Усадищи — небольшая деревенька на левом берегу реки Оредеж. В пятистах метрах восточнее деревни находится красивейшее Пристанское озеро, в котором водятся лещ, окунь, язь, щука, плотва, налим. Озеро является как бы расширением русла реки Тёсовой перед впадением ее в Оредеж.
Сама деревня — это одна длинная улица с названием Центральная, обсаженная красивыми вековыми деревьями. По обе стороны — одноэтажные деревянные дома, среди них много старых XIX – начала ХХ веков. До войны в Усадищах проживало около трёх сотен жителей, все деревенские знали друг друга в лицо. К чужому мальчику быстро привыкли, все жители его знали, везде охотно принимали, кормили, он стал почти что своим, как бы сыном деревни.
Его приглашали пожить в разные семьи. И он соглашался, видя искренность и бескорыстие этих добрых людей. Чтобы не обременять длительное время одних и тех же хозяев, поблагодарив за приют, переходил жить к другим. У некоторых обитал неделями.
Довольно долго Юра жил у двух богомольных старушек сестёр. Они его жалели, опекали, кормили. И учили молитвам, которые он запомнил, потому что обладал хорошей памятью. У них было много церковных книг, и они их Юре показывали. И ещё старушки давали Юре деньги. Как ни странно, но во время войны в этой местности были в ходу советские деньги.
В деревянном двухэтажном доме, видимо, принадлежавшем до войны сельсовету, на первом этаже жила женщина с ребёнком лет около 4-5. Она попросила Юру присмотреть за её малышом. Он согласился пожить у неё и быть нянькой ребёнку. В этом доме на втором этаже квартировало несколько немцев (человек около пяти). Видимо, женщина для них готовила, стирала, убиралась, в это время Юра занимался с её ребёнком. За это немцы её подкармливали...
Юра сдружился с деревенскими мальчишками. Один из них подарил Юре коньки своего старшего брата, вместе с ребятами он ходил на Оредеж кататься на коньках. Коньки были простенькие, с загнутыми носами. Привязывались к валенкам двумя бичёвками: одна на пятку, другая — на каблук. Посредине, чтобы бичёвки не скользили, устанавливалась косточка из овечьих конечностей. Как-то ближе к весне во время катания на коньках лёд под Юрой проломился и он оказался по шею в воде. К счастью, место было неглубоким, и он достал ногами до дна. Но выбраться из образовавшейся полыньи никак не получалось. Юра быстро окоченел, ладонями цеплялся за края полыньи, но задубевшие пальцы не сгибались и бесполезно скользили по поверхности льда. Поняв, что самому не выбраться, он начал звать приятелей, которые успели довольно далеко укатить на коньках. Услышав крики о помощи, мальчишки поняли, что случилось, развернулись и в считанные минуты были рядом с полыньёй. Бросили Юре конец шарфика и вытащили из воды.
- Быстрее, Юрка, побежали ко мне, у нас сегодня баня топится. Тебе нужно пропариться после ледяной воды, - сказал один из мальчишек.
Они затащили его в деревенскую баню, раскочегарили докрасна печку, полили водой раскалённые камни и долго прогревали Юру на полоке в парилке. Потом принесли откуда-то сухую одежду, велели её одеть и напоили горячим чаем. Ни простуды, ни даже насморка после такого сильного переохлаждения не последовало...
По сведениям старожилов деревни, в годы оккупации Усадищи были сравнительно тихим местом. До ближайшей железнодорожной станции Чолово расстояние 10 км. Крупных немецких частей в деревне не было. Время от времени немцы вывозили из зоны боевых действий на отдых свои части, солдат расселяли по деревням, в т. ч. — и в Усадищах. Небольшое количества немецких солдат квартировало на втором этаже двухэтажного дома на центральной улице, а также в двухэтажном каменном здании школы.
Хозяйничали в деревне полицаи, молодые парни из местных жителей, служившие у немцев. Они отличались ещё большей жестокостью, чем немцы. В деревне находилось несколько полицаев. Один, Фёдор Дорошин, (однофамильцев с такой фамилией проживало в деревне несколько) имел семью, двух малолетних сыновей. Был ещё один полицай — Ванька Камчаков.
Выслуживаясь перед оккупационной властью, полицаи издевались над своими бывшими соседями, отнимали у населения продукты. Однажды Юра видел, как они отняли у старой бабушки весь выращенный урожай картошки из подполья, она плакала и умоляла их оставить хоть немного корнеплода, но они в ответ только издевались над ней. Полицаи принуждали молодёжь и женщин вместе с детьми являться на сборные пункты для отправки их на принудительный труд в Прибалтику и Германию. Фёдор Дорошин после прихода советской армии сбежал, и семья долгое время не знала, где он. Иван Камчаков после войны работал в деревне, погиб от поражения электрическим током; ходили слухи, что это подстроили местные мужики, в отместку за предательство.
Юра тогда не ведал о том, что некоторые мужчины из деревни Усадищи, где он прижился, в начале войны ушли в партизанские отряды. Ночами они приходили в деревню, и женщины, пренебрегая опасностью, снабжали их хлебом. Он побывал в некоторых ближайших деревнях: Горыни, Милодежь, Байково, Печково, Жерядки, Заполье. От сельских жителей Юра слышал, что в деревнях Бор, Чолово, Горыни население поддерживает связи с партизанскими отрядами. Доходили слухи о казнях местных жителей.
Оккупанты постоянно охотились за партизанскими отрядами и беспощадно расправлялись с теми, кто попадал под подозрение в связях с партизанами.
В экспозиции Приозёрного музея, рассказывающей о годах оккупации, приведено много фактов о казнях деревенских жителей, названы фамилии жертв, помещены фотографии некоторых из них. Среди расстрелянных — колхозные активисты и рядовые колхозники, люди разного возраста, в том числе — подростки. Казнённые, в основном, обвинялись в связях с партизанами. Расстрелянные были жителями деревень: Горыни, Кипино, Выскидно, Курско (3-6 километров южнее и юго-западнее Усадищей). Захоронения расстрелянных фашистами мирных жителей находятся в деревнях Заполье, Бережок на восточном берегу Пристанского озера, в 4 километрах от Усадищ.
Из воспоминаний Ивановой (Колченко) Нины Ивановны, жительницы деревни Усадищи: «Однажды вечером к нам в дом ворвался немецкий комендант с солдатами. Он стал кричать, что мы прячем партизана. Мы все в рёв, трясёмся от страха, а немцы перерыли всё в доме, потом приставили к маминому виску пистолет и заставили её идти вперёд. Так они с фонарями при маме обшарили весь двор, сени, чердак, подвал. Оказалось, что их часовому, который стоял в деревне на перекрёстке, почудилось, что будто бы к нашему дому кто-то побежал, он и вызвал коменданта. Маму в ту ночь отпустили, может быть, пожалели нашу ораву — мал мала меньше, а всего верней, что просто никого у нас не нашли»*.
Однажды в конце зимы в Усадищах появились два дезертира из Красной армии. Вид у них был уставший и растерянный... Дезертиры могли быть военнослужащими 2-ой Ударной армии, попавшей в «котёл» в результате Любанской наступательной операции, проходившей с конца января до конца апреля. Так, по воспоминаниям жителей соседних деревень,* конница генерал-майора Н. И. Гусева дошла до деревни Загорье (приблизительно пять километров северо-восточнее Усадищ), но, встретив яростное сопротивление немцев, красноармейцы вынуждены были отступить. В феврале (по-видимому, также в марте-апреле) 1942 года деревни Остров, Филипповичи, Волкино, Донец, Замостье (в 6-17 км от Усадищ) были заняты частями Красной Армии. В дальнейшем под натиском немецких войск подразделения 2-ой Ударной начали отступать. До конца июня остатки армии были уничтожены или взяты в плен, из окружения удалось выйти немногим...
Два появившихся в Усадищах дезертира убыли в Оредеж и некоторое время не появлялись. А потом Юра встретил этих людей в деревне в чёрной форме эсэсовцев, в блестящих хромовых сапогах, сытых и довольных...
Местные жители, ставшие свидетелями боёв, происходивших между советскими и германскими частями вблизи их деревень, отмечали, что бойцы 2-ой Ударной сражались и погибали как герои. Жительница деревни Заполье Журина Ольга Васильевны, 1925 г. р. вспоминала:
«Немцы схватили наших солдат, это был десант нашей разведки. На допросе в деревне Заполье солдат сильно били, переводчик предлагал им перейти на сторону немцев. Ребята отказались. Пленных солдат пригнали к береговому кладбищу, заставили самих вырыть ров, в котором их и расстреляли. Зарывать убитых солдат немцы заставили мужиков из Печково. Перед расстрелом солдаты успели отдать свои красноармейские книжки жителю д. Печково Соколову Ивану Филипповичу. В 60-х годах Иван Филиппович куда-то сдал солдатские книжки расстрелянных» *.
Так, кочуя из одной семьи в другую, Юра дождался весны. Весной недалеко от Усадищ происходили военные действия: длительное время была слышна стрельба, доносившаяся с севера. На берегу реки Юра видел группу немецких офицеров, оживлённо что-то обсуждавших. Возможно, в окрестностях одной из деревень шла перестрелка с партизанами. Но выстрелы могли быть также связаны с боестолкновениями между частями 2-ой Ударной армии и немецкими войсками.
Представителем оккупационной власти в деревне был староста. Фамилию имел воинственную: Бойцов. Энергичный, деловитый, яркой внешности высокий брюнет. У него был сын приблизительно ровесник Юры по кличке, созвучной фамилии: «Боец». Мальчики сдружились, вместе играли в городки, в пристенок, в карты, в очко на деньги. Помимо советских у ребят было много дореволюционных денег, которые мальчишки находили на чердаках деревенских домов. Сторублёвые купюры с изображением портрета Екатерины ребята называли «катеньки».
По неизвестной причине старосту Бойцова немцы вскоре заменили, назначив другого старосту. Судя по разговорам сельчан, второй староста в 1920-1930 годы был священником. В четырёх километрах от Усадищ недалеко от деревни Бережок на восточном берегу Пристанского озера до 1938 года находилась старинная Успенская церковь, в которой он, видимо, совершал богослужения. В 1938 году церковь разобрали, а священников расселили в близлежащие деревни. Вроде бы, священник, о котором идёт речь, в конце 1930-ых отрёкся от сана. Когда немцы наступали, он, по-видимому, был оставлен в Усадищах для подпольной работы. Жил второй староста в красивом, обшитом струганым тёсом домике, выделяющимся среди других деревенских домов; с ним жила глухонемая дочь. Старостой он был недолго.
Однажды Юра увидел у одного из местных мальчишек фотографию, явно старую, начала ХХ века.
- Ты где взял?
- В доме старосты. Его немцы забрали, а в доме, где он жил, валяется полно таких фотографий.
Юра отправился к дому старосты. Дверь была открыта, в комнате весь пол был усыпан фотографиями, среди которых попадались явно старые, дореволюционные.
Так он узнал, что старосту немцы разоблачили и арестовали. Вскоре прошёл слух, что немцы увезли его в Оредеж и казнили...
Из воспоминаний жительницы соседней деревни Запередолье Терентьевой Нины Михайловны: «По воскресеньям и по праздникам мы всей семьей ходили на молебен в Успенскую церковь. Нас малышей родители водили на причастие. В те годы служил в церкви отец Виталий (его в войну расстреляли). Он нас и крестил. Помню, ходили в церковь босиком, у храма в ключе вымоем ноги и идем на молебен. В церкви на правом и левом клиросе пели певчие, там с краю пела и дочь священника, глухонемая Елизавета. Мы всегда смирно стояли около нее до конца службы. Дедушка всегда давал нам пятачок, чтобы положить на церковное блюдо. Когда перед войной церковь разорили, мама очень плакала»*.
Третий староста был бойкий, энергичный мужик, по фамилии, Набоев. Он сыграл в судьбе Юры скверную роль, о чём будет рассказано дальше...
На Пасху Юра пошёл с ребятами на всенощную службу в церковь возле деревни Заполье. Это была старинная Климентовская церковь с красивым куполом, украшенным декоративными элементами. Во время службы он сел на пол и нечаянно уснул; пока православные молились, так и проспал всю службу...
В летнее время Юра поселился в деревянной школе (в маленькой деревне было две школы — каменная и деревянная). В одной из комнат на полу лежала снятая с петель дверь. Он притащил охапку сена, разложил на двери, сверху постелил найденный кусок тряпки и устроил лежбище.
Летом Юра работал подпаском при пастухе, пасли стадо коров. Иногда уходил вместе с ребятами «в ночное» пасти лошадей, ночевали в поле у костра. Вокруг деревни были обширные пастбища, угодья, много пахотных земель. Сельские жители занимались огородничеством, скотоводством, сельским хозяйством.
Оккупанты обложили сельчан продуктовым оброком. Сдавали выращенную сельхозпродукцию, молочные продукты, масло, сыр, яйца. Таким образом немцы решали задачу снабжения продовольствием своей армии.
Осенью состоялась невероятная встреча. Юра сидел возле здания школы, которая находилась на перекрёстке двух дорог. Вдруг по дороге, со стороны речки Оредеж он заметил знакомую фигуру подростка. Юра не мог поверить своим глазам, но это был самый старший его двоюродный брат, сын погибшей в Московской Дубровке тёти Авдотьи Боря Кабанов.
- Борька, ты чё тут делаешь? - воскликнул Юра.
- Своих ищу. Адьку да Гальку. Я спешу...
И он пошёл по дороге, ведущей к реке.
- Подожди, Борька, ты куда торопишься?
Боря был как бы не в себе:
- Спешу... Нужно искать своих...
И он очень быстро скрылся из глаз...
Что произошло с Борей Кабановым, и куда он пропал, так и осталось загадкой. Юра был последним, кто видел его в живых осенью 1942 года...
Зима 1942 года была гораздо мягче, чем в предыдущий год. Юра всё так же кочевал из одной семьи в другую, кратковременно живя в разных семьях.
Как-то Юру встретил в деревне назначенный немцами новый староста. Остановился и подозвал мальчика к себе.
- Собирайся, - обратился он к Юре. - Завтра приходи утром к моему дому, поедешь в Оредеж. (Посёлок Оредеж находится приблизительно в 20 километрах к западу от Усадищей на левом берегу реки Оредеж)...
И Юра, не ведая, зачем ему ехать куда-то, послушно подошёл утром к дому старосты. У нового старосты был красивый дом, обшитый тёсом. На крыше — небольшая башенка. По воспоминаниям старожилов Усадищ,* по-видимому, это был дом, построенный питерским портным Ефимовым в 1914 году, как дача для загородного пребывания семьи в летнее время.
Вскоре подъехали сани-розвальни с извозчиком, запряжённые лошадью и гружённые сельхозпродукцией. Продуктовый оброк, собранный у крестьян, периодически отвозили в Оредеж для содержания находящейся там многочисленной немецкой группировки.
Староста велел Юре садиться в сани и что-то объяснил извозчику...
Сани ехали по дороге вдоль берега реки Оредеж. Вокруг было тихо и пустынно, мрачные серые тучи нависали над землёй, придавая всему пейзажу серый, унылый вид. По обеим берегам застывшей, тёмной реки тянулся лес, иногда подступая к самой дороге. Землю местами покрывал снег, кое-где виднелись тёмные проплешины пожухлой травы, из-под снега торчали голые ветки кустов.
Остановились у длинного одноэтажного деревянного дома в посёлке Оредеж.
На зов извозчика из дома вышла тётка и велела Юре идти за ней. Она привела его в большую комнату и указала на деревянные нары:
- Это твоё место.
Тётка дала ему грязное, истрёпанное, худое одеяло и ушла. Юра огляделся. Комната имела прямоугольную форму в ней было две двери: одна выходила в длинный коридор, в конце которого находился туалет, вторая — в коридор, ведущий на кухню. Нижние нары, на которых было его место, располагались внизу, вдоль длинной стенки. Он сразу же обратил внимание на большое окно напротив нар, занимавшее чуть ли не половину стенки. На нарах рядом с ним лежали несколько мальчиков приблизительно такого же возраста, как и он сам. У боковой стенки тоже находились нары, но расположенные повыше, на верхнем ярусе. На этих нарах спали мальчишки возрастом постарше, лет 12-13, их было 5-7. Всего в комнате было более десяти разновозрастных мальчиков.
И потекли унылые, однообразные дни.
Чувство голода стало постоянным — кормили впроголодь. Кушали на этих же нарах. У каждого была алюминиевая кружка. Приходила тётка наверное, местная, говорила неприветливо, со злом, приносила в ведре мерзкую на вид жижу и разливала её по кружкам. Утром обычно был жидкий овсяный кисель. В обед в кружку наливали брюквенный суп и давали маленький кусочек хлеба с отрубями. На ужин могли дать такой же брюквенный суп, но без хлеба, а чаще всего ужина вообще не было.
Спали на голых досках, укрывшись одеялами. Комната не отапливалась, от окна тянуло холодом, руки и ноги постоянно были ледяными.
Помимо комнаты, в которой поселили Юру, была комната, где жили девочки, она располагалась напротив кухни. В той части, где жили мальчики, девочки не появлялись. Иногда мальчики ходили в комнату девочек погреться, в ней было теплее, потому что там топилась печка. Возможно, в доме были ещё комнаты, о которых Юра не знал.
В деревенских домах Ленинградской области в те времена внутренних туалетов в домах не было. Туалеты устанавливали на улице во дворе (будка с дыркой в полу).
Этот дом отличался от других деревенских тем, что в нём было два внутренних туалета (небольшие комнатки со ступенькой и дыркой в ней). В морозы из дырки тянуло ледяным холодом. Очевидно, второй туалет был в той части дома, где проживали девочки. Под полом за туалетами находились выгребные ямы.
Это здание, построенное перед войной, предназначалась, видимо, под детский сад. Сведения о том, что в Оредеже до войны работал детский сад, приведены в районной газете «Заря коммуны» за январь 1940 года.
Взрослых, запомнившихся Юре, в доме было пару человек. Кроме женщины, приносившей еду, была ещё одна, наверное, воспитательница. Приходила она редко, но Юра её запомнил, поскольку за время пребывания его в детдоме она единственный раз весной водила мальчиков в баню, об этом будет рассказано далее...
Как оказалось через полвека, в доме периодически появлялся мужчина.
Была ли в заведении охрана? Юра этого не знал, но вполне возможно, что входную дверь периодически запирали на замок.
Работать детей не заставляли, возможно, потому, что зимой подходящей для них работы не было...
Вскоре Юра заболел. Была высокая температура, лихорадка, озноб, рвота, сильная головная боль, он периодически впадал в беспамятство. Но теле появилась сыпь, множественные болячки красноватого цвета. Он постоянно чесал тело, сдирал болячки, коросту, ему казалось, что под кожей ползают черви. Он заметил, что мальчики, лежащие на нарах по соседству с ним, были в таком же состоянии: кожу покрывали короста и болячки, все беспрерывно чесались. Скорее всего, среди детей вспыхнул сыпной тиф, эпидемии его являются непременным спутником войн и нападавшей из-за них вшивости.
А потом он увидел мёртвые детские тела в коридоре по пути в туалет. Детских тел было 3-4, уложенных друг на друга вдоль стены, по одежде можно было заметить, что были и мальчики, и девочки...
За полтора года войны 8-9-летний мальчик стал взрослым.
Он вспомнил, как на пепелище Московской Дубровки в полуразрушенном сарае закопали тётю Авдотью. Вспомнил неподвижные розовые трупы, лежавшие вдоль дороги в Тосно.
«Где мама? Где тётя Клава, братья, сестричка Галя? - мелькали лихорадочные мысли. - Никого нет. Наверное, и я скоро буду лежать неподвижно возле стенки в этом коридоре и никогда не увижу больше своих родных». И ему стало очень-очень страшно. Ночью он тихо, беззвучно плакал, стараясь, чтобы никто не услышал его плач...
Детские трупы лежали несколько дней, а потом их куда-то убрали. Но через некоторое время появились другие...
Юра решил, что убежит из этого страшного дома при первой же возможности...
С утра до вечера ребята ничем не занимались, лежали на нарах и чесались, сдирали коросту с худых тел, которая на следующий день снова появлялась. Ожидали еду, на которую набрасывались и мгновенно съедали, даже не чувствуя вкуса. Но она мало утоляла голод.
Ребята почти не общались друг с другом, особенно младшие. В Усадищах у Юры были приятели, а это страшное место и жуткое состояние совсем не располагали к какому-либо общению. Было не до того. Проглотить похлёбку, сползти с нар, дойти до туалета, чтобы не упасть, и вернуться обратно — все нехитрые действия совершались как в ужасном сне. Мальчишки были больны тифом, чесоткой, покрыты болячками, сыпью и коростой и еле держались на ногах от истощения.
Старшие ребята, которые лежали на верхнем ярусе, были побойчее. Они иногда окликали друг друга: «Эй, ты!», о чём-то переговаривались. Хоть и немного, но общались между собой. Кому-то из них взбрело в голову петь песни. Младшие детишки не пели, а только слушали.
Песни были разные. Были лирические колхозные:
Ой цвети, кудрявая рябина,
Наливайтесь гроздья соком вешним,
А вчера у дальнего овина
Повстречался парень мне нездешний...
Среди песен были т. н. блатные (теперь их называют дворовым шансоном):
Я куш сорвал на семьсот тысяч,
Купил огромный новый дом
И рысаков орловских пару,
И проституток полон двор.
В начале марта 1943 года ему исполнилось 10 лет. Он вспомнил, как пару лет тому назад в этот день приехал из Ленинграда папа с подарками, конфетами, как накрыли праздничный стол... Вспомнил, и слёзы покатились по исхудавшим, покрытым сыпью и болячками щекам...
Всю долгую зиму Юра ежедневно смотрел в большое окно, находящееся напротив нар, на которых он лежал. Вид из окна вносил хоть какое-то разнообразие в его унылое существование. Через стёкла окна он видел кусочек заснеженного двора, голые деревья и кусты. Люди в этой части двора не появлялись...
Но зима подходила к концу. Серые, мрачные зимние дни постепенно сменились солнечными, с крыши дома закапала капель, и Юра догадался, что пришла весна и приближается лето.
К весне мальчишки постарше начали выходить из дома и собирать овощные кочерыжки по огородам и картофельные очистки в мусорных отходах, всё это разогревалось в печке в комнате девочек и поглощалось голодными детьми...
* Воспоминания старожилов Ям-Тёсовского с/п представлены в Приозёрном краеведческом музее.
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/11/14/1357