Люди

Люди молчат и не придают этому значения, люди перебирают в руках шарики и деревяшки, стараясь не думать об этом, люди слушают ветер за неплотно прикрытым окном и пытаются различить шаги в шуме снежной бури, люди смотрят на голубой огонь и переводят взгляд на кипящую воду, люди подводят часы и рассказывают что-то неважное кому-то неблизкому по телефону, они закрывают дверь и проверяют замок, щелкают пальцами и выключают умный свет, лежат в постели и следят за ползущими по стенам пятнами от ночных машин, запускают пальцы в волосы и ворочаются, скрипя пружинами матраца, встают и идут на цыпочках по мягкому ковру с неразличимым в темноте и в любом случае бессмысленным рисунком, проделывают путь от мирно сопящей спальни до мерно гудящей кухни через сумрачный коридор, вступают в пятно лунного света и отодвигают занавеску, читают морозные узоры на стекле, скребут ногтем по поролону между ожидающими ремонта деревянными оконными створками, прижимаются коленками к теплой батарее, всматриваются в замороженный пейзаж и нависшую над ним темноту, пытаясь рассмотреть что-то, лежащее между, между землей и бездной, что-то тонкое и неуловимое, почти различимое, но в последний момент ускользающее, что-то, что всегда существовало, но никогда себя не называло, всегда было рядом, но никогда не давалось в руки, они слезают с подоконника, случайно наступая на кошачью миску, поскальзываются на растекающейся луже молока, шмякаются — хорошо если попой на пол — а то и башкой об угол плиты, в зависимости от устройства скромной квартиры-однушки, сдающейся для одного человека, без детей, без вредных привычек, работающего, строго РФ, славянской внешности, в десяти минутах пешком от метро, на одном из московских отшибов, блестящих мусором из разверстых железных баков и крышами спящих в разной степени собственных машин, в богатой природными ресурсами стране, лежащей на одной шестой части суши, где каждое бранное слово отзывается десятиминутным эхом, летящим над грозными пиками и хрустальными озерами и таежными санузлами и бьющимся под сводами заржавевших вместе с военной тайной гулких ангаров, словно случайно выпорхнувший белый свадебный голубь, в сотнях километров от ближайшего населенного пункта, в десятках световых лет от ближайшего свободного общества, одинокие заспанные люди сидят, прислонившись спиной к батарее, которая только что так приятно грела коленки, растирают ушибленную лодыжку / большой палец ноги / изучают сломанный ноготь, смотрят на пришедшего на помощь — тоже заспанного и одинокого — кота, настороженно спрашивающего на своем языке, в котором оба уже давно fluent: «Ты в порядке? Все норм? Нужна помощь?» Все норм, отвечает человек, я порядке, отвечает другой, не, спасибо, дружище, шепчет третий — ничего страшного, просто поскользнулся на твоем молоке, видишь. Ты, спохватываются, может как раз попить шел? Давай, беспокоятся, давай я тебе щас свежего налью, — начинают вставать, неуклюже елозя во все еще расползающейся мутной луже. Не парься, отвечает на всеобщем наречии кот, растягиваясь рядом на полу, я не хочу. Я просто на шум пришел, подумал, мало ли че с тобой. Ну, раз все норм— Все норм, отвечают люди, отвечают нестройным хором десятки тысяч разных голосов, от густых басов до ломающихся сопрано, от простуженного скрежета до мягкого шепота, гуляющих бесконечными реверберациями по слабо освещенной плоскости заснеженного материка, между дворами, фонарями, домами пионеров и зевающими продавщицами круглосуточных магазинчиков, шипастыми холодными звездами и опущенными механическими жалюзи, ну ладно, я пошел спать, звучат в ответ десять тысяч кошачьих диалектов, смешиваясь с шорохом разной мягкости занавесок, дребезжанием разной степени изношенности батарей, хлопанием дверей разной степени опустошенности холодильников, позвякиванием ложек и шумом бегущей из кухонного крана воды. Над неподвижным плоским пейзажем колеблется прозрачная космическая чернота, в нескольких точках касаясь покрытых длинными ледяными сталактитами детских качелей посреди принимающего полнолуние безлюдного двора.