Осень за окном медленно угасала, обнаруживая все большую немощь деревьев, неумолимо терявших свою лиственную плоть. Призрачные нити ветвей протянулись вдоль домов, как длинные иглы гигантских колючек, обнажая оконную многоглазость серых кирпичных лиц. Он так и не пришел.
Он не пришел и не позвонил. И не написал. Хотя они сговорились о встрече по его приезду. Испугался? Не понял приглашения к диалогу «Приезжай, поговорим»? Или сделал вид, что не понял, чтобы избежать объяснений наедине? Куда проще в компании родственников разбавить концентрат страха ответственности, замять ложкой напускного веселья и несерьезности, свести на нет конфликт, обезличив его за привычной болтовней ни о чем, обесценив его как результат назревших перемен – неотвратимых и необходимых для него же самого. Взросление подчас так тягостно, так трагично и не без потерь. Но если оно подступает, бессмысленно гнать – овладеет, скрутит и закалит.
Тянулся последний из четырех дней, прежде чем его опять увезет пыльный автобус. Разгоревшийся было уголек надежды вновь почернел, подернувшись пленкой пепла; едва теплился, тихонько поскрипывая и ворча. «Надо запастись терпением и ждать», - подумала мать. – «Пусть через год, через два, через десять он осознает многое, что теперь не дано. И это осознание не придавит его и не испугает, а раскроет поры, позволит дышать и радоваться. Позволит творить, а не разрушать. Ведь главное для матери что? Счастье сына. Чтобы сложилось, чтобы обошлось, чтобы вплелся в канву жизни и не терял себя и смысл существования. Хотя со смыслами у многих до старости беда».
Березы за окном подрагивали редкими пятнышками охры, как крошечными дисками бубна; перебирали пальчиками, будто прощаясь с миром навсегда. Мать заметила на окне следы дождя: в эту пору небо частенько омывало вместе с ней солеными слезами боль. «Надо бы почистить». Но с места не сдвинулась. И все растягивала мысленно губительную паутину горечи по колючкам ветвей, стараясь избавить душу от накатывающей тоски.
У ног застонала и нервно вздрогнула собака, должно быть, гоняя во сне дворовую кошку. По столу вдруг прополз одинокий муравей, не ушедший вместе со всеми после жестокой травли. На стене тихонько трудились часы в резной сосновой оправе. Мать вздохнула, наполняя легкие целебным глотком покоя. «Ничего, он когда-нибудь все поймет и решится. Я дождусь».