- О, лодочка! – заприметив на берегу перевёрнутое судёнышко, обрадовался мой приятель. – Надо будет обязательно сходить на вёслах... Мы же сходим с тобой на вёслах?! – обжёг он меня пламенным взором. И я ответил:
- Ну конечно. И сходим, и сбегаем - хоть на вёслах, хоть под парусом!
- Я серьёзно.
- И я!.. Идём, - говорю, - скорее выпьем за тех, кто в море, а то ведь не всплывут.
И мы выпили. И даже неоднократно повторили. Однако и это не охладило его пыл. Неодолимая тяга к мореходству засела в приятеле китобойным гарпуном.
- Но мы же пойдём! Мы же сходим! – не переставал повторять он. И я, разливая остатки, приговаривал:
- Ну разумеется, сейчас же пойдём и сходим ещё за парочкой таких же булькающих снастей...
А наутро он явился ко мне с вёслами.
Завидев его в окно, я крикнул жене:
- Не открывай!
Но она не послушала и, озарённый счастливой улыбкой приятель, ввалился в наш дачный домик.
- Идём! – потрясая вёслами, сказал он. – Идём, сходим!
Когда сходить на веслах вам предлагает попыхивающий трубкой человек со шкиперской бородой и татуировками якорей-русалок, его ещё можно выслушать.
Но когда выйти в море вам предлагает математик и пианист...
- Куда?! – риторически вопросил я этого доморощенного мореплавателя. – Всё же и так хорошо. Мы выпиваем, жарим мясо, отлично проводим время. Зачем тонуть?!
- Но лодочка же! – искренне изумился он. – И вёсла! Посмотри, целых два весла. Как же можно не сходить?
И я попросил его убить меня на суше.
- Вот прямо здесь, – сказал я, - среди трав и цветов! Ну не хочу я к рыбам! Я их не перевариваю!
- Так я же взял нам жилеты! – предъявил он мне два спасательных веста.
- Но зачем?! – проорал я.
- Чтобы не потонуть!
- А зачем нам даже пытаться?!!
- Но лодочка же! – снова изумился он. - И вёсла! Посмотри, целых два весла. Как же можно не сходить?!
И так битых полчаса, пока я, в конце концов, не сдался.
- Нас не ждите! – оповестил приятель наших жён и решительно зашагал в направлении озера.
- Что значит, не ждать?! – опешил я.
И он уточнил:
- Пусть на тот берег отправляются в машинах. А мы, пройдя озером, подойдём к ним на вёслах!
Он так и сказал: «пройдя, подойдём». И я обменялся с женой прощальным кивком.
А потом двадцать минут мы отдавали швартовые, и ещё десять – концы!
За это время я успешно подорвал себе спину, приятель разбил колено, оба мы изрядно извозились в грязи, песке и иле…
И это только, переворачивая эту чёртову лохань!
А вот «спуск на воду» мы начали с теории.
Я утверждал, что лодка должна идти носом. Математик-пианист - что кормой, доказывая это инженерно-техническим приложением вёсел к уключинам.
И они, действительно, великолепно уместились внутри лодки, и даже прекрасно там сдвигались-раздвигались, так что, если бы вода не находилась за бортом, ими отлично можно было загребать.
А так, пришлось их переставлять, а лодку разворачивать, в процессе чего, уже правильно поставленное весло ударило меня в пах, и я вспомнил выражение: «Бим-бом-брамсель!».
Правда, озвучил я его несколько на иной манер, но общий смысл, а точнее – крик, был ясен всей дачной округе.
Далее, морская терминология и вовсе хлынула из нас потоком.
Когда, надев жилеты и подвернув штаны, мы принялись проталкивать лодочку сквозь заросли камышей, нас буквально-таки прорвало.
Я орал: «Полный вперёд!», заменяя в этом выражении всего лишь одно слово...
А приятель, сдувая с носа комаров и капли пота, хрипел что-то про триста якорей, но уже не вперёд, а наоборот – в зад!
Под ногами у нас хлюпала илистая жижа. Над головами звенел кровососущий рой. А упрямая лодочка, не желая выходить в открытые воды, всё скреблась днищем по корягам.
- Я сяду на вёсла и погребу! - в какой-то момент проорал мой приятель, и даже попытался перебраться через борт, накренив его так, что завопил уже я:
- Куда ты, пианист, погребёшь-на?!.. Ты же нас обоих сейчас тут погребёшь-на!
И оттолкнув товарища, сам ловко уселся на «банку». В горячке мне даже вспомнилось название этой штуковины.
Впрочем, уже через минуту выяснилось, что в камышах многого не нагребёшь и, дважды окатив приятеля тухлыми водами, я схватил весло и стал отталкиваться им, как багром.
- Запрыгивай! – почувствовав свободный ход, скомандовал я взмокшему помощнику.
И когда он запрыгнул, мы так основательно сели на корягу, что не помогли уже: ни моё весло, ни его поступательные движения тазом, коими он пытался разжечь в нашем судёнышке былую страсть и придать ему прыткости.
Дёргаясь, словно брачующийся кролик, приятель лишь разволновал озеро. И когда то вознамерилось нас поглотить, я вспомнил слово «такелаж».
- Такелаж! Такелаж! Такелаж! – трижды повторил я, произвольно меняя в слове все без исключения буквы. А затем, отшвырнув весло, проорал:
- Переходи на нос!!!
И пианист-мореплаватель начал свой эпический переход.
Суворов не переходил так через Альпы, а Цезарь - Рубикон, как этот моряк!
Каждым своим шагом он швырял нас то влево, то вправо. А я, раскорячившись на «банке» запечённой курицей, удерживал баланс. Пока приятель не попытался через меня пе-ре-шаг-нуть!..
Занеся надо мной свою замызганную ногу, он мгновенно сел на мель моей лысины своей хлюпающей промежностью, и мы на несколько мгновений составили акробатическую композицию: «Моряк на колхознице!».
После чего, сверкнув оранжевыми вестам, хореографически безупречно кувыркнулись за борт.
Перед кувырком я, правда, всё же успел выкрикнуть что-то вроде: «Расправить кливера на бушприте!». Только матерное. А потом мы накрылись лодочкой, погрузившись в жижу, в коряги, в тину...
И первое, что увидели мои глаза после всплытия был полуистлевший, полу обглоданный труп большой дохлой рыбины и истерически хрюкающая рожа этого пианиста.
- Так вы уже сплавали?! - спросили нас, не успевшие отбыть, жёны.
И приятель, вытряхивая из ушей ряску, презрительно процедил:
- Дерьмо – плавает! А мы сходили.