Часть 6. Свидание в тюрьме
Венедикт передал встретившему его офицеру документы на свидание и теперь, в ожидании дальнейших распоряжений, сидел на небольшом жёстком диванчике в вестибюле приёмного отсека. На стене прямо перед ним висело маленькое овальное зеркальце. Размышляя о том, как следует держаться на свидании с Младой, наш герой встал, подошёл к зеркалу и, внимательно оглядев себя, поправил волосы, немного сбившиеся на висках.
«О, Господи, что я делаю!» - он отшатнулся от зеркала и вернулся на диван. В это время открылась дверь и тот же офицер, оглядев Венедикта, сказал:
- Аристов Венедикт Сифович, пройдёмте.
Веня грузно поднялся, выдохнул, задержал на несколько секунд дыхание, умиряя по методу Бутейко колыхнувшееся в груди волнение, и последовал за своим провожатым.
Изощрённая фантазия художника не раз заставляла Венедикта проживать предстоящее свидание. Его ум детально моделировал то, что должно было предшествовать долгожданной встрече. Вот он идёт по длинному полутёмному коридору. Шаги гулко раздаются в абсолютной тишине сырого кирпичного каземата. Вот он входит в залитую светом рамп комнату с огромной стеклянной стеной, за которой… А дальше его фантазия давала сбой, всё начинало плавиться в свете рамп и какого-то неестественно рыжего утреннего солнца. Венедикту ни разу не удалось представить бледное лицо Млады. То, что лицо любимой девушки должно быть бледно и наверняка любимая будет смотреть на него большими голубыми глазами - это он знал заранее, бережно храня воспоминания четырёхлетней давности.
Однако офицер повёл Венедикта не глухими подклетами и подземельями, но через непонятно откуда взявшуюся в тюрьме цветущую оранжерею. Ступая по узкой асфальтированной дорожке вослед провожатому, наш герой успевал трогать руками сочные листья каких-то вечнозелёных растений. На время он даже забыл о цели движения и наивно спросил сопровождающего офицера:
- Вы меня что, в рай ведёте?
Тот хмыкнул и бросил через спину:
- Рай отсюда далековато будет, пожалуй. А нам в радость. Новое начальство – новый тюремный ассортимент!
«По уставу караульной службы, - подумал Венедикт, - ему со мной трепаться наверняка не положено. Выходит, живое начало сильней тюремного устава – чудо!»
Из галереи они перешли в служебное помещение, где два дежурных сержанта ещё раз проверили все документы. Венедикту показалось странным, что сержанты проверяют офицера. Заметив его удивление, провожатый сказал:
- Не удивляйтесь, это другая служба.
Затем он отдал честь и вышел в дверь, не ведущую к оранжерее. «Ага, - подумал Венедикт, - оранжерея – это, стало быть, тюремная показуха».
Один из сержантов встал подле Венедикта, другой принялся заполнять лист с двадцатью не меньше каких-то пунктов и особых отметок.
«Ну вот, - вздохнул Венедикт, стараясь отвлечь собственное сердце от смущения перед скорым свиданием с Младой, - из рая прямиком в ад. Что ж, любопытно».
- Гражданин Аристов Венедикт Сифович, пройдёмте.
Ещё одно пройдёмте… «Иди, милок, князь тьмы ждёт тебя!» - дурацкая мысль змейкой скользнула где-то совсем рядом. Веня почувствовал, как по всему его телу начинает бродить болезненное отторжение сгущающейся липкой и удушливой несвободы. Ему захотелось кричать. Он уже раскрыл рот, чтобы на громком выдохе ослабить внутреннее напряжение, как вдруг ум, подобно гепарду, в стремительном прыжке вцепился ему в лицо, сжал непослушные челюсти и предотвратил едва не свершившуюся нелепицу. Венедикт пошатнулся. Резкая боль в сердце и сознание того, что в угоду лукавой змейке он чуть не натворил страшных глупостей, заставили его очнуться от чувственного наваждения и взять себя в руки. Слава богу, это произошло втайне от сопровождающего сержанта и ровно по ходу движения.
Вскоре они вошли в комнату, оборудованную для свиданий. Впрочем, собственно оборудования, как такового, не было, если не считать широкого стола и двух стульев, стоящих по сторонам для участников свидания. Комната была пуста. В дальнем от входа углу за крохотной, высотой в пояс перегородкой располагалось место для сопровождающего. В его обязанности входил контроль за соблюдением режима свидания. В помещении была ещё одна дверь, из которой, видимо, и должна была появиться Млада.
Наш герой присел на один из стульев, а его провожатый отошёл в угол комнаты за перегородку. Венедикт нашёл в себе силы успокоиться ровно настолько, чтобы не наделать глупостей и не сорвать предстоящее и с таким трудом организованное действие.
Наконец со стороны второй двери послышался звук шагов, и через несколько секунд в комнату вошла… Млада. Её сопровождала высокая и стройная женщина, дежурный надзиратель. Млада встала на полпути между дверью и столом и, опустив голову, сомкнула на груди руки.
- Летова, садитесь вот сюда, - сказала надзирательница, указывая на стул, одновременно метнув взгляд в сторону Венедикта.
Млада всё так же, не поднимая головы и не отслоняя рук от груди, легче пёрышка присела напротив своего будущего (о, ужас!) собеседника.
- По постановлению начальника колонии время вашего свидания – два часа. Во время свидания не разрешается самостоятельно вставать с места, касаться каким-либо образом друг друга, повышать голос и непристойно выражаться. При желании досрочно прекратить свидание следует поднять руку. Приступайте.
Надзирательница завершила уставное напутствие, бросила на Венедикта ещё один взгляд, полный воинственного снисхождения, лихо развернулась, будто на каблуках, и вышла из комнаты.
Наступила тишина. Венедикт и Млада неподвижно сидели друг перед другом, как омытые мёртвой водой. Никто не решался первым начать разговор. Веня, не поднимая головы, украдкой посматривал перед собой и видел не печальную девушку, одетую в простенькую арестантскую одежду, но ту задумчивую независимую Младу, волей случая впорхнувшую четыре года назад в его московское жилище Годы тюрьмы, казалось, ничто не изменили в тихом и аккуратном образе изящной провинциалки. Хотя нет. Посередь лба засеребрилась небольшая курчавая прядь. Она разительно бросалась в глаза на фоне её грандиозных каштановых волос, аккуратно прибранных под номерной чепец. Венедикт помнил эти волосы свободными, спадавшими на острые девичьи плечи плотным каштановым занавесом! Сейчас же могло показаться, что перед ним сидит не Млада, но молоденькая сельская учительница. Она только что проверила ворох ученических тетрадей и теперь отдыхает, набирается сил, чтобы приступить к разбору сочинений следующего класса, погрузиться в очередной омут ученических откровений и откровенных глупостей.
- Млада, здравствуйте, - тихо сказал Венедикт, - простите меня за мой неожиданный приезд. Но я не мог не приехать. Я больше не могу вас не видеть…
Наступила неловкая пауза. Млада сидела точно так же, опустив голову и скрестив руки на груди. По всему казалось, что говорить она или не может, или не собирается.
Венедикт, видя её болезненную внутреннюю закрепощенность, вдруг ощутил главное - меру своей мужской ответственности за это хрупкое и подавленное существо. Он внутренне успокоился и с холодной расчётливой ясностью повёл разговор.
- Я прошу вас выслушать меня. Я буду говорить наверняка сбивчиво и путанно, но, повторяю, выслушайте меня! Я воспринимаю всё то, что с нами случилось – он набрал в лёгкие воздух – как подарок судьбы.
Венедикт заметил, что при слове «подарок» на лице Млады дрогнули её красивые извилистые брови.
- Вы удивлены? Да-да, именно как подарок, - повторил он, - мудрый и щедрый подарок. Я сейчас говорю только о себе. И, быть может, немножечко о вас…
Он спутался, понимая, что обогнал в словах самого себя. Однако набрался сил, переступил разводы расплескавшейся речи и продолжил:
- Не гневайтесь и не думайте, ради бога, что я приехал посмеяться над вами, говоря о каких-то подарках. Мы с вами хлебнули по горлышко этого тюремного безумия. И что тут говорить - не дай бог получить от судьбы подобный подарочек. Но я благословляю день, когда ваша команда ворвалась в моё жилище. Быть может, это нехорошо, но за четыре года, прошедшие после суда, мне ни разу не захотелось узнать о судьбе ваших «боевых» товарищей. Что мне до них! Они безразличны мне точно также, как был безразличен им я. И хватит об этом.
Все эти четыре года я думал только о вас. Думы о вас спасали меня, когда наш этап доставили в колонию и распределили, у меня начались неприятности. Я ведь долгое время не понимал, что оказался в пространстве собственного бесправия. Я не горделивый человек, но тут превратиться в шныря и вымаливать себе подачки на жизнь я не смог да и не попытался смочь. Меня ломали. Вы, Млада, знаете, что это такое. Не сломали, но повредили сильно. Только в конце второго года я немного очухался и перестал умирать. И тут со мной случилась другая оказия. Не в силах существовать по-волчьи, я замкнулся. Я превратился в окаменевшую глину, которую можно расколоть, раскрошить, но невозможно перелепить. Когда из тюбика нельзя ничего выдавить, к нему теряют интерес и выбрасывают в ведро. Точно так произошло и со мной. Ко мне и братва и вертухаи (при слове «вертухаи» охранник в углу беспокойно заворочался) потеряли интерес и оставили в покое. Так я прожил ещё год, пока мой друг Юра не вытащил меня на свободу и спас меня, потому что сухая глина – штука не вечная.
Венедикт говорил, не поднимая головы, неотрывно глядя в пол. Ему казалось, что только так он способен выразить главное. То главное, что невозможно ни написать в письме ни сказать глаза в глаза.
Помолчав с минуту, наш герой поднял голову. Прямо перед ним на тоненькой распрямившейся шее, раскачивалось из стороны в сторону открытое спокойное лицо Млады. Столь неожиданная перемена в настроении девушки смутила Венедикта. Но странное дело, смущение быстро растаяло, как лужа в лучах солнца, и на место гнетущего душевного волнения вернулось спокойное расположение духа.
Венедикт смотрел на девушку, позабыв заготовленные мысли и слова. Лицо Млады, сохранившее милую подростковую округлость, походило, однако, не на солнце, вытапливающее из него эмоциональные хвори, но на бледную полуночную хозяйку неба. Сама Луна сидела перед ним с прямой спиной, расправив острые исхудавшие плечи. Её огромные голубые глаза спокойно смотрели перед собой и казались очень близкими, словно между собеседниками не было разделяющего служебного стола. Он вдруг почувствовал, что взгляд Млады лёгким тёплым касанием скользит по его лицу, несмотря на строжайшее распоряжение тюремного начальства: «Не прикасаться друг к другу!». Не сдерживаясь, Венедикт широко улыбнулся.
Его сердце наполнилось благодарностью к здешним колониальным порядкам за возможность видеть Младу не через стеклянную преграду, а непосредственно «вживую» перед собой. Как же хорошо, когда не надо орать в телефон в метре от абонента, чтобы перекричать таких же, как ты, сидящих рядом несчастных людей, у которых нет возможности обнять любимого человека, и оттого они излишне возбуждены встречей. Но более всего Венедикт радовался, как дитя, возможности вдыхать запах любимого человека и изъясняться полушёпотом. Ведь узнать о человеке по интонации его голоса порой можно не меньше, чем из смыла сказанных им слов.
Неожиданно заговорила Млада:
- Когда я получила извещение о встрече, я стала бояться вашего приезда, - она говорила тихо, но в сухой тишине комнаты звук её голоса был также хорошо слышен, как шёпот греческих комедиантов в сферической геметрии древнего афинского театра, - если бы не моя подруга Полина, я бы наверняка отказалась от свидания. Поймите правильно, Венедикт, я не хотела вас видеть не потому, что вы… Ну, в общем,..
Млада опустила глаза.
- Если честно, все эти долгие четыре года я… я думала о вас. Я убеждала себя, что между нами не может ничего быть. Я не ровня вам, Венедикт. Я не понимаю, как должна себя с вами вести, и оттого я боюсь вас, хотя знаю, что вы добрый и благородный человек. Ваш приезд волнует и мучает меня.
Стало заметно, что слёзы вот-вот польются по щекам Млады. Венедикт поспешил как-то отвлечь ситуацию:
- Младушка, вы не представляете! У меня всё сложилось точно также! Мой друг Юрка, тот самый. что добился год назад моего УДО, когда я рассказал ему про ваш ответ, заорал, будто его режут: «Какой же ты (то есть я) дурак, она же тебя любит!». Тотчас сгрёб меня в охапку и повёз на свидание к вам.
Венедикту хотелось рассказом про забавное участие друзей в деле свидания немного развеселить Младу, но вышло по-другому. Млада вспыхнула, сжала вместе ладошки и нахмурила свои дивные лучистые брови. От девушки-Луны остались только очертания рельефа.
- Я никому не подавала в письме повода говорить так.
Венедикт растерянно поглядел на собеседницу. Он явно не ожидал столь негативной реакции на свои слова и даже немножко испугался, будто выдал страшную тайну. Однако девушка как ни старалась придать голосу строгость и независимость, ничего у неё не получилось. На последнем слове «так» голосок её и вовсе сорвался, и покатился, как камешек с горы, оставляя за собой дымчатый причудливый след.
Это заметил Венедикт, внутренне успокоился и решил, что настало самое подходящее время для того, чтобы сказать Младе то главное, о чём он не смел выговориться в письме. «Вот она, интонация!» - подумал наш герой перед тем, как продолжить разговор.
Он наполнил лёгкие воздухом и приготовился произнести речь о том, что его охватывает огромная радость при одной мысли о возможности видеть, говорить, служить любимой девушке… Но произнёс лишь, глотая слова:
- М-милая уважаемая Млада, я… я прошу вас быть моей женой…
Растерянный тем, что он выразился как-то не так – не деликатно, кратко, оттого слишком внезапно – Венедикт потупил глаза и не запечатлел первую реакцию Млады на своё неожиданное предложение. А случилось вот что.
Услышав нечто для себя невероятное, девушка изменилась в лице. Остывшее и отвыкшее за четыре долгих года тюрьмы от каких-либо потрясений, её чуткое девичье сердечко заметалось в груди, намереваясь, как шаровая молния, прожечь грудную клетку и выскочить на волю. Если бы это случилось, тонкая нить свидания была бы оборвана, и хамоватая тюремная расторопность тотчас увлекла бы Младу, как животное, в отведённое ей стойло.
Слава богу, этого не случилось!
Приставленный к свиданию охранник мирно дремал в углу, прочих в комнате не было. И только автору посчастливилось увидеть, как сквозь тоскливую немоту тюремного каземата пробился острый, как игла, пламенеющий лучик солнца.
Луч пронзил сердечное смущение бедной девы. Пронзил легко, будто перед ним была не «стойкая оловянная солдатка», испытавшая на себе нескончаемую череду унижений, но обыкновенный, наполненный гелием, воздушный шарик!
Веселясь и при этом не забывая безжалостно попалять девичьи страхи, комплексы и накопившуюся за годы отсидки звериную настороженность к любым проявлениям окружающего мира, луч пробудил Младу, «очнул» её от тюремной опаски. Вслед за лучом душа девушки стала оживать и с нескрываемым любопытством подниматься «на поверхность» происходящих событий.
Обнаружив на своём пути сплошной многометровый слой льда, душа, как тысячетонный ледокол, скрипя и фыркая гнётом ломающихся льдин, пробила спасительную брешь и принялась разворачиваться, отступая от ледяного фарватера, назначенного ей на долгие годы. Отвоёвывая градус за градусом у тюремного компАса-чужака, ледокол взял курс на дальний знакомый бережок, где он и его милая капитанша Млада когда-то стояли на рейде и были счастливы…
Да, всё, случившееся с Младой в первые мгновения после свадебного предложения Венедикта, произошло именно так. Девичье личико, подобно зеркалу, последовательно отразило этапы очистительной метаморфозы. И то обстоятельство, что автор оказался единственным свидетелем океанического(!) мужества хрупкой молоденькой арестантки, побудило его к столь подробному рассказу о случившемся.
Венедикт поднял голову и, едва шевеля пересохшими губами, спросил:
- Вы согласны, Млада?
И тут (наконец!) Млада Летова разревелась. Она уронила голову на стол, обхватила руками тюремную шапочку и, забыв обо всём на свете, долго и сладостно ревела (при этом тайно улыбаясь и целуя казённую столешницу).
Охранник, явно обеспокоенный поведением арестантки, заворочался в углу и уже готовился сделать звонок о прекращении свидания, но Венедикт умоляюще поглядел на него и сказал:
- Прошу вас! Она сейчас успокоится.
Молоденький сержант застыл с телефонной трубкой в руках, выжидательно поглядывая то на Младу, то на Венедикта. Он понимал, ничего противоправного не происходит. Ну, не сдержала девушка эмоции, ну и что? Тем более сейчас его отделение охраны тренирует строевой шаг на тюремном плацу. И он должен явиться на плац тотчас по окончании свидания. Всё это, вместе взятое, наполнило сердце охранника человеколюбием, он улыбнулся и не стал сообщать надзирательнице о неадекватном поведении арестантки.
- Простите меня! Простите меня, пожалуйста! – растерянно повторяла Млада, приподнимая голову и вытирая слёзы.
Продолжая улыбаться помимо своей воли, девушка выпрямилась и хрупким, как она сама, голоском произнесла:
- Я… я согласна.
Ответив Венедикту согласием, она нагнула прелестную головку и застыла в ожидании чего-то очень страшного и одновременно прекрасного, но совершенно невозможного.
По правде сказать, Млада давно «заочно» любила Венедикта. Любила тайно, до внутренней судороги в плечах. Всю доброту души, всё светлое разумение чистого наивного сердца, Млада вложила в это тайное чувство любви.
Однако всякий раз, когда она ненадолго, как скупой рыцарь, приоткрывала заветный сердечный сундучок, чтобы полюбоваться любовным бременем, внутренний страх понуждал её тотчас захлопывать крышку. Не дай бог, чтобы кто-то из тюремного окружения увидел содержимое кладовой и навёл порчу на её единственное в жизни сокровище.
- Млада!.. - Венедикт, как мальчишка, не думающий о последствиях своего озорного поступка, вскочил с места, обежал стол, сгрёб девушку в объятья и стал восторженно целовать её лоб, щёки, ладони…
Сержант не раздумывая нажал тревожную кнопку. Через пару секунд в комнату свиданий вбежали два бойца с ближайшего поста охраны. Ещё через несколько секунд в дверях показалась запыхавшаяся от бега надзирательница.
Женщина в форме, как тигрица, бросилась к Венедикту. Тот, не расцепляя рук, продолжал тискать Младу в объятьях и непрерывно целовать. Вдруг надзирательница замедлила бег. Она увидела, что охранники остановились и смотрят на влюблённых самым, что ни на есть неуставным образом. Эта тюремная самодеятельность смутила женщину. Поведение молодых мужчин пробудило в ней чувство обязательного женского преимущества (согласитесь, неуместного при исполнении служебных обязанностей!). Не смея двинуться вперёд, она застыла на пол пути, безвольно присела на отопительную гармошку и, отбросив смущение, роскошно улыбнулась.