Удивительно, что когда плод умирает, ты ничего не ощущаешь. Абсолютно. Более того, тебе даже может стать лучше. К примеру, если после (во время или даже до) еды мутило, и ты минимизировала потребности своего организма в пище, то тут разгорается аппетит, плечи расправляются, глаза горят. Ты думаешь, поглощая дцатое по счету некогда запретное пирожное, что жизнь-то налаживается, самочувствие - ух, а дальше вообще все будет зашибись. Тебя переполняет гиперактивность; тело наливается силой и… вперед, грудью на амбразуру, делать план-переплан за станком повседневных задач.
Но… случайный анализ; случайное УЗИ. И уж далее вовсе не случайная больница с противоречивым предписанием «Полежать, чтобы выносить». Там ты получаешь терапию из лени, пустырника, плотного питания (непременно с треской) и назойливой соседки по палате. Вот такая одна заведется – и прощай, покой.
- Нет, вы понимаете, я попала в аварию на втором месяце. А вдруг что повредилось? А как узнать? А врачи бездействуют. Нет, я тут сойду с ума!
Сойти, кинуться, свалиться, выпрыгнуть, сбежать, слететь с ума (или с катушек) – это скорее впору было нашей горстке не зараженных синдромом «Я же мать». Остальные жертвы гормонального сбоя с мыслями «Убью всех на хрен!» исправно терроризировали представителей адеквата, не щадя даже медперсонал. «Эй, доктор! Лысый! Да, тебе! А дверь в коридор закрыть не хочешь? Че смотришь, застудить решил? Куда… Куда пошел? Козлина!». Лысый козлина опасливо озирался и преодолевал оставшийся отрезок коридора со скоростью ветра. Полы халата развевались от поспешности и нервозности походки. «Да что б тебя сдуло, гнида! А вы - че уставились?».
Итак, четыре стены, четыре койки, четыре жизни. Нет, восемь жизней. Пока еще. Сперва думаешь молчать – пусть болтают, тебе-то что. А после не замечаешь, как уж и спазмы в горле - от утомления языковым фитнесом. Все рассказала о себе, ничего не утаила. И об остальных выслушала – собрала ворох сюжетов на приличный цикл романов. Опустошенная, валяешься и тихо себя за несдержанность ненавидишь.
- Я вот боюсь, а вдруг больной родится?
- И что? Я всякого оставлю и буду любить. Господь управит так, как надо. Я завтра в храм, на утреню. Кто со мной? – такая статная, красивая, юрист. Мне кажется, что это все понарошку. Но девушка непреклонна и серьезна как никогда.
- Пойду, - спешу поддержать ее, хотя сама не понимаю, зачем мне это.
- Ой-ей, как больно! – другая извивается под пальцами сестрички. – Вы мне сейчас поставите синяк иглой! – Сестричка начинает суетиться, но получается лишь хуже.
- Врачи бездействуют! Нет, я сойду с ума!
- Я завтра в храм.
- Вам хорошо, у вас все в норме! А у меня вот ХГЧ…
- Господь поможет. Надо лишь молиться и не препятствовать ему.
Раз в несколько дней одна кровать пустеет («На свободу!»). Для того чтобы быть занятой очередной девицей, которой «Надо до зарезу», «Не готова», «А если мать прознает, будет крышка». Забрали, «вычистили», привезли; полдня – и можно собираться. Поддерживаемая сестрой, подругой, другом на полусогнутых идет к дверям; опустошенная или облегченная – кто как. Но на сохранении - больше всех. Будто разом вся нация заразилась плодным недержанием. «Развитая страна! Медицина крепчает, малахольное поколение растим; естественный отбор уничтожаем. Вырождаемся!»…
В палате за стеной случился выкидыш, но девушка как будто этого ждала – залет «не вовремя, уже и так четыре ребятенка дома, а тут еще…». Прощаясь, оставляет мне свои лекарства: «Если, конечно, ты не веришь в предрассудки и не боишься повторения моей истории». Я не боюсь, но как-то обреченно беру картонную коробочку. Через три дня выписывают и меня.
- Доктор, сегодня ночью было что-то худо совсем.
- Ничего, сходишь в районную ЖК. Небось, устала тут валяться?
А через пять дней, в «районной ЖК», узнаю, что «сердца нет, увы». И снова скорая, операционная, палата. И пустота… При выписке суешь цветы для лечащего и для анестезиолога – душевнейших и бескорыстных. Мне как всегда везет с людьми. Один букет из астр, не выдержав двухчасового обезвоживания, поспешно скидывает лепестки на белый стол. Неловко, насорила. Но врач приобнимает и выводит из ординаторской.
- Такое бывает и в 18. Все будет хорошо, вы верьте.
Два выходных, и снова на работе; молчу, тащу в себе распирающую тягостную пустоту. «Проблемы» в офисе кажутся ничтожными, вечно цепляющая тебя бывшая подруга-сотрудница, зацикленная на своих тараканах, личной жизни и поликистозе, - тщедушной и жалкой. Никто не знает, каково тебе. И ты стараешься вести себя, как ни в чем не бывало. Но все переменилось безвозвратно, хотя организм еще не перестроился, грудь не уменьшилась, гормоны не пришли в норму. Как будто смысл жизни пропал. Нарисованное будущее взорвалось. И вместо него – сумрак хаоса без намека на огонек света. И только мысль клюет панической атакой: «Что дальше?».
Возможно, кажется, когда впервые подобное несчастье – всегда так остро, больно. А если три-четыре года все повторяется, то ты воспримешь горькую новость спокойнее. Увы. И каждый раз – иначе: то быстро и почти неощутимо, то с выворачиванием наизнанку и сумасшедшей потерей крови – вот так открыли крантик, вентиль полетел, и без специалиста не исправить. Тебя уже в приемной раздевают; подвыпивший небритый мужичок помогает вскарабкаться на каталку и заботливо прикрывает простыней. Ты смотришь в потолок - на бегущие плафоны, полосы и трещинки, пятна. «Ну, с Богом, дочка!», - мужичок доставил и уходит. Операционная. Палата.
- Здрасьте. Я – Вика. Мне уже 15, хотя они подумали, еще 14! Кошмар!.. У вас что? А, и у меня. Ну что поделать. Я ради ребенка даже курить бросала. Ага. А завтра – выписка. Да что вы, у меня все супер! Хочу скорее встретиться с ребятами – пойдем тусить.
15 лет. И выкидыш. Тусовка… А может, надо так? Лайтово, с широко распахнутыми глазами, с любовью к жизни как к беззаботному процессу, как к бесконечной беспечной поре с убеждением в том, что нужно легче, проще, и вся беда у нас – от наших «устаревших заморочек»? Нажал Reset, и начал все с нуля? Пожалуй, каждому поколению – свое.
Итак, неужели очередной виток спирали? Когда – конец бессмысленного повторения?.. Сперва тебе вновь невозможно смотреть на карапузов в колясках – слезы душат. Потом смиряешься и ищешь новый смысл. Теперь уже без привязки к малышу. Без привязки к каким бы то ни было планам. Ведь хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих намерениях. И шаг за шагом ты учишься дышать, смотреть и видеть, любить еду и отдых. Выходишь из подполья. Ты учишься слышать СЕБЯ – чего ТЫ хочешь, что ТЕБЕ нужно, как ТЫ бы поступила, а не так как от тебя ожидают сотрудники, знакомые, родные. И в один момент – странный, почти безумный, - вдруг чувствуешь… благодарность судьбе. За то, что если бы не все то, что произошло… нет, происходило – настойчиво, из раза в раз, как повторение не закрепленного или не усвоенного урока, - ты не вернула бы СЕБЯ. Ты не решилась бы вынырнуть из бесконечной рутины условностей, съедающей ТВОЮ жизнь, стирающей ТВОЮ личность без остатка. Ты так и продлевала бы свою внутреннюю "неразвивайку". И да, половина прожита. Но есть еще вторая «половина». Быть может, совсем немного лет – никто не знает точно, сколько. Но эти «немного» можно и нужно пройти иначе. Пройти иной – истинной собой. Без искусственного налета и бесполезных запоздалых сожалений.