ЧАСТЬ СТО ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ (1911-1913)
Глава 114.33. ПОСЛЕДНИЙ ПРОЩАЙ…
С главной улицы он свернул под гору налево, и открылся простор — на главную гору Лагодехи, с черной шапкой леса. Переулок был весь в мокрых садах. В самом конце его, в молодом саду, стоял беленький флигелек, найденный так счастливо, «милое гнездышко», — называла его Елена. Венков остановился, — не хотелось туда идти. Вспомнил, что Кича зайдет к нему, а сейчас уже скоро два, и надо скорей решать, и это его заставило.
Переулочек с тупичком, где укромно виднелась малая Монастырская гора и ее предгорья, вдоль тропы на Рачисубани и Мацими, — показались ему другими, противными до жути, словно и здесь — бесчестье. В моросившем теперь дожде унылыми, траурными казались мокрые сады, что-то враждебное было в них. Грязноватыми мокрыми кистями висели цветы, так упоительно пахнущие ранней весной, теперь нестерпимо едких.
Гадко смотрелся гамак, съежившись под дождем. Недавно она лежала, глядела в небо…
У Венкова захватило дух: «а если… это письмо?..»
Он представил себе Елену — живую, всегдашнюю, лежавшую в гамаке в мечтах или нежно белевшую с обрыва, смотревшую в даль, — и острой болью почувствовал, что без нее нет жизни. И показалось невероятным, что все закончилось. А если это — ее игра?.. Это так на нее похоже, эти изломы сердца, бегство от преснотцы, от скуки… Она же заклинала, что нет ничего такого… самый обычный флирт!.. Подстроила нарочно, помучить чтобы, новую искру выбить и посмотреть, что будет?.. И когда все покончено… — это письмо с «свиданьем», — какой эффект!..
Он толкнул забухшую от дождя калитку, и на него посыпался дождь с кустов сиреней. Много было сирени по заборам, много было яблонь и вишни, — из-за них-то и сняли домик. И вот подошло, подкралось…
Обходя накопившуюся лужу, Венков пригляделся: её следки! Ясно были видны на глине арочки каблучков и лодочки. С самого утра остались, когда она «убежала от кошмара», воспользовавшись его отсутствием. Зачем он ее пустил? Но он же выгнал?.. Уехала с товаропассажирским, который в десять проходит!.. Сознательно убежала, ясно. Сунуть записку в столик… А эти глаза, скользящие!.. От страха убежала.
Венков вспомнил про револьвер, про ужас. И вот, перед этими следками в луже, ему открылось, что эти следки — последние, и то, что его терзало, действительно случилось, и исправить никак нельзя.
— К чорту!.. — крикнул он вне себя и бешено растоптал следки, разбрызгивая грязью. — У, ты!.. — вырвалось у него грязное слово — по****ушка.
Денщик-белорус Власик выглянул из окна и стремительно распахнул парадное. Заспанное, всегда благодушное лицо его, напоминавшее офицеру мочалку в тесте, — такое оно было рыжевато-мохнато-мягкое, — смотрело с укоризной.
— Покушать запоздали, ваше благородие. А я куренка варил, все дожидал… Спросил барыню, а она ничего не говорит… а потом говорит, ничего не надо. А я сам уж, куренка сварил. Вот мы и ждали, ваше благородие!
— Кто ждал? — спросил Венков, прислушиваясь к чему-то в доме.
— А я ждал, супик какой сварил… — лопотал Власик, бережно вешая черкеску. — Сапоги-то как отделали, дозвольте сыму, почистить.
— Почта была? — спросил подъесаул, не видя почты на подзеркальнике.
— Было письмецо, на кухне лежит. А я в сотню хотел бежать, забеспокоился… долго вас нет чего-то.
Письмо было от отца - старого есаула Козьмы Петровича, из станицы Чамлыкской, Лабинского отдела. Венков решил оставить на потом, настроения читать не было…
Он прошел в салончик, красную комнатку, заставленную стульчиками и пуфами, вазочками, букетиками, этажерочками, с веерами и какими-то птичьими хвостами на бархатных наколках, с плисовыми портьерами, с китайскими фонарями с бахромой. Пахло японскими духами и кислой какой-то шкурой, купленной ею на Сухаревке, в Москве.
Оглянул с отвращением — и остановился у большого портрета на мольберте. Долго глядел, вспоминая черты живой: страстный и лживый рот, чуть приоткрытый, жаждущий, — все еще дорогой и ненавистный; матовые глаза невинности — девочки-итальянки, похожие на вишни, умевшие загораться до бесстыдства и зажигать, — и маленький лоб, детски-невинный, чистый, с пышно-густыми бровками, от которых и на портрете тени. Эти бровки! словно кусочки меха какого-то хитрого зверька…
Вспомнил: когда Елена появилась в Лагодехи и делала визиты, «Ея Высокородие Варвара Александровна Ахвердова» жена, чиновника 5–го ранга, определила томно: «ничего, мила… так, на случай!..»… Чин её мужа довольно высокий (в Табели о рангах чинов всего четырнадцать), присваивался чиновникам, занимавшим должности вице-директора департамента и вице-губернаторов.
Ночью лил дождь, и температура упала до плюс семи. По опыту прожитой здесь жизни Венков поймал себя на мысли, что это верный признак того, что в горах выпадет снег. И не просто выпадет, - где-то далеко, в дагестанских, - а выпадет в твоих горах, в тех, что нависают над слободкой в такой близи, что видны растущие на них деревья.
Вот он и выпал, сегодня, в ночь. Забелил лысые вершины и спустился по склону главной лагодехской горы НинигОра до её середины. Граница снежного покрова, делит гору на две равные части. Ниже черты - почерневший, мокрый от дождя лес, выше – снег, и чем выше, тем белее.
Когда это случится – никто, наверное, не знает, но, не скоро – снег обычно жалует эти края в феврале. Пока же жители живо обсуждают выпавший в горах снег и делают прогнозы на ближайшие дни. Многие убеждены, что снег в горах - к хорошей, теплой погоде.
После обеда тучи начали нехотя покидать Хребет, и глазам открылось все великолепие заснеженных гор. Венков вспомнил речку, в ущелье ЛагодехИсхеви, куда они так любили ходить с Еленой.
Прошла пара часов, и в нависшем над Алазанской долиной покрове из серых облаков образовался просвет. Как раз в том месте, где протекает Алазани, прямо по течению реки.
Венков знал из своей давней, кочевой офицерской жизни, что в Лагодехи переход непогоды в погоду почти всегда происходит в небе над долиной. Вначале увеличивается, ширится просвет – это невидимые с земли силы разводят в стороны тучи. Потом они отгонят их к Хребту, перебрасывают через высокие пики и заполнят вычищенное снегом небо яркой, волшебной синевой. Не минуло и часу, как тучи отступили за Хребет, и над Лагодехи засияло весеннее солнышко. Припекло в минуту, и это было фантастично: лежащий рядом снег – последний прощай зимы, и жаром полыхающее солнце – от лета красного привет.