Журавли клинья подбили - потянулись на полдень. Идут строем о два крыла, переклич держат - с родными местами до весны прощаются. Жовтень чахоточный по лесам гулял - исперхался. Промочил, сердечный, постолы, сгорбился на болоте - пути ищет.
Намечались о ту пору к девкам женихи. Накинула старшая сестра желто-пестрый платок, грозди лаловы огнем горят у тонкой шеи. Наряжалась младшая в рдяной шушун, угольно-черным агатом бусы сверкают. Сватались к сестрам женихи видные: старший, воин, в броне медной листвы пришел, младший - щеголь, рубахой золотого шелка хвалился. Обручилися пару - дуб да с рябинкою, клен со смородиной. У ракитова куставенчалися, у ручья стылого обещалися. Понесет осенняя вода клятвы - ручьем до реки, рекой до моря, с моря - ко всему свету.
Шел по лесам тяжелым ратным шагом великанский конь - нес Хмару-богатыря. Поспешал тот передать поклоны - заутро в Новеграде снаряался, а вечерять в Смоленске мнил. Задремал дорогой. Шапка ратная яловцом тучи сизые задевает - льют на землю стылые осенние дожди.
Пятеро черных татаровей в наход пошли. Любо им, темным, русского добра ухапить. Налетят - сметут в мешки, уцепят арканом, да умчат на стпных конях куда Макар телят гонял. Заприметили терем царевны - бить изладились. О беду бы стало - не к часу пришли: умчал за тридевять земель царевнин волк-служка, добывал в тридесятом царстве живую воду. Некому спасти горемычную, некому беду избыть. Хмара-богатырь лесом проезжал - спужал пятерых татаровей, а сам, сонный, того и не почуял.
И текла мимо терема царевны студеная осенняя река, несла обетные слова.
Это присказка, погодь, сказка нынче будет.
Жил да был в стольне городе воевода Гордеан. И все жилось ему по-людски. А ему и невдомек про то, что у мира он как заноза в ноге. Хочет он у Бога прославиться. И так и эдак пыжится. А Бог и ведать не ведает, что он Гордеана похвалить обязан.
Воевода же из шкуры лезет. От берет общинные поля,торговые площади да мировые земли - церкви там строить начнет. Глядь, и блестят уж сорок сороков православных куполов - слава Божия от них на весь свет сияет. Это ли не похвала Богу? Это ли не утеха миру? Но Бог молчит, а мир голодный слезой исходит - клянет Гордеана, в молитвах суда на него просит.
Соберет Гордеан тристо попов да три тысячи юродивых, во шелка всех обрядит, образа золотые им даст - пойдут по всему городу крестным ходом ладан курить да молитвы творить. Это ли не божья слава? Это ли не Богоматери потеха? Это ли не вере православной твердыня? А люду простому мимо них ходу нет - хворый к лекарю не попадет, работник до труда не доберется, купец к товарам своим не протолкнется, дети к матери не пройдут. Плачут люди - за гордыню клянут Гордеана.
Выпустит Гордеан черных своих служек - да пойдут они, окаянные, народ сечь и до плахи тянуть. То ли не защита Богу от хулы-поругания? А народ - опять недоволен. И как прикажете с таким народом жить?!
А в лесу за рекой проживал пустынник Мирон. Шелка да злата чуждался, напоказ не молился, храмам не кланялся, людей не собирал. Жил без злобы, чужого не желал, славы не стяжал, малым доволен был. И за то люд к Мирону шел совет о Боге держать. А сорок сороков церквей Гордеана - полупустые стоят, а где и вовсе - лишь мухи в прихожанах.
За беду воеводе то стало. Порешил извести Мирона. А кого послать? Верных много, умных нету. А без умного верный не справится. А кто умней - не пойдет на такое, откажется. Порешил воевода послать опального.
Был у Гордеана такой - Иваном-воином звали. Обещался тот еще воеводину батьке быть в услужении Гордеану. Кто ж из них тогда сведал бы, каков чадушко вырастет?! А теперь и слово дано и против совести служить нельзя. Плохой из Ивана слуга вышел. От, Гордеан о двора его и выгнал. А нынче иван сам воеводе на душу запал. Вызвал тот слугу ко двору - да приказывает:
- Выполнишь наказ - от присяги да слова свободен вовек. Не исполнишь - все равно изведу Мирона, да только муки его на твоей душе лягут.
Дело гиблое. Тут хоть сам в петлю лезь, да беды не переможешь: все равно гнилых людей много, кто-то на дурное да отыщется, да еще и муками Мироновыми Гордеана потешит. С камнем на сердце пошел Иван службу служить.
Увидал Мирон у порога Ивана смурного, да и говорит:
- Ай да честь служба великая - старому да смирному голову срубить!
Отвечал Иван нехотя:
- Мало ты знаешь о верности, старый! Сам теперь на себя беду скликал: под полой на тебя саблю нес, срубил бы тебе голову - сам бы того не приметил, отошел бы без мук.
Укорял Мирон гостя:
- Ай да милость у тебя - всему свету заглядение! Ну, коль рубить пришел - так руби! Дай лишь Богу молитву сказать.
- Мало ты, старец, знаешь о милости. Да нет в споре проку. Молись напоследок - за себя, за меня, да за весь белый свет.
Рассмеялся Мирон:
- Ох ты, чадо! И не ведаешь - за весь свет-то молитва долгехонька! Не дождешься ты ее окончания! Лишь молящемуся да праведному такая сила дана!
- Мало ты знаешь о верности! Мало ты знаешь о милости! А о слове моем - и совсем ничего! Молись за весь свет, сколько надобно - я дождусь!
Стал на колени Мирон пред дубком молодым, да повел молитву - за живых да за мертвых, за здоровых да хворых, за имущих да нищих, за старых да малых, за верующих да знающих, за трудных да ратных, за мужей да жен, за всех разом и за каждого.
Вырос дуб, раскинул ветви короной. Прилетала Могуль-птица, выводила в том дубе птенчат. выросли желторотые - разлетелись по свету. Источили черви дуб - трухой рассыпался, ветер его в поле без следа размыкал.
А Мирон все молится.
Набегали ветры ревучие - нанесли огней со степи, изожгли те огни землю. Налетали тучи темные - смыли пепел, напоили реки. Пересохли реки, встали равнины горами. Перекрыли горы пути ордам. Орды те горы в песок стоптали да сгинули.
А Мирон все молится.
ызнова лил потоп. Вновь плясал царь Давид у ковчега. И опять умирал во тьме проданный новым Иудой прежний Христос, да от хрипов его дрожала осина с удавленником. Лились за муки его на земь чаши ангельские и трещали срываемые с книги печати.
А Мирон все молится.
И стоит подле него Иван. Истлел на Иване кафтан. Ржой рассыпалась сабля. Жгут его зной да мороз, голод да мошкарня гложут. И не вспомнить уже, когда сгинул Гордеан да служба его. Нет ивану больше присяг да приказов. И молится все без устали старец Мирон - долгая молитва за весь белый свет. И по сей день - не окончена.
Верным себе жет около Мирона Иван, да шепчет:
- Мало ты знаешь о слове моем! Молись за весь белый свет, сколько надобно - я дождусь!
(С) Скрытимир