Эдвард очнулся ото сна словно от тяжкого похмелья. Тяжесть эта не проходила вот уже несколько дней, а может, месяцев. Жизнь давно перестала радовать. В свои сорок с небольшим он ощущал себя семидесятилетним: нет, мудрости не нажил, а вот усталость и равнодушие приобрёл. В издательской фирме, где он работал оперативным менеджером, прошло сокращение, и после неприятного разговора с руководителем Эдвард «послал» бывших коллег далеко и надолго. Не задалась и личная жизнь. Женщин было немало, но семьёй так и не обзавёлся — духа не хватило связать себя по рукам и ногам.
Смысл существования на этой Земле постепенно терялся, уступая место всё большему унынию, сквозившему в каждом мгновении, шаге, вздохе. Да что уныние — новый день вызывал «рвотный рефлекс». Вот и сейчас, вдохнув горячего воздуха из распахнутого окна, он почувствовал, как окатившая с головы до ног духота вызвала тошноту. Казалось, обездвиженный воздух можно потрогать рукой; в детстве ему нравились такие мгновения, предвосхищавшие дождь или грозу, а сегодня захотелось смять, разорвать эту серую массу, лишь бы убрать накопившееся напряжение.
Глотнув кофе, мужчина собрался и вышел из дома. Он медленно брёл по улице, пока не запнулся обо что-то на асфальте. Взгляд приковали яркие буквы. Они вещали: «Вы устали от жизни? Быстрая и лёгкая смерть избавит от переживаний и невозможности мириться с собой и людьми. Эвтаназия разрешит все проблемы!» Адрес и телефон размещались здесь же.
— Избавление? Избавление! Избавление... — застучало в виске.
Эдвард не раз задумывался об окончании земной жизни, но красивая смерть на берегу Женевского озера в заграничной рекламе явно была не по карману, а вот это предложение почему-то заинтересовало. Не мигая, он смотрел на текст ещё минут пять, затем развернулся и ускорил шаг.
***
Минуя арку, мужчина нырнул в глубину двора-колодца дома на 8-ой Советской. Там среди больших дверей и малых дверок пошивочных, ремонтных мастерских, мелких торговых лавочек обнаружил ту самую, обшарпанную, обозначенную приглянувшимся объявлением. Нерешительно помялся у входа и... шагнул. В помещении было темно, но, присмотревшись, он увидел за стойкой парня лет тридцати.
— Э-э-э... — замялся Эдвард.
— Да! — откликнулся тот, — слушаю вас!
— Я по объявлению... — неуверенность не отступала. — М-м-м... эвтаназия разрешит все проблемы...
— Конечно, конечно. Проходите... — не отводя взгляда от экрана компьютера, служащий кивнул на кресло. Наконец, он оторвался от монитора.
— Заполните анкету, — протянул лист, — затем программа обработает ваши данные и предоставит рекомендации...
— Какие к чёрту... рекомендации — растерялся Эдвард. – Я думал: укол, и всё!
— Так... — парень внимательно посмотрел на него. — То, о чём вы мечтали, обязательно случится. Но если вы современности предпочитаете средневековье, то обратились не по адресу!
— Извините, я чего-то не понял? – смутился тот.
— Вам известно что-нибудь о теории «порочного круга»?
— Да вся наша жизнь — порочный круг!
— Я не о том... Скажем, в жизни каждому из нас свойственно ошибаться. Так?
— Допустим...
— Совершая ошибки, мы рассчитываемся за них... — парень задумался на минуту, — когда объём таких ошибок достигает критической массы...
— И что?
— А возвращать долги?
— Что-то я не понял: сколько и кому должен? — попытался пошутить Эдвард.
— Вам должны, вы должны — дело не в этом... — согласился служащий.
— А в чём? — перебил его Эдвард.
— В кандидате, который сможет вам «помочь»! — прямо и без дополнительных разъяснений выдал клерк.
— Ну-ну... — усмехнулся Эдвард, почувствовав прилив крови к вискам. Он заполнил анкету. Обработав информацию, компьютер выдал три фото (девушки, пожилой женщины и зрелого мужчины). Женщин он узнал сразу, а вот на фото мужчины смотрел долго.
— А этот-то как сюда попал?! — удивился Эдвард.
— А что вас так поразило? — поинтересовался сотрудник.
— Вы ничего не перепутали?
— Программа никогда не ошибается! — отчеканил тот, но, смутившись, поправился: — Погрешность минимальная.
***
На первом фото он узнал свою тётушку, с которой не ладил, по крайней мере, сколько помнил её. За любую провинность или произнесённую в её адрес шутку получал затрещину или тычок, поэтому с ответом не задерживался — с удовольствием делал гадости. Обратная связь работала чётко: она — оплеуху, причём потихоньку, когда рядом никого не было, он — кнопку на её стул. Тогда он думал, что это игра такая... на выживание. Конечно, родные догадывались о непростых отношениях тёти и племянника, но воспринимали это как некую блажь одинокой женщины, так и не создавшей собственной семьи. Благодаря родственнице Эдвард узнал, что люди — не простачки, и от каждого можно получить удар в спину. Именно она, мир её праху, превратила жизнь племянника в пружину, которая сжималась при встрече с более успешным, более сильным, а значит, противником; организм готовился к отражению удара.
Сидя в кресле, он вдруг вспомнил о её подарке. Она умирала, и на вопрос сестры, матери Эдварда, почему свою роскошную квартиру оставляет нелюбимому племяннику, ответила, что пусть тот живёт и мучается.
— Так она уже того... — выдохнул Эдвард. Он не мог подобрать слов, чтобы сказать, что женщины давно нет в живых.
— Ага... — сразу понял клерк. — Ничего страшного, ведь программа выдала вам потенциальных м-м-м... помощников.
— Помощник? — глупо улыбнулся Эдвард. — А-а-а, ну да — assistant! — вспомнил английский.
— Именно ассистент! — подтвердил клерк.
Женщина на втором фото... Лиля! В их отношениях всё было непросто. Учились в одной группе университета. И сколько он помнил, она всегда его раздражала. Приводила в ярость её прямота, за которую девушку уважали все, кроме Эдварда. Её умение дружить вызывало восхищение, а у Эдварда — лишь зависть. Всё, к чему она прилагала руку, получалось непринуждённо и естественно. А ему, готовому расшибиться в лепёшку ради того, чтобы стать душой компании, понравиться кому-то, не везло: на эпатажные выходки парня реагировали как на выступления клоуна. Угнетала и реакция Лили, которая относилась к его фиглярству с лёгкой улыбкой и со смешинкой в глазах.
В начале их бурного романа раздражение помогало загораться страсти: оба заводились с пол-оборота, с полувзгляда. Они даже сняли небольшую квартирку неподалёку от университета. Но постепенно в отношениях исчезла химия, а заменить её было нечем. Эдвард считал их связь кошкомышкиной, которая не мешала засыпать, только вот просыпаться не хотелось — откуда знать, кто ты сейчас: азартный охотник или его жертва. Причиной их сожительства мужчина называл — а mensa et toro (из-за стола и ложа).
То ли из-за тётушкиных «уроков», то ли из-за отсутствия в нём любви, только Эдвард видел в Лиле не любимую и любящую женщину, а некоего конкурента. Такое чувство всегда заставляло держать дистанцию — срабатывал закон «пружины». Поэтому расставание после бурного скандала у Эдварда вызвало лишь облегчение.
С третьей фотографии на него смотрел профессор, доктор филологических наук, у которого Эдвард когда-то учился. Вспоминая гелертера (такое прозвище придумали преподавателю студенты), он слышал свой весёлый и, как ему казалось, беззлобный смех, когда вместо «фри» он твёрдо и уверенно произносил «сри». Как-то лектор даже признался, что после такого произношения не может нормально в туалет сходить. На что Эдвард со свойственным ему резким юмором ответил что-то по поводу геморроя и от «удачной», как он думал, шутки залился смехом. Профессор же заморгал глазами и покраснел как созревший помидор на грядке.
Казалось бы, какая разница бывшая или учитель «помогут» уйти из жизни. Но после долгих раздумий из двух зол мужчина выбрал наименьшее, им оказался профессор.
— Только где? — наморщил лоб Эдвард.
— Что где?
— Где я встречу этого человека?
— Не беспокойтесь, — усмехнулся клерк. — Он сам вас найдет!
— А деньги?
— За всё заплачено! — улыбнулся сотрудник.
— И давно? — ухмыльнулся Эдвард, но не увидев ответной реакции, с каким-то даже раздражением поинтересовался: — Да кем? Когда?
— Жизнью!
***
Невероятно, но ноги сами привели Эдварда к ступенькам знакомой лестницы, ведущей к зданию университета, где он увидел профессора, осторожно спускающегося с этих самых ступенек. Мужчина даже обрадовался и, собравшись с силами, вспомнил весь словарный запас английского.
— This is urgent... (это срочно!) — тихо произнес Эдвард и обнял старика за плечи. Профессор испуганно дёрнулся и замер как пойманная в капкане птица.
— Чего вы так испугались? — рассмеялся Эдвард. — Узнали меня?
— О-о-о! — изумился тот, при этом вид у него был как у человека, испытавшего зубную боль. – Не ошибся бы и в миллионе голосов!
— Что неужели так запомнился? — мужчина даже растерялся. Он не знал, с чего начать, а потому предложил профессору пройтись до ближайшего кафе. Старик согласился, но без удовольствия.
Разговор не клеился. Эдварду мешал тот факт, что профессор помнит все насмешки бывшего ученика. Это было неприятно.
— Как успехи? — попытался справиться с неловкостью языковед. Но в ответ услышал раздражительное: — Вы собираетесь учить меня жизни?
— Да нет... Уже нет... — профессор устало вздохнул.
Эдвард вспомнил, как преподаватель мучился с ним на дополнительных занятиях, куда пригласил студента, чтобы помочь ему справиться с произношением в английском. Парня смешила ситуация, когда сухонький, небольшого роста пожилой человек, жестикулируя телом и языком, пытался вложить понятие межзубного звука (з, с, ф), чтобы выправить речь ученика. Профессор долгое время не понимал, что Эдвард просто издевается, а когда дошло, то как-то странно сник, развернулся и ушёл, не прощаясь. Больше он не подходил к студенту, не интересовался его произношением, впрочем, не замечал и насмешек.
— Была... Конечно, была у меня на вас обида, — словно прочитал его мысли старик. — Но возраст, а значит, некая мудрость сделали своё дело... Да не смотрите вы на меня, как на выжившего из ума! — усмехнулся он. — Я стар, но пребываю в твёрдом уме, и память ещё не подводит.
— Профессор, а вас не тошнит от жизни? — Эдвард решился-таки на разговор. Тот внимательно, посмотрел и грустно пошутил: — Если тошнит, то съешьте чего-нибудь кислого.
То ли от того, что спал летний зной, а день катился к вечеру, то ли от того, что хлынувший дождь освежил уставшую от жары природу, только Эдварду полегчало. Они сидели в уютной кафешке на Невском. Мужчина рассказал о странной фирме и её услуге. Умолчал лишь о том, что с профессором они встретились неслучайно, да и о других «помощниках» не сказал ни слова.
Солнце вновь выглянуло из-за туч...
— А скажите, профессор, что за чушь нёс этот клерк: о каком-то порочном круге, критической массе — физика какая-то?
— Физика, химия, биология... Это жизнь, придуманная людьми... — Да, да! — преподаватель вынул платок и высморкался. — Наша жизнь.
— Извините, но вы же не физик и не биолог, вы лингвист, — не сдержался ученик.
— Я учёный! — возразил он. — И не забывайте о моём возрасте...
— Ну-ну... — улыбнулся Эдвард, — интересно...
— Теория проста: вес, иначе масса, есть у каждого предмета, человека, другого живого существа. Так?
— Согласен.
— Где-то читал, что минимальная критическая масса имеет форму шара, то есть круга. Масса увеличивается в размере, когда расширяется пространство...
— А проще можно? — поморщился Эдвард.
— Проще? — профессор задумался... — Вам что-нибудь говорят выражения «ходить по кругу» или «возвращаться на круги своя»?
— Подумал о цирковом пони, который ходит по арене! — рассмеялся Эдвард.
— Вот-вот... — оживился профессор. — Двигаемся мы, как те лошади по кругу. Толчём воду в ступе, не осознавая, да и не желая знать, почему с нами происходят разные и не всегда объяснимые вещи.
Мечтаем об одном — получаем другое! Уверены, что нашли путь, а в результате — тупик. Вроде движемся, а на самом деле — топчемся и в десятый раз наступаем на одни и те же грабли. Именно от таких повторений появляются усталость и даже безысходность.
— И что?
— Что, что? — поддразнил профессор. — Пробуем «удалиться» от центра круга, то есть расширить пространство, свой кругозор, чтобы знать больше, чтобы жить насыщеннее. И вот уже радость нас переполняет: нашли-таки выход! Только забываем: чем дальше от центра, тем сильнее натяжение «связующей нити».
— Что это за нить такая? — поинтересовался Эдвард.
— Генетическая! — Наши родители. Семья. Детство... Всё оттуда, из прошлого, с которым крепко спаяны, — усмехнулся профессор.
— И что с того?
— Если «нить» разрывается, то человек теряется в пространстве, становится похожим на Ивана, не помнящего родства, — пояснил старик. — Именно тогда он пускается во все тяжкие, лишь бы изменить хоть что-нибудь. Алкоголь, наркотики, смена партнёров, и это еще не самое страшное, что может произойти. Человеку необходимы новые ощущения, чтобы понять: он живой, он дышит.
Эдвард не возражал, поэтому промолчал.
— А хочется-то быть счастливым, любимым, успешным... Но как стать таким? — продолжил учитель.
— Действительно, как? — Эдвард начал понимать, о чём говорит собеседник.
— Разорвать этот «порочный» круг, то есть выйти из замкнутого пространства, — улыбнулся профессор.
— И всего-то!? — усмехнулся ученик. — А многие смогли это сделать?
— Конечно, нет! — профессор задумался... — Наверное, лишь просветлённым это и удалось. В православии — это святые, да и в любой другой конфессии есть такие. Правда, люди ли они в обычном понимании? Вот вопрос!
В чём я абсолютно уверен, так это в том, что нужно меняться. Менять всё внутри, даже если это кажется невозможным. Но, к сожалению, для того чтобы что-то поменять, большинству из нас нужен толчок — сильнейшее переживание или ситуация, скажем, когда находишься между жизнью и смертью.
Ещё точно знаю: с жизнью шутить не стоит, ей нужно доверять! Да и не прощает судьба насмешек, которые, кстати, вы так любите.
— Доверять?! — удивился Эдвард. — Да вы в своём уме?! Добрые люди могут так подставить, что мало не покажется.
— Тема эта непростая... — согласился профессор. — Но в любом случае — у вас появится опыт. И если кто-то предал, то какой смысл на него злиться и хуже того, мстить?! Человек — не плохой и не хороший, он просто слабый, а значит, «в разведку» с таким уже не пойдёшь, — обращаться в другой раз к нему не станешь, зачем его лишний раз искушать.
А если сам не туда идёшь, тебя поправят!
— Поправят? Это каким же образом? — съязвил ученик. — Ведь если человек упрётся, то никогда и никто его не сдвинет с мёртвой точки. Да и лень на что?
— Жизнь упрямее ста ослов и хитрее нашей лени, — прищурился профессор. — Подкинет, например, смертельное заболевание или забросит в такую ситуацию, из которой выбраться не просто, а то и вовсе невозможно. Вот тогда, хочешь не хочешь, а придётся вовнутрь заглянуть.
— Сказки рассказываете?
— Пытаюсь объяснить, как устроена реальность... — кашлянул преподаватель, — опять же, как я её понимаю.
— А как же «люби себя таким, какой ты есть»?
— Так и люби, если умеешь! — не ведая того, профессор попал в точку. — Но если тошнит от своего окружения, от никчемных и повторяющихся событий, от себя самого, наконец, то нужно срочно меняться! Вот это и есть критическая масса.
«В копейку моя жизнь!» — вдруг понял Эдвард.
— А что делать-то?
— Воспользоваться подсказками жизни!
— А они есть? — усмехнулся бывший ученик.
— Конечно. Зря вы усмехаетесь! Ведь подсказки встречаются на каждом углу. Другой вопрос: захочешь ли увидеть, прочесть, понять, что хотели до тебя донести? А не понял — так расплатись! Расплатись за всё: за ошибки и непродуманные действия, загулы и неоправданные эксперименты, за шаг влево и шаг вправо...
— Значит, наказание неминуемо? — напрягся Эдвард.
— Как сказать, как сказать... — задумался профессор. — Иногда это самое наказание полезно... — он внимательно посмотрел на расстроившегося студента. — Вспомните хотя бы Платона: «самое страшное, что может произойти с человеком, сотворившим зло, — это не быть наказанным...»
— Да вы Лао-дзы переплюнете... — хмыкнул Эдвард. Объяснение учителя не успокоило — настроение испортилось совсем.
— Какой там! — отмахнулся профессор. — Вы спросили — я ответил. Не я эвтаназии захотел!
Эдвард крякнул и подумал: «Эко ловко вывернулся старикан. А ведь он прав!»
— Происходящее с нами кажется нелепым лишь до поры, пока не находятся объясняющие всё причины... — профессор выразительно посмотрел в сторону бывшего студента. Но тот погрузился в себя, не слыша слов собеседника.
— Жаль мне вас, Эдвард, — вздохнул старик. — Впрочем, мне жаль всех... людей, нас... всех, — уточнил он.
— Почему? — машинально спросил Эдвард.
— С какого-то времени не осуждаю людей совсем... — кашлянул профессор, — не потому что я такой правильный или терпимый. Мне многое и многие не нравятся, но заметил одну особенность: как только начинаю думать о ком-то плохо, а тем более судить, сразу же оказываюсь в подобной ситуации. И, поверьте, это очень неприятно!
***
Эдвард вызвался проводить старика, вроде бы и тот был не против. Они миновали проезжую часть, двигаясь к станции метро «Гостиный двор». Напряжение спало, и оба погрузились в события почти двадцатилетней давности. Вспоминали и грустные, и смешные моменты того времени.
— Вот удивительно... Кто-то хочет уйти из этого мира, а у кого-то жажда жизни, но судьба распоряжается по-своему... — вдруг заметил старик.
— О чём это вы?
— Да так... О судьбе, вернее, её загадках, — продолжил профессор. — Две недели назад был на панихиде. Бывшая студентка погибла... Бедная девочка... — вздохнул он. — Да вы с ней, по-моему, в одной группе учились... Помните Лилю Б...кую?
При последних словах доктора сердце Эдварда сжалось пружиной.
— Что-то не припомню... — смутился он и заметно покраснел. — А что случилось?
— Какой-то подонок пырнул её ножом, женщина умерла от потери крови. Преступника пока не нашли — ведётся следствие. Но вот что странно: следователь, с которым я разговаривал, утверждает, что она сама открыла преступнику дверь, значит, хорошо его знала.
Навстречу двум мужчинам двигался поток спешащих людей. С каждой минутой его плотность разрасталась, а скорость хода увеличивалась. Люди двигались так быстро, что, не оставалось шансов выбраться из толпы. Увлечённые беседой ученик и учитель не заметили, как из подворотни почти выползла обессиленная женщина. Она упала в поток, который, вздрогнув от напряжения, извернулся, и женщина оказалась у Эдварда на руках. В её животе торчал нож, и она кого-то очень напоминала.
— А-а-а-а-а! — отшатнулся Эдвард. — Лиля-а-а-а!
— Что ты?! Что ты?! — с сочувствием тронул за плечо профессор. — Её уже нет с нами... Бедняжка умерла...
Сначала мужчина даже не понял, почему Эдвард назвал погибшую от рук преступника женщину именем бывшей студентки, ведь та не была похожа на Лилю.
— Постой, постой! — вдруг вскрикнул он. — Так ты знал её?! — лицо гелертера «превратилось» в кусок мела. В голове промелькнули последние минуты разговора с Эдвардом: его смущение и растерянность, когда разговор зашёл о девушке. Теперь преподаватель не сомневался — Эдвард не просто одногруппник Лили, а близкий ей человек. Шальной мыслью пронеслось: а может, тот находился рядом, когда молодую женщину убивали? Уж больно похожая ситуация: там преступник с ножом, здесь тоже. Профессор лихорадочно соображал...
Когда прибыла «скорая», а затем — полиция, растерянный Эдвард держал в руках окровавленный нож, рядом находились обездвиженная женщина и бледный профессор, исступлённо твердивший: «Он знает её. И не только знает... Он знает... Знает...»
— Профессор, что вы делаете?! — дошло до Эдварда. — Вы подозреваете меня? В убийстве? Это же абсурд! Полный! Вы... Вы... не имеете права так... говорить! Что вы придумали себе?! Как вы могли?! — от волнения он забыл, что ещё утром мечтал уйти из жизни. Он не мог подобрать слов, чтобы выразить весь ужас.
— That's life (Это жизнь!)... — неожиданно для себя изрёк профессор. — Now I'm calm for you! (Теперь я спокоен за вас). Думаю, следствие разберётся...
То ли от последних слов профессора, то ли от сильнейшего возбуждения, только в области грудины Эдварда резко кольнуло, он вдруг перестал чувствовать левую часть тела. Сознание отключилось.