«Параграф 25. Окончательное решение «ненужного» вопроса.
Многие спрашивают, почему обычного зомби нельзя убить пулей в голову, а необходимо обезглавить или, чего похлеще, расчленить? Нет ли в практических советах этой книги какой-то дезинформации, досадной ошибки или, что ещё хуже, злого умысла? Нужно раз и навсегда поставить точку в этом вопросе. С первых же дней Армагеддона было замечено, что пуля для шатуна (конечно, если она не разрывная или со смещённым центром тяжести) — всё равно что укус комара и зачастую не способна даже отпугнуть. Используя топор, мачете, катану, болгарку или бензопилу, добропорядочный гражданин нового мира повышает свои шансы на выживание, выходя на тропу войны со зловещими ордами зомби».
Зрители красочного действа, развернувшегося на арене Кербера, только начинали расходиться, горячо обсуждая непревзойдённое боевое мастерство Кувалды Молича, когда к высоким закрытым воротам крепости подъехал зомби-кар Кинского. Антон долго и настойчиво жал на клаксон, пока ворота наконец не открыли, и бронированная машина смогла въехать за пределы неприступных стен.
Она оказалась ещё перед одной, не менее внушительной стеной, в небольшом внутреннем дворе, служившем неким изолятором. Машину окружили несколько одетых в прочные латы и шлемы охранников, вооружённых автоматами с гранатами в подствольниках. Самый представительный, упитанный и «укомплектованный» с виду вышел вперёд, остановившись перед водительской кабиной, и громко недружелюбно сказал:
— Один может выйти из машины без оружия с поднятыми руками. Остальные остаются внутри.
Все, кто был в салоне зомби-кара, единодушно и без совещания делегировали Кинского для проведения дальнейших переговоров.
Антон вышел из кабины, отдавая себе отчёт, что попал в осиное гнездо и в дальнейшем нужно считаться со всеми приказами местных соглядатаев, хотя внутри его буйной натуры всё кипело, и внутренний голос выкрикивал в адрес дюжих стражников много нецензурных слов.
— Кто вы и откуда? — строго спросил представительный офицер, смерив Антона подозрительным взглядом.
— Мы всего лишь беженцы, командир, — сдержанно ответил Кинский, прислушиваясь к рокоту разбредающейся многотысячной толпы за внутренней стеной.
— И сколько вас всего, беженцев? — спросил охранник.
— Со мной ещё пятеро.
— Дети с вами есть?
— Нет, — ответил Кинский, понимая, что ещё не время для встречных вопросов и эмоций.
— Это хорошо. А ты знаешь, что за каждого нового члена нашей дружной общины полагается налог? — алчно улыбнулся охранник, блеснув золотым зубом.
— Сколько? — нахмурился Антон.
— Всё.
— Что значит всё?
— Ты не въезжаешь? Всё, что у вас есть, приятель. Это разумная плата за вступление в нашу коммуну и дальнейшую охрану ваших драгоценных шкур под мудрым правлением генерала Ломова. Впрочем, вас никто не заставляет и можете убираться восвояси, не позабыв оставить всё топливо. Это плата за парковку, ведь всё стоит денег, не так ли?
«О-о-о, да мы не в осином гнезде, а в змеином, чудесно! — сказал про себя Кинский.
Действительно, тут было, о чём задуматься. В случае согласия на условия проживания в коммуне, они теряли всё имущество и оружие в пользу «общака», и дальнейшая их судьба представлялась на редкость неопределённой, а в случае отказа они теряли всё имеющееся топливо и, соответственно, зомби-кар. Это была убийственная вилка, с которой уже не соскочить. Кинский пожалел, что вообще сунулся сюда, в этот серпентарий, но идти на попятную было поздно и, не советуясь с остальными, поскольку считал машину единоличным честно отвоёванным трофеем, да и вообще, если уж на то пошло, частной собственностью, он нехотя дал своё согласие на светлое будущее в коммуне.
Заглянув в салон, он сказал ожидавшим его пассажирам:
— Расслабьтесь, я обо всём договорился. Отныне мы в коммуне. Выходите по одному, оставьте всё оружие в машине. Доблестная охрана этого прекрасного города о нём позаботится.
После этого под бдительным оком упитанного офицера их провели в закрытое помещение без окон, куда спустя некоторое время подошёл пожилой человек в белом халате, подвергший всех шестерых подробному медицинскому осмотру. Не найдя симптомов зомби-вируса, он поставил в своей толстой учётной тетради галочку и собрался было уходить, когда его взгляд остановился на Стаменове и его прелестной ассистентке.
— Вы врачи? — спросил он.
— Микробиологи, — ответил Игорь тихим голосом, будучи ещё в подавленном состоянии после произошедшего в ущелье.
— Я — доктор Блум, заведующий медсанчастью.
Медик выразительно взглянул на охранника:
— Этих двоих определите ко мне в медблок. Остальных, куда хотите. Вроде все здоровы.
— Вроде, доктор? — оскалился «упитанный».
— Быть в чём-то уверенным в наше время может только идиот, — раздражённо отрезал медик.
— А как здоровье Молича? — осведомился охранник. — Мы думали, что он не выживет после такого побоища.
— Я как раз собирался к нему, у него что-то с глазом, а ты меня задерживаешь.
— Я не прощаюсь, — бросил напоследок Стаменов своим новым знакомым.
— Не сдавайтесь, доктор, ищите панацею от вируса, мы на вас надеемся, — крикнул ему вслед Панк.
— У вас один врач на всю крепость? — спросил Вязов, когда все трое медиков скрылись за бронированной дверью.
— Не умничай, — сердито рявкнул охранник и обратился к остальным:
— Итак будем знакомы. Я — капитан Иван Крылов, подразделение внешней охраны объекта. В силу данных мне комендантом полномочий, я должен распределить вас по участкам крепости. У каждого члена коммуны есть свои обязанности в зависимости от его способностей и профессиональных навыков. Начнём с тебя, — он указал на Кинского. — Что ты умеешь? Чем ты можешь быть полезен для общества?
— Умею громить мертвяков, — уверенно отбарабанил Антон. — К тому же я водила со стажем.
— Ну что ж, могу хоть сейчас взять тебя в охрану на проверку, — с благосклонной улыбкой ответил капитан.
— Ты? — спросил он у Панка.
— Я отличный техник, механик, конструктор. И вообще у меня много новаторских идей по обороне закрытых городов.
— Например? — с сомнением в голосе поинтересовался Крылов.
— Винторезы. Их можно расставить по периметру города, питание от дизель-генераторов. При этом используются винты от винтокрылых машин. Зомби никогда не пройдут через эту мясорубку! У вас нет лишнего вертолёта?
— Хм! Нет, вертолёт всего один, на аварийной площадке. Ладно, насчёт тебя я ещё подумаю, может, в подмастерья к кузнецу, чёрт знает?
Капитан увлечённо посмотрел на Цибелу:
— Вы, девушка?
Та, растерявшись, просто молча пожала плечами и, как следствие, оказалась в числе множества претендентов на место помощника повара на кухню.
— Ну, а ты, умник? — прищурившись, сказал лейтенант Вязову.
— Слесарь-ремонтник, — ответил тот, переглянувшись с Панком. — Могу варить, паять, точить, налаживать оборудование… Я всё могу.
— Отлично, пойдёшь в стройбат, — прервал его Крылов. — Нам нужны простые работяги… Ну, и ты с ним, — сказал он Панку. — Из вас получится хорошее рабочее звено.
В этот момент включилась портативная рация капитана, и кто-то доложил ему о приближении какой-то фуры.
— Отлично! Впускайте, — приказал он и обратился к Антону:
— Ты пойдёшь со мной, остальные ждут здесь.
Пока они шли обратно в сторону двора по длинному коридору, Крылов кратко и доходчиво ввёл Антона в курс дела. Они ждали эту фуру вот уже неделю. В ней везли провизию и патроны, купленные (или, скорее всего, украденные) в одном из мегаполисов.
Огромный тягач уже стоял во внутреннем дворе за закрытыми воротами.
— Дайте ему карабин, — скомандовал капитан одному из бойцов, оцепивших фуру, указав на Кинского.
Тот послушно передал ему своё гладкоствольное ружьё. Антон, взяв карабин, снял его с предохранителя и застыл на почтительном расстоянии от грузовика, наблюдая за тем, что происходит. Крылов медленно подошёл к кабине с решётками на всех окнах, включая лобовое, и постучался в дверь водителя. Она со скрипом приоткрылась, из-за неё выглянул мужчина с бледным или, скорее, даже зелёным лицом.
— Ты долго ехал, мы тебя заждались, — строгим тоном сказал капитан.
— Таковы дороги, которые мы выбираем, — хрипло, с какой-то неприятной ухмылкой отозвался шофёр, не торопясь покидать кабину.
— Где твой напарник?
— Он не доехал, капитан, — глухо проговорил водитель, закашлявшись. — Парню не повезло, его цапнул шатун.
— Ты плохо выглядишь, сам не заболел?
— Да, вроде простудился, — невнятно пробормотал шофёр, пытаясь снова укрыться в тёмной кабине от палящих лучей солнца.
— Ты привёз заказ?
— В машине тридцать шлюх, начальник. Патронов нет, снарядов нужного калибра тоже. В этом проклятом мегаполисе, по-моему, не осталось вообще ничего, кроме шлюх. Не мог же я катиться порожняком, верно?
— Ладно, открывайте кунг, — с тяжёлым вздохом приказал капитан, с любопытством скосив на Антона один глаз, точно хамелеон, и отметив про себя, как тот держит ружьё и принимает боевую изготовку.
Один из солдат сбросил засов с задних дверей фуры и потянул ручку одной из створок на себя, как вдруг она распахнулась с такой силой, что бойца отбросило в сторону, и на землю с хрипом и характерными утробными стонами повалилась груда тел в коротких драных юбках, шортах и топах, или попросту без ничего. От неожиданности Кинский едва не выронил карабин. Лица женщин, выпрыгивавших из фуры одна за другой, были землистого или жёлтого оттенка, а глаза мерцали тем самым дьявольским огнём, к которому невозможно было привыкнуть даже бывалому истребителю живых мертвецов. Трое зомби тут же подмяли под собой истерически визжащего бойца, не успевшего увернуться от их цепких рук. Первым отреагировал капитан, мгновенно отдав приказ открыть огонь по зомби, и первым подал пример, оглушив первую волну шатунов длинной очередью из своего автомата. Однако огненный шквал пуль серьёзного калибра отнюдь не остановил на удивление энергичный и агрессивный отряд инфицированных диверсантов, скрывавшийся в кузове грузовика.
Экс-шлюхи, как их назвал шофёр фуры, казалось, были рады размять косточки после долгой поездки в тесном кузове и с воинственными воплями бросились в разные стороны, не давая солдатам ни малейшего преимущества. В итоге пули последних либо били мимо длинноногих и, соответственно, быстрых и прытких, грудастых зомби, или рикошетили от фуры, в то время как те, воспользовавшись замешательством оцепления и моментом перезарядки магазинов, быстро взяли верх в этой опасной схватке.
На обзорной вышке, возвышавшейся над внутренним двором, дежурил пулемётчик, но он старался делать лишь очень короткие очереди, видимо, опасаясь повредить своих.
Кинский оставался пока вне досягаемости зомби, вступивших с солдатами уже в открытую рукопашную, и продолжал наблюдать, сделав всего пару выстрелов, скорее, чтобы не показаться предателем или трусом и не привлечь внимание своим бездействием. Крылов поспешно отступал, паля по зомби из автомата, когда заряд в его магазине закончился, и двое шлюх набросились на него, пытаясь добраться зубами до его тела. Они приближались к нему обычными для голодных шатунов быстрыми рывками, стараясь вцепиться в него костлявыми руками и ногтями, когда Антон решил, что самое время начать действовать. Он бросился к растерявшемуся капитану на помощь, оглушив обоих остервенелых зомби-шлюх двумя точными попаданиями из карабина в голову, после чего Крылов сумел перезарядить автомат, и продолжил прицельную стрельбу по инфицированным, выразительно кивнув Антону в знак благодарности.
В этот момент Кинский увидел, как из кабины грузовика вылез водитель. На его бескровном зеленоватого оттенка лице были видны несколько синяков, которые могли указывать на всё, что угодно, но только не на простуду — довольно заурядные признаки инфекции у «изгоев», которые те так любят гримировать, как можно дольше пытаясь скрыть от простых смертных, кто они такие. В данном случае шофёр как будто и не собирался ничего скрывать. Казалось, он вперил невыразительный взгляд поблёскивающих на солнце глаз, похожих на полупрозрачные стекляшки, в сторону Кинского, затем демонстративно поднял левую руку наподобие нацистского приветствия, а правой молниеносно отсёк себе левую кисть длинным охотничьим ножом. После этого он поднял отрубленную пятерню с земли и осклабился, не спуская холодного взора с изумлённого Антона.
Пулемётчик с вышки, очевидно, тоже прекрасно рассмотрел истинный облик шофёра фуры и обрушил на него сокрушительный залп из своего крупнокалиберного орудия, превративший «изгоя» в решето и практически снеся ему голову с плеч, которая сначала безвольно поникла на коже шеи, лишенной позвонков, а после откатилась по земле к передним колёсам грузовика. Больше шатун уже не встал, однако кисть его левой руки так и осталась в хватке правой. Эту зловещую картину Кинский запомнил надолго, сообразив, что «изгой» пытался подать какой-то мрачный непонятный знак, который ещё следовало расшифровать.
Между тем схватка была в самом разгаре. Шофёр-шатун отвлёк внимание лишь одного Антона, не считая зоркого пулемётчика на вышке, и рота бойцов тем временем самоотверженно сражалась с зомби-шлюхами, сокрушая их ударами мачете. К ним присоединился ещё с десяток солдат, вызванных по рации капитаном, но силы зомби были далеко не на исходе, и несколько раненых инфицированных солдат поневоле должны были вскоре присоединиться к отряду шатунов-диверсантов, столь коварным образом проникших за стены крепости.
Внезапно Кинский понял, что ему нужно делать, когда в поле его зрения попал стоявший поодаль зомби-кар с распахнутой дверью. Со всех ног он бросился к нему, запрыгнул в кабину и, обнаружив ключ зажигания в замке, с выражением идиотского восторга на лице завёл мотор. Он развернул машину во дворе, умело рассчитав габариты, и, надавив как следует на педаль газа, врезался в толпу визжащих зомби. Ему показалось, что под колёса попались и несколько не проявивших должной реакции на его появление защитников крепости, но если бы его спросили в тот момент, что он творит, он бы резонно ответил, что во время рубки леса не видно щепок. Главное, что он рубил этот плотоядный лес, причём рубил его безжалостно, зверски и убойно. За минуту под колёсами его внушительной машины нашла свой конец основная масса злобных шатунов; остальных прикончили солдаты, оставшиеся на поле боя. В апогее этой кровавой расправы Кинский триумфально появился в раскрытой двери зомби-кара с пронзительно визжащей бензопилой. Он неуловимо промчался по двору, методично обезглавливая подмятых и расплюснутых под колёсами вопящих и отчаянно передёргивающих конечностями зомби, дабы не дать им шанса восстать вновь.
Покончив с этим, он заглушил бензопилу и, обливаясь потом, подошёл к стоявшему как истукан, капитану.
— Сколько рук ты заберёшь? — спросил Крылов, одобрительно похлопав Антона по плечу.
— Чего?! — с удивлением отозвался тот. — Каких ещё рук?
— Рук живых мертвецов. Конечно, я бы с удовольствием отдал бы тебе все тридцать, весь этот бордель, ведь ты нам так здорово помог, прям второй Кувалда, ни дать ни взять. Но боюсь, комендант нас не поймёт. Поэтому рассчитываю на твою мудрость и щедрость, мужик.
Антон всё никак не мог взять в толк, к чему клонит капитан, однако тут явно отдавало палёным запахом наживы, круговой поруки и банального лоббирования, и Кинский, бросив бензопилу на землю, спросил:
— А сколько ты мне дашь?
— Вот это хороший вопрос, — просиял Крылов, протягивая ему одну единственную пятерню шофёра-«изгоя». — Её ты точно заслужил. За руку в оружейной дают пять магазинов для карабина, а он у тебя уже есть. Ну и, конечно, стандартный продпаёк, ведь с этого момента ты зачислен в нашу роту. Вижу, ты парень не промах, потому начнёшь сразу с командования отделением, боевым расчётом, шаришь? Проявишь смекалку, поднимешься выше, тут всё зависит от тебя.
«Параграф 8. Новые инструменты.
Никогда не забывайте о том, что однажды вам придётся покинуть своё надёжное убежище и выйти на недружелюбные улицы, наводнённые зомби разных мастей, чтобы пополнить запасы провизии, воды и вооружения. Если вы внимательно читали предыдущие параграфы, на вас будут защитные латы в виде толстых журналов, а из оружия: остро заточенный топор, бензопила, дробовик или всё это вместе. Осталось найти транспортное средство, чтобы быстро и безопасно добраться из точки А в точку В. Легковой автомобиль имеет много преимуществ, но в некоторых случаях гораздо безопаснее расчистить себе дорогу от сонмищ шатунов, сидя за рулём тягача, фуры или БМП».
Ефим Молич был зол как никогда. Неимоверно уставший, с ноющими ногами и руками, он едва успел прийти в себя после изуверского эпического сражения, в котором он одержал неоспоримую и, наверно, самую впечатляющую в своей жизни победу и теперь, лёжа на жёсткой койке в тесной холодной комнате, размышлял о том, что его ждёт в скором будущем. Победа в недавнем побоище нисколько не скрасила и не умалила самого факта его пребывания в той клетке, в которую его насильно затащили. Ему крайне не понравилось и само поле боя — подобие амфитеатра, на который сверху взирали сотни очумелых зевак, ничтожеств, которые только и могли, что орать, топать ногами и размахивать руками, упиваясь побоищем. Ринг Хильштейнов был уютнее, на нём он чувствовал себя, почти как в собственной спальне. Здесь же, в этой коммуне, которую он успел возненавидеть, его напрягало всё от начала и до конца. Вдобавок, у него разболелся глаз и боль становилось всё тяжелее переносить с каждой минутой, почему он и спросил у своего окружения, или, вернее, у охраны о враче.
Единственную награду, которую он получил — это хрустальный графин, в котором была просто холодная вода. Он чувствовал себя отнюдь не победителем и не героем, а самым что ни на есть настоящим заключённым. Его каморку без окон, которая находилась ниже поверхности земли под самим амфитеатром, тут же заперли на ключ снаружи, будто камеру в тюрьме и, скорее всего, оставили за дверью охрану.
Молич в очередной раз оглядел свою «арестантскую». Обстановка была более чем скупа: неудобная койка, почему-то привинченная к полу, стол с графином воды, пара так же привинченных ножками стульев и старый обшарпанный комод в углу. Осмотр комода показал, что он совершенно пуст, лишь пыль лежала толстым слоем на его полках. Над комодом под самым потолком была установлена камера наблюдения. Интерьер комнаты являл собой поразительный контраст с последним, надо сказать, на редкость богато обставленным жилищем Ефима у Хильштейнов и, если бы он узнал, что с ними случилось не так давно за пределами крепости, он бы даже огорчился, несмотря на его былую сдержанную скрытую неприязнь к ним обоим.
«Вот на что ты променял прежнюю беззаботную жизнь, — подумал Молич, с грустной иронией помахав рукой камере слежения, — на пожизненную каторгу».
Он начал нервно мерить шагами каморку, совершенно забыв о времени в этом очень сжатом пространстве, освещённом тусклой электрической лампой, как вдруг в двери щёлкнул замок, и в тесное помещение заглянула его новая знакомая, о которой он в последнее время не знал, что и думать. Красотка, посулившая ему молочные реки и кисельные берега, обернувшиеся подвальной, пропитанной сыростью камерой, предстала его глазам в нарядном лёгком платье, подчёркивавшем стройные изгибы её спортивного тела. Следом за ней в комнату шагнул здоровяк в униформе, державший поднос с тарелкой сухофруктов, печеньем, бутылкой шампанского и двумя бокалами. Поставив всё это на стол, он выразительно посмотрел на Ефима, ухмыльнулся и удалился, держа руку на прикладе автомата.
Настасья присела на стул, указав на поднос:
— Попробуй печенье, я сама испекла… специально для победителя.
Молич мрачно посмотрел на угощение, но даже к нему не прикоснулся, несмотря на то, что был голоден, как волк.
— Позже тебе принесут ужин, — добавила гостья. — Там будет мясо. Ну что, может быть, нальёшь девушке шампанского?
Ефим помедлил, но всё-таки молча исполнил её просьбу, наполнив лишь один бокал. Больной глаз начало сильно щипать, и он прикрыл его одной рукой, как будто это могло помочь ему снять боль.
Пригубив шампанское, Настасья с улыбкой сказала:
— Ты был великолепен сегодня! Никто и никогда не видел столько крови на нашей арене, хотя она повидала многое. И зомби никогда не казались такими жалкими, когда ты кромсал их направо и налево, рубил им руки, ноги и головы — это было супер!
Ефим внимательно посмотрел на девицу одним здоровым глазом.
— Я просил врача.
— Ах, да, он уже к тебе идёт. Но у нас есть несколько минут, чтобы поговорить… Ты знаешь… — она помедлила, прежде чем продолжить, — я приняла решение, надо сказать, непростое для меня. Я хочу быть… твоей!.. Вот! — выдохнула она и выпила бокал до дна.
Молич промолчал, он был не в духе, и его реакция на эту реплику была хладнокровной. У него не было сил ни высмеивать её, ни удивляться, ни радоваться столь щедрому подарку судьбы. В данный момент, скорее всего, ему было просто на это наплевать.
— Но ты меня так просто не получишь. У меня был разговор с отцом. Ты останешься в нашей коммуне, но он категорически против нашей связи. — Девушка понизила голос. — Он контролирует всё, что здесь происходит, у него куча доносчиков и шпионов, не говоря уже о скрытой камере в каждой стене — она есть и здесь, поэтому… — Настасья тяжело вздохнула, — кое-что из тех возможностей, о которых я говорила тебе накануне в грузовике, придётся вычеркнуть из списка. Но у тебя будет всё, что пожелаешь, конечно, в разумных пределах.
— Я полагаю, стаканом воды и коркой чёрствого хлеба я обеспечен? — проговорил, морщась через боль, Молич.
Девица покачала головой, с восторгом глядя на Ефима:
— О нет, ты не из таких! Ты будешь грызть прутья клетки, пока не выберешься из неё… — Её голос перешел на шёпот. — Я знаю, чего ты хочешь, сама такая. Хочешь вырваться отсюда на свободу и делать всё, что взбредёт на ум: бродить по окраинам городов, кромсая мертвяков, заниматься любовью в открытом товарном вагоне, зная, что его постепенно окружает орда зомбарей, а потом голышом удирать от неё с мачете в руке, визжа от счастья, грабить роскошные магазины, куда ещё не ступала нога мародёра, и так далее и тому подобное… Только ты пока не знаешь, как это сделать. Ты не знаешь, как отсюда удрать. А что, если я тебе помогу?
Ефим в первый раз с живым интересом посмотрел на девушку — она его приятно удивила, и теперь у него появилось желание завязать с ней разговор. В этот момент скрипнула дверь, и в комнату вошли трое человек в белых халатах: Стаменов, Иветта и их новый коллега, доктор Блум.
— К тебе направили целый консилиум, — сказала Настасья, вставая. — Мы продолжим наш разговор в лучшие времена, а пока тебе надо подлечиться.
— Доктор, — строго добавила она, — поставьте его на ноги, нам он нужен здоровым!
— Не извольте беспокоиться, — весело откликнулся седой врач. — Со мной специалисты, теперь я поставлю на ноги даже мёртвого!
— Мёртвые уже давно ходят, как живые, — заметил Ефим. — Конечно, если вы в курсе, доктор.
— Не болтай, а дай глянуть на твой глаз, — сердито ответил Блум, наклоняясь перед сидящим на койке Моличем.
Он довольно грубо оттянул пальцами кожу возле глаза, причинив Ефиму острую боль, он дёрнул головой, и у него из-под века брызнула капля крови, попав на тыльную сторону кисти врача. Тот чертыхнулся, с досадой растирая кровь на руке, и озабоченно посмотрел на Молича.
— Так, шампанское не пить, — сказал он. — Я дам тебе анестетик, и скоро всё пройдёт, просто небольшое воспаление.
Настасья тихо вышла из комнаты, и Молич больше не колебался.
— Доктор, я полагаю, глаз придётся удалить.
Блум слегка изменился в лице.
— С чего бы это?
— Это не воспаление, а вирус.
— Что за чушь!
— Постойте, — вмешался Стаменов, подойдя ближе и в свою очередь осматривая глаз Ефима, но не прикасаясь к нему руками. — Откуда ты это знаешь, парень?
— Знаю, потому что в штабе у Хильштейнов, откуда меня выкрала дражайшая дочура вашего коменданта, был свой хороший костоправ, и он умел не только ампутировать конечности у раненых зомбарями, но кое-что ещё, и у него в боксе стоял микроскоп, которым он изредка пользовался в свободное от членовредительства время, — боль становилась нестерпимее с каждой секундой, и у Ефима начали сдавать нервы.
— У меня тоже есть микроскоп, я им изредка пользуюсь, и что? — явно задетый за живое, проговорил седой врач.
— Тогда суньте под него мой глаз и посмотрите! — в ярости крикнул Молич, не сдержавшись.
— Спокойно! — вставил Стаменов. — В глазу — ДНК вируса?
— Нет, просто шутка природы, — съязвил Ефим.
— Так что мне делать? — жалобно обратился Блум к Игорю. — Тащить его в операционную?
— Ну, вначале я бы хотел её осмотреть, — ответил Стаменов. — Кстати, анестетик ему пока не повредит.
Блум бросил на стол несколько таблеток и засеменил к выходу, явно перепуганный неоднозначным сообщением Молича. Стаменов ненадолго задержался в каморке, с любопытством глядя на нового пациента. В его глазах впервые с момента аварии в ущелье загорелась жажда к действию и буквально восставшая из пепла надежда.
Ефим бросил грустный взгляд на закрывшуюся за медиками дверь, выждал с минуту, затем подошёл к ней, быстро дёрнув за дверную ручку и убедившись, что дверь надёжно заперта снаружи. Он сделал ещё один круг по комнате, размышляя о своём не самом приятном положении и снова уселся на стул перед столом, уставившись на графин с водой. Скорее из любопытства, чем от жажды вкупе с осенившим его странным предчувствием он взялся было за горлышко графина, но так и не смог его поднять. В изумлении он повторил попытку, но графин не шелохнулся, будто был намертво приклеен к деревянной поверхности стола. Молич быстро взглянул на глазок видеокамеры, словно ждал от неё комментария по этому столь сбивающему с толку поводу, но та безучастно следила за ним с высоты своего кронштейна.
В комнате оказалось буквально всё приварено, привинчено или приклеено, включая даже графин, и это не могло не навести на определённые подозрения в отношении тех лиц, которые его здесь содержали. Эпизод с графином вообще намекал на плохую шутку со стороны тюремщиков, и взбешённый этой мыслью Ефим встал во весь рост, сжав огромные кулаки и будучи готов уже снести одним из них графин со стола, как вдруг пол буквально ушёл у него из-под ног. Молич с трудом устоял на месте, едва не потеряв равновесие, с оторопью осознав, что пол со скрипом и гулом спрятанных под ним механизмов начал опускаться вниз вместе со всей меблировкой, кроме камеры видеонаблюдения, оставшейся где-то далеко вверху. Каморка на поверку оказалась подобием подъёмника, закамуфлированного под тюремную камеру, своего рода клетью, медленно опускавшей его всё ниже и ниже в недра крепости.
Молич быстро огляделся, ещё раз убедившись, что рядом нет ничего, что могло бы заменить ему оружие, ухватился за горлышко графина обеими руками и неимоверным усилием оторвал его-таки от столешницы. Графин навряд ли мог бы послужить полноценной заменой орудия самообороны, но при данных обстоятельствах приходилось довольствоваться и этим.
Спустя несколько минут спуска что-то под клетью громко лязгнуло, и пол неожиданно накренился так быстро и под таким острым углом, что Ефим поскользнулся и полетел вниз в образовавшийся проём между полом и стеной, однако не выпустив тяжёлого графина из рук. Он с ужасом скатился в темноту, потеряв всякую точку опоры, пролетел ещё несколько метров в пустоте, и шлёпнулся на что-то мягкое, скользкое и до омерзения зловонное. Слабый свет, исходивший со стороны того самого проёма, через который он пролетел, позволил Ефиму разглядеть небольшой участок того неприятного места, где он оказался. Он лежал на огромной мусорной куче, состоявшей преимущественно из начисто обглоданных костей и черепов не только животных, но и людей, пластиковых пакетов, набитых кожурой каких-то фруктов и овощей, и великого множества отрубленных, относительно свежих кистей человеческих рук. Гниющих пятерней на этой помойке были сотни, если не тысячи, именно от них и распространялось жуткое удушающее амбре, от которого даже опытного Молича едва не вывернуло наизнанку.
Он сделал несколько шагов по скользкой поверхности вонючей выгребной ямы и снова упал, скатившись куда-то ещё ниже. Здесь почти не было света, и глаза Ефима долго привыкали к темноте, прежде чем он смог разглядеть что-то вокруг себя. Ему показалось, что он рассмотрел серую стену и слабый источник света возле неё где-то вдалеке, и больше на ощупь, чем полагаясь на зрение, двинулся туда сначала ползком, то и дело натыкаясь на черепа, кости и разлагающиеся руки. При этом, странное дело, но он до сих пор сжимал в своей огромной пятерне графин, не выронив его даже при падении из клети. У него из-под ног расползались жирные крысы, но он даже не обращал на них внимания. Одна из них с отчаянным писком набросилась ему на ногу, вцепившись в разорванную брючину, и Молич сбил её графином, оказавшимся весьма полезным средством защиты хотя бы от мелких обитателей этого хранилища останков.
Добравшись наконец до стены, Ефим посмотрел вверх и увидел луч света, бивший из какой-то бреши на высоте десяти метров. Чуть правее зияла какая-то тёмная дыра, из которой вдруг что-то выпало, откатившись к его ногам. Склонившись над этим предметом, Молич с отвращением разглядел, что это был ещё один обрубок руки. Вероятно, он находился на самом дне города-крепости, куда его низвергли, скорее всего, благодаря высокомерному правителю, папаше столь необдуманно разоткровенничавшейся перед ним Настасьи, который наверняка пришёл в ярость, когда стены его камеры, у которых были чуткие глаза и уши, донесли ему о затее его любимой дочуры, собиравшейся сбежать с больным и опасным во всех смыслах этого слова гладиатором.
Сто процентов, что его посадили в эту камеру с секретом заранее, выкинув теперь его на помойку, будто куль со старым барахлом. Банально, но быстро и практично, не дав никому повода усомниться в непредвзятости местного цезаря. Был гладиатор да сплыл, его прикончил какой-то зомбарь, и через несколько дней и ночей, которые он навряд ли переживёт на этой адской помойке, рассаднике бактерий и болезней, когда он начнёт грызть человеческие кости от голода, отбиваясь от голодных крыс и мучаясь от жажды, никто о нём и не вспомнит, кроме разве что слегка сдвинутой Настасьи. Отсюда не могло быть выхода — скорее всего, это был замурованный наглухо, бетонный подвал без лестниц и выхода наружу, не считая крысиных нор, приспособленный не только для мусора, но, возможно, и для избавления от ненужных лиц, недостаточно лояльных к власти или представляющих для неё угрозу. Удивляться тут в принципе нечему, с грустью подумал Ефим. Это — Кербер, крепость, о которой ходили не самые добрые слухи. Местный царёк уже давно сотрудничал с бандами и головорезами, проявляя заботу о членах коммуны, являвшейся скорее контролируемым сборищем социопатов, дезертиров и мародёров, и любезно предоставляя им хлеба и зрелищ в избытке, введя подобие собственной валюты в виде отрубленных рук шатунов. Поговаривали и о торговле детьми, которой также не брезговал местный комендант. Мир круто изменился за последние несколько лет Армагеддона, и Молич был готов поверить всему, даже самому невероятному особенно теперь, когда сам оказался во власти правителя мрачного, скрывающего жуткие тайны за своими высокими стенами, города-крепости.
Внезапно сверху, со стороны бреши послышался какой-то шум, в ней промелькнул луч электрофонарика, его яркий свет упал на Ефима, на мгновение ослепив его, затем через брешь сбросили скрученную верёвочную лестницу. Молич не мог поверить в такое быстрое спасение, и в душу ему тут же закралось подозрение, однако оставаться на дне этих адских недр у него не было ни малейшего желания, поэтому он сделал то, что должен был сделать в сложившихся обстоятельствах — первым делом он разбил большой графин об стену, заткнув самый большой и острый осколок себе за кожаный ремень, и, дотянувшись до первой перекладины, отгоняя прочь все сомнения, полез по лестнице вверх.
«Параграф 22. Дворцы нового мира.
Собирайтесь в организованные группы, ведь один в поле не воин — это известно давно. Мы не советуем вам создавать вооружённую банду мародёров, но в дружном коллективе, состоящем из надёжных и отзывчивых граждан нового мира, у вас будет больше шансов выжить при столкновении с ордами зомби. Оккупируйте супер или лучше, гипермаркет и сообща обороняйте его от шатунов и других, подобных вашему коллективов. Соблюдайте правила умудрённого средневековья, станьте доблестным рыцарем новой эры, преданным вассалом и заложником сокровищ, собранных в бездонных кладовых своего роскошного дворца. Оружейный отдел занятого гипермаркета поможет вам обрести душевное равновесие и защитить свою рыцарскую честь в дни священной войны с силами Тьмы».
Преодолев высоту в добрый десяток метров, Молич взобрался на самый верх неприступной с виду стены и прикрыл глаза от слепящего луча фонарика. Спустя долгую паузу он услышал уже хорошо знакомый ему, довольный и насмешливый женский голос:
— Ну почему, скажите на милость, я должна тебя спасать? Когда уже кто-нибудь начнёт спасать меня?!
Ефим почти не удивился: кому ещё по логике придёт на ум вытаскивать его из канализации в крепости? Лишь одной созревшей половозрелой особи с замашками искателя приключений, невесте с завидным приданым и единственной избалованной дочери коменданта, которая, видимо, уже никогда не выпустит из рук любимую живую игрушку (конечно, пока она ей самой не надоест).
— Настасья, это ты?! — простонал Молич.
— Тихо! — шикнула девушка. — Случилось то, чего я боялась. Отец взялся за тебя всерьёз, он тебя просто возненавидел, уж и не знаю, за что. Но хорошо, что и среди его ближайшего окружения у меня есть друзья, и мне вовремя сообщили, иначе ты бы сдох в этой помойной яме… Бр-р-р! Тут столько крыс!
Луч фонарика упал к ногам Ефима, и он различил смутный силуэт своей спасительницы в темноте. Неожиданно она прильнула к нему, с жаром обхватив руками его накачанный торс.
— Ух ты, что за мощь! Кувалда Молич, теперь ты будешь моим! Бежим отсюда, тоннель выведет нас из этих катакомб. Наверху ждёт грузовик, тот самый, на котором мы сюда приехали, за рулём мой лучший друг, он не подведёт. Мы уедем отсюда навсегда. Не знаю, куда, но я уже давно хочу это сделать. Мне до чёртиков надоел этот переполненный психами и мерзавцами Бедлам. Днём — гладиаторские бои, а ночью все сидят по своим ячейкам, боясь пошевелиться, или тихо копошатся, будто в каком-нибудь термитнике. И что самое ужасное, ничего не меняется и не изменится никогда. Поэтому ты, мой дорогой, мой любимый, ты — моя единственная надежда на большие перемены!
Не оставив Ефиму ни секунды на раздумья, девушка выпустила его из своих объятий и под стать ретивой лани бросилась в сторону дверного проёма, освещая путь фонариком. Не имея ни малейшего желания оставаться в зловонном подвале ни одной лишней минуты и чувствуя, как у него начинает развиваться клаустрофобия, Молич поспешил за ней. Они пронеслись по длинному сумрачному подземному тоннелю, в конце которого их ждала ещё одна железная, похожая на тюремную, дверь, за которой оказалась короткая настенная металлическая лестница. Преодолев по ней ещё несколько метров, Молич поднялся следом за своей провожатой, оказавшись на площадке какого-то служебного помещения, где находились несколько старых отключённых генераторов.
Настасья осторожно приоткрыла тяжёлую дверь, из-за которой внутрь проник сноп дневного света — это был выход наружу. За дверью доносился какой-то гул, и Молич тут же уловил едкий запах углекислого газа. Через мгновение он понял в чём дело, разглядев за дверью кунг старого военного грузовика, стоявшего почти впритык к выходу, из выхлопной трубы которого валил серый дым. На этом грузовике его привезли в крепость, а теперь, видимо, собирались увезти прочь. Можно было долго рассуждать, что они будут делать дальше со вздорной молодой девицей, привыкшей к роскоши, доступной ей в крепости благодаря владетельному папаше-самодуру, однако не чурающейся опасных приключений и начинающей привыкать к риску, как к чему-то само собой разумеющемуся, однако в данной ситуации времени на размышления или сомнения не было.
— В кузов, быстро! — скомандовала Настасья, распахивая перед Ефимом входную дверь.
Кунг был заранее открыт, и Молич, не раздумывая, юркнул внутрь. Настасья тут же захлопнула за ним дверцу кунга, оставив его одного в кромешной тьме. Ефим устроился на полу, прислонившись спиной к стене. Его рука наткнулась на что-то холодное прямоугольной формы — это оказался наконечник кувалды. Беглец улыбнулся — Настасья не забыла о его излюбленном оружии, которое у него отобрали после последнего триумфального боя.
Грузовик тронулся с места, когда девушка запрыгнула в кабину справа от водителя. Ефим провёл несколько томительных минут, прислушиваясь к рокоту двигателя и звукам голосов снаружи, положив руку на деревянную рукоять кувалды. Его нервы особенно защекотало, когда машина притормозила и стояла на месте ещё минут пять, в течение которых он слышал голоса Настасьи и каких-то мужчин, насмешливо переговаривающихся между собой. Очевидно, обошлось без эксцессов и Моличу не пришлось вступить, возможно, в последний и самый бестолковый рукопашный бой в своей жизни, когда грузовик снова продолжил катиться, подпрыгивая на ухабах и постепенно ускоряя ход.
Спустя полчаса он остановился, и Настасья открыла дверь кузова. Краешек вечернего солнца заглянул в полумрак, ненадолго ослепив здоровый глаз Молича, поскольку его второй уже попросту отказывался видеть сам по себе.
Девица радостно улыбнулась:
— По-моему, мы оторвались. Мы на развилке. И совсем одни. Мой друг остался в крепости. Он скажет отцу, что я угнала грузовик, приставив к его виску пистолет. Авось, тот ему поверит, хотя… зная его, скажу, что он будет очень зол. Но этим же вечером он примет обычную дозу своего кокаина и уснёт мирным сном до утра, а к тому времени мы уедем отсюда очень далеко.
— Куда же мы поедем? — спросил Ефим, жмуря больной глаз, чтобы Настасья не видела, что из фиолетового не только роговица, но теперь уже даже белок становится кроваво-красным, словно перезрелый помидор.
— В ближайший гипермаркет. Это в соседнем городе, — совершенно серьёзным тоном ответила Настасья. — Поселимся в мебельном отделе, забаррикадируемся шкафами и трюмо и облюбуем самый большой сексодром, какой только сможем найти. Как тебе, хорошая идея?
— А от зомби будем отбиваться табуретами?
— Мне не нравится твой пессимизм, Кувалда! — нахмурилась девушка. — Оружия хватит, я об этом позаботилась. Кстати, мне надоело тебя вечно спасать, теперь твоя очередь. Не забудь, что отныне я — дама твоего сердца, так что…
Она не договорила, потому что Молич молниеносным движением, слегка не вязавшимся с его телосложением, схватил её за щуплую руку и рывком затащил в кузов. Настасья взвизгнула, попытавшись вырваться, но Ефим и сам не собирался её долго удерживать в своей медвежьей хватке. Он ограничился тем, что сбил её с ног и, прихватив с собой любимую кувалду, вылез из кузова, закрыв за собой дверь на засов. До него донёсся приглушённый остервенелый вопль взбешённой девицы, осознавшей, что она попалась в ловушку, которую сама же и приготовила.
— Гипермаркет — не совсем то, о чём я мечтал, — проговорил в ответ Молич. — И скажу больше, я не романтик, я боец.
— Всё, это конец нашим отношениям! — прокричала в слезах девушка. — Навсегда! И учти, мой отец сотрёт тебя в порошок, скормит живьём зомбарям.
— Скажи, что ты больше хочешь? Чтобы я сбросил тебя в пропасть с моста на полном ходу или замучил голодной смертью?
Настасья умолкла, прекратились даже истеричные всхлипы, и Ефим рассмеялся. По крайней мере, ещё минут десять будет умиротворяющая тишина, подумал он. И за это время ему нужно спокойно прийти к какому-то решению: что делать и куда идти? А ещё: идти одному или в обществе молодой психопатки, такой же рисковой и безалаберной, как и он сам.
Молич посмотрел на темнеющее полотно шоссе. Где-то на горизонте в багряных лучах лениво закатывающегося за склоны холмов солнца, возникли несколько размытых фигур. Судя по всему, это были шатуны, как обычно, почуявшие простых смертных на весьма почтительном расстоянии, следовательно, голодные и быстрые, — всё те же инфицированные агрессивные отродья в запачканных кровью и нечистотами рваных лохмотьях, какими их привыкли видеть, и нисколько не собиравшиеся меняться к лучшему.
Это заставило Ефима на время выбросить из головы все насущные проблемы и приступить к прямым обязанностям выжившего: делать всё, чтобы с успехом выживать и дальше. Он запрыгнул в кабину на водительское место и дал газ, направив грузовик в сторону шатунов. Ведь не разворачиваться же ему обратно в сторону крепости, в самом деле? Заметив приближающуюся на полном ходу громоздкую машину, шатуны начинали остервенело гримасничать, скалить зубы и размахивать руками, однако не предпринимали ни малейших попыток уклониться от удара, и, как следствие, их тела разбросало в радиусе десяти метров, в то время как грузовик продолжил свой путь по сумрачному шоссе, включив прикрытые решёткой фары.