К началу: http://stihi.ru/2019/08/19/665
«И это была Мари?» — с удивлением спросил отец, внимательно слушавший рассказ доктора Зайднера о днях его молодости. «Конечно же нет! Я думаю, это была просто галлюцинация… Эти странные “явления” ещё не раз посещали меня – и во сне, и наяву… Но всё проходит – и сегодня я почти уже не вспоминаю этот печальный… эпизод своей жизни. Да и рассказал я вам о нём только для того, чтобы вы поняли, насколько в этой жизни всё быстротечно, и старик Экклезиаст был чертовски прав, когда говорил: “Что было, то и будет, и что происходило, то и будет происходить, и ничего нет нового под солнцем...” Вы не первый и не последний… Конечно, и мне безумно жаль несчастную Ирен, её бедных родителей… и Элизабет…»
«Вы любите Элизабет?» — неожиданно спросил отец. Доктор внимательно и удивлённо посмотрел на него и, после некоторого молчания ответил: «А вы не так просты и не так наивны, молодой человек, как могло бы показаться на первый взгляд! Что ж, я отвечу на ваш вопрос откровенно: да, я безумно люблю Элизабет – и уже давно. Но я не хочу подвергать – ни её, ни себя – новым испытаниям, предлагая “руку и сердце” девушке, которой сам гожусь в отцы… Хотя, признаюсь, роль просто “друга семьи” для меня становится всё более невыносимой…»
Отец с нескрываемой завистью посмотрел на доктора Зайднера: «Как я бы хотел оказаться на вашем месте!» «Вы тоже влюблены в Элизабет?» — зажигая потухшую сигару спросил доктор… «Вы меня не так поняли» — ответил отец – «Если бы Ирен была жива… если бы…» «Не растравляйте себя! У вас всё ещё впереди – поверьте мне! Вы еще так молоды… А вот я… Конечно, мне далеко до семидесятилетнего старикана Гёте с его любовью к юной пастушке, но всё равно чувствую себя каким-то водевильным ловеласом… Однако что-то мы с вами сегодня совсем рассиропились, коллега… А не заказать ли нам ещё по рюмочке “Наполеона”?»
Они сидели на открытой террасе кафе «Богема» на Монмартре – несмотря на зимнее время, был яркий солнечный день, и все столики были заняты многочисленными посетителями, вокруг которых сновали официанты, словно пчёлы над цветочной клумбой. Доктор Зайднер, щелкнув пальцами, поманил «гарсона», и вскоре на столе появились ещё две рюмки драгоценной янтарной влаги. «Прозит, дорогой Самуэль!» — сказал Зайднер, подняв свою рюмку – «Давайте выпьем за всё хорошее! Будем надеяться, что все ужасы в нашей жизни уже позади… Хотя, честно говоря, мне в это не очень верится… Оглянитесь вокруг — как беспечно воркует милая парижская публика! Какие краски дарит нам этот великий и вечно юный город в этот воскресный солнечный день! Как прекрасна жизнь! И кажется, что так будет всегда… В древние времена лжепророков забрасывали камнями – но едва ли меня постигнет их участь, если я скажу, что не пройдёт и нескольких лет – и вместо модных дамских туфелек и мужских штиблет по этой площади будут топать прусские сапоги, а пение птичек в уютном скверике напротив будет заглушено рёвом моторов и лязгом танковых гусениц… Я знаю, эти тевтоны всё равно не успокоятся, до тех пор, покуда не отомстят англичанам, французам и русским за своё унижение...»
Доктор Зайднер залпом выпил свою рюмку и достал новую сигару. «А знаете, если Мари потом являлась ко мне только в снах, то с её братом, князем Дмитрием Корецким, мне таки довелось еще раз свидеться… в военном госпитале под Гумбиненом – в Восточной Пруссии»… «Вы были на войне?» — удивился отец – «Я не знал об этом…» «Да, я был «унтерарцтом» — унтер-офицером медицинской службы в составе 8-й армии под командованием Гинденбурга, и мне пришлось участвовать в знаменитой “битве при Танненберге”… Это была жестокая бойня, в которой полегли десятки тысяч солдат и офицеров с обеих сторон. Русские, доложу я вам, дрались как звери. Но ценой неимоверных потерь, в конце августа 1914 года, нам всё-таки удалось их потеснить. А затем наши войска окружили и разгромили 2-ю армию русского генерала Самсонова...»
«К нам, в военно-полевой госпиталь, на телегах стали свозить тысячи раненных и буквально сваливать их на землю вокруг госпиталя – немцев и русских вперемешку… Я пробирался сквозь груды этого искалеченного человеческого материала в сопровождении двух офицеров и нескольких санитаров – нам было приказано отделять, как говорится, «зерна от плевелов» — своих от врагов, мёртвых от живых… Они лежали вповалку на краю поляны – эти русские солдаты, забрызганные грязью и залитые кровью, большинство из них были без движения, но некоторые еще шевелились, напоминая огромных копошащихся земляных червей…»
«Он сидел на земле, прислонившись к старой берёзе и склонив голову на грудь. В спутанных светлых волосах запеклась кровь. Китель его был разорван, но судя по погонам, он был офицер. Обе руки его были наспех обмотаны каким-то тряпьём вместо бинта, отсутствовала левая нога – видимо, оторвало снарядом. Я поднял его голову – он был еще жив, но уже почти без сознания. «Дмитрий, вы меня слышите?» — спросил я его. Он приоткрыл глаза и, увидев меня, что-то прошептал — но затем снова впал в забытье. Я приказал его срочно нести в операционную палатку. Один из офицеров, сопровождавших меня, возмутился: «Нам приказано оперировать в первую очередь немецких солдат и офицеров!» «Это офицер русского Генерального штаба» – на ходу придумал я – «Мне он знаком ещё по Парижу. И если мы спасём ему жизнь, то можем получить важные военные сведения». Офицер, казалось, согласился с моими доводами, и санитары, положив князя на носилки, унесли его, как я думал, в операционную палатку. Но когда я прибыл туда через час, ни князя, ни еще кого бы то ни было из раненных русских в ней не оказалось. «Где русский офицер?» — спросил я одного из санитаров. «Наверное, там, господин унтер-офицер!» И он рукой показал в сторону леса. Я направился в указанном направлении – и вскоре увидел, как солдаты лопатами засыпают землёй огромный ров, вырытый на окраине леса…»
Доктор Зайднер поднялся: «Мне пора, друг мой! Я должен зайти к Фридлендерам – Элизабет послезавтра возвращается в Германию… И Мириам едет с нею». «Не может быть — это безумие!» — воскликнул отец – «Остановите их!..» «Увы, поздно – дело решено. Эти отважные женщины не могут бросить родного человека одного – на съедение безжалостной нацистской "Фемиде"». Зайднер крепко пожал отцу руку. «Я очень привязался к вам… Бог знает, увидимся ли мы еще – я вызвался сопровождать Элизабет и её мать в поездке во Франкфурт… Давайте же обнимемся!..»
«И снова потери» — с горечью подумал отец, глядя в след удаляющемуся доктору Зайднеру – «И сколько их еще будет?..»
<Продолжение следует>