Я не люблю вспоминать прошлое. Оно, словно трясина, затягивает в чёрную дыру времени, и я боюсь, что однажды не выберусь из неё…настолько разительно настоящее отличается от прошлого. Время делает своё дело, оно всё больше разделяет эти разные миры – и вскоре, лет через пятьдесят или сто жизнь в советское время будет казаться людям жизнью на другой планете. Вот почему, когда в двери моей памяти "стучится" очередное воспоминание о прошлой жизни, я не всегда "открываю". Но всё же есть исключения. Есть некоторые эпизоды, от которых, даже спустя более полувека, веет теплом…
Декабрьское морозное утро. Половина восьмого утра. Я лежу в постели под двумя одеялами и досматриваю свои сны. Мне хорошо от того, что в садик идти не надо. Я уже давно не хожу в садик, болею ангиной. Слышу сквозь сон, как бабушка ходит по комнатам, под её шагами скрипят половицы…Бабушка подходит к окнам, белым от мороза, причёсывается полукруглой гребёнкой и, вставив её в волосы на затылке, надевает тёплую шерстяную кофту, потом идёт в прихожую, подходит к двери и прислушивается, как будто ожидая чего-то. Послышался глухой стук, идущий снизу – это кто-то открыл деревянную дверь в подъезд. Вдруг на весь подъезд раздался звонкий пронзительный сильный женский голос: «Мла-ко-о-о-о-о! Хле-е-е-е-е-ба-а-а-а!» Кричащая произнесла эти два слова так протяжно, что разобрать их было нельзя, можно было только догадаться. Слово «молоко» она произносила на московский манер, с "аканием", сокращая первый слог, и сильно растягивая последний: «мла- ко-о-о-о-о-о! А к слову «хлеб», видимо, чтобы усилить протяжность, в конце добавляла «а», получалось из одного - два слога: «хле-е-е-е-ба-а-а-а».
- Кто это там кричит? – спрашиваю у бабушки.
-Молоко, хлеб привезли, - отвечает бабушка, торопливо снимая со стула широкий шерстяной, свой любимый, клетчатый шарф.
–Ты куда?
-Лежи, не вставай, я сейчас приду.
Она идёт в прихожую, наскоро накидывает шарф на голову, обернув концы вокруг шеи, надевает старенькое пальто, валенки и спускается вниз.
Каждое утро я старалась не пропустить момент, чтобы в очередной раз послушать, как кричат: «молоко и хлеб». Для меня это стало, наряду с радио, одним из немногих развлечений во время болезни, когда тебе не разрешают вставать с кровати и бегать по дому.
Напротив нашего подъезда стоит небольшая тележка, доверху нагруженная треугольными пакетами молока и буханками свежего хлеба. Возле тележки, окутанная облаком белого морозного пара, стоит пышная, крепкая женщина с красным от мороза лицом, в телогрейке, в пуховой шали, в валенках, больших рукавицах. Она напоминает русскую деревенскую бабу, которая вышла во двор принести дров или набрать воды. Поверх телогрейки на ней - белый передник, затёртый и измятый, посеревший, а на руках – белые нарукавники.
Прокричав свой «условный сигнал» в каждый подъезд нашего дома, продавщица-разносчица возвращается к тележке и ждёт покупателей. Не прошло и минуты, как один за другим на улицу из подъездов, наспех одевшись, выбегают заспанные жильцы, быстро покупают несколько пакетов молока и хлеб и убегают домой досыпать, или собираться на работу. Через пятнадцать минут тележка уже пуста, и продавщица проворно, несмотря на свою комплекцию, что свойственно только деревенским бабам, трогается с места и исчезает со своей тележкой в белой морозной пыли.
Бабушка возвращается, держа в руке самодельную матерчатую сумку, а в ней несколько треугольных пакетов молока и буханка урожайного хлеба. Вместе с бабушкой в дом вливается приятный запах морозной свежести и аромат свежего тёплого хлеба.
–Что ты так долго?
–Пришлось немного в очереди постоять.
Она уходит на кухню и через некоторое время приносит мне лекарство – молоко с маслом и мёдом. Мне оно не очень нравится, но оно всё же лучше, чем горькие порошки и противные таблетки. Отодвинув одеяло, сажусь на кровати, беру в руки кружку с молоком и, немного поморщившись, долго смотрю в неё. – Пей, чего смотришь? – говорит бабушка. Я бросаю на неё умоляющий взгляд. – А пенок нет? – спрашиваю, чуть не плача. – Нет там никаких пенок, я их все давно убрала. Пей скорей, а то остынет.
Я немного успокаиваюсь от слов бабушки, осторожно подношу губы к кружке и делаю первый маленький глоток. Убедившись, что пенок действительно нет, делаю второй, потом третий… Не замечаю, как выпиваю весь целебный напиток. Горлу сразу становится легче, глотать почти не больно. В груди – приятное тепло. «Вот, молодец», - облегчённо вздыхает бабушка, принимая из моих рук пустую кружку.
Я радуюсь от того, что если мне стало легче от молока с мёдом, то может быть, мне теперь не будут давать порошки и таблетки.
Бабушка снова уходит на кухню, варить пшённую кашу на молоке. Она спокойна от того, что хлеб и молоко у нас пока есть, а когда закончится, никуда далеко ходить не придётся, надо будет только встать немного пораньше, одеться и слушать, когда снова прокричат: «Мла-ко-о-о-о-о! Хле-е-е-е-ба-а-а-а-а!».
Так когда-то, в далёких шестидесятых, прямо на дом, доставляли хлеб и молоко.
Иногда продавщица даже поднималась по лестнице и стучала в квартиры, предлагая молоко и хлеб.
Причём и молоко и хлеб у неё продавались по той же цене, что и в магазинах, без всякой надбавки за доставку.
Как-то раз, бабушка, по обычаю прислушиваясь рано утром, и так и не дождавшись привычного голосового «сигнала», спустилась вниз, на улицу. Там она увидела знакомую продавщицу с тележкой, которая была уже почти пуста. От неё в разные стороны разбегались люди с пакетами молока и буханками хлеба. Бабушке достался только один пакет молока и полбуханки хлеба. Она потом рассказывала, что на её вопрос: «что-то я не услышала, как вы кричали сегодня», продавщица ей ответила, мол, «я теперь не кричу, мне тяжело каждый раз кричать, я уже охрипла кричать, вы же знаете, когда я приезжаю, вот сами и выходите».
А ещё через некоторое время эти продавщица стала останавливать свою тележку уже не возле нашего дома, а где-то далеко, у перекрёстка, а вскоре и совсем перестала приезжать.
Эта, выражаясь современным языком, услуга, которой были очень довольны люди, существовала недолго, только в первые годы после того, как наши дома-хрущёвки заселились, примерно до начала 1970-х гг. Вскоре румяная продавщица с её тележкой, похожая на русскую деревенскую бабу, которая по-домашнему заботливо доставляла людям молоко и хлеб, и которую многие знали, и она уже знала многих жильцов по имени-отчеству, исчезла окончательно, как исчезает из жизни всё на свете, починяясь велению времени. Теперь каждый за молоком и хлебом шёл в магазин. И…занимал очередь. Но это уже другая история.
1.11. 2019