пожениться, на что хитрая девушка не отвечала ни да ни нет, опасаясь, что после отказа у неё не будет возможности оставаться в компании друзей. Когда Иванов уехал в отпуск, Зоя окончательно решила при встрече признаться ему в своих чувствах и тем надеялась растопить его холодность. Ей казалось, что Сергей не стал ухаживать за ней из-за влюблённого друга. Самоуверенная девушка мнила себя красавицей, какой на самом деле не являлась. Обычная девчонка. И всё же что-то привлекательное в ней было, не зря же лейтенанту Василию Сорокину она приглянулась.
Зато Эмилия была на редкость хороша собой. Золотистые волны густых волос. Белая матовая кожа словно излучала магический свет. На лице с тонкими чертами особо привлекали тёмно-карие очи в обрамлении длинных густых ресниц и брови, как изящные чёрные крылья в полёте. Когда новобрачные появились в военном городке, все мужчины и доброжелательные женщины ахнули от восхищения. Но у некоторых завистниц несколько испортилось настроение, что не шло ни в какое сравнение с Зоиной ревностью и тайной ненавистью к сопернице. Однако корыстолюбивая девушка сразу сориентировалась и дала согласие Василию выйти за него замуж. Огромную роль в её быстром решении сыграл комплимент, который прозвучал из уст Сорокина, когда тот встретил друга с Эмилией: «Ну ты, брат, всех нас удивил! Где ж ты такую красавицу отхватил? Ни лицом, ни фигурой лучшим актрисам кино не уступает!»
«Тебе ли ещё на актрис заглядываться!» — зло подумала Зоя, и Василий в тот же вечер с радостью в бесхитростной душе услышал её: «Да, согласна!»
Свадьбы друзья сыграли вместе. Жили в одном доме с общей кухней. Детей зачали в один месяц. Видя, как у Мили аккуратно растёт живот, а у неё становится всё огромнее, Зоя стала опасаться, что после родов не восстановит девичью фигуру. Она каждый день с затаённой злобой желала смерти и Миле, и её ребёнку. Только она одна догадывалась, что Славик родился таким неспроста, возможно, из-за её проклятий.
Но за пять лет Зоя успокоилась, потому что поняла, что с мужем ей невероятно повезло. Василий, выросший в интеллигентной семье, где отец и мать жили душа в душу, поставил Зою на пьедестал любимой жены и стал служить ей и сыну, не жалея ни душевных сил, ни свободного времени, ни средств. И потому как Зое было с чем сравнивать, она это сделала. Девушка росла под ругань отца с матерью. Её батя любил и за воротник заложить, и руки не раз на мать распускал. Ещё и погуливал с пьющими бабами, потому как пить в одиночку не любил, а дома собутыльничать было не с кем. А уж жаден был, на редкость! Зарплату свою зажмёт, а мать всю семью, его же самого, да Зою с братом на свои заработанные тянет. Вкалывала как проклятая, и на фабрике, и людям окна мыть, убирать да стирать ходила по выходным. Когда отца не стало, никто из близких о нём слезинки не проронил.
Зоя же в браке стала жить, по мнению её матери, как королева. Зарплату муж всю до копейки — ей в руки: покупай, что душе угодно. На курортах побывала, море Чёрное повидала, о котором могла в детстве только мечтать. Жили дружно, не хуже, чем Сергей с Милькой. Василий становился Зое с каждым днём всё милее и дороже. И она часто думала с радостью: «Уж повезло мне с Васей, так повезло! А я, дура, своё счастье по глупости чуть было не упустила! А ведь муж мой и собой хорош. Всё при нём! Где мои глаза раньше были?»
Со временем зависть и ненависть к Миле стали сходить на нет. Семьи подружились, как и положено у добрых соседей: праздники, дни рождения со всеми приятностями.
Всё бы хорошо, да вот внезапно беда навалилась, да такая огромная страшная: коричневая чума — на всю страну, на весь народ, на Милю со Славиком, на Зою с Мишуком, на Сергея с Василием…
— Живы ли они, наши любимые мужья? — горестно спросила Эмилия Зою.
— Сами о себе не знаем, что с нами теперь будет, а что с ними, гадать не стану, — с тревогой в голосе ответила Зоя.
Самолёты фашистов несколько раз налетали на грузовики. Пассажиры в ужасе разбегались кто куда, падали лицом в землю. Матери закрывали своими телами детей. Жена комэска с дочкой погибли. При последнем налёте был убит шофёр, а машина повреждена. Оставшиеся в живых сели у дороги в надежде, что какой-либо проезжающий транспорт их подберёт. Зоя подняла руку, голосуя проходящему грузовику, на котором уже были люди и груз. Но пожилой шофёр отмахнулся, мол, нет, не беру. И вдруг неожиданная удача! Машина едет, а за рулём — знакомый Зои, учились в одной школе, узнал её и остановился:
-У меня в путёвке «груз без пассажиров», но как я вас тут брошу?!
Зоя с Мишей сели к нему в кабину, а Миля со Славиком залезли в кузов, почти полностью забитый ящиками. Так и доехали до районного городка, где шофёр их оставил:
— Дальше нам не по пути, мне надо искать военную часть, куда груз доставить. Советую вам тут остаться. Местечко это я знаю: люди здесь хорошие — помогут.
Встреченный женщинами местный житель отправил их к начальнику Виктору Андреевичу. А тот их выслушал и говорит:
— Девочки вы мои, никому про мужей-лётчиков даже не заикайтесь! Немцы на подходе. И есть известие, что офицерские семьи расстреливают. Знайте, что я вас сейчас лучшим образом устрою. Повезло вам: тут одна добрая старушка скончалась, вчера схоронили. Так она всем перед смертью говорила, что у неё две племянницы от двух сестёр должны приехать, и дом свой им оставлять будет. Вот вы будто и есть те две племянницы для всех, кто спросит. Ехали к тётке, по дороге война началась, под бомбёжку попали, документы потеряли… Я сейчас вас в её дом отведу.
Дверь была опечатана бумажной полоской. Пришла пожилая соседка, сказала, что ключ под крыльцом, и жаль, что тётка племянниц не дождалась, а «дом только им». Жилище оказалось неплохим — не развалюха, внутри порядок, стены побелены, кухня, две комнатки, есть на чём спать, в чём готовить, только продуктов никаких.
— Оставляйте своих малых и бегом на склад! — скомандовал Виктор Андреевич. — Там всё берите, что отдают населению бесплатно, мешки с мукой, зерном, что достанется. Сначала по дороге заглянем в мой кабинет, я вам бумагу выдам, чтоб продукты получить. И ещё справку, что прибыли из Новосибирска родственники-наследники покойной.
Затем женщины бросились со всех ног на склад. Там действительно люди грузили мешки на тачки и увозили. Миле и Зое выдали три мешка, два с мукой и один с пшеном.
— Но нам-то и везти не на чем! — сокрушались женщины. Но тут красота Эмилии возымела действие. Одному парню отказались выдавать продукты:
— Ты уже сегодня всю норму получил. Надо, чтоб и другим что-то досталось!
Он огляделся, приветливо улыбнулся стоящей позади Миле и взялся довезти груз до её дома.
Немцы не заставили долго себя ждать. Уже через двое суток они заняли город. Зоя с Эмилией затаились, боясь даже нос высунуть на улицу. А ещё через пару дней мужик средних лет в форме полицая привёл в дом женщин двух немецких солдат и строго сказал:
— Вот эти двое будут жить у вас. Смотрите, девки, отвечаете головой за своих постояльцев! Да не дай бог, чтоб вы им что сделали!
На что Зоя робко спросила:
— А они нам ничего плохого не сделают?
— Может, и нет! У немцев дисциплина — прежде всего. И, усмехаясь, добавил:
— Да и сами-то они, глядите, какие хилые. Не зря их на поле боя не отправили, а в комендатуру. Так что не боись!
Когда полицай ушёл, Миля живо освободила комнату, где ранее поселилась с сыном. Слава богу, старушка до войны её сдавала, и рукастый квартирант помог ей для их общего удобства установить двери. Ошарашенные неожиданным вселением немцев, женщины притаились в своём углу, в страхе обнявши детей, и говорили шёпотом. И вдруг в дверь постучали. Миля и Зоя вскочили, полные решимости дать отпор непрошенным гостям. Собравшись с силами, женщины отворили дверь. За порогом стояли оба солдата, пожилой и молодой, который улыбаясь спросил на своём языке: «Говорите ли вы на немецком?»
Женщины стояли у них на пути с таким видом, что сразу было ясно: дальше ходу нет! Они обе поняли вопрос, но Зоя не ответила, потому как из немецкого знала не более пятнадцати фраз и слов. Эмилия не стала скрывать, что сносно говорит на немецком. В её семье старшие общались на идише, еврейском диалекте немецкого языка, о чём она, конечно же, промолчала. Немцы неожиданно очень обрадовались её ответу. Пожилой солдат представился сам: «Я Фриц». А затем, указав на молодого, сказал: «Его имя Густав». Эмилия назвала своё имя, Зоя своё. Все были смущены. Наступило тягостное молчание. Немцы извинились и тихо, мирно ушли в свою комнату.
Поначалу Эмилия с Зоей переживали, что постояльцы будут наглеть и приставать, как истинные оккупанты, но те явно были исключением из общей массы и вели себя сдержанно и предупредительно, понимая, что их боятся эти молодые матери с детьми. Так получалось, что Миля слышала и понимала те разговоры, которые постояльцы вели между собой. Зое тоже было интересно, и она просила подругу пересказывать ей всё, что та узнавала.
— По-моему, оба солдата из рабочих, из простых семей. До войны трудились на фабриках. У Густава в Германии осталась невеста, которую он крепко любит. Зовут её Хелен. Она подруга его младшей сестры. Густав скучает по своей невесте и постоянно о ней вспоминает, перечитывая её письмо. Фриц тоже скучает по своей жене, недавно сломавшей ногу. Он сетует, что ей теперь очень нелегко. Она, как и Фриц, волнуется об их старшем сыне, воюющем на передовой. От него нет вестей, жив ли их мальчик? Он такой добрый и смелый, любит Германию так, что готов жизнь за неё отдать. Неужели Господь даст ему погибнуть? А второй сын Фрица уже подрастает. Если война не закончится быстро, как обещал фюрер, его тоже мобилизуют. Только маленькая доченька останется с матерью
— Никому эта война не нужна, кроме одержимых бесами, — сделала вывод Эмилия.
— И главный бес — Гитлер, — добавила Зоя
Неожиданно в доме произошёл инцидент, нарушивший покой жильцов. Непослушный, упрямый Славик умудрился выскользнуть из-под опеки женщин и заскочить в комнату немецких солдат. Увидев на столе сахар, мальчик замычал, показывая не него пальцем. Миля, вся дрожа, вбежала за сыном и стала просить прощения за недосмотр, объясняя, что сын глухонемой и многого не понимает. Фриц посочувствовал Миле: «Какой у тебя красивый, крепкий ребёнок. Очень жаль, что у него нет слуха». Он дал Славику два куска сахара и два ломтя хлеба. Мальчик мгновенно засунул белый кусок за щёку, и Миля, поблагодарив за угощение, увела сына.
— Надо за ним теперь в оба смотреть, ведь он всё время будет туда рваться за хлебом и сахаром, — сказала Эмилия Зое.
Мишук, как и Славик, со счастливым видом сосал свой сахар, а в руках с нежностью держал кусок хлеба.
— У них не убудет, — ответила Зоя, — если бы не припёрлись на нашу землю, мы бы и сами ни в чём не нуждались, без их подачек.
— Что верно то верно,— поддержала её Миля.
Во дворе мальчики играли под присмотром матерей, боявшихся, что соседка заговорит с Мишей, и ребёнок вспомнит отца-лётчика и свою прежнюю жизнь. Соседка принесла им картошку, свеклу и морковь, бутылку подсолнечного масла и посетовала, что самой надо родню кормить. Посоветовала ходить на задворки немецкой столовой, собирать среди отходов мелкие овощи, не взятые под очистку. Надо же как-то выживать! Тётка ваша по болезни в этом году огород не сажала.
Вдруг вечером неожиданно в комнату женщин зашёл Фриц. Он положил на столик буханку хлеба и кулёк сахара. Многозначительно глядя на Эмилию, сказал, что в округе облава — забирают евреев и уводят к оврагам, за город, где держат их взаперти в сельскохозяйственной постройке. Миля заметно побледнела, она поняла, что немец догадывается о её происхождении. Ей хотелось узнать, что будет с этими евреями, но она не посмела. Миля и сама догадалась, что овраг — это общая могила. Будут убивать.
Когда Фриц ушёл, Зоя набросилась на Милю с вопросами:
— Отчего ты сама не своя? Что он сказал?
— Евреев забирают и увозят за город к оврагам. Зоя, их там расстреляют и бросят в овраг — общую могилу. Другого ничего быть не может! Фриц, кажется, догадался, кто я. Как ты думаешь, наши постояльцы меня выдадут?
— Не знаю, — ответила Зоя с тайным злорадством, которое с трудом удалось ей скрыть. — Вряд ли Фриц тебя выдаст. Вижу, начинает нас всех ради тебя подкармливать, ты ведь красавица, да ещё по-ихнему шпаришь, как родная. А если и выдадут, то я как бы двоюродная твоя сестра и нас под общую гребёнку загребут. А мне на что такая беда?! Вот уж повезло, так повезло мне с тобой!
В голове у Зои закрутилась карусель коварных мыслей: «Выдадут они тебя, не выдадут, а мне точно от тебя надо откреститься. Да и на что нам в четыре рта провизию подъедать со Славкиным аппетитом! Мешки пустеют быстро, а в два рта кушать куда экономнее! А как если я завтра с утречка скажу: «Слушай, Милька, чтоб к мешкам больше не подходила, а не то одно моё слово — и вы уже в овраге вороньё будете кормить! Знаю я и про твои два золотых кольца, в мешочке зашитые. Мамаша твоя, хитрая жидовка, привезла их тебе как раз накануне войны. Я под вашей дверью подслушала, как она тебе наказывала: «Спрячь. Держи всегда при себе. Чует моё сердце — война на пороге. Это будет твой золотой запас на пропитание». Так я вот до твоего запаса доберусь, как только тебя со Славкой за шиворот поволокут — заранее ликовала Зойка. Она уже знала, в каком укромном месте Миля прячет мешочек.
Прошли сутки, но за Эмилией так и не пришли. С утра Зоя после завтрака ей сказала: «Мы с Мишуком сходим на задворки столовки, поглядим, что там подобрать можно. А вы со Славкой сидите тихо и не высовывайтесь».
После ухода Зойки на душе у Мили точно кошки заскребли. Она забрала из укромного места свой «золотой» мешочек и спрятала его в лифчик, быстро собрала вещмешок и стала напряжённо смотреть в окно. Вдруг её сердце зашлось, душа ушла в пятки, когда она увидела, как запыхавшийся, раскрасневшийся Фриц вбежал во двор и стремглав — в дом: «Эмилия, хватай сына и немедленно спасайтесь! Бегите! Твоя подруга донесла на тебя, что ты еврейка. Я с дежурства сбежал. Прощай! Помогай вам Бог!»
Он показал ей рукой, в какую сторону бежать, и помчался обратно в комендатуру обходным путём, чтобы не встретиться с полицией. Миля со Славиком поспешили в ту сторону, куда показал Фриц, на окраину города. Две улицы были безлюдны, и они прошли их беспрепятственно, на третьей дорогу преградили два полицая. Схватив Милю мёртвой хваткой за предплечье и глядя на неё с усмешкой, старший, усатый громила, сказал:
— Гляди-ка, на ловца и зверь бежит! Про тебя-то нам наводку и дали — с виду, может, и не жидовка, а на самом деле самое то, волосы светлые, глаза тёмно-карие, сама красавица, а сынок глухонемой.
Второй полицай, что помоложе, длинноносый и худой, подмигнув первому. добавил:
— А вот мы сейчас проверим! Мальчик, как тебя зовут? Отвечай! — спросил он у Славика, строго глядя на него в упор.
Но ребёнок испуганно зажмурился и опустил голову.
— Попались голубчики! От судьбы-злодейки не уйдёшь! А давай-ка мне свою тюбетейку! Красивенькая, как раз моему Сашку в пору.
— Да ты чё! С головы смертника своему мальцу одевать? Помрёт и он!
И второй, тщедушный, услышав слова первого, громилы, отдёрнул руку от головы Славика, как ошпаренный. Миля, держа сына за руку, покорно шла с полицаями в обратную сторону, за город.
У неё было время подумать над тем, что произошло. Ей стало совершенно ясно, что Фриц пришёл не только спасти её и Славку, но и дать понять, что он и Густав её не выдавали. А ведь если бы за ней пришли полицаи, она подумала бы только на немцев. На Зою? На неё — никогда! Какой бес в неё вселился? Вспомнила, как она назвала Гитлера бесом. А сама от него недалеко ушла! Миля так и не поняла Зойку. Не зря говорится: «Чужая душа — потёмки».
А вот и эти овраги! Рыжая земля, почти никакой растительности, кроме редких кустиков. Местность хорошо просматривалась. «Даже кролику здесь негде спрятаться», — обречённо подумала Миля. На пустыре стояла старая хозяйственная постройка, охраняемая крепким, рослым немецким автоматчиком. Сдвинув тяжёлый засов, он не сразу открыл дверь, засмотревшись на молодую женщину, и с ноткой сочувствия в голосе спросил:
— Как твоё имя?
— Я Эмилия,— ответила она, и в душе её мелькнул отблеск надежды на спасение.
— Входи, Милка, будь, как дома! — весело расхохотался полицай-громила. И, отправляясь назад в город, продолжал болтать со своим напарником:
— И на что её мать такую красавицу родила, уж точно не для того, чтобы она во цвете лет в овраге мёртвая валялась. Даром что еврейка, а её мне и этого пацанёнка жалковато. Не поймёшь, что в мире творится!
Внутри постройки во мраке Эмилия рассмотрела много людей, напуганных и несчастных. Да, это были евреи — старые, молодые, подростки, дети, согнанные со всей округи. Эмилия села на вещмешок, ближе к выходу. Всех, находящихся здесь, обволакивала тяжелая атмосфера страха, безысходности и нечистот. В углу находилось отхожее место, оттуда шёл смрадный запах. Эмилия узнала, что почти все находятся здесь уже два дня. Некоторые были в бегах, пытаясь спастись, но всё-таки попали в лапы полицаев. Но скоро, уже сегодня, кончатся их мучения. Всех расстреляют. Эмилия подумала о том, что двое суток они со Славиком по нынешним временам жили почти в раю: спали в постели, успели поесть хлеба, которым угостил их Фриц. Пили горячую воду с сахаром. А эти несчастные люди уже страдали в этом жутком сарае. И вот теперь она с сыном здесь, в этом аду, и умрут они сегодня вместе со всеми. Она вспомнила о родителях. Неужели их постигла та же участь?
О муже Эмилия всегда думала с тоской любящей женщины, с верой в его избранность для счастливой долгой жизни, и себя видела рядом с ним неизменно в радости. Она даже сейчас знала сердцем, что Сергей жив, что он успешно сражается в небе. Но вот жизнь её и Славика уже висит на волоске! Как же такое могло с ними случиться?! Это же уму непостижимо!
Под конец она поняла, что не может думать ни о чём, кроме предстоящего расстрела. Ужас обуял её, но вскоре он сменился апатией, оцепенением. Миля потеряла ощущение времени. И тут Славик тряхнул её за плечо, показывая своим привычным жестом, что хочет по нужде. Она повела его к отхожему месту в вонючий угол и показала — сюда! Но он затрясся в истерике и, вырвавшись из рук Мили, помчался к выходу и с жутким мычанием стал биться в дверь руками, ногами, всем телом. Она пыталась его утихомирить, но это ей не удавалось. Часовой постучал в дверь прикладом, мол, что у вас там. Припавши губами к дырочке в двери, она негромко позвала:
— Солдат, это я Эмилия. Я хочу сказать тебе что-то очень важное для тебя и для меня.
Часовой чуть приоткрыл дверь, прижав её сапогом. Славик успокоился телом, но слёзы текли по щекам.
— Как тебя зовут? — спросила Эмилия.
— Генрих, — ответил он растерянно.
— Генрих, выпусти меня. Я не убегу. У меня к тебе предложение. Я хочу поговорить.
Часовой открыл дверь и, схватив Эмилию с сыном, мгновенно вытащил их наружу и закрыл сарай. Один старый еврей уже шёл к выходу. Он хотел узнать, чем всё это кончится. Приложив ухо к двери, пытался услышать, о чём говорят снаружи. Но немец заслонил широкой спиной женщину и ребёнка, и ничего не было слышно.
— Генрих, — прошептала Миля, глядя в голубые глаза молодого солдата с теплотой и надеждой, — мой сын глухонемой, у него истерика.
Она достала из-за пазухи свой мешочек.
— Здесь два золотых кольца. Это тебе от меня в подарок! У тебя глаза небесного цвета, будь же ангелом для меня. Это на память. Когда-нибудь ты взглянешь на эти кольца и вспомнишь Эмилию. А сейчас я прошу: отпусти сына по нужде.
— И это всё, что ты хочешь? Пусть идёт!
Слова Мили удивили и развеселили парня. Он улыбнулся добродушно и открыто, как умеют улыбаться только сильные, мужественные и благородные мужчины. Женщина отпустила руку мальчика, и тот мгновенно убежал на середину пустыря, сделал свои дела и стал играть чем-то на земле, присев на корточки и не обращая внимания ни на мать, ни на часового. Эмилия взяла Генриха за руку и вложила мешочек ему в ладонь. Он покраснел и сказал:
— Сейчас приедет машина с расстрельной командой.
— Что делать, Генрих? — спросила Миля.
Конечно, тайно женщина надеялась, что, очутившись на свободе, Славик убежит куда подальше, что он не раз делал, и его приходилось искать. Но этого не произошло.
— Беги к сыну и с ним уходи за овраг! — ответил Генрих.
Он протянул ей мешочек, но она отвела его руку:
-Это плохая примета — брать назад подарок. Прощай, добрый человек! Я благодарю тебя всем сердцем.
Когда Миля добежала до середины пустыря и взяла Славика за руку. Она услышала, что вдали рокочет мотор грузовика. Обернувшись, она в последний раз увидела Генриха. Он показывал ей рукой: уходи, уходи! Миля побежала со всех ног, изо всех сил таща за собой Славика, огибая расстрельный овраг.
Всё это видел в дырочку в двери седовласый еврей, но мудрый старик сделал философский вывод: «Не иначе как Божье проведение. Это последний добрый человеческий поступок, который я видел в своей жизни. Дай Бог, и после смерти узреть только радостное для души!»
Следующий овраг был ниже первого, и Миля с сыном успели обогнуть и его. Силы их покинули на третьем овраге, на дне которого валялась мёртвая лошадь. От неё ветер доносил запах разложения. Женщина разглядела за трупом в склоне горы большое углубление, что-то вроде широкой норы, где можно было спрятаться до ночи. Они залезли туда, легли и отдышались. Через некоторое время до них стали доноситься крики команд, вопли ужаса, сначала сплошные выстрелы, а потом редкие. Когда всё стихло, раздался удаляющийся рокот грузовика. Ветер, слава Богу, дул в обратную сторону от их убежища, и запах гниющей падали был терпимый. Дождавшись ночной темноты, Эмилия с сыном отправились в путь, надеясь прийти к какому-нибудь сельскому жилью. За оврагами прошли лесочки, напились воды из ручья. Потом снова — овраги. На рассвете вышли на поле. Когда вдали показалась село, Эмилия остановилась и заплакала. Нет, не от радости, а от страха. Она поняла, что ей не хватает мужества войти туда. Миля упала на колени и, глядя в безоблачное голубое небо с сияющим златоглавым солнцем, впервые в жизни обратилась к Богу: «Господи, я знаю, что Ты есть! Что Ты любишь меня и Славика, и Ты спас нас от ужасной смерти. Ты простил мне моё безверие, мою неблагодарность, мою глупость стадной овцы. В душах Фрица и Генриха тоже есть свет Твоей доброты и сострадания. Я благодарю Тебя, Господи, за то, что и среди немцев есть Твои люди, и Ты поставил их на моём пути как оплот спасения».
Она посмотрела на сына: подражая матери, он тоже стал на колени и смотрел в небо. Чувство благоговения охватило Эмилию. Её душа наполнилась силой веры: всё в этом селе с нами будет хорошо! Она постучала в первый же дом на окраине. Из него вышла пожилая женщина с добрым лицом, взглянула на усталых, измученных путников с любовью и пригласила в дом. Звали её Мария.
«Голод не тётка, вот и пришла к двоюродной тётке кормиться», — говорила всем, кто интересовался, хозяйка дома. Так Миля со Славиком и прожили у Марии на правах племянницы с ребёнком из городских до конца оккупации.
Когда пришёл староста, крепкий мужик в годах, Эмилия поняла, что он тоже человек от Бога, по тому, как он её напутствовал: «Твой статус «беженка», сиди тише воды, ниже травы, ни с кем в дружбу не входи, ничего о себе не рассказывай, мол, ребёнок глухонемой, заботы требует, не до чего тебе, кроме твоего пацана. Волосы свои всегда под косынкой прячь. Можно и совсем их состричь, мол, болею. В остальном, слушайся Марию, она скажет, что делать, в случае чего. Место у вас здесь тихое. Окраина. Так что с Божьей помощью будете в порядке».
«Свой человек», — сказала о старосте Мария. Миля старалась во всём помогать хозяйке по дому и в огороде. Муж Марии умер ещё до войны, а два сына воевали на фронте. В доме было две иконы: Иисус Спаситель и Богоматерь с младенцем. Утром и вечером Мария молилась пред ними о спасении сыновей от гибели на войне. Глядя на неё, Эмилия стала молиться о возвращении мужа с войны живым и невредимым. При этом она всегда представляла их будущую встречу, и радость охватывала её. Она верила в победу.
Когда оккупированные территории освободили советские войска, Миля простилась с дорогой её сердцу тётей Марией и уехала в родной город, где до замужества жила с родителями. От соседей по подъезду она узнала, что её отец и мать были расстреляны вместе с другими евреями. Миля со Славиком поселились в одной из комнат родительской квартиры, которую для них временно освободила семья инвалида войны, получившая это жильё. Душевную боль по убиенным родителям заглушила огромная радость: лётчик Сергей Иванов жив и продолжает воевать! Такие сведения получила Эмилия в военкомате на свой запрос, и главное — номер полевой почты, куда писать ему письма. Миля послала мужу радостное письмо, полное любви и нежности, где сообщила о том, что спасла её и сына добрейшая деревенская женщина Мария. Подробности расскажет при встрече, не хочет описывать эти страсти. Мама с папой погибли. Ответное письмо Сергея было сплошным ликованием. Он верил, что его любимые жена и сын живы, и всё время представлял себе их счастливую встречу после войны. Ни одной секунды не сомневался, даже мысли себе такой не допускал, что их не стало. Мама Сергея жива. А вот среди товарищей-лётчиков многие погибли, и одним из первых Вася Сорокин — в самом начале войны. Знает ли Миля, где Зоя? Эмилия ответила, что не знает о ней ничего, решив рассказать мужу всё: о Зое, Фрице, Генрихе и Марии только при встрече.
Когда кончилась война, майор Иванов был оставлен на лётной службе в армии. Он приехал в родной город Эмилии, чтобы забрать семью. На удивление родителей Славик сразу узнал отца и бросился ему на шею, на несколько секунд опередив мать. Они обнялись втроём, тесно прижавшись друг к другу, и никак не могли разомкнуть объятья.
— А мы со Славиком уже весь язык жестов для глухонемых выучили и общаемся, — похвалилась Миля. — Он умненький у нас. И по дому всё умеет делать. А рисует как! Очень оригинальные сюжеты. Господь ему дал талант к живописи. Сейчас я тебе его альбом покажу!
Пока отец с любовью разглядывал рисунки сына, Миля накрыла скромный стол, за которым, как до войны, собралась их счастливая семья.
Уложив Славика, Эмилия и Сергей всю ночь не спали. Они любили друг друга и говорили, говорили, говорили обо всём, что произошло с ними за эти суровые годы войны. Сергей был поражён тем, что Зойка оказалась такой сволочью. Он слушал рассказ о злоключениях жены и сына и об их спасении, о Фрице, о Генрихе, о Марии, как будто смотрел кинофильм. Ему казалось (или это в самом деле было так), что он видит все лица — и немцев, и полицаев, и Марии, и старосты, и как Эмилия молится пред иконами о его возвращении. Он спросил жену:
— Значит, ты молилась обо мне?
— Да, молилась всю войну. Господь привёл меня к вере, показав, что любит меня и Славку и спасает нас от самых невероятных бед. Отец Небесный и тебя, Серёжа, любит, ведь ты подумай, четыре года участия в боях!
И вдруг муж громко рассмеялся:
— А ты не знаешь, жёнушка, что мать меня в лётное училище благословила только после того, как я выучил, по её настоянию, наизусть 90-й псалом «Живый в помощи вышнего». Ведь отец мой, лётчик, разбился в мирное время во время учений. Мама себя винила, что не научила его тому, что в небе без Божьей помощи нельзя. Страшная была война, многих в веру обратила. Но об этом не принято говорить.
Сергея не удивило, что среди немцев нашлись хорошие люди, спасавшие Эмилию.
— Не может быть, — сказал он, — чтобы весь немецкий народ был гнилым, злобным и тупым.
— И ещё не может быть такого, чтобы весь народ жил без Бога. Я так рада, что мы друг друга понимаем, — добавила Эмилия и, счастливая, поцеловала мужа в седые виски.
***
P.S. Рассказ о Миле я услышала в возрасте 8 лет в коммунальной квартире военного городка. Подруга выдала её, а немцы и крестьянка спасли. Это запало в душу как пример Божьего Проведения.