ПЕРВЫЙ ТРЕВОЖНЫЙ СИГНАЛ
Investigabiles viae Domini -
Неисповедимы пути Господни.
Незадолго до моей командировки на «точку» у тестя на службе начались крупные неприятности, которые завершились его арестом. К моменту появления на свет внука он находился в заключении и оттуда прислал нам телеграмму с просьбой дать внуку его имя, что мы и сделали. Сергей Георгиевич, как строгий и требовательный начальник, как талантливый и успешный руководитель, награждённый за умелую организацию медицинской службы в Беловодском высшей государственной наградой, своими успехами вызывал чёрную зависть у одних, и недовольство высокой требовательностью – у других. Непокорный, бесстрашный и независимый в своих решениях, возбуждал он недовольство и у начальства.
В интернете нам удалось отыскать письмо бывшей хирургической сестры, Эркеновой Зои Абуковны (карачаевки по национальности), некогда работавшей с ним в Беловодской больнице. В нём она пишет: «По возвращении с фронта меня пригласили в Беловодск в районную больницу работать операционной сестрой. Я согласилась. Хирург Терехов был мной очень доволен… Но вскоре пришло новое начальство в районный НКВД, а жена его была медсестрой. И стали давить на Терехова. Он долго упорствовал, не подписывая мои бумаги об увольнении». Сергей Георгиевич бесстрашно защищал её от преследований карательных органов, рискуя собственной безопасностью. Он прибегал к разным способам и уловкам, чтобы сохранить для больницы ценного работника на его рабочем месте, невзирая на все угрозы и предупреждения сверху.
И вот, чтобы устранить от руководства больницей такого независимого, принципиального и бескомпромиссного главного врача, для Сергея Георгиевича нашли такое оскорбительное и унижающее его человеческое и профессиональное достоинство обвинение, что Софья, чтобы избежать неприятных выпадов в её сторону и сторону отца со стороны односельчан, попросила меня обратиться с просьбой к командованию о моём переводе в другую часть. Я добился приёма у командира батальона, изложил ему сложившуюся ситуацию, и он мне пообещал при появлении такой возможности удовлетворить мою просьбу.
Как раз в то время (июль 1952-го года) когда я, уже освоившись, вошёл в рабочий ритм, и в общественном мнении сельчан по поводу ареста Сергея Георгиевича всё «устаканилось», меня вызвали в штаб. Командир части (майор Бузовский) сказал мне, что появилась возможность выполнить мою просьбу о переводе и что отпускает он меня с большим сожалением. За время службы в батальоне, как сказал командир, я зарекомендовал себя перспективным офицером, успешно справлявшимся с возложенными на меня обязанностями, и намечалось в ближайшее время моё некоторое продвижение по службе. В заключение он сказал, что даст мне прекрасную характеристику, поблагодарил за безупречную службу, пожелал успехов в предстоящей службе на новом месте, и я, попрощавшись, вышел. Меня обуревали невесёлые мысли. До боли в сердце мне было тяжело оставлять коллектив офицеров, с которым я сроднился за время службы в батальоне; тяжело было расставаться с солдатами: «усердие и простоту святую – как не полюбить в солдате всей душой». Тяжело было оставлять и это прекрасное село, в котором я уже чувствовал себя так уютно, почти как у себя на родине. Кроме всего прочего уже подходил мне срок получения очередного воинского звания. По существующему тогда положению до представления аттестации на присвоение очередного воинского звания на новом месте службы надо было прослужить не менее полугода. И, чтобы закрыть эту тему, скажу сразу, что на новом месте службы офицер штаба, который занимался оформлением подобных документов (майор Муравский), оказался алкоголиком. Вопрос моего служебного роста повис в воздухе; и очень надолго - собственно, как раз, на весь период моей службы в этой новой части.
За мой удел Фортуну разбрани –
Она виною всех моих страданий:
Устроены так ею мои дни,
Что я завишу от чужих деяний.
(У. Шекспир)
Первое время, по прибытии на новое место службы в город Чирчик, Ташкентской области, я исполнял обязанности командира комендантской роты или, проще говоря, роты охраны батальона аэродромного обслуживания. Батальон в это летнее время обслуживал полк, который совершал полёты с аэродрома, находившегося недалеко от станции Урсатьевская (город Хаваст).
До возвращения части на зимние квартиры моя семья находилась в Беловодском. Первая квартира, предоставленная нам в Чирчике, была настоящим «клоповником». Прибыв в Чирчик, энергичная моя жена подняла весь женский личный состав нашего барака на борьбу с обнаруженной нечистью. Одновременные и активные действия женщин нашего общежития значительно улучшили его «экологию». Как мы перешли в другую квартиру в бревенчатом доме на окраине города – не помню. Эта квартира запомнилась тем, что продуваема она была всеми ветрами. В ней так простудился наш маленький сынок, что чуть было не угодил на операционный стол. Не знаю, как решилась Софья на этот отчаянный и очень рискованный поступок, но она категорически отказалась от операции и со скандалом забрала сына домой.
Вскоре в роту прибыл её назначенный командир - капитан, изгнанный из Военно-воздушной инженерной академии за неблаговидный поступок, по-моему даже за какое-то мелкое хищение у своего товарища по академии (вроде бы какой-то необыкновенно дорогой шапки; по слухам, естественно). Отношения наши сразу не заладились. Я сразу же почувствовал какое-то особенное, предвзято – негативное, я бы так сказал, служебное отношение ко мне моего нового командира. Мне показалось, что он во мне, вроде бы, заподозрил своего конкурента, которому он, нежданно негаданно, помешал закрепиться на этой должности. По существу, всё руководство подразделением в общем-то так и оставалось «на моих плечах». Создавалось такое впечатление, что у нашего командира в подчинении только один (из трёх) командир взвода – это я. Целый день я не вижу в расположении роты ни его, ни своих коллег. Но стоило только мне, завершив все свои дела, вечером уйти домой, как он, заглянув на минутку в солдатскую казарму, и, не обнаружив меня там, тут же присылал за мной посыльного с приглашением на воспитательное собеседование.
Ситуация разъяснилась позже, ниже я расскажу об этом. Хотя то, что я узнал, вызывает сомнение (я всегда стараюсь думать о людях только хорошее), но кто знает, может быть, именно так оно и было. Уходя в отпуск, или выезжая в командировку, командир роты исполнение своих обязанностей на это время всегда доверял всё-таки, конечно же, только мне, и вместо подробных наставлений, необходимых в подобных случаях, он ограничивался лишь предельно кратким извещением меня об этом, что приводило иногда к некоторым, довольно неприятным недоразумениям. Так, к примеру, однажды он, уходя в отпуск, не поставил меня в известность, что старшиной роты накануне получено несколько комплектов нового солдатского обмундирования. И как-то показалось мне странным и даже подозрительным: старшина, зная, что я остался за командира роты и на время его отсутствия буду нести моральную и материальную ответственность за положение в роте в полном объёме, ни словом об этом не обмолвился.
В первую же ночь доверенного мне командования ротой из ротной каптёрки исчезло несколько комплектов нового солдатского обмундирования на сумму в три тысячи рублей. Хотя я, как говорится, «ни сном, ни духом», после проведения следствия лицом, неизвестно кем уполномоченным, меня вместе со старшиной роты обязали возместить возникший ущерб. Прореха в моём бюджете составила 1 600 рублей. Гораздо позже, когда «поезд» был уже далеко, мне удалось проконсультироваться у заглянувшего по случаю в нашу часть военного юриста о правомерности удержания с меня денег для погашения случившегося ущерба, который мне объяснил, что данное удержание было незаконным, поскольку моя материальная ответственность не была подтверждена никакими документами. И до сих пор меня смущает одна загадка: как это случилось так, что я, который в первую очередь должен был бы быть извещён о полученном обмундировании, ничего об этом не знал, зато прекрасно были осведомлены воры. Невозможно удержаться от подозрения, что это было кем-то умело организовано и профессионально исполнено. Как говорили древние римляне is fecit cui prodest – тот сделал, кому это выгодно. И я начинаю догадываться кто.
В другой раз мне пришлось держать ответ за проступок своего коллеги, на время отпуска командира роты (или командировки) оказавшемся в моём подчинении. Командир взвода младший лейтенант Зуев, патрулируя с группой солдат улицы вечернего Чирчика, «подстрелил» из автомата человека. Находясь в изрядном подпитии, в одном из молодых людей, бегущем по аллее парка, он заподозрил не кого-нибудь, а настоящего «шпиона», который пытался спастись бегством от справедливого наказания. К счастью, ранение оказалось пустяшным, и конфликт разрешился прощением искренне раскаявшегося и извинившегося стрелка. И опять меня удивил старшина роты. Для чего он снабдил солдат патронами? До этого случая, исходя из личного опыта, я знал, что выходя в наряд по патрулированию, солдаты получали у старшины только автоматы. Патроны к автоматам в этом случае выдавать было не положено. Автомат и нарукавная повязка служили лишь неким символом блюстителей порядка на улицах города среди военнослужащих. В будущем на дежурство по патрулированию вооружался только офицер своим служебным табельным оружием - рядовые патрульные выходили на дежурство без оружия и имели только нарукавные повязки с «грозной» надписью «ПАТРУЛЬ».
ЛУЧИК НАДЕЖДЫ
Здесь, в Чирчике, у меня появилась реальная возможность осуществить мечту моего детства – стать профессиональным инженером. Меня пригласили в штаб, и командир части спросил меня, не желаю ли я поехать учиться в Военно-воздушную инженерную академию. Я, конечно же, с великой радостью подтвердил своё твёрдое желание.
Порядок поступления в академию того времени предусматривал, кроме всех прочих обязательных в таких случаях мероприятий, сдачу двух экзаменов. Один экзамен был, как бы, на завоевание статуса кандидата к поступлению в академию и проводился в «своём» округе, а после его успешного преодоления, уже непосредственно в академии - экзамен к «конкретному», как теперь выражаются, поступлению. Первый экзамен проходил в аудиториях моего родного пехотного училища. Для определения нашего интеллектуального потенциала были предложены следующие предметы: по русскому языку и литературе сочинение и диктант, по математике - несколько задач и иностранный язык. Экзамены были нетрудные. Для сочинения была предложена тема: «Моё любимое произведение советского писателя». Лучшей темы для меня невозможно было придумать. Я только что перед этим с большим увлечением прочитал роман Анны Антоновской «Великий Моурави» о легендарном грузинском полководце 15-го века Георгии Саакадзе. В сочинении я допустил лишь одну незначительную ошибку: в эпиграфе – нравственном кредо полководца - «Счастлив тот, у кого за Родину бьётся сердце» - я не поставил запятую. Похвальная пятёрка была обеспечена. А вот с диктантом произошел подлинный конфуз - подвел синтаксис - слово «по–весеннему» я написал без дефиса и ещё, кроме этой злополучной чёрточки, в тексте не поставил в нужных местах три запятых. Вполне возможно, что здесь сыграла не последнюю роль, вдруг ни с того ни с сего «вынырнувшая» из далёкого моего школьного прошлого - самоуверенность. Ведь раньше, несмотря на практически выпавший из полного курса русского языка раздел «синтаксис» за время моего обучения в нашей сельской школе, диктанты я писал почти всегда на отлично, и почти никогда их не проверял перед тем, как сдать учительнице. И теперь, окончив работу, я её не проверил. Учительница, взяв в руки мой листок с диктантом, назвала мою фамилию и, находясь еще, видимо, под впечатлением удачно написанного мною сочинения, вся «просияла», готовясь меня похвалить. Но, разглядев внимательнее мою работу, «потухла» и объявила, что здесь у меня всего лишь худенькая троечка.
По математике нам было предложено пять задачек на разные темы. Задачи по алгебре оказались настолько просты, что их решение я сразу записал на чистовик. Задачка по геометрии была (как сказал бы один из лучших школьных математиков города Уральска, что в Казахстане, теперь покойный, бывший учитель школы №17, Геннадий Петрович Щучкин) оскорбительно лёгкой. Но как я ни рылся в своей памяти, как ни изворачивался, так ничего и не добился за оставшийся, подавляющий по своей протяжённости, остаток времени. Такой хрупкий «орешек» оказался мне не по зубам. А «ларчик» открывался предельно просто, только секрет его мне не был известен. Секрет этот крылся в формуле медианы, которой не было в школьных учебниках, и о которой я ничего не слышал от моего школьного педагога. О её существовании я узнал через полгода, только благодаря своей пытливой натуре, стремящейся любыми способами докопаться до истины, отыскав её в справочнике по элементарной математике М.Я. Выгодского, который подарил мне мой сослуживец. Стоило бы мне расставить предложенные цифры по соответствующим обозначениям формулы, и решение этой задачи заняло бы у меня не более десяти минут. Причём решение я сразу мог бы записать на чистовик, поскольку предложенные цифры были так невелики, что все расчёты я мог бы произвести даже в уме. Результат - тройка.
Иностранный язык - четыре. Экзаменовала меня глубокоуважаемая мною Розалия Карловна, мой бывший училищный педагог. В результате, с задачей минимум я справился и, таким образом, стал кандидатом на поступление в Харьковское высшее инженерное авиационное училище, но об этом я узнал уже значительно позже.
КАКАЙДЫ
Берегите офицера! Ибо от века и доныне
он стоит верно и бессменно на страже русской
государственности. Сменить его может только
смерть. (Антон Деникин)
Весной 1953-го года наша часть передислоцировалась в посёлок Какайды, Джар–Курганского района, Сурхандарьинской области Узбекистана. В это время здесь строился новый, чуть ли не экспериментальный аэродром, с каким - то особенным металлическим покрытием. Эту работу выполнял (какое совпадение!), родной мой когда-то, 81-й Отдельный Инженерно-Аэродромный батальон. Руководил этой работой мой бывший сослуживец, хороший товарищ, прекрасный человек, высокопрофессиональный специалист, неутомимый трудоголик, и вообще заслуживающий много и много самых высоких эпитетов, капитан Григорий Нарыжный. Здесь, на этом аэродроме, уже потом, во время войны в Афганистане, будут совершать посадку самолеты (на дозаправку), перевозившие солдат и технику к месту конфликта; здесь будет осуществляться программа замены частей ВВС для отправки их в Афганистан.
Для офицеров полка были уже построены небольшие дома на несколько квартир каждый. Офицерам же батальона и сверхсрочникам, нашли съёмные квартиры. Нам вот с младшим лейтенантом Зуевым досталась одна «комната» в сарае местного казаха Патова. Проживание наших двух семей в таком помещении осложнялось, ко всему прочему, ещё и постоянными скандалами в семье моего коллеги, окончившимися вполне ожидаемым разводом.
Солдаты Григория Нарыжного на время работ по строительству аэродрома вырыли для семей своих офицеров, которых было не так много, несколько землянок неподалёку от аэродрома. Вот одну такую землянку и выделил нам по старой дружбе Гриша, и мы с Софьей ушли жить к своим старым друзьям. Сына своего на время переезда и «благоустройства» на новом месте мы, конечно же, оставили в Беловодском у Лукерьи Михайловны. Наша землянка оказалась рядом с землянкой Ивана Варфоломеева, с которым мы когда - то вместе снимали квартиру. Зажили мы дружно и «весело». В землянке поместились кровать, две табуретки и тумбочка – всё из солдатской мебели. Как мы готовили еду, где брали продукты и воду, где стирали и сушили бельё, где были ещё самые необходимые жизненные удобства, не то, что вспомнить – не могу сейчас даже и вообразить, напрягая изо всех сил свою фантазию. Аэродром от посёлка находился в четырёх километрах, примерно. Когда после развода Сергей Зуев освободил занимаемую им жилую площадь, мы вернулись в «апартаменты» Патова. Солдаты помогли мне навести небольшой марафет - покрасили стены, подровняли пол, и стали мы жить – поживать.
Летом жара в посёлке стояла жесточайшая. В период с двенадцати до шестнадцати часов всё живое старалось где - то укрыться от палящих солнечных лучей. Воды в колодце близ нашего жилья после одиннадцати часов уже не оставалось, а требовалось воды в таких условиях много. Надо было запасаться водой пораньше. Ночи были душные и, чтобы обеспечить себе сколько ни будь сносный ночной отдых, мы перед сном обрызгивали простыни водой - засыпать удавалось только под влажной простынёй. «Процедуры» мы повторяли за ночь несколько раз, так как освежающая влага простыней улетучивалась очень быстро. Нам было удивительно, как местные жители приспособились к таким, на наш взгляд, экстремальным природным условиям. Я поразился, когда впервые увидел в самый температурный пик, как защитился от палящих лучей жаркого азиатского солнца едущий верхом на ослике абориген. На голове его была туго наверчена приличной толщины белая чалма, а туловище покрывали не менее двух ватных халатов, надетых один на другой.
В один из воскресных дней Гриша организовал для своих офицеров выезд в горы на охоту. Не забыл по старой дружбе пригласить и нас с Соней. Захватив с собой несколько винтовок, в кузове грузовика (Соне предоставили место в кабине) мы с утра пораньше выехали в горы. Далеко ехать не было необходимости - горы были рядом. Хотя это и не совсем ещё были горы, в полном значении этого слова, а предгорье, но всего окружающего вполне было достаточно, чтобы почувствовать себя в горах. Чистый горный воздух, густая, ещё зелёная трава, красные «озёра» цветов мака – всё это после душного, пыльного и жаркого посёлка, создавало ощущение подлинной горной природы. Соня, выйдя из кабины и вдохнув порцию горного воздуха, упала в обморок, но скоро пришла в себя и всё остальное время нашего пребывания здесь чувствовала себя прекрасно.
Мне выделили винтовку, несколько патронов к ней, и я почувствовал себя на настоящей охоте. Первый выстрел, просто для проверки степени пригодности к стрельбе доверенного мне оружия, я попытался произвести по стае журавлей, летевшей на недосягаемой для моего выстрела высоте. Произошедшая осечка показала, что винтовка эта уже давно «на отдыхе». Последний, кто её чистил и, соответственно, разбирал затвор и затем при обратной его сборке, возвращая на место ударник, излишне его завинтил. После этого боёк не стал доставать до капсюля патрона, и выстрел стал «временно недоступен». Я быстро ликвидировал это пустяковое препятствие и охота продолжилась. За время «охоты» мимо меня метрах, может быть, в десяти резво пробежал козлёнок, но выстрелить в него я, конечно же, не решился. Только краткое мгновение мне удалось полюбоваться его красотой, резвостью и грацией. Видел я и лисичку, но очень далеко. В неё стрелять я тоже не стал.
В заключение все участники поездки в горы после «успешной охоты», так ни разу и не выстрелив, как пишут в газетах: «усталые, но довольные», отправились домой.
Осенью Соня привезла сюда нашего сыночка. Неожиданной получилась встреча матери с сыном в Беловодском. За время вынужденной разлуки сынок изрядно подзабыл свою мамочку и, когда бесконечно счастливая от встречи мама взяла его на руки и со всей своей материнской нежностью прижала его к себе, он яростно вцепился своими ручонками ей в щёки и попытался укусить. В Кокайды жизнь нашего сына ознаменовалась рядом достаточно интересных приключений. Двор Патова был ограждён жердями, и выход на улицу был через калитку. Патов, замечательный старичок, не лишённый чувства юмора, научил Сергея перед выходом на «оперативный простор» чем-нибудь «вооружаться». Наш сынок теперь, подойдя к ограждению, начинает искать подходящее «оружие» и, только отыскав его, - чаще всего это небольшой булыжник,- открывает калитку.
У Патова в хозяйстве был небольшой ослик. И вот мы стали наблюдать такую картину: по периметру двора мелкими шажками передвигается ослик, а на его спине маленький всадник – наш сынок. Долго для нас оставалось загадкой, как нашему двухлетнему малышу удалось «укротить» такого «скакуна». Мы недоумевали, как он взбирается на спину, хотя и совсем невысокого ослика, и как заставляет его ходить по кругу, как в цирке. И опять же это оказались проделки добрейшего нашего хозяина. Серёжа быстро усвоил несложную науку обращения с этим милым животным. Он подходит к лежащему ослику, усаживается как можно удобнее на его спине, хлопает легонько по крупу, ослик поднимается и послушно совершает по двору прогулку, «гордясь лихим седоком».
А этот случай заставил нашу маму изрядно поволноваться. Выйдя как-то во двор, чтобы проконтролировать, чем занят наш сынок, она увидела шокировавшую её картину: Серёжа сидит на чурбачке, а над ним с большим ножом в руке стоит Патов. Оказалось, Патов только что побрил этим ножом голову своему внуку. Сергею это понравилось, и он попросил побрить голову и ему.
С приближением зимы в нашей «квартире» становилось прохладно, и мы стали осваивать имеющееся здесь отопительное устройство, напоминавшее открытый камин. Название ему, если оно даже существовало, я не помню, и устройство это достоверно описать вряд ли смогу. Сложено это сооружение было из кирпичей. На высоте около 75 см выложено квадратное углубление, на дне которого положен квадратный и точный по размеру углубления толстый металлический лист. По бокам основания выложено еще три стенки. На задней стенке закреплён бачок, заполняемый нефтью, на высоте, обеспечивающей безопасность отопительного процесса. Причём высота рассчитана так, чтобы капля нефти, вытекающая через отверстие краника, закреплённого внизу бачка, падала на металлический лист с нужной скоростью. Это нужно было для того, чтобы ударяясь о металл, капля разбивалась на мельчайшие брызги, способные к мгновенному возгоранию. Всё продумано, всё регулируется: размер капли, частота выпадений капель из краника, расстояние падения – всё это обеспечивает непрерывность процесса. Нефтяные брызги поджигаются и горят очень активно. Вот приблизительно такой была наша отопительная система. Нефти в нашем распоряжении было в избытке, - недалеко нефтеразработки, и жители Кокайды успешно пользовались выгодами сложившегося положения. Ну и нефтяной сажи, конечно, в посёлке было предостаточно, что заметно было даже по чумазым курам и воробьям.
По обеим сторонам тропинки, идущей от жилого посёлка к военному городку, среди стеблей среднеазиатской растительности, сантиметров этак в двадцать высотой, слой мельчайшей пыли. Стоит человеку нечаянно ступить ногой рядом с тропинкой, как его, с гулким пыхом, окутает чуть ли не с головой густое пыльное облако.
На территории военного городка гуляли на воле где-то около десятка бесхозных (по всей вероятности) осликов. Они каждое утро являлись всем «личным составом» к месту утреннего построения офицеров и, расположившись на некотором расстоянии, внимательно наблюдали за всеми нашими действиями. Присутствие этих добрых, но известных и своим необыкновенным упрямством животных в районе солдатских общежитий, довольно заметно скрашивало серые солдатские будни. Редкие попытки использовать осликов в качестве «скакунов» не нашли широкого применения, а вот в работе по перемещению некоторых грузов ослики оказались великолепными помощниками.
Потолок в нашем жилище был камышовый, и с него к нам в постель стали падать всевозможные насекомые. Но нам показалось, «что это зло еще не так большой руки: лишь стоит» только чем-то закрыть это обиталище насекомых. Соня закупила несколько листов ватмана, которыми я быстренько закрыл камыш, и покой вернулся в нашу обитель. Но, оказалось, ненадолго. Короткий относительный покой вскоре был нарушен новым, не менее неприятным обстоятельством. Natura abhorret vacuum - природа не терпит пустоты. Образовавшееся свободное пространство между ватманом и камышом стали осваивать мыши. Они стали устраивать там такую возню, такие игрища! Беготня по картону производила такой грохот, будто на металлической крыше наш бравый полицейский ловит убегающего рецидивиста. Мало того еще и гадить на ватман стали подлые. Как теперь избавиться от новой напасти? Пришлось начать войну на уничтожение нового, не менее коварного, «противника». Я брал Сонину туфлю, пробивал каблуком ватман под бегущим «зверем», мышь падала в образовавшееся отверстие, и её тут же настигала жестокая кара.
Какие мысли посещают молодого офицера в такие минуты? Когда я готовился «стойко переносить тяготы и лишения воинской службы», то имел в виду тяготы и лишения несколько иного порядка, да и то только для себя, но уж никак не для своего ребёнка. Из газет я узнаю, что для солдат стран «загнивающего капитализма», воюющих в Африке, кроме всяких прочих капиталистических удобств, предусмотрены ещё и холодильники, где всегда им найдётся баночка пива. Я же, советский офицер, в силу данной клятвы, в случае возникшей необходимости, не размышляя излишне, не щадя крови и даже собственной жизни, обязан буду выступить на защиту благоденствия семей блудливых, жуликоватых чиновников (им несть числа), «жирующих на хлебах», добытых мозолистыми руками простых тружеников (вроде моего отца-молотобойца, погибшего в Ржевской мясорубке), оставив свою семью, совершенно не обеспеченную никакими элементарными условиями и средствами, в чужом вонючем сарае с мышами и насекомыми. Что я должен чувствовать и переживать, видя к себе такое отношение моей отчизны? И меня всё чаще и чаще стали посещать крамольные мысли. К какому моральному, психологическому насилию над собой должен был я прибегнуть при таких обстоятельствах, чтобы принуждать себя к ревностному исполнению своих служебных обязанностей? Ради чего? Ради кого? С какой такой радости я, в известном случае, своим здоровьем, а случится, что и молодой жизнью, должен буду оплатить безопасность чужого благополучия, без надежды на сколько-нибудь сносное будущее своих детей?
Но вот наконец прибыло долгожданное известие о зачислении меня кандидатом для сдачи экзаменов в Харьковское высшее авиационное инженерное училище. Для подготовки к вступительным экзаменам в училище мне предоставили двухмесячный отпуск при части. В это время к нам в часть приехал член Военного Совета округа, и моя неугомонная жёнушка «вымолила» у него разрешение для моего начальства предоставить мне возможность подготовиться к этому ответственному предприятию в более благоприятных условиях, и мы уехали в Беловодское.
В Беловодском мы застали уже освободившегося из заключения Сергея Георгиевича. В общем, всё складывалось, вроде бы, как нельзя лучше.
УДАР, ЕЩЁ УДАР!
Снова тучи надо мною
Прими то, что можешь вынести. Собралися в тишине;
Радуйся тому, что можешь спасти, Рок завистливый бедою
и не оплакивай свои потери слишком долго. Угрожает снова мне.
(Р. Джордан) (А.С. Пушкин)
«Пусть всякий заметит и проследит на себе, как судьба сталкивает обыкновенного человека, при самых различных обстоятельствах жизни, всё с теми же самыми людьми, словно ему заранее отмежёван известный круг общества, в котором он должен вращаться. И в этих встречах нет ничего странного: напротив, они неизбежны. Так должно быть со всеми». Так было и со мной. Наблюдение, что я вычитал как- то в одном небольшом романе, в моей жизни оправдывалось в полной мере, на все 200%, и в первую очередь этой невероятно удивительной встречей с моими друзьями из инженерного батальона.
И дальше - пока я готовился к экзаменам, в части произошли некоторые, довольно значительные перемены. Сменился командир части - его сменил на этом посту хорошо мне знакомый (!) подполковник Еникеев, сосед моего брата по квартирам в Ташкенте. Хорошо помню первый урок этикета, что преподнёс когда-то мне подполковник. Ещё курсантом во время увольнения (находясь в гостях у своего брата) я, не обращая внимания на его присутствие, пригласил в кино его дочь. «Угодно ли будет Вам, будущему офицеру, вначале обратиться за разрешением к её родителям!» - примерно такой тирадой охладил мой джентльменский порыв строгий родитель, сыгравший потом здесь, в Кокайды, значительную роль в моей судьбе.
Меня из отпуска отозвали, но причину досрочного прекращения моей подготовки к поступлению в высшее военное учебное заведение мне не объяснили.
В Какайды я вернулся один - семья осталась в Беловодском. Меня оставили в части продолжать исполнять свои непосредственные служебные обязанности. Через некоторое время ситуация прояснилась. Когда мне не разрешили выезд для прохождения дальнейшей службы в Центральную Группу войск в Германии я понял - это звонок из не очень далёкого курсантского прошлого. Мне-таки не простили мою неуклюжую попытку защитить своего товарища. Передо мной было закрыто всё, что только было можно: продвижение по службе, очередное воинское звание, обучение в высших военных учебных заведениях, служба за границей. Это был удар по моим надеждам такой силы, что я не могу подобрать необходимые слова, которые бы могли с достаточной полнотой передать, какой переворот произвёл он в моей душе. Мозги мои «закипали» от всяких нехороших мыслей. Это был очередной вызов судьбы, и я ответил на него чисто по-русски - регулярными и длительными запоями. «Потеряв цель и надежду, человек с тоски обращается нередко в чудовище» - считал Фёдор Михайлович Достоевский, истинный инженер человеческих душ. Алкогольный дурман не только принуждал моё сознание к переоценке ценностей, он последовательно и неуклонно разрушал мою психику, усиливая последствия моей психологической травмы, полученной мною ещё в далёком детстве. «Болезни души так же возвращаются к нам, как и болезни тела» - писал когда-то французский писатель-моралист Ф. Ларошфуко. Я стал одним из самых активных завсегдатаев местного магазинчика, превращавшегося к вечеру в обыкновенную забегаловку. И почти как у А. Блока:
Я пригвождён к трактирной стойке.
Я пьян давно. Мне всё - равно.
Вон счастие моё – на тройке
В сребристый дым унесено.
«Пропал парень!», - в одно из моих очередных посещений этого места «душевной релаксации», сказал со вздохом, стоявший неподалеку лётчик, когда я лихо опрокинул в себя очередной стакан водки. Не было в этом голосе ни укора, ни осуждения. Это был голос сожаления и искреннего сочувствия.
Скоро должны были состояться полковые учения. На объявленные учения я просто не явился. В результате мне вручили предписание о привлечении меня к «суду офицерской чести». Был ли это реальный факт попытки наказать меня достойно, или же попытка «взять на испуг», неизвестно. Только я это известие встретил совершенно спокойно. Меня фактически уже не было в этой жизни: я уничтожен, растоптан, раздавлен. Я - живой труп – человек без перспектив, без надежд, без будущего; «а в мыслях у меня такой же чад, как в кузнице Вулкана». Я потерял ощущение времени, чувство реальности. Я потерял веру в себя. Меня пугал призрак пустой, бесцельной жизни, без надежды на любые служебные перспективы. Несколько рапортов об увольнении из Армии остались без удовлетворения. А между тем, я старался делать всё так, чтобы меня освободили от «почётной обязанности каждого советского гражданина». По молодости, из-за отсутствия жизненного опыта, я не допускал такой мысли, что исполнение моей задумки могло иметь для меня роковые последствия. Что бы я делал и куда бы я пошёл с семьёй, не имея ни гражданского приличного образования, ни гражданской специальности? Это был один из тяжелейших периодов в моей жизни. Я реально погибал, и помочь себе, спасти себя, мог только я сам. Для этого рядом со мной должен был быть верный, надёжный товарищ и привлекательный здравый стимул.
Вернее, преданнее и надёжнее друга, чем моя Софья Сергеевна, мне и вообразить было невозможно, а вот привлекательные стимулы постарались надёжно убрать от меня за мрачный частокол иезуитских запретов рьяные борцы с крамольным вольнодумством. И как всегда, со мной рядом был мой Ангел Хранитель. Никакого суда не было; про меня как будто забыли и оставили в покое. А относительно благополучное завершение службы в Какайдах произошло, мне так думается, благодаря покровительству командира нашего батальона подполковника Еникеева. Брат мой, Константинов Фёдор Георгиевич, к этому времени уже скончался.
РАЗГАДКА НА ЗАГАДКУ
Это было начало (февраль) 1954-го года. В нашей части началась снова какая-то недоступная моему пониманию «перегруппировка сил»: перемещения, перестановки, повальные увольнения офицеров в запас. Обоих моих коллег (командиров остальных двух взводов нашей роты) из рядов Вооружённых сил уволили; меня же, как ни странно, оставили. Я получил назначение в «Школу младших авиационных специалистов» (ШМАС) при Фрунзенском авиационном училище лётчиков в городе Фрунзе (теперь Бишкек) на должность командира взвода курсантов. Перед моим отъездом меня пригласил на «приватный» разговор командир автомобильной роты майор Розенков и рассказал мне очень много чего любопытного. Якобы направляли меня в эту часть на должность командира роты, но командира части смутил мой слишком моложавый вид. Мне действительно только что, всего месяц назад, исполнилось двадцать два года, и если добавить, что я всю жизнь казался моложе своих лет годика этак на четыре, то и вовсе выглядел лет на восемнадцать, а в работе с солдатами это имеет определенное психологическое значение. Прибывший позже на должность командира роты капитан приложил немало усилий, чтобы как можно успешнее использовать обстоятельство недостаточно взрослого для моего командирского положения внешнего вида. Он старался дискредитировать меня в глазах командования части и как бы несколько попридержать мои поползновения на слишком резвое продвижение и самому закрепиться на этой должности после конфуза в академии.
Розенков так же рассказал, что на совещаниях командиров рот по результатам проверки мой командир в целях утверждения собственного «реноме» пытался всячески приуменьшить отмеченные комиссией мои успехи в командовании доверенным мне подразделением. «Двадцать два года, - как писал в одном из своих рассказов И. Бунин,- возраст роковой, время страшное, определяющее человека на всё его будущее». И действительно, моё моральное состояние после пережитого в Какайдах во многом и надолго определило моё отношение и к военной службе, и к жизни вообще.
На вокзал, что находился в районном центре Джар-Курган, я отправился в кузове грузовика. К месту моего отправления собрался весь взвод, теперь уже бывших моих солдат. Я влез в кузов, и автомобиль тронулся. Несколько ребят, пока ещё мой «кабриолет» не набрал большой скорости, вскочили в кузов и проводили меня «до околицы».