(пьеса на тему библейских событий)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
НОЕМИНЬ.
РУФЬ
> её снохи.
ОРФА
ВООЗ
> родственники Ноемини.
МИСАИЛ
УПРАВЛЯЮЩИЙ
СЛУГА } работники Вооза.
ТРИ СЛУЖАНКИ
ВИФЛЕЕМСКАЯ СВАХА.
МУЖЧИНА С ДВУМЯ МЕШКАМИ.
СТАРЕЙШИНЫ.
ПАСТУХИ.
ГОРОЖАНЕ.
ВИФЛЕЕМСКИЕ ЖЕНЩИНЫ.
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Занавес-декорация с изображением Моавитских полей. Из-за левой кулисы появляется НОЕМИНЬ и, дойдя до середины авансцены, останавливается.
НОЕМИНЬ (обернувшись). Ну, не прячьтесь, не прячьтесь! Выходите! Всё равно я вас вижу.
Из-за кулисы появляются ОРФА и РУФЬ. Сделав несколько шагов, останавливаются.
И долго ещё вы будете идти за мною? Вот, у меня даже нет хлеба, чтобы накормить вас, и нет одеяла, чтобы защитить от ночной прохлады, и никакого плаща, чтобы укрыть от непогоды. (Показывает молодым женщинам на свои руки, в которых ничего нет.) И путь мне предстоит неблизкий. Так что пойдите, возвратитесь – каждая в дом матери своей. Да сотворит Господь с вами милость, как вы поступали с умершими сыновьями моими и со мною. Да даст вам Господь, чтобы вы нашли пристанище, каждая в доме мужа честного и доброго, ибо вы молоды и привлекательны.
ОРФА (поднимая руки к небу и плача). Зачем ты гонишь нас, несчастных вдовиц?
РУФЬ (поднимая руки к небу и плача). Зачем отталкиваешь одиноких?
ОРФА и РУФЬ, уткнувшись одна в другую, принимаются рыдать.
НОЕМИНЬ. Что вы голосите, что плачете, дочери мои? Разве я вам не доброе сказала? Разве не лучшую участь пожелала?
ОРФА. Нет, не пойдём мы к народу своему, в родительские дома и не станем искать себе мужей среди соплеменников.
РУФЬ. Но позволь нам остаться при тебе, и мы пойдём к народу твоему.
НОЕМИНЬ. Зачем, для чего вам идти со мною? Разве ещё есть у меня сыновья в моём чреве, которые были бы вам мужьями? Возвратитесь, дочери мои, пойдите, ибо я уже стара, чтоб быть замужем. Да если б я и сказала: «есть мне ещё надежда», и даже если бы я сию же ночь была с мужем и потом родила сыновей, – то можно ли вам ждать, пока они выросли бы? Можно ли вам медлить и не выходить замуж? Нет, дочери мои, я весьма сокрушаюсь о вас, ибо рука Господня постигла меня.
ОРФА и РУФЬ бросаются к НОЕМИНИ и, обняв её, рыдают вместе с нею. Затем НОЕМИНЬ освобождается от объятий и отходит к правой кулисе.
Ступайте, ступайте, дочери мои, каждая в место своё и в дом родителей своих.
ОРФА (не переставая плакать). Не за что не согласилась бы я расстаться с тобою, Ноеминь, ибо ты была мне не как свекровь, но как мать, нет – лучше матери. Однако я надеюсь ещё обрести мужа и родить ему детей. Прощай же!
ОРФА, подбежав к НОЕМИНИ, обнимает её и покрывает поцелуями. НОЕМИНЬ отвечает на её порыв тихою материнской лаской.
НОЕМИНЬ. Ну, иди же, иди, дочь моя!
ОРФА, отстранившись от НОЕМИНИ, отходит на несколько шагов, а затем оборачивается.
Да хранит тебя Господь, да ниспошлёт тебе радость и удачу, дочь моя! (Ласково машет Орфе рукою, мол, ступай, ступай.)
ОРФА (подойдя к Руфи и обнимая её). Прощай и ты, Руфь! Ты была мне как младшая сестрёнка. Береги же Ноеминь, нашу мамочку. (Отстранившись от Руфи, скрывается за левой кулисой.)
НОЕМИНЬ и РУФЬ некоторое время смотрят вслед ушедшей.
НОЕМИНЬ. Вот и ушла невестка твоя, возвратилась к народу своему и к своим богам; возвратись и ты вслед за невесткою твоею.
РУФЬ (подбежав к Ноемини, упав перед нею и обнимая её колени). Не принуждай меня оставить тебя, но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог – моим Богом; и где ты умрёшь, там и я умру и погребена буду. Пусть то и то сделает мне Господь, и ещё больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою.
НОЕМИНЬ. Вставай, дочь моя, не лежи. Пора ныне холодная, можно простудиться. (Помогает Руфи подняться с земли.)
Некоторое время они стоят молча: РУФЬ, потупившись и отворачиваясь в сторону; НОЕМИНЬ, глядя на РУФЬ.
НОЕМИНЬ. Рано тебе говорить о смерти, дочь моя. Да и мне умирать ещё не ко времени. И да поможет Господь нам, сирым и убогим странницам добраться до родины моей – Иудейского Вифлеема, ибо прослышала я, что Бог посетил народ Свой, и там есть хлеб. Пошли, дочь моя.
НОЕМИНЬ протягивает руку, РУФЬ принимает её; и они уходят за правую кулису. Из-за левой кулисы выбегает ОРФА.
ОРФА (остановившись посреди сцены и глядя в направлении правой кулисы). Ушла Ноеминь, свекровь моя. Ушла и Руфь, невеста моя. Обе ушли. (Начинает плакать и вопить.) И зачем я поддалась на уговоры, зачем согласилась возвратиться к своим соплеменникам, к этим диким, грубым и жестоким людям? Разве Ноеминь для меня не была ближе и роднее матери, разве забота её обо мне не была лучше отцовской заботы? И неужели, познав Иудейского Бога, Бога живого и всемогущего, снова буду поклоняться немощным и суетным истуканам племени своего? (Некоторое время рыдает, закрыв лицо рукам, затем постепенно успокаивается.) Впрочем, в доме родителей моих я буду и сыта, и одета, и обута. И, как знать, не найдётся ли и для меня, одинокой вдовы, муж, ибо я ещё не стара и недурна собою. (Достаёт из кармана металлическое зеркальце, оглядывает себя и поправляет причёску.) Весьма, весьма недурна. (Направляется к левой кулисе, но остановившись, обращается к зрителям.) Конечно, я буду скучать по Ноемини, а немножечко и по невестке моей. Но, если в Иудее снова случится голод, разве они не могут снова придти сюда, на поля Моавитские? И тогда я их снова увижу. (Уходит за левую кулису.)
Занавес-декорация поднимается, обнаруживая полуразрушенный дом Ноемини и при нём заросший одичалый сад. Посреди сцены лицом к зрителям стоит НОЕМИНЬ и прижимает прильнувшую к её груди РУФЬ. Перед нею, появляясь из-за левой кулисы и исчезая за правой, вереницею проходят ЖИТЕЛИ ВИФЛЕЕМА.
НЕКОТОРЫЕ ИЗ ЖИТЕЛЕЙ ВИФЛЕЕМА (оборачиваясь и обращаясь к идущим за ними). Разве это Ноеминь?
– Неужели это она пятнадцать лет назад ушла на поля Моавитские?
– А где муж её и сыновья её, почему их не видно?
– Быть не может, чтобы это была Ноеминь.
НОЕМИНЬ. Не называйте меня больше Ноеминью, ибо прежняя приятность моя выплакана и ушла в землю слезами по мужу моему покойному и умершим сыновьям.
НЕКОТОРЫЕ ИЗ ЖИТЕЛЕЙ ВИФЛЕЕМА (оборачиваясь и обращаясь к идущим за ними). Она просит, чтобы мы более не называли её Ноеминью.
– Она решила отказаться от своего прежнего имени, означающего «приятность».
– Как же нам теперь её называть?
НОЕМИНЬ. Называйте меня теперь Марою, что означает «горькая», ибо Вседержитель послал мне великую горесть. Я вышла отсюда с достатком, а возвратил меня Господь с пустыми руками. Зачем называть меня Ноеминью, если Господь заставил меня страдать?
НЕКОТОРЫЕ ИЗ ЖИТЕЛЕЙ ВИФЛЕЕМА (оборачиваясь и обращаясь к идущим за ними). А что это за молодая женщина прижалась к Ноемини и плачет?
– Не дочь ли это, родившаяся на полях Моавитских?
НОЕМИНЬ. Это – Руфь Моавитянка, сноха моя оставшаяся со мною по смерти Махлона, младшего из сыновей моих, который был её мужем.
НЕКОТОРЫЕ ИЗ ЖИТЕЛЕЙ ВИФЛЕЕМА (оборачиваясь и обращаясь к идущим за ними).
Ноеминь говорит, что эта молодая женщина – Руфь Моавитянка.
– Слышали? Это – Руфь Моавитянка, сноха Ноемини.
– И где они будут теперь жить, если дом Ноемини почти совсем развалился?
– И что они будут есть, если сад Ноемини одичал, а поля её покойного мужа и сыновей заросли сорняками?
– И во что будут одеваться, если одежды странствия их обветшали, а серебра, чтобы купить новые, у них, похоже, нет?
– Ужасна судьба её, и горше горького участь её.
НОЕМИНЬ. Оставляя Иудею, хотела я спасти мужа своего и сыновей своих от голода, и вот за бегство моё Господь лишил меня их. Прельстились глаза мои плодородием Моавитских полей, и вот я возвращена Господом на поле своё, но Вседержитель сделал его чужим для меня, и оно – в сорняках. Помыслила я на чужой стороне сотворить себе дом обильный достатком и крепкий. И вот Господь возвратил меня к жилищу моему, которое за время отсутствия моего развалилось, и стало пристанищем шакалов и ежей.
НЕКОТОРЫЕ ИЗ ЖИТЕЛЕЙ ВИФЛЕЕМА (проходя перед Ноеминью и обращаясь к ней). Не унывай, Мара!
– Крепись, Мара!
– Есть ещё и у тебя надежда, ибо милостив Господь, Бог Израилев.
Вереница проходящих иссякает.
НОЕМИНЬ. Прошли. (Отстраняя от себя Руфь.) Ну, что ты уткнулась в меня всё равно, что котёнок. Не бойся моих соплеменников, дочь моя. Они люди добрые и богобоязненные.
РУФЬ. Но их так много, так много! Не весь ли Вифлеем приходил к дому твоему, чтобы на тебя посмотреть?
НОЕМИНЬ. Не весь, далеко не весь, ибо не было среди них ни малых детей, которые родились уже после моего ухода и меня не знают, ни ветхих стариков, что уже не покидают: кто седалищ своих, а кто ложа болезни своей.
РУФЬ (отерев рукавом слёзы и оглядевшись). Как просторно! Можно пробежаться?
НОЕМИНЬ (рассмеявшись). Конечно, можно.
РУФЬ (обежав и дом и сад.) А мне тут нравится! Сама мысль, что в этом доме родился и вырос Махлон, почему-то приятна мне. Шакалов мы, конечно, прогоним, а ежей оставим – пусть ловят крыс и мышей. И о полях твоих, Ноеминь, пускай не болит сердце твоё, ибо я их и от сорняков избавлю, и пшеницею засею, и будем с тобой кормиться с урожая.
НОЕМИНЬ. Они весьма обширны эти поля, и тебе одной не управиться. А я по старости своей – неважная помощница.
РУФЬ. От темна до темна стану я трудиться, а если потребуется, и ночью не дам отдыха рукам своим, но ты, Ноеминь, голодать не будешь. А сейчас я пройду по саду и нарву самой мягкой, самой душистой травы и приготовлю тебе ложе в доме твоём под остатками кровли твоей.
РУФЬ убегает за левую кулису. НОЕМИНЬ смотрит ей вслед. Занавес закрывается.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Занавес-декорация с изображением Вифлеема. Из-за левой кулисы появляется ВООЗ и сопровождающий его СЛУГА.
ВООЗ. Я сейчас отправлюсь на поле, а ты ступай, найми телегу, запряжённую двум волами, и займись перевозкой ячменных снопов на гумно. И вот тебе на это деньги. (Раскрыв кошелёк, отсчитывает слуге серебро.)
СЛУГА. А хватит ли?
ВООЗ. И хватит, и ещё останется.
СЛУГА, взяв деньги, удаляется за левую кулису. Из-за правой кулисы навстречу ВООЗУ выходит улыбающаяся женщина весьма почтенных лет – ВИФЛЕЕМСКАЯ СВАХА.
СВАХА. Наконец-то я набрела на тебя, Вооз. Сделай милость, остановись и выслушай свою соседку. Или у тебя не найдётся для меня двух-трёх свободных минуток?
ВООЗ. Найдётся и более того, но не теперь. Ибо спешу я на поле своё. День как видишь, клонится закату, а в руке моей плата для жнецов. Если у тебя имеется ко мне разговор, зайди как-нибудь, дома с тобою по-соседски и потолкуем.
СВАХА. Как же, как же – застанешь тебя дома! Разве бывало такое в страдную пору, чтобы ты ночевал под своею крышей и на постели своей? Вечно с утра до ночи – в делах, а спишь, где застаёт тебя ночь и сваливает с ног усталость: будь то поле твоё, или виноградник твой, или гумно твоё.
ВООЗ. И всё-таки позволь мне пройти. Я очень спешу, ибо плата моих работников не должна переночевать в кармане моём.
СВАХА. Нет уж, нет уж! Не пропущу! А жнецы твои – не велики господа – не обидятся, если им придётся тебя подождать малую толику времени.
ВООЗ. Говори же мне дело своё и поскорей. Впрочем, насколько я знаю, у тебя ко мне один разговор вот уже на протяжении двадцати лет. Всё ещё не оставила надежду свою подыскать мне невесту и женить меня?
СВАХА. Потому ты и носишься Вооз целые дни, как угорелый, с места на место и ничего не успеваешь, что нет у тебя помощника – жены. Или ты не знаешь, что Господь именно в помощь мужчине и сотворил женщину? Оттого тебя, Вооз, и домой не тянет, что тебя там дожидается лишь холодная постель и холостяцкий ужин.
ВООЗ. Ушло моё время, соседка. Устарел я да пообвык обходиться без домашнего уюта и женского тепла.
СВАХА. Это ты-то устарел? С утра до ночи на ногах – ни хвори, ни усталости не знаешь. А силища такая, что, если пятеро крепких мужчин набросятся на тебя, не раскидаешь ли ты их, как детей малых?
ВООЗ. Сила тут не причём, ибо душа моя, душа устарела. Жену ведь и приласкать, и ублажить надо, а у меня только дела на уме, только о хозяйстве и хлопочу.
СВАХА. Я тебе такую жёнушку подберу, которая сама тебя и ублажит, и приласкает.
ВООЗ. Молодая девица едва ли способна без чувства гадливости и отвращения прикоснуться к такому старому, с растрескавшейся корою дереву, как я. А ласка старухи одних со мною лет разве для меня самого не была бы омерзительна, как прокисшее вино или изъеденная червями смоква?
СВАХА. А я подыщу тебе ни молодую, ни старую и притом такую, что будет и красива, и умна, и богата, и тебя, Вооз, будет любить без памяти.
ВООЗ. Ты уже однажды приискала мне такую, от которой я до сих пор без ума.
СВАХА. Уж ни говоришь ли ты про Ноеминь? Но разве моя вина, что твой племянник Ахимелех перешёл тебе дорогу, и она предпочла его?
ВООЗ. Нет, соседка, это не твоя вина, а моя беда. Ибо прекраснее, чем Ноеминь, женщины не было, нет, и быть не может.
СВАХА. Если тебе так уж люба Ноеминь, то, знай, что она не далее как вчера возвратилась с Моавитских полей, где похоронила и мужа своего Ахимелеха, и сыновей своих. Теперь она свободна, и, думаю, что на этот раз не откажет тебе.
ВООЗ. Может быть, и не отказала бы. Но у меня к ней нынешней совсем иное чувство. Я её видел и даже успел перемолвиться с Ноеминью несколькими словами. Она всё так же умна, проста в обращении; те же спокойные, красивые, исполненные благородства черты лица. Как это ни удивительно, но она сделалась ещё обаятельнее, ещё больше света лучится в глазах её. И я всё ещё люблю её, но ту прежнюю – юную и звонкую, которая казалось, своим весельем и своей радостью могла наполнить весь мир, всю вселенную.
СВАХА. Увы мне, увы! Пока у тебя перед глазами её образ, едва ли ты сумеешь оценить по достоинству и самых прекрасных, самых добродетельных женщин Вифлеема.
ВООЗ. В том-то и закавыка.
СВАХА. И всё-таки есть у меня одно весьма заманчивое предложение. Молодая вдова, хороша собою, умна, обходительна, покладиста, работяща, благонравна...
ВООЗ. Я обязательно выслушаю тебя, соседка. Но давай отложим беседу нашу до той поры, когда будет убран и обмолочен ячмень.
СВАХА. Вот всегда ты так. Сначала – ячмень, потом пшеница... Верно, судил тебе, Господь так всю жизнь и проходить в бобылях.
ВООЗ. Может, и судил... А всё-таки потолкуем, обещаю. Только бы с ячменём управиться, да и про пшеницу ты верно сказала. Ещё неделя, другая и выколосится пшеница моя: так и гуляет по ветру, так и просится под серп. (Легонько приподняв сваху, переставляет её в сторонку, освобождая путь.) Всенепременно потолкуем, обещаю!
ВООЗ скрывается за правой кулисой.
СВАХА (глядя ему вслед). Что за человек? И собою видный, и хозяйство имеет крепкое, и почитаем в племени своём и народе своём. Казалось бы, женись, плодись и жизни радуйся. Так нет же, куда там! Взвалил на себя заботы свои, и тянет, и тянет свой воз. И не знает ни то, что радостей, но и малейшей передышки. (Уходит за левую кулису.)
Занавес-декорация поднимается, обнаруживая ячменное поле, часть которого та, что справа, уже сжата и уставлена снопами. Три жницы, продвигаясь в ряд справа налево, срезают серпами колосья и увязывают их в снопы. На некотором расстоянии за ЖНИЦАми следует РУФЬ, срывая колосья, пропущенные ими, а так же поднимая оброненные. На левом краю поля, расположившись около скирда, дремлет УПРАВЛЯЮЩИЙ.
ПЕРВАЯ ЖНИЦА (остановившись и утирая пот со лба). И долго ещё эта Моавитянка будет ходить за нами.
ВТОРАЯ ЖНИЦА (тоже останавливаясь). Она что, мешает тебе или на больную мозоль наступила?
ПЕРВАЯ ЖНИЦА. Просто надоела. Ходит и ходит за спиною, сопит и сопит.
ВТОРАЯ ЖНИЦА. А ты не обращай внимания. Вяжи себе снопы и вяжи.
ПЕРВАЯ ЖНИЦА. Как это не обращай внимания? А вдруг она что-нибудь украдёт?
ТРЕТЬЯ ЖНИЦА. А что у тебя украсть? Может быть, сандалии, которых у тебя не было отродясь?
ВТОРАЯ и ТРЕТЬЯ жницы смеются.
ПЕРВАЯ ЖНИЦА. И до чего же вы обе глупые! Вот придёт господин наш и увидит, как много собрала чужеземка, идя за нами, и скажет: «Всё это вы пропустили!» – и станет упрекать за плохую работу.
ВТОРАЯ ЖНИЦА. Уже пятый сезон нанимаюсь я к господину нашему на уборку урожая его, и не разу не слышала от него ни то, что упрёка, но и вообще никакого грубого слова не произносили уста его.
ПЕРВАЯ ЖНИЦА. Так услышишь! (К Руфи.) Эй, ты, Моавитянка, шла бы ты на другое поле. А ещё лучше, если бы ты вообще убралась к своим соплеменникам на Моавитские поля.
РУФЬ (уложив в сумку собранные колосья, обращается к жницам). Простите меня великодушно, если я чем прогневила вас. Раба ваша более не станет вам докучать своим присутствием и покинет поле господина вашего. (Поклонившись, направляется к правой кулисе.)
УПРАВЛЯЮЩИЙ (приподнявшись на подстилке, расстеленной подле скирды). Погоди, чужестранка, не уходи. Я же разрешил тебе подбирать за жницами господина моего, вот и подбирай, и болтунью, которая гонит тебя, не слушай. (К первой жнице.) А ты, Иоаса, не привязывайся к бедной женщине и не обижай её понапрасну, ибо ведёт она себя тихо и скромно и никому из вас не мешает.
РУФЬ останавливается на правом краю авансцены. Из-за правой кулисы появляется ВООЗ, проходит за спиною Руфи и подходит к ЖНИЦАМ. Завидев хозяина, УПРАВЛЯЮЩИЙ поднимается с подстилки и делает несколько шагов навстречу ему.
ВООЗ (обращается к своим работникам). Господь с вами!
Работники (хором). Господь, да благословит тебя, хозяин!
ВООЗ (подойдя к управляющему и указывая ему на Руфь, которая, потупившись, продолжает стоять у правой кулисы). Чья это молодая женщина?
УПРАВЛЯЮЩИЙ. Эта молодая женщина – Моавитянка, пришедшая с Ноеминью с полей Моавитских. Она попросила у меня позволения собирать позади жниц, а так же подбирать между снопами. Я ей разрешил, и вот она находится здесь с самого утра неотлучно.
ВООЗ (Руфи). Подойди ко мне, дочь моя.
РУФЬ подходит к ВООЗу
И послушай, что я тебе скажу. Не ходи подбирать ни на какое другое поле, но будь здесь с моими служанками. Пусть в глазах твоих будет то поле, где они жнут, и ходи за ними. (Повысив голос и повернув голову в сторону жниц.) Вот я приказываю моим слугам не трогать тебя. Когда захочешь пить, иди к сосудам и пей, откуда черпают слуги мои.
РУФЬ (поклонившись Воозу до земли). Чем снискала я в глазах твоих милость, хотя я и чужеземка?
ВООЗ. Мне известно, что сделала ты для свекрови своей по смерти мужа твоего, что ты оставила твоего отца и твою мать и родину твою и пришла к народу, которого ты не знала вчера и третьего дня. Да воздаст Господь за дело твоё. И да будет тебе полная награда от Господа, Бога Израилева, к Которому ты пришла, чтобы успокоиться под крыльями Его.
РУФЬ. Да буду я в милости перед очами твоими, господин мой! Ты утешил меня и говорил по сердцу рабы твоей, между тем как я не стою ни одной из рабынь твоих.
ВООЗ (обращаясь к жницам). Отложите серпы свои. Время ужина. (Обращаясь к Руфи.) Сейчас управляющий мой разложит на скатерти довольно всякой еды. Садись с нами и ты. Ешь и обмакивай кусок твой в уксус. А потом продолжишь работу свою. Вы же, слуги мои, не обижайте эту женщину и не браните. Пусть она всякий день ходит за вами и подбирает между снопами. И да не будет ей от вас никакой помехи и никакого упрёка.
Опускается занавес-декорация с изображением дома Ноемини. Из-за левой кулисы появляется НОЕМИНЬ с курицей в руках.
НОЕМИНЬ (остановившись по центру авансцены и поглаживая курицу). Как же мне тебя назвать? Может быть, Квочкою, ибо ты всё время квохчешь и квохчешь? Но ведь квохчут и все прочие курицы. А может быть – Несушкою? Но разве бывают курицы, которые бы не неслись? Нет, лучше я дам тебе имя – Седая, ибо вот, среди чёрных перьев у тебя одно – белое.
Из-за правой кулисы появляется РУФЬ.
Наконец-то и дочь моя явилась с поля. Видишь эту курицу? Её подарила нам соседка наша из дома с соломенной кровлей. И я уже придумала имя для этой чёрной с белым пером красавицы – Седая. Так вот, Седая уже успела снести нам яйцо. А ещё у нас имеется немного хлеба, которым угостила нас другая соседка наша из дома, что возле пруда. И хотя он немного чёрствый, но зато без малейших признаков плесени. Таким образом, дочь моя, будет у нас ужин царский – яичница с хлебом!
РУФЬ. А вот посмотри, что я принесла. (Поставив на землю сумку, достаёт из-за пазухи несколько помидоров и огурцов.) И это всё тебе, ибо хозяин поля, где я подбирала, усадил меня ужинать вместе со слугами своими. Так вот из того, что он мне дал, я и сама наелась и для тебя прихватила. И это ещё не всё. (Указывает на сумку.) Здесь около эфы ячменя. Вот как много зерна получилось, когда я вымолотила все собранные за день колосья.
НОЕМИНЬ. И где же ты собирала сегодня, дочь моя, где работала? Да будет благословен принявший тебя!
РУФЬ. Человеку тому, у которого я сегодня работала, имя Вооз.
НОЕМИНЬ. Благословен он от Господа, что не лишил милости своей ни живых, ни мёртвых. Знай же, дочь моя, что человек этот близок нам, он из наших родственников.
РУФЬ. Он даже сказал мне: «Будь с моими служанками, доколе не докончат они жатвы моей».
НОЕМИНЬ. Вот и хорошо, дочь моя, что ты будешь ходить со служанками его, и не будут оскорблять тебя на другом поле. А теперь пойдём в дом.
РУФЬ подбирает с земли сумку свою и вслед за НОЕМИНЬЮ скрывается за левой кулисой.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Хлев. ВООЗ доит козу, которая при этом ведёт себя неспокойно и блеет.
ВООЗ. Сейчас, сейчас опустеет вымя твоё, и станет тебе полегче. Уже не будет прихлынувшее молоко до боли напирать на сосцы твои, и позабудется утраченная радость твоя – белобрысый козлёночек, которого трёх недель отроду отняли у тебя, чтобы приготовить из него праздничное жаркое.
Из-за левой кулисы появляется Вифлеемская СВАХА.
СВАХА. С кем это ты, сосед, разговариваешь?
ВООЗ. С самой непоседливой и взбалмошной из моих коз.
СВАХА. Вот до чего, сосед, доводит одиночество. Скоро ты с каждым деревом, с каждым камнем при дороге будешь заводить беседу.
ВООЗ. Не ради приятного разговора я обращаюсь к своей козе, но потому, что она, повторяю, весьма непоседлива, а человеческий голос её успокаивает.
СВАХА. Но почему не служанки твои успокаивают коз твоих своими голосами, почему ты сам, а не они занимаются скотиной твоей?
ВООЗ. Отпустил я сегодня служанок моих. У каждой нашлось неотложное дело: одной нужно было навестить больного отца, другой – побывать у священника и принести мирную жертву, у третьей дома – новорожденный младенец. Но, скажи, соседка, как это ты умудрилась разыскать меня тут, в хлеву?
СВАХА. Сидя у окна и глядя на улицу, я видела, как одна за другой упорхнули служанки твои, и подумала, что они, верно, опять перевалили на тебя работу свою, а значит ты дома. Вот я и прошлась по твоему подворью, и нашла тебя. Ты, должно быть, забыл своё обещание?
ВООЗ. Почему же забыл? Помню, ибо сказал тебе: «Как только окончится жатва ячменя и пшеницы, непременно переговорим с тобой».
СВАХА. Так жатва уже закончилась.
ВООЗ. Вот и говори, соседка. Твой голос, как я примечаю, действует на козу мою весьма успокоительно, и молоко бежит из вымени ровною и густою струйкой.
СВАХА. И что ты заладил, ВООЗ, болтать про козу свою. Лучше подумай о самом себе и о доме своём. Оттого и служанки твои избаловались, что нет над ними властной и твёрдой руки. Между тем, есть у меня на примете ЖЕНЩИНА, такая решительная, такая волевая, что живо скрутит их в бараний рог.
ВООЗ. Жалко мне служанок моих. Не хотел бы я передать их в руки эдакой хозяйки. Впрочем, не в них дело...
СВАХА. А в чём же? Скажи, ибо могу тебе предложить и других женщин, помягче нравом и пообходительней, которые только и мечтают выйти замуж за солидного и почтенного человека вроде тебя, Вооз.
ВООЗ. Будь я молод и свеж, разве не отозвалось бы сердце моё на любое из твоих предложений? Юность легка, предприимчива, умеет приноровиться ко всему. А моё сердце уже порядком очерствело, если не сказать, окаменело: трудно поворачивается в груди моей, неохотно отзывается и не на всякий звук, не на каждое слово.
СВАХА. Твоё сердце, Вооз, вообще заклинило, как верхний мельничный жёрнов, и оно, похоже, вообще не желает поворачиваться. Сколько я тебе ни показывала, ни предлагала женщин и девиц, ни одну ты не пожелал взять себе в жену.
ВООЗ. С пустым ли сердцем, без любви стану жить с женщиной? Думаю, что одной хозяйственной целесообразности не достаточно ни для её счастья, ни для моего покоя.
СВАХА. Не поздновато ли, ВООЗ, ты мечтаешь о любви? Не за сорок ли тебе?
ВООЗ. И даже более того – под пятьдесят. Но я убеждён, что всякое богоугодное дело и начинание Господь скрепляет именно этим чувством, как печатью Своего благоволения.
СВАХА. А дьявол, дьявол чем скрепляет дела, которые делаются по его наущению?
ВООЗ. Полагаю, что отнюдь не любовью, но похотью.
СВАХА. А как отличаешь ты любовь от похоти?
ВООЗ. Очень просто. Любовь светла, а похоть черна. Любовь пробуждает в человеке добродетели и направляет его на поступки честные и справедливые, а похоть мучает его душу, изъязвляет её пороками и толкает человека на преступление.
СВАХА. И долго ещё ты будешь дожидаться своей любви, Вооз?
ВООЗ. А я и не жду. Не каждого Господь удостаивает этим счастьем. Да и те, кому оно отпущено, сколь часто пренебрегают им в угоду всё той же похоти и проходят мимо счастья своего, чтобы уже никогда с ним не встретиться. Вот я и запретил себе даже думать о нём. Живу, тружусь. Но без чувства этого, без сердечного отзвука не то, что жениться, но и зерно в землю не брошу, и козу доить не стану. Ибо делать что-либо без любви всё одно, что без Господа. Такие дела мертвы. Прости, соседка, но вот уже вымя козы моей не источает более ни капли. И мне пора идти на гумно моё, чтобы веять ячмень.
СВАХА. Неужели и это пыльное, тоскливое дело ты станешь делать с любовью? Так часто от него страдают глаза веющих. Недаром, воспаление ресничных корней называется именем этого злака.
ВООЗ. И эта, и всякая другая работа, которая делается во благо, доставляет мне неизъяснимую радость. И это замечательно, ибо в этом я вижу благоволение Господнее и Его благословение.
СВАХА. Ладно, ладно, Вооз. Не стану более тебя отрывать от дел твоих, но знай, что я тебе ещё подыщу такую невесту, что ты влюбишься в неё без памяти. (Направляется к выходу.)
ВООЗ. При твоём упорстве, соседка, и такое не исключено.
СВАХА и ВООЗ уходят за левую кулису. Опускается занавес-декорация с изображением одной из улиц Вифлеема. Из-за правой кулисы появляется Вифлеемская СВАХА и двигается вдоль авансцены. Из-за левой кулисы выходит ПЕРВАЯ из Вифлеемских женщин. Завидев её, СВАХА поворачивает обратно; а из-за правой кулисы, навстречу ей, выходят ВТОРАЯ и ТРЕТЬЯ из Вифлеемских женщин. Желая уклонится от встречи с ними, СВАХА поворачивает обратно, однако из-за левой кулисы появляются четвёртая и пятая из Вифлеемских женщин. Видя, что отступать некуда, СВАХА останавливается посреди авансцены, а по обе стороны от неё мало помалу собираются две довольно внушительных размеров группы Вифлеемских женщин.
СВАХА. Ну и чего вы тут собрались? Что вам от меня нужно?
ВИФЛЕЕМСКИЕ ЖЕНЩИНЫ (хором и вразнобой). Мужей!
- Мужей!
- Мужей!
- Мужей!
- Мужей!
СВАХА. Посмотрите, сколько вас, посчитайте! Разве найдётся в Вифлееме столько свободных мужчин?
ПЕРВАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН. Зачем же тогда ты нам их обещаешь? Для чего томишь пустыми надеждами?
СВАХА. Почему пустыми? Разве я не переженила уже, почитай, половину Вифлеема?
ВТОРАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН. Пережени и другую половину.
СВАХА. Да ведь другая половина почти сплошь одни женщины. Сами знаете, что мужчин у нас крайне мало: и на войне гибнут, и в драке головы друг дружке проламывают. А сколько их от сикеры – будь она неладна – поспивалось?
ТРЕТЬЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН. Не рассказывай нам про мёртвых, а выдай за живых.
СВАХА. Легко сказать – выдай! Которые женаты, не то, чтобы не желают взять вторую и третью, а и от первой не знают, как избавиться. А неженатые больно прихотливы: каждому подай красавицу и обязательно богатую, и непременно приятную в обращении, тихую да кроткого нрава. И дела им нет, что таковых женщин, может быть, и вообще не существует в природе. Разве кто-нибудь видел, встречал волчицу тихого да кроткого нрава? Или тигрицу приятную в обращении? К тому же все вы – товар залежалый и не самого высокого качества.
ПЕРВАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН(угрожающе). Это кто, мы – товар залежалый?
ЧЕТВЁРТАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН(угрожающе). Мы не самого высокого качества?
ТОЛПА слева и справа начинает надвигаться на СВАХУ.
СВАХА. Это не мне, это им, это мужчинам так представляется. На мой взгляд, каждая из вас – совершенство!
ПЕРВАЯ из Вифлеемских женщин. Посмотри, есть среди нас: полные и худые; низкие и высокие; очень юные и весьма пожилые; полногрудые, как двойная перина, и плоские, что гладильная доска. На любой вкус!
СВАХА (прикрывая рот ладонью, обращается к зрителям). Лучше бы они были выдержаны в средних размерах, без этих чудовищных отклонений. (К толпам.) Да-да, вы просто чудо! И действительно – на любой вкус. Жаль только, что холостяки наши страдают безвкусицей и не состоянии оценить всех ваших прелестей.
ПЯТАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН. А разве мы не умеем и коготки спрятать, и кроткими прикинуться?
СВАХА. Умеете, умеете! Всё умеете! И я обязательно для каждой из вас подыщу мужа, если не среди нынешнего поколения, так чуть позже, когда начнут приходит в зрелый возраст те, у кого ещё только пушок над верхней губой пробивается.
ВТОРАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН. Только постарайся всё-таки сделать это побыстрее, ибо с годами, увы, мы не становимся привлекательнее.
СВАХА. Вот и не липните ко мне с пустою перебранкой, не стойте у меня на пути. Ибо за день должна я обежать весь город и потолковать с каждым из будущих женихов ваших. Ведь, если им не напоминать о главном их предназначении, они могут и вовсе позабыть, что надобно им создать семью, произвести на свет детей, вырастить их и в свою очередь тоже поженить, дабы род человеческий не угасал. (Украдкой, к зрителям.) И чтобы у меня работа не переводилась.
ПЕРВАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН. И правда, пускай отправляется и хлопочет, ибо наше замужество – хлеб её.
ПЯТАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН. Не будем же мешать общей нашей благодетельнице и спасительнице нашей.
ВИФЛЕЕМСКИЕ ЖЕНЩИНЫ расходятся.
СВАХА. Уф! Пронесло и на этот раз. Но как бы однажды они не выпустили свои коготки и не растерзали меня эти милые женщины, мечтающие о тихом семейном счастье и при этом способные жизнь любого самого непритязательного мужчины превратить в ад.
Из-за правой кулисы появляется МУЖЧИНА, НЕСУЩИЙ ДВА МЕШКА.
(Завидев его и всплёскивая руками.) Вот так встреча! А я как раз к тебе и направлялась, чтобы спросить, когда же ты, наконец, решишься, когда надумаешь счастье своё устроить? Ведь я тебе такую невесту, такую душечку подыскала.
МУЖЧИНА, НЕСУЩИЙ ДВА МЕШКА. Видать, ты, уважаемая, совсем закружилась, если напрочь забыла, как две недели назад мы с этой душечкой свадьбу сыграли. А ведь ты была среди самых почётных, самых желанных гостей.
СВАХА. И точно – закружилась! Надо же – такое забыть! Эдакая свадьба: с музыкой, танцами, пением; и гостей пол-Вифлеема.
МУЖЧИНА, НЕСУЩИЙ ДВА МЕШКА. Хорошо ещё, что вспомнила.
СВАХА (с обидой). Неужто, я совсем беспамятная? Я вот даже припоминаю, что прежде ты всегда с одним мешком ходил. А сейчас вот, вижу, с двумя.
МУЖЧИНА, НЕСУЩИЙ ДВА МЕШКА. Твоя правда, прежде ноша у меня была полегче. Но тогда я был холостой, жил сам по себе, а теперь за двоих работать должен. (Продолжает свой путь, но через несколько шагов останавливается.) А за душечку – спасибо, век тебя благодарить буду!
СВАХА (ему вслед). Будешь, будешь, соколик ты мой!
МУЖЧИНА, НЕСУЩИЙ ДВА МЕШКА, скрывается за правой кулисой.
(Обращаясь к зрителям.) Первое время на глаза ему лучше не попадаться. (Направляется к левой кулисе, но остановившись, снова обращается к зрителям.) Всегда поначалу хомут шею натирает. А там, глядишь, притерпелся, пообвык, и уже готов взвалить на себя и третий мешок и четвёртый....
Из-за правой кулисы появляются РУФЬ и НОЕМИНЬ, опирающаяся на её руку.
НОЕМИНЬ. Постоим немного, дочь моя.
НОЕМИНЬ и РУФЬ останавливаются.
Дух переведу. И надо же мне было так расхвораться. Прибавилось тебе ко всем прочим делам ещё и сопровождать меня, как бы служа тростью моей.
РУФЬ. А разве до болезни твоей было иначе? Разве отправлялась ты в путь, близкий или далёкий, чтобы я не шла подле тебя и не поддерживала руку твою?
НОЕМИНЬ. И всё-таки совестно мне, что столько любви и сердечного тепла, которое ты могла бы уделить мужу своему и детям своим, забираю у тебя я, уже отжившая своё и ни на что негодная старуха.
РУФЬ. Во-первых, ты, Ноеминь, совсем и не старая, но самая красивая, самая умная и самая добрая женщина на свете. Во-вторых, ты же знаешь, что любить мне кроме тебя некого, ведь сын твой, который был моим мужем, умер, а детей у меня нет, ибо мало я была замужем – всего-то пятьдесят шесть дней.
НОЕМИНЬ. Не прежнего мужа твоего имела я ввиду, но мужа, за которого ты ещё можешь выйти, и детей, которые у тебя ещё могут родиться, ибо ты молода.
СВАХА (до сих пор украдкой прислушивавшаяся к разговору). Приветствую тебя, НОЕМИНЬ, красу и гордость Вифлеема! Приветствую и твою сноху, которая всех нас привела в изумление верностью тебе, свекрови своей!
НОЕМИНЬ. Приветствуем и мы тебя! Не знаю, что за гордость Вифлеема имела ты в виду? А что до красы моей, так если и была во мне привлекательность, свойственная женщинам в пору цветения, то и воспоминания о времени том уже не осталось.
СВАХА. Не скажи, не скажи! Конечно, не среди желторотых юнцов, но среди мужей солидных в летах зрелых найдётся немало желающих принять тебя в дом свой хранительницей очага и супругой.
НОЕМИНЬ. Не оговорилась ли ты, сестра, сказав – супругой, тогда как следовало бы сказать – прислугой. А вот очаг охранять я, пожалуй, ещё смогла бы, если, разумеется, не расхвораюсь пуще нынешнего.
СВАХА. Да и для снохи твоей можно подыскать мужа. Конечно, сделать это будет несколько трудней, ибо она чужестранка, а таковых у нас не жалуют.
НОЕМИНЬ. Благодарим тебя, сестра, за внимание к нам и заботу твою. Однако же, нам было бы нечем оплатить услуги твои и старание твоё, разве что горстью-другой вымолотого ячменя или пшеницы.
СВАХА. Как знаете, как знаете... Моё дело – предложить... (Уходит за левую кулису.)
НОЕМИНЬ. А между тем, дочь моя, не поискать ли тебе пристанища, чтобы тебе хорошо было?
РУФЬ. Ты, Ноеминь, моё пристанище. С тобою мне хорошо и спокойно даже в стужу, даже в голод, даже в печали и в болезни.
НОЕМИНЬ. Я – дом ветхий, срок мой уже не долог. Не подыскать ли нам для тебя нечто более прочное и долговечное?
Некоторое время НОЕМИНЬ и РУФЬ молчат.
Вот Вооз, со служанками которого ты была, родственник наш. Я слышала от соседок, что в эту ночь он веет на гумне ячмень. Умойся, помажься, надень на себя самые нарядные одежды из того, что найдётся в кладовой нашей, и пойди на гумно. Однако не показывайся ему, доколе не кончит есть и пить. Когда же он ляжет спать, узнай место, где он ляжет, и приди туда, открой у ног его и тоже ляг. Он скажет, что тебе делать.
РУФЬ (склонив голову перед Ноеминью). Сделаю всё, как ты сказала.
НОЕМИНЬ (целуя Руфь). Ты и прежде, дочь моя, всегда поступала по слову моему.
РУФЬ. И не разу не пожалела об этом, и не раскаялась, ибо ты всегда более заботилась обо мне, чем даже родители мои в девичестве моём.
НОЕМИНЬ. Однако же, прежде того, как ты начнёшь исполнять задуманное, нам необходимо добраться до нашего дома. Дай мне руку, дочь моя, чтобы я могла опереться.
РУФЬ протягивает НОЕМИНЬ руку.
А теперь пошли.
РУФЬ и НОЕМИНЬ медленно проходят по авансцене и скрываются за левой кулисой.
КАРТИНА ЧЕТВЁРТАЯ
Гумно Вооза, представляющее собой круглую, хорошо утоптанную площадку, огороженную невысоким, выложенным из мелкого камня забором. Далее, за оградою,
виднеются поля. ВООЗ и его ТРИ СЛУЖАНКИ подкидывают деревянными лопатами зерно, опадающее обратно в кучу, между тем как мякину, выдуваемую ветром, относит за ограду в сторону правой кулисы. Слева, почти на самой авансцене, расположен высокий, более человеческого роста, скирд. Через боковую дверь левого прохода в зрительном зале появляется РУФЬ, одетая нарядно, по-праздничному. Она поднимается по левому сходу на сцену и, остановившись левее скирда, скрытно наблюдает за работой ВООЗА и его СЛУЖАНОК.
ВООЗ (прекращая веять зерно). На сегодня довольно.
СЛУЖАНКИ тоже прерывают работу.
Осталось только собрать очищенное зерно в мешки.
ПЕРВАЯ и ВТОРАЯ СЛУЖАНКИ, отложив лопаты, берут по пустому мешку и раскрывают их горловины, а ВООЗ и ТРЕТЬЯ СЛУЖАНКА засыпают в них лопатами зерно. Собрав таким образом весь провеянный ячмень и отнеся наполненные мешки за скирд, ВООЗ и его СЛУЖАНКИ заканчивают работу.
ВООЗ. Полагаю, что ещё три-четыре дня, и мы завершим обмолот, и уберём весь ячмень в житницу. Тогда можно будет заняться и пшеницей. А теперь давайте подкрепим сердца наши пищей, и вы отправитесь в путь свой, чтобы, отдохнув дома, завтра поутру продолжить работу.
СЛУЖАНКИ прямо на земле расстилают скатерть и уставляют её самою незамысловатой снедью.
ПЕРВАЯ СЛУЖАНКА. Господин наш может начинать трапезу свою, ибо служанки его уже накрыли для него стол.
ВООЗ (простирая руки к небу). Благодарим Тебя Господи, Боже Израилев, за пищу нашу! Да не оставляет нас и впредь Твоё благоволение и милость Твоя! (Опускает руки и склоняет голову.) Аминь.
СЛУЖАНКИ (тоже склонив головы, хором). Аминь.
ВООЗ. А теперь усаживайтесь, где кому удобно, и приступим к трапезе нашей.
ВООЗ, а, чуть помедлив, и его СЛУЖАНКИ опускаются на землю подле уставленной провизией скатерти и принимаются за еду.
ВТОРАЯ СЛУЖАНКА. Другие господа иной раз этак разбранят служанок своих, что те рыдают, а другой раз могут и пошутить, и посмеяться вместе с ними. Ты же, господин, всегда молчишь.
ВООЗ. Ругать вас не за что, ибо работаете вы хорошо, стараетесь. А если бы и было не так, то разве брань господская и слёзы на глазах ваших прибавили бы вам сообразительности и сноровки?
ВТОРАЯ СЛУЖАНКА. А может быть, господину нашему нет никакого дела до служанок его, и он их попросту не замечает?
ВООЗ. Разве я не отвечаю на просьбы ваши и не отпускаю вас, когда того требуют дела ваши?
ВТОРАЯ СЛУЖАНКА. И отвечаешь на просьбы, и отпускаешь. Но это выглядит так, будто господину нашему всё равно: с ним его служанки и работают на него или ушли и вот их нет.
ВООЗ. А так ли это важно, если всякое дело в доме и на поле, и на гумне делается вовремя, и нет ни в чём ущерба?
ТРЕТЬЯ СЛУЖАНКА (второй). И правда, чего ты привязалась к господину нашему? Нашла чем попрекать: тем, что господин наш добр с нами и не бранит нас, и сочувствует нам в просьбах наших.
ПЕРВАЯ СЛУЖАНКА. Или не знаешь, что другие господа оставляют своих служанок без вечери, дескать, у себя дома поужинаете, а наш господин никогда не отпускает нас в путь, не накормив.
ВТОРАЯ СЛУЖАНКА. Вам, подруги, только бы наесться, да вина разбавленного испить, а души ваши, верно, оплыли жиром и благополучно спят. Верно, и вам не до кого и не до чего нет дела. Что ж, вы молчите, буду молчать и я.
Некоторое время все молча едят.
ВООЗ. Не в оправдание себе скажу слово своё, а по сути. Мне, да и вам, конечно же, известны такие люди, которые, чтобы доставить удовольствие друзьям ли, сотрапезникам ли своим, готовы болтать без умолка. Увы, господин ваш таковым талантом не обладает, да и говорунов этих считает пустословами. Ибо лучше, если язык наш, управляющий устами нашими, будет не лопатой для веяния, которая бросает на ветер слова наши вместе с мякиной бессмыслицы и лжи, но лопатой, чисто вымытой, той самою лопатой, которою хозяин убирает уже очищенное зерно смысла в закрома памяти и разумения.
ПЕРВАЯ СЛУЖАНКА (второй). Вот, подруга, можешь сама убедиться, что наш господин–вовсе и не молчун. Однако же, если говорит, то говорит нечто важное, нечто существенное, а не как иные пустобрёхи, ни себе ни другим не дающие покоя своей говорильней.
Некоторое время и ВООЗ, и его СЛУЖАНКИ едят и пьют молча. Затем, одна за другой, СЛУЖАНКИ поднимаются с земли. Встаёт и ВООЗ.
ВООЗ. Досыта ли пили и ели служанки мои? Довольны ли души ваши?
ТРЕТЬЯ СЛУЖАНКА. Уж это, как всегда, ибо господин наш щедр и обходится со служанками своими как добрый отец, а не как строгий хозяин.
ВООЗ (простирая руки к небу). Благословен Господь, Бог Израилев, насытивший чад Своих!
СЛУЖАНКИ (хором). Аминь.
ВООЗ. А теперь ступайте по домам вашим. Я же переночую тут, на гумне.
ВООЗ, подойдя к скирду, расстилает подле него плащ и укладывается для сна. СЛУЖАНКИ, между тем, направляются к правой кулисе.
ВТОРАЯ СЛУЖАНКА (остановившись, оборачивается к Воозу). И охота тебе, господин, эдак вот спать на холодном, холостяцком ложе своём? Другие господа не всякую служанку свою и не всякий раз отпускают на ночь домой.
ВООЗ. И напрасно. Ибо этих служанок дома дожидаются их мужья и дети. А если служанка – девица, то тем более грешно задерживать её, если, конечно, господин не решил взять эту служанку себе в жену.
ВТОРАЯ СЛУЖАНКА (со смехом). Не один ли единственный господин наш так заботится о мужьях служанок своих и об их чести? Только до того скучно, до того тоскливо служить такому господину, что от добродетелей его иногда приходит мысль – а не удавиться ли?
ВТОРАЯ СЛУЖАНКА направляется к правой кулисе, где ПЕРВАЯ и ТРЕТЬЯ СЛУЖАНКИ поджидают её.
ПЕРВАЯ СЛУЖАНКА (второй). И до чего же ты, подруга, бесстыжая! Услышал бы муж твой речи твои, ох и устроил бы тебе трёпку.
ВТОРАЯ СЛУЖАНКА (проходя мимо первой и третьей). А вы донесите – пусть устроит. Всё лучше, чем это молчание и это равнодушие, среди которого я живу. (Уходит за правую кулису.)
ТРЕТЬЯ СЛУЖАНКА. Похоже, подруга наша не на шутку влюбилась в господина нашего.
ПЕРВАЯ СЛУЖАНКА. Похоже, так.
ПЕРВАЯ и ТРЕТЬЯ СЛУЖАНКИ уходят за правую кулису.
ВООЗ (приподнимается и садится в раздумье). Ох, и беда с этими служанками. Сколь часто они при добром к ним отношении начинают смотреть на господина своего, как на нечто им принадлежащее, что-то вроде собственного мужа. Впрочем, и мужчин брать в услужение не просто, ибо они то и дело напиваются, дерутся друг с другом чуть ли не до смерти, да ещё блудят со служанками. То не просто, это не просто. А есть ли в жизни что-либо простое? Разве что один Господь Бог в истине Своей? Только ведь эта простота – посложней любой сложности, и познать её человек бессилен. А посему не стоит ломать понапрасну голову над вопросами вечными, но буду спать.
ВООЗ укладывается поудобней и, накрывшись, засыпает. Между тем, быстро темнеет. И вот уже только луна освещает гумно лёгким, чуть дрожащим светом. РУФЬ осторожно выглядывает из-за скирда. Убедившись, что ВООЗ спит, она тихонько подходит к нему и, приподняв одеяло, ложится у него в ногах. Через некоторое время раздаётся крик совы. ВООЗ, содрогнувшись, пробуждается, садится на постели и замечает лежащую у него в ногах женщину.
ВООЗ(К зрителям.) Какая-то женщина открыла у меня в ногах одеяло, легла и спит. (Наклонившись, пытается разглядеть незваную гостью.) Уж, не строптивая ли служанка моя вернулась? (Снова пытается разглядеть лицо лежащей у него в ногах женщины.) Кто ты?
РУФЬ. Я – Руфь, раба твоя. Простри крыло на рабу твою, ибо ты – родственник.
ВООЗ. Благословенна ты от Господа Бога, дочь моя! Это последнее твоё доброе дело сделала ты ещё лучше прежнего, ибо не пошла искать молодых людей, ни бедных, ни богатых. Итак, дочь моя, не бойся. Я сделаю тебе всё, что ты сказала, ибо у всех ворот народа моего знают, что ты женщина добродетельная. Хотя и правда, что я твой родственник, но есть ещё один родственник, который ближе меня. Переночуй эту ночь здесь. Завтра же переговорю с ним, и если он захочет тебя принять, то хорошо – путь примет. А если не захочет, то я приму; жив Господь! Спи до утра.
ВООЗ укладывается и снова засыпает. Начинает светать. Наступает утро. РУФЬ поднимается, поправляют на себе одежду, приглаживает волосы и направляется к правой кулисе. ВООЗ, приподнявшись на подстилке своей, смотрит ей вслед.
ВООЗ. Подожди, дочь моя!
РУФЬ останавливается.
У тебя имеется с собою какая-нибудь сумка?
РУФЬ. Нет, господин мой, ибо ячмень твой убран, и мне более нечего подбирать на твоём поле.
ВООЗ (поднявшись). Постой Руфь. Сейчас я насыплю тебе шесть мер ячменя. Нужно только вот сообразить – во что? (Уходит за скирд и через некоторое время возвращается с наполовину наполненным мешком.) Бери, дочь моя! Я бы насыпал и больше, да боюсь, что тебе не унести.
РУФЬ. Господин мой очень добр к рабе своей. (Приняв мешок, взваливает его себе на плечо.)
ВООЗ. Ступай, дочь моя. А я дождусь служанок моих, задам для них дневную работу и тоже отправлюсь в город по делу, о котором говорил с тобой.
РУФЬ. Да сопутствует Господь господину моему и в этом деле и во всех прочих.
РУФЬ уходит за правую кулису. ВООЗ глядит ей вслед. Опускается занавес-декорация с изображением дома Ноемини. Из-за правой кулисы появляется СВАХА.
СВАХА (подойдя к левой кулисе). Ноеминь, а Ноеминь! Выйди ко мне на пару слов.
Из-за левой кулисы появляется НОЕМИНЬ.
НОЕМИНЬ. Что это тебе, сестра, не спится в такую рань?
СВАХА. Разве могу я по утрам разлёживаться да нежиться на постели своей, когда десятки и десятки незамужних женщин ждут от меня помощи в устроении дома своего? Вот я, ни свет, ни заря, и начинаю свои пробежки по городу.
НОЕМИНЬ. Ну, а что тебя привело ко мне? Кажется, женихи для твоих невест здесь не проживают.
СВАХА. Воистину так. А поэтому не за женихами заглянула я к тебе, но узнать твой ответ на предложение моё.
НОЕМИНЬ. Разве я тебе не сказала ещё вчера, что ни я, ни дочь моя Руфь в посредничестве твоём не нуждаемся.
СВАХА. Мало ли что ты сказала вчера. Сколь часто люди в торопливости своей говорят одно или другое, а потом, поразмыслив, поступают иначе.
НОЕМИНЬ. В таком случае, знай, что сказанное мною вчера я подтверждаю и сегодня.
СВАХА. А где сноха твоя, Руфь? Дома ли она? Ибо всегда неразлучную со свекровью своей что-то я не вижу её возле тебя сейчас.
НОЕМИНЬ. Правду сказала ты, что сноха моя никогда не покидает свекрови своей. А если так, то зачем и спрашивать – где она? Конечно, со мной. Но не выбегать же ей из дома на каждый крик, кто бы и зачем не вызвал меня?
СВАХА. С тобой так с тобой. Не сердись, ибо свой глупый вопрос задала я без всякой задней мысли. (Уходит за правую кулису.)
НОЕМИНЬ. Не пронюхала ли вездесущая Вифлеемская Сваха, что эту ночь Руфь провела на гумне Вооза? Кстати сказать, пора бы уже и возвратиться дочери моей, ибо становится совсем светло, а язык иного человека бывает куда злее, чем жало аспида.
Из-за правой кулисы появляется РУФЬ с мешком на плече и подходит к Ноемини, попадая в её объятия.
Скажи, дочь моя, а не попалась ли тебе навстречу Вифлеемская сваха?
РУФЬ. Нет, не попалась.
НОЕМИНЬ. Вот и хорошо. Меньше будет сплетен и кривотолков. А теперь рассказывай.
РУФЬ (опустив мешок на землю). Дочь твоя всё сделал по слову твоему.
НОЕМИНЬ. И что Вооз?
РУФЬ. Вооз сказал, что переговорит с родственником, ещё более близким нам, чем он сам.
НОЕМИНЬ. С Мисаилом?
РУФЬ. Господин мой не назвал его имени.
НОЕМИНЬ. Итак, он сказал, что переговорит с ним. А что дальше?
РУФЬ. А дальше: если этот родственник согласится взять меня себе в жену, то, дескать, пусть так и будет; а не согласится, то сам господин мой примет меня в дом свой.
НОЕМИНЬ. Я думаю, что сегодня же мы узнаем результат, ибо таков характер у Вооза, что он не успокоится, пока не доведёт дела до конца. А теперь поспешим пройти в дом, ибо сплетни – любимое занятие тех людей, которым иначе и говорить было бы не о чем.
НОЕМИНЬ и РУФЬ, взявшись за мешок, уносят его за левую кулису.
КАРТИНА ПЯТАЯ
Городские ворота Вифлеема. Справа и слева от них сидят СТАРЕЙШИНЫ. Время от времени эти ворота проходят ГОРОЖАНЕ, проезжают повозки, проводится скот.
ПЕРВЫЙ СТАРЕЙШИНА. Как бьётся человеческое сердце, так же равномерно совершается и жизнь города. Изо дня в день одни и те же люди в один и тот же час торопятся по одним и тем же делам.
ВТОРОЙ СТАРЕЙШИНА. Однако же, как случаются перебои у сердца, так и люди подчас изменяют своему обычному распорядку дня. Посмотрите, не Вооз ли это спускается с холма? Ни вчера, ни третьего дня столь рано в город он не возвращался.
ТРЕТИЙ СТАРЕЙШИНА. Воистину, это – Вооз.
В воротах Вифлеема появляется ВООЗ.
ВООЗ (кланяясь). Приветствую вас, почтенные старейшины города моего! Благословенны седины ваши, ибо лета ваши и годы ваши благословил Господь всяческою премудростью.
ПЕРВЫЙ СТАРЕЙШИНА. Приветствуем и мы тебя, Вооз! Благословен и ты у Господа, ибо далеко не всякий, проходя, обращается к нам с приветствием своим.
ЧЕТВЁРТЫЙ СТАРЕЙШИНА. Некоторые же затрудняются не то, что поклониться, но даже и просто кивнуть нам головой своей.
ВТОРОЙ СТАРЕЙШИНА А теперь, Вооз, скажи мне, что заставило тебя в столь ранний час покинуть гумно своё и поле своё? Не получил ли ты какое известие из дома своего?
ВООЗ. Дома у меня всё в порядке. А изменил я привычному ходу занятий моих потому, что надо мне разыскать Мисила, родственника моего, и засвидетельствовать перед вами права наши по одному важному делу.
ПЕРВЫЙ СТАРЕЙШИНА. В таком случае тебе не надо никуда идти. Ибо ещё и стража не сменится у городских ворот, как он пройдёт здесь со стадом своим и с пастухами своими.
ВООЗ. Признаться, не однажды я спрашивал себя, почему вы, старейшины Вифлеемские, облюбовали для сидения своего место у городских ворот, а, скажем, не на площади у рынка. А теперь, кажется, начинаю понимать. Ибо, наблюдая за всеми, кто входит и выходит, вы узнаёте привычки и дела каждого жителя Вифлеема и поэтому можете всякий спор наш и всякую тяжбу нашу рассудить не слепо, но с мудростью, подобающей вашему долголетию.
ТРЕТИЙ СТАРЕЙШИНА. Правильно ты сказал. Однако не мы первые облюбовали место у городских ворот для судилищ своих и сидения своего. Но так поступают старейшины и прочих Израильских городов
ПЯТЫЙ СТАРЕЙШИНА. Да и не только для наблюдения и суда нами избрано место сие, но и для охраны города.
ПЕРВЫЙ СТАРЕЙШИНА. Ибо что ускользнёт от бдительного ока воинов, стоящих на страже, не скроется от тех, кто, благодаря своему опыту, проникают в чужие тайны, а мудростью своей способны, как разрушить, так и устроить всякий замысел. Не жениться ли ты надумал, Вооз?
ВООЗ. Жениться. Но должен признаться, что меня смутила догадливость ваша. Или сердце человеческое для вас – открытая книга?
ВТОРОЙ СТАРЕЙШИНА. Сколь часто, Вооз, ты называешь себя стариком. А между тем, глядя на бороды наши, седые да поределые, разве не чувствуешь ты себя чуть ли не зелёным юнцом?
ВООЗ. Да, признаться, есть такое чувство.
ТРЕТИЙ СТАРЕЙШИНА. Ведь нас, ветхих годами, ещё и потому тянет к этим воротам, что, кого раньше, кого позже, но уже очень скоро каждого из нас вынесут через них ради вечного успокоения нашего.
ВООЗ. Но я так и не получил ответа, каким образом вы, почтеннейшие старейшины, разоблачили сокровеннейшее движение сердца моего, пока ещё тихое и не слишком внятное для меня самого?
ПЕРВЫЙ СТАРЕЙШИНА. Эх, Вооз, Вооз! Ты и впрямь ещё очень молод, ибо говоришь такие детские и такие наивные слова – сокровеннейшее движение сердца! Если бы ты видел, как весело и радостно несколькими минутами прежде ты спускался с холма по дороге, ведущей в Вифлеем! Ещё вчера солидный и степенный муж ты отнюдь не шёл, но бежал и едва ли не вприпрыжку. А лицо твоё лучилось таким счастьем, таким блаженством, как если бы самое заветное, самое желанное для тебя вдруг начало сбываться.
ПЯТЫЙ СТАРЕЙШИНА. Да и сияющие глаза родственницы твоей, Руфи, возвращающейся поутру с гумна твоего, поведали нам, если и не обо всём, так о многом.
ВТОРОЙ СТАРЕЙШИНА. Ну, а когда ты сказал, что у тебя имеется дело к Мисаилу, родственнику твоему, тут уже наступила ясность полная.
ВООЗ. Хорошо ещё, что здесь, у городских ворот, несут свою духовную стражу такие почтенные и добродетельные старцы, как вы. Ибо таково сие место, что от внимательного глаза тут никто и ничто не укроется.
ПЕРВЫЙ СТАРЕЙШИНА. Глаза в нашем стариковском деле отнюдь не главное. Ибо телесное зрение с годами ослабевает, уступая зрению, я бы сказал, внутреннему – проницательности ума.
ТРЕТИЙ СТАРЕЙШИНА. А насчёт того, что Руфь ночевала на твоём гумне, ты не беспокойся, никто не узнает, ибо не для того мы посажены здесь, чтобы сеять раздор и распространять сплетни.
ВТОРОЙ СТАРЕЙШИНА. Думаю, что Мисаил, имеющий права более близкого родственника, не расстроит твои планы, ибо вряд ли он сможет принять Руфь. Мисаил уже женат, и жена его весьма ревнива. А вот, кстати, и он со своим стадом и с пастухами своими.
Из-за левой кулисы появляется стадо овец, сопровождаемое ДВУМЯ ПАСТУХАМИ и МИСАИЛОМ.
ВООЗ (подойдя к Мисаилу). Приветствую тебя, брат мой!
МИСАИЛ. Приветствую, брат, и я тебя!
ВООЗ и МИСАИЛ обнимают друг друга и расцеловываются.
ВООЗ. У меня к тебе, брат, имеется важное дело. Может быть, ты отпустишь пастухов своих со стадом твоим, а сам задержишься тут ненадолго, а потом догонишь их?
МИСАИЛ. Хорошо, брат; если у тебя имеется ко мне дело, я задержусь. (К пастухам.) А вы гоните стадо на ту же луговину, где оно паслось вчера и третьего дня. Окончив дело с моим родственником, я не замедлю придти. (Кланяясь старейшинам.) Приветствую вас, старейшие и мудрейшие из жителей Вифлеема.
ПЕРВЫЙ СТАРЕЙШИНА. Приветствуем и мы тебя, Мисаил, благочестивый и достойный потомок праотца нашего – Иуды!
МИСАИЛ. Говори же, Вооз, какое у тебя ко мне дело?
ВООЗ. Однако, прежде слов моих к тебе, Мисаил, я обращаюсь к старейшинам быть свидетелями и судьями в этом деле.
ПЕРВЫЙ СТАРЕЙШИНА. Вот вы тут стоите перед нами: и ты, Вооз, и ты, Мисаил. И глаза наши открыты на вас, и уши наши внимательны ко всякому слову вашему.
ВООЗ. Ноеминь, возвратившаяся с полей Моавитских, продаёт часть поля, принадлежащего брату нашему Елимелеху. Я решился довести до ушей твоих и сказать: «Купи при старейшинах народа моего и при всех сидящих здесь. А если не хочешь выкупить, скажи мне, и я буду знать; ибо кроме тебя некому выкупить; а по тебе я.
МИСАИЛ. Я выкупаю.
ВООЗ. Когда ты купишь поле у Ноемини, то должен купить и у Руфи Моавитянки, жены умершего, и должен взять её в замужество, чтобы восстановить имя умершего в уделе его.
МИСАИЛ. Не могу я взять её себе, чтобы не расстроить своего удела. Прими её ты, ибо я не могу принять. И вот в подтверждение того, что к тебе переходит от меня преимущественное право родственника, возьми мой сапог.
МИСАИЛ снимает сапог свой и протягивает его ВООЗУ.
ВООЗ (принимая сапог). Это уж как водится, брат. (К старейшинам.) Вы теперь свидетели тому, что я покупаю у Ноемини всё: Елимелехово, Хилеоново и Махлоново поля. А также и Руфь Моавитянку, жену Махлонову, беру себе в жену, чтоб оставить имя умершего в уделе его, и чтобы не исчезло имя умершего между братьями его и у ворот местопребывания его: вы сегодня свидетели тому.
ПЕРВЫЙ СТАРЕЙШИНА. Мы свидетели; да соделает Господь жену, входящую в дом твой, как Рахиль и как Лию, которые обе устроили дом Израилев.
ВТОРОЙ СТАРЕЙШИНА. Приобретай богатство в Ефрафе, и да славится имя твоё в Вифлееме.
ТРЕТИЙ СТАРЕЙШИНА. И да будет дом твой, как дом Фареса, которого родила Фамарь Иуде, от того семени, которое даст тебе Господь от этой молодой женщины.
МИСАИЛ. И хотя ты, брат, разул меня сегодня на одну ногу, и я тебе пожелаю многочисленного и славного потомства. (Обнимает Вооза.)
Занавес закрывается.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Занавес-декорация с изображением дома Вооза. Из-за левой кулисы появляется НОЕМИНЬ. На руках у неё спелёнатый кричащий младенец.
НОЕМИНЬ (прохаживается, укачивая младенца и напевая).
Между туч, между круч
Тоненький пробился луч,
Вышел месяц молодой.
Спи, усни, сыночек мой.
Младенец продолжает кричать. Из-за левой кулисы выглядывает РУФЬ.
РУФЬ. Может быть, пора его покормить.
НОЕМИНЬ. А разве молоко уже прихлынуло к твоим сосцам?
РУФЬ (потрогав ладонями свою грудь). Вроде бы, ещё нет.
НОЕМИНЬ. Вот и подожди. Он и давешнее ещё переваривает, и давешнее ещё не усвоил.
РУФЬ. Но ведь он так кричит, так кричит.
НОЕМИНЬ. Пусть немного и покричит. Это ему полезно – лёгкие развивает. (Прохаживается, укачивая младенца и напевая.)
Между туч, между круч
Тоненький пробился луч,
Вышел месяц молодой.
Спи, усни, сыночек мой.
Младенец продолжает кричать. Из-за левой кулисы выглядывает ВООЗ.
ВООЗ. Про какой месяц ты ему поёшь, Ноеминь? Где ты видишь месяц? Ещё солнце только-только встало.
НОЕМИНЬ. А разве он понимает, сын твой, что такое месяц, что такое солнце? Разве ему не всё равно?
ВООЗ. Конечно, не всё равно. Ибо сыну моему уже и самому скоро исполнится месяц, а во-вторых, в моём роду ложь издревле почитается великой скверной. Спой моему сыну что-нибудь более правдоподобное, и он уснёт.
НОЕМИНЬ. Хорошо, Вооз. Сделаю по-твоему. (Прохаживается, укачивая младенца и напевая.)
Между туч, между круч
Тоненький пробился луч,
Солнце встало над горой.
Спи, усни, сыночек мой.
Младенец перестаёт кричать.
И, правда, затих! Первый раз вижу такого понятливого младенца!
РУФЬ. А не положить ли тебе, Ноеминь , младенца в колыбельку его и отдохнуть, ибо дни и ночи проводишь ты в неусыпных заботах о нём.
НОЕМИНЬ. Можно бы и положить в колыбельку, но он так пригрелся у меня на груди, так пригрелся. Да и мне с ним как-то теплее, спокойнее. Временами даже возникает ощущение, будто сыновья мои живы, и я снова молодая, приятная собою Ноеминь, а не горькая, обойдённая счастьем Мара.
РУФЬ. А ты и в самом деле с рождением внука своего очень помолодела. Правда, Вооз?
ВООЗ. Ещё как помолодела. А вместе с тем и похорошела.
НОЕМИНЬ. Будет вам ублажать меня старую и умасливать. Пойдите вы лучше в дом и займитесь делами своими. А мы ещё погуляем по улице и подышим утренним свежим воздухом. И не думайте, что одного внука с меня достаточно. По меньшей мере, жду я от вас ещё пятерых мальчишек и трёх девчонок. Ну, ступай же, ступай, дочь моя, к мужу своему. Видишь, какими горящими, какими влюблёнными глазами он смотрит на тебя. Увы, не всегда так будет, ибо с годами привыкают мужья наши к блаженству своему и счастью своему.
ВООЗ. Не смущай, Ноеминь, дочь свою и не пугай, ибо счастье моё всегда будет для меня новостью – так оно огромно и неожиданно. И не она ко мне, но я сам подойду к робкой и милой супруге моей. (Подходит к Руфи и, обняв её, уводит за левую кулису.)
Младенец снова принимается кричать.
НОЕМИНЬ (начинает прохаживаться, укачивая младенца и напевая).
Между туч, между круч
Тоненький пробился луч,
Солнце встало над горой.
Спи, усни, сыночек мой.
Младенец продолжает кричать.
Снова в песенке моей что-то не так? (Смотрит на небо.) Ну да, солнце уже не только встало, но и поднялось довольно-таки высоко. И даже начинает припекать. (Прохаживается, укачивая младенца и напевая).
Между туч, между круч
Тоненький пробился луч,
Да не тронет тебя зной.
Спи, усни, сыночек мой.
Младенец затихает.
Какой же ты всё-таки умница! Ну, а чтобы тебя и в самом деле не тронул зной, давай-ка мы отойдём к платану и постоим в его тени. (Отходит к левой кулисе.)
Из-за правой кулисы появляются несколько Вифлеемских женщин.
ПЕРВАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН. Благословен Господь, не оставивший тебя, НОЕМИНЬ, без наследника.
ВТОРАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН. О малыше, о сыне снохи твоей говорят по всему Вифлеему, что он и собою хорош, и сообразителен не по возрасту.
ТРЕТЬЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН. Вот мы и пришли посмотреть на твою радость и на счастье твоё.
ЧЕТВЁРТАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН. Не откажись утолить любопытство наше, покажи нам твоё чудо.
НОЕМИНЬ. Сын дочери моей только что уснул. Однако же, сёстры, покажу его вам, хотя бы и спящего.
ПЕРВАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН(заглядывая). И как же вы назвали этого прехорошенького мальчишку?
НОЕМИНЬ. Пока ещё не решили.
ТРЕТЬЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН(заглядывая). Назовите его Овидом, ибо он станет твоею отрадой, НОЕМИНЬ, и будет питать старость твою.
НОЕМИНЬ. Овид!? Звучит красиво. И смысл у этого имени добрый. Так мы, пожалуй, его и назовём – Овид!
ВТОРАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН(заглядывая). И да будет славно имя его в Израиле!
ЧЕТВЁРТАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН(заглядывая). И да будет он твоим счастьем и отрадою, ибо его родила сноха твоя, которая любит тебя, которая для тебя лучше семи сыновей.
ПЕРВАЯ ИЗ ВИФЛЕЕМСКИХ ЖЕНЩИН. Ну, а мы посмотрели на внука твоего, порадовались его красоте. А теперь пойдём, чтобы не мешать свежему утреннему сну его.
ВИФЛЕЕМСКИЕ ЖЕНЩИНЫ уходят за правую кулису.
НОЕМИНЬ. Однако же, пора нам с тобою, Овид, проследовать в дом отца твоего, где я теперь за няньку. В комнатах будет попрохладней.
НОЕМИНЬ направляется к левой кулисе. Из-за правой кулисы появляется ВИФЛЕЕМСКАЯ СВАХА и окликает её.
СВАХА. Ноеминь!
НОЕМИНЬ, остановившись, оборачивается на зов.
Крепилась я, крепилась, а всё-таки не выдержала и спрашиваю тебя, Ноеминь: как это вам удалось завладеть Воозом. Не один год и не два увивалась я вокруг него и кого только не предлагала ему в жёны, однако безуспешно. А вы только-только явились с полей Моавитских, только-только увидел он сноху твою Руфь, чужого поля колосок, и вот, нимало не задумавшись, срезал её серпом своим для своих закромов.
НОЕМИНЬ. Не ко мне вопрос твой надо бы обратить, а к самому Воозу. Но, если хочешь, то и я попытаюсь тебе на него ответить. Издалека приводили жён своих праотцы наши: Исаак – Ревекку, Иаков – Рахиль и Лию. «Разве коротка рука у Господа?» – сказал Господь Моисею и одождил для Израиля в пустыне такое множество перепелов, что питался ими народ мой не один день и не одну неделю, а целый месяц. Вот и я хочу сказать: «Разве коротка рука у Господа?» Пожелал Он, чтобы женою Вооза была ни я, ни какая-нибудь другая Израильская женщина, но Руфь Моавитянка и привёл её в дом его с полей Моавитских.
СВАХА. А зачем, для чего?
НОЕМИНЬ. Мы с тобою в своё время знать этого, конечно же, не могли. А вот им, зрителям нашим, (кивает на публику) уже открыто.
СВАХА. Если Господь имеет Свой замысел относительно всякой пары и всякого брака, то не лишняя ли я, не мешаюсь ли у Него под ногами, знакомя и сводя для женитьбы молодых, а иногда и пожилых людей?
НОЕМИНЬ. Нет у Бога ничего лишнего, ибо Сам Он творит всё по Своему изволению. Однако же, не к пользе человека, если он окажется среди сынов противления и попытается воспрепятствовать исполнению Божиих замыслов.
СВАХА. Мудрёно ты, Ноеминь, сказала. Нельзя ли попроще и определённей: что и как ты советуешь мне делать, как поступать, дабы не прогневить Всевышнего?
НОЕМИНЬ. Чаще прислушивайся к добрым побуждениям сердца своего, а не только к соседкам своим, да подружкам своим, да к голосу корысти своей. Однако же, помни, чего не сумеет сваха, Он Сам совершит Своей Премудростью и Всемогуществом Своим.
СВАХА. Не могу сказать, что ты вполне рассеяла недоумение моё по поводу этого брака, однако же, несколько успокоила моё обиженное самолюбие. Более того, мне лестно сознавать, что невозможное для свахи по силам единственно Господу Богу. (Уходит за левую кулису.)
НОЕМИНЬ (обращаясь к зрителям). Только не подумайте про меня, что я такая умная-разумная: всё понимаю, всё знаю! Обычная Израильская женщина. И разве я ведала тогда, разве подозревала, что за драгоценную ветвь рода человеческого укачиваю и покою на своих руках. (Любуется на младенца.) Разве знали, разве подозревали Вооз и его молодая супруга, что от Овида, сына их, родится Иесей, отец величайшего из царей Израильских – отец Давида? В наше время ещё и царства такого не было, но правили народом нашим и страной нашей – судьи, святые люди, наделённые мудростью и ведением. О том же, что шестью веками позднее от этой Давидовой ветви Израиля воссияет и Сам Иисус Христос, ещё и помина не было.
А вы знаете, вам сие уже открыто, ибо прошло время. Вот и вы теперь сколь часто остаётесь в неведении относительно собственной жизни и сколь часто готовы воскликнуть: «Зачем, для чего?» Потерпите и положитесь на Господа. Со временем определится, со временем откроется и ваша правда – для чего вы любите и ненавидите, радуетесь и страдаете, в чём сокровенный смысл вашего бытия и Богом данное предназначение жизни вашей.