Солнце было в зените, когда мое страдающее тело перевалилось через ступеньку порога. Сегодня чертова железяка оказалась для меня слишком крута: зацепившись носком ботинка, я рухнул с высоты своих шесть футов трех дюймов на землю. Ее объятия были крепки. Еще никогда последствия падения не стоили мне таких усилий. Но я героически поднялся, пусть лишь затем, чтобы принять новый плевок в лицо от этого враждебного мира.
Улица дохнула на меня своим жаром. Ее пасть напоминала пересохшую старушечью глотку, в которой осталось лишь несколько смердевших гнилых зубов. По шершавому асфальтовому языку, плавясь, стекала вязкая гарь, от которой разило жаром сотен преисподней. Желтый глаз в небесной простыне взирал на меня безучастно. Ему было плевать, сдохну я сейчас или уползу куда-нибудь в тень, подальше. Он просто сиял в своей яркой блестящей короне, и я уверен, спокойно продолжал бы это делать даже тогда, когда на земле не осталось бы ни одного человека.
Но я был болен и нуждался в лекарстве. Или в утешении. Для меня это всегда было одним и тем же. Чтобы спастись, мне предстояло пересечь триста ярдов мучительного пути по раскаленной растрескавшейся дороге. И я, черт возьми, должен был сделать это! Потому что собирался в кабак. И в кабак особенный. Вряд ли я направился бы в другой, даже если бы он вырос у меня перед носом. Ведь другого такого места не найти. И название у него то еще… Символичное даже. «Путь Христа» — может слышали?
***
«Путь Христа» — это необычное заведение. Я бы сказал, королевство. Империя упадка человеческого духа! Цирк уродов и карнавал калек, что вместе с жалкими грошами из своих карманов оставляют здесь тоску, боль, утраченные надежды. Если бы Хемингуэй был все ещё жив, он поселился бы здесь.
— Пива! — заорал я, открывая рассохшуюся дверь, всю в хлопьях отстающей краски. — Пива, ради всех святых! Пива и льда!!!
Паленый смрад улиц сменился кислой кабацкой вонью. У неё были такие источники, о которых лучше не знать никому… Мои ноги подкосились, и я беспомощно рухнул на колченогий табурет рядом со входом. Это место принадлежало одному из вышибал по кличке Костоправ. Он был маленьким человечком: его макушка не доходила мне даже до середины груди, зато про этого типа говорили, будто бы он обучался тайной боевой технике у монахов в Тибете.
Не знаю, правда ли это, но я лично видел, как этот мелкий узкоглазый педофил сделал отбивную из «Святой троицы» — компании байкеров, останавливавшихся здесь во время своего наркотрафика. Те поклялись выбитыми зубами, что привезут весь свой клуб и трахнут по очереди внутренности каждого, кто присутствовал при их унижении. Только с тех пор прошло месяца три, а я больше так и не увидел их жутких фигур в дырявых косухах…
Сказать по правде, я сильно рисковал, садясь на чужое место, но его хозяин сейчас вдохновлено дубасил кого-то и это спасало. Отдышавшись, я направился к барной стойке, где мексиканец по кличке Вилья, смерив меня своим бесконечным, как время орлиным взором, выставил две стопки текилы. Этот ритуал мы соблюдаем с тех самых пор, как я впервые переступил порог «Пути Христа», и еще ни разу не изменили традиции. Что бы ни было мной заказано, всё сводилось к одному и тому же: потребовав выпивку, я получал только паленую текилу от Вилья, который, впрочем, никогда не требовал за неё платы. Он говорит, что это излечит мою больную душу.
Что ж, он выживший потомок шаманов племени «сиу». Пусть взывает к своей гордой креольской крови. Его духи, должно быть, знают больше меня…
Я прошел вдоль стойки, трепетно неся только что обретенное пойло. Остановился в проходе между бильярдными столами, пролив несколько капель. Вилья проводил меня своим долгим взглядом. Наверное, я выглядел хуже обычного.
Теперь я мог наконец-то расслабиться. Столы, затянутые драным сукном, делили «Путь Христа» ровно наполовину. В левой от входа части обретались цветные. В правой хозяйничали байкеры. А этот пятак в четверть ярда между ними оставался ничейной территорией. Он был для меня вторым домом.
Стойка шла полукругом. Находясь в её центральной части, я мог претендовать на услуги обоих барменов и не быть при этом посланным. Правда второй, Скрэг, не отличался обходительностью. За ту же порцию бухла он брал дороже и никогда не возвращал сдачу. Я смотрел на его выходки философски. К тому же порамсив с этой татуированной гориллой, выйти героем не было никакого шанса. В лучшем случае его противник оставались без денег. И без зубов.
Зато с моего места был хороший обзор. Я мог безнаказанно наблюдать за любым из посетителей, просто повернув голову. А увидеть МЕНЯ удавалось далеко не всем.
Текила булькнула из треснувшей стопки в мой пылающий рот. Я проглотил её усилием воли. Желудок взвыл так, что дух захватило. Но когда всё стихло, я был по-прежнему жив. И почувствовал себя лучше.
***
Дверь хлопнула. Часы содрогнулись. Они были древними и безнадежно отстали ещё двадцать лет назад, когда я впервые вошел в «Путь Христа». Тогда они умели жульничать с минутами, теперь же бросались годами. Я уже давно разучился их понимать. Знаю только, что малая стрелка была на пяти, а большая подползала к двенадцати. Солнце при этом не тронулось ни на дюйм со своего насеста, раскаляя улицу. Так что одному черту было известно, какое время суток показывали эти часы. И за какой год…
Первой вошла женщина. Она была ослепительна и весь мир тянулся за ней. Её взгляд был исполнен похоти. Женщина несла его с такой остротой, что зеркала, не выдерживая, лопались. Я вобрал в себя сколько мог её мускусного аромата и закрыл глаза, боясь, что ослепну.
Заиграла музыка. Свингующщий оркестр разрывал динамики старого музыкального автомата. Allman Brothers или что-то вроде того. Я не сильно люблю музыку 50-ых, но эта пластинка была лучшей из тех, что скрывались в его механической утробе.
Когда я всё же осмелился разомкнуть веки, их было уже двое. Красотка танцевала, сочно виляя жопой в потрясном облегающем платье. Рядом на четвереньках сидел мужик, по глаза затянутый в черную кожу. К его шее была пристегнута стальная цепь. Другой её конец танцующая леди сжимала в руках. Всякий раз, когда она вскидывала ладони вверх, цепь натягивалась и мужик в черной коже по-собачьи скулил.
Я знал эту парочку. Женщину звали Акулой. Может быть это кличка, а может её родители сразу прознали, какой пастью наградили свое чадо. Мисс Акула была сказочно богата и получала всё, что хотела. ВСЕГДА. Стоило ей лишь алчно посмотреть на ваши ноги, как они уже оказывались у неё в зубах. БАМ! И ног нет. Или рук. Но чаще всего яиц. Как многие женщины, она любила мужские яйца. Сходила по ним с ума. Видимо они были частью её особой диеты?
Она улыбнулась, обнажив свои зубы. Стоило ли говорить, что они были превосходны. Белее снега. И острые, как нож.
Акула посмотрела на меня и её острый взгляд шампурно ткнул мое сердце. По спине пробежал озноб. Я знал, зачем она пришла. И не хотел, чтобы ее выбор пал на меня. Ни в этот раз.
Воздух вдруг сделался таким густым, что его можно было потрогать пальцами. Стук шаров прекратился. Байкеры шинковали меня своими глазами, не произнося ни слова. Даже непрестанный гомон цветных стал тише. Теперь каждый жест, который роняла перед собой Акула, был доступен каждому. Стук её каблуков эхом отзывался в моей груди. Звон стали царапал душу.
Я знал, зачем она пришла. Это знали и все остальные. Каждый из этих волков был неопасен, пока у него не появлялась причина поточить свои зубы. Каждый из них знал, что только ЕМУ Акула позволит залезть в трусики. И каждый хотел этого. А я приходился здесь некстати, хотя и предслышал, как её твердая задница шлепает по моим бедрам. Это предслышали и остальные. Если она выберет меня, для всех остальных я буквально перестану существовать. А в том, чтобы стать мертвецом, нет ничего почетного: меня просто покромсают ломтями….
Между нами оставалось несколько футов. Мускусный запах этой хищной женской плоти будет преследовать меня до самой могилы за то, что я сделал. То есть, чего сделать не пожелал. Я опустил глаза и отвернулся. Кривая усмешка расколола мой рот надвое. Горше этого была лишь текила, которую делал Вилья.
Звук лопнувшей кожи породил всеобщий вздох облегчения. Акула дала мне пощечину. Золотые с алмазами кольца, нанизанные на ее жестокие пальцы, рассекли лицо. По моей щеке струились алые капли. Они оседали на губах. Я надеялся, что спирта в них будет больше, чем крови. Как всегда, надежды не оправдались.
— Привет, старина! — знакомый голос прокрался прямо мне в мозг. — Тебя стоит поздравить с днем рождения!
Это был Роберт. Тот самый мужик, что всюду следовал за Акулой, прикованный цепью. Он играл роль её вещи. Собственности. Собачонки, иногда писавшей на хозяйские колени. Раба, которого унижают и который не устанет благодарить за это. Он был наполовину сербом, наполовину русским, со странной фамилией Великопоповец, но все звали его Фрик-Слик. За род занятий, думается…
— Побудь рядом с этим отбросом пока я буду выбирать себе мужика! — властно прошипела она, передавая свободный конец цепи бармену.
— Да, госпожа, — ответил раб, подставляя щеку для оплеухи.
— На самом деле, она меня любит! — доверительно сказал он, когда Акула отчалила в другой конец бара. — Называет крошкой и заставляет срать в золотой горшок. Тебе взять выпивку?
Он говорил со мной, как давний приятель. Это и в самом деле было так. Мы знакомы уже лет пятнадцать. Его госпожа не часто заглядывает сюда, но всякий раз, когда я видел Роберта, мне становилось не так одиноко.
— Да, будь любезен, — ответил я, — водку с тоником. И сигарету.
Скрэт положил перед нами открытую пачку Lucky Strike. Замер, ухмыляясь. Мы посмотрели друг на друга. Закурили по очереди. Скрэт хотел что-то сказать на это, но посетители вдруг потребовали его внимания.
Бармен всегда проводил подобные тесты, когда видел нас вместе. Он считал, что мы с Робертом парочка «голубых». Мне было на это плевать. Когда я приходил сюда один, денег на сигареты всё равно не хватало.
— Чем похвастаешь, приятель? — поинтересовался раб, опрокинув порцию виски. Его голос был с хрипотцой и звучал низким баритоном, словно кто-то в его утробе нарезал бархат на тонкие полосы.
Роберт снова выпил и попросил повторить. В ответ бармен поставил перед нами бутылку. Когда он пил, его рубленые скулы сводило судорогой. А огромный кадык перекатывался, точно нетесаная глыба. Черт возьми, да этот парень легко мог стать голливудской звездой на погибель женщинам всего мира. Наверное, Акула тоже знала это. Потому и держала его на цепи, чтоб был на виду.
— Сказать по правде, мне всё хуже, — ответил я. — Наверное, я подыхаю.
Роберт красноречиво позвенел цепью и улыбнулся своей долбаной голливудской улыбкой. Зубы у него во рту были такие ровные, что напрашивались на поцелуй кулака. Тем не менее, они у Роберта были все. А мои отсутствовали уже наполовину.
— Ты подыхаешь с тех пор, как мы познакомились. Это нормально. Просто ты хочешь чувствовать себя жертвой по жизни. Тебе так удобно. Причины этого, должно быть, кроются в твоем несчастливом детстве…
Я пронзительно посмотрел на этого фрика. Заставил его опустить глаза. Хотя, сделал он это, скорее, из вежливости, чем из страха. Ведь он был потомственным интеллигентом. Даже научным доктором. Писал какую-то диссертацию. Потом бросил. Уехал за океан. А теперь сидит в дешевом баре с поводком на шее и ставит мне диагноз, как приговор. Да уж, ситуация.
— Вся моя проблема в сексе, Роберт, — сказал я, прикладываясь к бутылке. — Точнее, в его отсутствии.
— Так сними проститутку.
— Не могу. Я беден. К тому же, с ними мне не везет.
— Ты по-прежнему надрываешься в том театрике?
Я кивнул. Вообще-то, я был писателем, искавшим вдохновения, но так и не нашедшим его. Поэтому временно я подрабатывал в местном театре. За гроши. Всем говорил, что я гений на пенсии. Они сочувственно кивали и уходили прочь. Так их больше устраивало. Меня тоже.
Роберт вновь закурил. Придвинулся ближе.
— А как же твоя театралка? — оживился он. — Опять от тебя сбежала, да?
— Театралка?
— Ну, да, театральная цыпочка. Натали. По кличке «Портман».
Я закрыл глаза и глубоко вздохнул. Прошлое лезло мне в душу сквозь дырявые карманы. Я подумал о той, про которую вдруг вспомнил Великопоповец и по моему телу пробежала судорога. Да уж, это была та еще история. Каждый, кто слышал её хоть раз, всегда просил повторить. Включая меня…
***
В нашем «Вертепе» (так назывался театр) была одна девчонка. Просто богиня. С подтянутой попкой и тугими грудями она походила на фею из шекспировских пьес.
Блондинка, вечно надувавшая губки. Ей всегда всего было мало. Её ухажеры были слишком бедны, слишком глупы, слишком посредственны. Сам директор театра тайком отправлял к ней шпионов и был послан. Его подарки оказались слишком банальны, а действия — прямолинейны. Все ей было слишком не так. Слишком.
Она была красива. Возможно, талантлива. Но с характером истинной суки. Мечтала стать актрисой. Играть на Бродвее. Звали её Натали. Мы добавили ей псевдоним «Портман» за некоторое сходство с этой знаменитой цыпочкой и коллективно послали к чертям. Перестали замечать. В отместку за весь мужской род, что являлся СЛИШКОМ мужским чтобы к ней прикоснуться. Но думать о ней не переставали.
Однажды к нам приехал балет из Европы. Какая-то соцстрана. Колония бывшего СССР. Давали «Кармину-Бурану». Музыку к ней написал Карл Орф. Шикарная вещь.
Мы с Натали были водящими. У нас в руках находились световые пушки с мощными лучами, которыми мы били в главных героев, заливая их потоками такого яркого света, что тем почти ничего не было видно. Но спектакль был для нас новый, а эти дьяволы двигались так стремительно, что мы едва поспевали за ними…
Долго это продолжаться не могло. На тридцатой минуте зрители стали неодобрительно шикать. Их раздражали наши лучи невпопад. Спектакль был неплох, но им не хватало чувств, чтобы оценить всю его красоту и незавершенность. За это люди стали срываться на нас. Они галдели, как стая чаек, заставляя артистов нервничать. Музыканты сбивались с ритма. Дирижер злился.
По моей спине градом катился пот. Я взмок настолько, что едва удерживал световой аппарат. Его луч отправился свободно блуждать по сцене, как будто начал жить собственной жизнью. У Натали дела обстояли и того хуже. Вместо цветов на сцену полетели бутылки. Это был провал.
Чудом дождавшись конца спектакля, я стал свыкаться с мыслью о полнейшей нищете и крахом своей писательской карьеры, ведь мой жалкий заработок — это было все, что связывало меня с миром, о котором еще можно было мечтать. Я пытался начать воспринимать себя человеком вне общества, низшим индивидом о которого вытирают ноги, даже не замечая этого. Получалось хреново — амбиции умирать не желали.
Положение спас иностранный дирижер, которому зрители тоже пустили кровь. На его лысине алела большая клякса. Наверное, кто-то удачно бросил пивную банку. Он выбежал на сцену, выпрямился во весь свой маленький рост и продекламировал следующие слова:
— Поблагодарим за сегодняшний вечер двух наших героев, лучи которых говорили о подлинной страсти, дополняя игру наших солистов! Не будем забывать, что в мире искусства лишь смелость и честность способны творить чудеса!! И я буду искренен, если скажу, что акт любви — вот все, чего не хватает нашим водящим, чтобы стать профессионалами! Успехов им пожелаем!!!
Едва он начал говорить, свиставшая и улюлюкавшая публика поутихла. Затем грянула тишина, вслед за которой раздался шквал хохота и аплодисментов. Народ искренне радовался шутке карлика-дирижера. Все поздравляли друг друга с премьерой. Артисты выходили на поклон раз пять. Отпускать их не хотели. К тому же, публика требовала и меня с Натали. Я не вышел. Она тоже. Зато нас не уволили.
На этом история и должна бы закончиться. Но нет, финал был другой. Тем же вечером, сидя в своем дырявом жилище, я праздновал неудавшуюся отставку. Лишь я и бутылка водки. На улицу обрушился ливень, и нам было вполне уютно при свете одинокой лампочки. Но тут в дверь постучали…
Я открыл. На пороге была Натали. Тушь размазана. В глазах шальной блеск. Ручейки дождевой воды стекали по лицу. Она больше не старалась корчить из себя актрису. А потому, была не слишком собой.
Она кинулась на меня. Я грохнулся на пол. Натали оказалась сверху. Ее тонкие пальчики шустро теребили где-то внизу, освобождая от плена одежды мою вялую мужскую суть. Когда я вошел в ее узкую щель, потолок содрогнулся. На живот мне пролилось нечто липкое. Я сунул палец в странную жидкость и понял, что это кровь.
Теперь все стало на свои места. Ну конечно, Натали была девственницей. Слишком голодной. Слишком стремительной. И слишком юной для такого старого козла, как я. Героически продержавшись минут десять, я кончил, спустив ей на юбку.
Она ударила меня по лицу. Затем взяла мой вялый член в рот, возвращая его к жизни. Следующий раз не был таким коротким, а результат — неизбежным. Я будто вылетел из своего тела, чтобы изучить этот вопрос с разных сторон. Увиденное повергло меня в ступор…
Из ступора я вышел месяца через три, когда Натали пригласили на прослушивание. Она ушла к какому-то режиссеру играть в его мюзикле. Я остался на прежнем месте. Работать хуже от этого не стал. Да и лучше тоже. Только вот никого трахнуть с тех пор у меня не получалось.
***
Роберт пихнул меня в бок своим затянутым в блестящую кожу локтем, отрывая от прежних мыслей.
— Так что там с этой крошкой? — не унимался он. — Твоя Натали тебя бросила?
— Хуже.
— Как это?
— Она вернулась.
Зрачки, уставившиеся на меня, были размером с четвертак. Когда он закуривал, его руки дрожали от возбуждения. Роберт заказал вторую бутылку. Всё же любопытство имело свою цену.
— Рассказывай! — прохрипел он, наливая. — Хочу знать каждую деталь. Без исключения.
— Извращенец, — отмахнулся я.
— Конечно! Настоящий! Последний в мире. А теперь давай выкладывай, не томи!!!
Роберт казался мне одним из немногих людей на этой планете, у кого еще оставался вкус. Он любил слушать, как я говорю — всё равно что. Шутка ли, но этот псих, помешанный на унижении, был единственным человеком, видевшим во мне талант.
Я выпил и заговорил:
— Понимаешь, когда ушла Натали, я был в панике. Я знал наизусть все её изгибы и когда водил руками по воздуху, то эти контуры вырисовывались сами собой. Я помнил её запах. Хранил в себе. Даже простыни не стирал!
А этот дивный вкус её кожи… Каждое утро, когда я был не с бодуна, мой язык ощущал послевкусие её детской письки! После такого у меня пропала эрекция!
— Да, ну! — Роберт хлопнул по столу. — Быть не может!
— Клянусь! — ответил я.
— Слушай, но ведь ты интересный мужик. Для теб не проблема заклеить дамочку! Я сам видел. Что, больше не выходит?
— Да нет. Я пробовал. Много раз. Водил к себе домой. Выпивали. Развлекались. Но как доходило до сути — ничего! Ни намека…
— Во, бля! — не выдержал раб, хотя подобные выражения допускал в крайнем случае. — Мужику потерять конец — всё равно, что сдохнуть! Бедняга…, — он сочувствующе похлопал меня по плечу. — И что теперь?
Мой язык слегка заплетался. Я опрокинул в себя ещё стопку и решил притормозить. На время.
— А теперь еще хуже!
— Как это?!
Как это? Я понятия не имел. Со мной всю жизнь так. Происходят разные странные вещи, а я даже не пытаюсь их объяснить. От воспоминаний прошлой ночи меня передернуло.
— Знаешь, что такое, когда тебя насилуют? — в моем вопросе была неизбежность.
Роберт улыбнулся. Ещё раз красноречиво позвенел своей цепью. Кивнул куда-то мне за спину, где на столе танцевала его полуголая госпожа под пьяный рев и сальные шутки.
В ярости я выставил перед собой руку. Я был с ним не согласен.
— Ты выбрал ЭТО сам! — заорал я. — Ты получаешь деньги и уют за её желания. Но испытывал ли ты насилие, свершившееся над тобой по чужой прихоти. Без твоего согласия. Против твоей воли. И всё, что тебе оставалось при этом — лишь подчиниться?
Роберт поднял свои голубые глаза. В них читался вопрос. Задать его он пока не отважился…
Я решил не тянуть кота за яйца, продолжив:
— Это было вчера. Глубокой ночью. Я почти спал. В дверь постучали. На пороге была она.
— Она? — удивился Роберт. — Кто она? Натали? Театралка?
— Да. Натали. Только… уже не та.
***
Эти воспоминания пронзали меня насквозь. Мне было страшно. Мерзко. Отвратительно. И в то время же весь мой организм пришел в возбуждение. Волосы у меня на руках вздыбились. Кожа покрылась мелким потом. Пережить это снова я не хотел. Но должен был.
— Она стала другой, — захрипел я, вдохнув побольше воздуха. — Набрала фунтов тридцать. Ее детское личико заплыло жиром. Косметика размазана. Под глазом бланш. Одета как шлюха.
Она бросилась навстречу. Прижала свои распухшие губы к моим. От неё несло дешевым пойлом и конским потом.
— Ишь, ты! Опустилась значит…, — вставил Роберт, не сводя с меня глаз.
Я разволновался. Попросил сигарету, так как пачка уже опустела. Вилья дал прикурить — он давно прислушивался к нашей беседе.
— Важно не то, кто ты есть, а то, чем ты станешь, — выдал бармен перед тем, как удалиться на свою половину.
Роберт пожал плечами и попросил рассказывать дальше, уверяя, что мне станет легче.
— Она швырнула меня на пол. Ей удалось это без труда. Стянула с себя майку. От её девичьих юных сисек не осталось и следа: над моим лицом грозно нависли два бесформенных мешка, накачанных жиром.
Роберт присвистнул. Я продолжал:
— Её соски были толщиной с мой палец и когда она попыталась сунуть один мне в рот, я отвернулся. Натали отвесила мне оплеуху такой силы, что перед глазами брызнули искры. Я нехотя принялся лизать эту пакость. Она зарычала от удовольствия. Стала шарить своими руками по моему дряблому телу. Самое страшное, что у меня на неё снова встал…
— Ни хера себе, мужик! Вот засада. Принцесса превратилась в тыкву, а тебя от неё разбирает! Чудеса…
Раб сокрушенно потряс головой. Моя история производила на него всё большее впечатление. Наверное, это лестно, но мне было плевать. Скорее всего, Роберт был прав: мне нравилось чувствовать себя жертвой, и я нуждался в том, чтобы гордо выплеснуть свое поражение в харю этому миру.
— Потом она схватила мои ладони, заставляя шарить ими по телу, как я делал когда-то. Тактильная память подсказывала, где очередной изгиб, но вместо этого я натыкался на бесконечные складки. Подмышки заросли волосами. Кожа покрылась какими-то язвами. Черт возьми, парень, мое сердце обливалось кровью, когда я прикасался к ней! Главное, что я знал, КАКОЙ она должна быть. И видел, какой она была на САМОМ деле! Как будто в одной Натали были два разных человека!!!
***
Мои зубы застучали, и я накатил еще стопку. Роберт смотрел на меня, как на пришельца. Бармены перестали обслуживать своих клиентов и придвинулись ближе. Наша маленькая беседа перестала быть приватной.
— Дальше-то что? — поинтересовался щетинистый метис с прорехой в зубах. — Ты ей двинул за это по роже? Отъебашил так, что свои не узнали?
— Пытался, — тихо ответил я, — да только она сильно сдавила мне горло и вздохнуть удавалось через раз. Сильная, сука. Тебе бы, Скрэт, её на работу устроить вышибалой…
— Ага, — отозвался тот, сплюнув на стайку, — бабы мне тут ещё не хватало! К тому же тебе, задроту, каждый упырь заделать сможет!
— Полегче, а то заведусь…
— Ну да, и чё? Измажешь своей кровью мои ботинки?
Я пропустил это мимо ушей. Многовато для меня сегодня унижений. Люди вокруг, затаив любопытство, молчали. Это был час моего триумфа.
Я театральным жестом взял сигарету из чужой пачки. Чья-то рука сунулась ко мне с зажигалкой. Впервые и байкеры и цветные стояли бок о бок, не выясняя отношений. Им всем хотелось знать, что было дальше. И почему люди так алчны к чужим страданиям?
Я обнаглел настолько, что хлебнул пива из чьей-то бутылки. Мне ответили немигающим взглядом. И ледяным молчанием. Нужно было продолжать. Тем более, что финал близился.
— Так продолжалось где-то с час, — сказал я под общий вздох омерзения. — Сил у меня почти не осталось. Я думал, что отмучился. Но не тут-то было…
Когда я вновь отвернулся, чтобы глотнуть воздуха, она наконец отстала. В этот миг я был даже счастлив. Но потом вокруг меня сгустился такой резкий запах, что заслезились глаза. Точно кто-то опрокинул ведро с протухшей корейской морковью мне на голову. И вдруг свет померк, потому что она сняла трусы. И. Села. Мне. На. Лицо.
Я отчеканил эти пять гнусных слов с таким видом, словно вставлял патроны в Кольт 45-го калибра (Colt Anaconda). Люди вокруг отшатнулись от меня с гримасой отвращения на лицах. Один только Роберт жадно ловил каждое мое слово. Его зрачки становились то размером с четвертак, то величиной с булавочную головку. Пожалуй, он и вправду был извращенцем.
— Черт, это было омерзительно. Волосы на её лобке напоминали твою щетину, — я показал на метиса с прорехой в зубах. В ответ он оттопырил средний палец. — Она елозила по моему лицу, как по катку. Заставляла высунуть язык. Я сопротивлялся до тех пор, пока мое сердце не стало биться через раз. Подумал, что сейчас сдохну под этой сукой. Мне было уже наплевать. Пока она не схватила мои яйца под корень…
Роберт, не закрывавший свой рот на протяжении вечера, теперь распахнул его настолько, что нижней челюстью мог причесать колени. Кто-то из толпы выругался в полголоса: обжегся бычком сигареты.
Моя «публика» была готова. Оставалось добить.
— Тут выбора не было вообще. Пришлось лизать эти протухшие мясные деликатесы, пока она не расправилась с моим членом. Напоследок я схватил ее за жопу, чтобы спихнуть. Стоит ли говорить, что эти ягодицы больше не имели ничего общего с той божественной попкой, которую я ласкал полгода назад.
Сквозь мои пальцы проступили жировые складки. Она зарычала. От удовольствия. Или страсти — хер её знает. Нерушимая, словно танк. Смирившись, я погрузил свой язык в помои её секреции. И закончил, лишь когда за окном взошло солнце…
***
Я снова попросил сигарету. Только на этот раз никто не отозвался. Все смотрели на меня, как на прокаженного. Даже мисс Акула прекратила свои пляски, осев у кого-то на коленях. Наверное, завтра в меня здесь начнут тыкать пальцами.
— Самое жуткое, — добавил я, — что она даже не дала мне кончить. Она вела себя, как мужик, получая всё, чего хочет. Ей было насрать, желаю я что-то делать, или нет. Она использовала меня, как подстилку…
Когда Натали слезла с моего разбитого тела и захрапела, я лежал тихо, боясь, что она может проснуться. До полудня мне так и не удалось сомкнуть глаз. Все мои конечности ныли, как у старой маленькой шлюшки. А под черепом скопилось столько боли и унижения, что вам, сосунки, и не снилось!
С тем я закончил, геройски налив и выпив последнюю порцию водки.
— А что с той бабой? — поинтересовался Скрэт.
Я пожал плечами.
— Не знаю. Скорее всего, спит сейчас у меня дома.
— И что планируешь делать? — спросил метис со щетиной.
— Вернусь назад, — ответил я, сморкаясь в руку. — И потребую всё, что мне причитается. По-крайней мере, у меня на неё встает…
Тот закашлялся, выпуская неровные кольца дыма.
— Я знал, что ты ёбнутый, парень! — сказал он. — Но не догадывался, что настолько!!
Они ещё поглазели на меня какое-то время. А когда до них дошло, что больше историй не будет, стали расходиться. Один только Роберт не сводил с меня глаз. Во всей его позе читалось восхищение.
— Выпьешь ещё? — спросил он.
— Нет, мне, пожалуй, хватит.
Мы помолчали немного. Вдруг началась стрельба. Одна из пуль срикошетила в распятие, висевшее над моей головой. Я поднял глаза и ухмыльнулся деревянному Иисусу, в бренном теле которого уже чернело несколько лишних отверстий.
— Домой, сучка! — взвыла мисс Акула, требуя у бармена поводок. — Мамочке нужно помыться!!
— Хоть убей, не понимаю, что ты в ней нашел? — шепнул я Роберту на ухо.
Тот улыбнулся.
— Мужик, там, откуда я родом, сортиры строят из дерева. Прямо на улице! А киски у тамошних женщин пахнут чем угодно, только не духами…
— Пойдем, я сказала! — стальная цепь натянулась, сдавливая Роберту горло.
Он бросил на меня еще один взгляд и сказал:
— Мужик, твоя история — лучшее, что мне доводилось слышать! Ты созрел, как писатель. Всё, что тебе нужно, это немного удачи. Привет!
Качаясь, я вертикально утвердился у барной стойки. И смотрел, как мисс Акула тащит Роберта за стальной поводок, будто собаку.
К моим ногам рухнул один из байкеров. Началась потасовка. Стрелки часов показывали одиннадцать. Как обычно, «Путь Христа» в это время становился опасным. Пришла пора сваливать и мне.
Я кивнул своему другу Вилье. Тот понял меня без слов, как всегда. Крышка стойки отворилась, впуская меня внутрь. Задняя дверь уже была открыта. Я направился в её темноту. В которую уходил вчера.
И в которую уйду завтра.