рассказ
опубликован в глянце «САЛОННОЕ ЧТИВО», декабрь—январь 2007 № 7(7) 1(8)
Обожаю петь в ванной! Неважно, крашу ли я глаза или принимаю душ, песни просто сами поются. Это у меня с детства привычка такая. Правда, репертуар с годами поменялся. В детстве, помню, всё больше патриотические песни меня переполняли: «Слышишь чеканный шаг? Это идут Барбудос» или, ой, умора, «Гайдар шагает впереди». Потом, в восьмом классе, – «В каждой строчке, только точки после буквы Л» или «Хмуриться не надо, Лада!».
Пластинку Вадима Мулермана я привезла из Ленинграда, когда мы ездили туда на экскурсию. Мы уже опаздывали в музей, но классная руководительница, не могла вытащить нас из очереди в Гостином дворе.
Нынче же в моде была Анна Герман: «Дурманом сладким веяло, когда цвели сады…».
Хорошо, что мы живём в отдельной квартире. Иначе соседи давно бы уже колошматили кулаками в дверь ванной с вежливой просьбой «…заткнуться поскорее и освободить места общего пользования…».
Родители мои с умилением слушали мои утренние концерты, молча отрабатывая свой отказ в покупке пианино, когда меня приняли в музыкальную школу в третьем классе. Они тогда только что внесли первый взнос за квартиру, в которой мы живём сегодня.
Я посмотрелась в зеркало. Мечта! И как это можно самой себе не нравиться? Со мной такого не бывает. Даже когда после долгого сна моё отражение больше похоже на фото Кола Бельды, я говорю себе: «Красавица моя, ты сегодня хороша, как никогда!» Пусть кинет в меня камень тот, кто заставит меня поверить, что это не так. Да—с, не родился ещё такой человек.
Я высыпала содержимое косметички прямо в раковину. Мама ругает меня за это, говорит, что такой беспорядок бывает только у сороки в гнезде, куда она тащит всё блестящее и просто то, что можно стащить. Вот уж она когда—нибудь доберётся и проведёт там ревизию. Какая ревизия!
Вот помада. Транспарентная, цвет – орех. Она блестит на моих губах, как лак на новом автомобиле. С Веруней отхватили в Ванде на Полянке. И ещё крем—пудру. Жидкую. Называется makeup флюид. Цвет – лёгкий загар. Давали только по две штуки в руки, поэтому приходится пользоваться экономно, то есть — на выход. Эх, в девятнадцать лет – каждый день – выход. А на день рождения бабуля притащила мне вообще невиданный подарок. Английскую тушь в тюбике с кисточкой. Коричневую. Это было просто прекрасно, потому тушь за 33 копейки, как бы она ни была хороша, так глаза дерёт, что хоть на стенку лезь. В дверь ванной тихонько постучали. Я прервала песню на самом любимом месте.
— Ну, что?
— Ира, хватит ощипываться, опоздаешь, — это был папа.
Скажет же, «ощипываться!», я ж не курица. Он и в далёком детсадовском детстве, когда я собиралась утром и постоянно подтягивала сползающие рейтузы, твердил мне это. Но не виновата же я, что все рейтузы такие «сползучие».
— Отстань от неё, — послышался мамин голос, — Девочка в порядок себя приводит. У неё сегодня военная кафедра. Ира, холодно сегодня, рейтузы не забудь!
Как же! Рейтузы. Я вообще с самого детства эти рейтузы ненавижу. Помню, мама купила мне новые, а они оказались такие кусачие, что я в слезах приходила домой. Но мама мне не верила – как же, финские! такие мягкие. И цвет модный – маренго.
— Вот и носи их сама!— глотая слёзы, сказала я.
И в ближайшие выходные, когда мы обычно всей семьёй ходили в кино, мама надела мои рейтузы. Фильм был приключенческий. Но для нас с папой это была комедия. Мы смотрели не на экран, а на маму, которая вертелась беспрестанно в колющих её рейтузах. В понедельник утром на стуле в прихожей лежали новые мягкие рейтузы. Судьба тех колючек осталась неизвестной. А нынешние рейтузы я, тайком от мамы, превратила в милые штанишки до середины бедра.
Родители ревновали меня друг к другу. Я была для них единственная и неповторимая. Они уже забыли, что пытались поторопить меня.
— А, — сказал папа, — лейтенанты и майоры. Придумали тоже, девчонок заставлять учить строевой устав.
— Отстань, Сергей, для девочки главное – хорошо выйти замуж. Вся эта её кибернетика и математика — дело второе, — ответила мама, — Ира, мы уходим!
Хлопнула входная дверь.
Теперь можно заняться боевой раскраской. Сегодня у нас три пары на военной кафедре.
Так, посмотрим расписание. Первая пара – майор Сапронов, современная военная доктрина. Жуть. Вторая – Капитан Советский Валерий Иванович. Практикум на ЭВМ Минск—32. Терпимо. Третья — Современные языки программирования. PL1. Старлей Ерохин. Витюша. Хорошенький, вечно смущающийся выпускник академии. Душка! Собственно, ради этой третьей пары я и стараюсь. Каждый раз, когда я, хлопая наклеенными ресницами и глядя в пол, прошу его повторить мне, бестолковой, он краснеет, путается в словах и роняет мел. А группа, даваясь от хохота, сползает потихоньку под парты.
На занятия я не опоздала. У меня своеобразные отношения с этой категорией, называемой время. Даже если выйду на двадцать минут позже, всё равно притащусь первая. Всё бы ничего, но, когда иду на свидание, приходится гулять где—нибудь в досягаемости моего взгляда от назначенного места. И соблюдать маскировку.
Группа собралась на построение в коридоре военной кафедры. Пятнадцать девчонок и три парня. Смех! Майор Сапронов как всегда отправил «студента Балихина с безобразной стрижкой» в парикмахерскую. Попугал нас тем, что в прошлый раз студентка Чесменская из второй группы увезла по рассеянности секретную тетрадь домой. А её могли украсть шпионы! Потом разгромил американских империалистов, поведал нам историю советско—кубинского военного сотрудничества и отпустил, сказав, что пары старлея Ерохина сегодня не будет. Я расстроилась. Сегодняшнюю мою раскраску Веруня оценила на пять с плюсом.
Подружка моя что—то так долго копалась в раздевалке, что мне пришлось расстегнуть пальто, чтоб не упариться. Я стояла в холле института у ступенек военной кафедры и читала объявления на информационных стендах. Вдруг кто—то окликнул меня. Я подняла глаза. Это был… Нет, не старлей. Капитан Ерохин. Он был в парадной форме. Хорошо, что этот польский флюид скрыл мой появившийся румянец.
— Я приглашаю вас сегодня в клуб офицеров Академии Фрунзе, — прошелестел он. А мне показалось, что он прокричал, чтоб все услышали. Я не могла вымолвить ни слова.
— Придёте? Я Вас буду встречать у входа в семь.
Я кивнула головой. Хорошо, что в этот момент наконец—то появилась Веруня и, подхватив меня под руку, потащила на улицу.
— Привет, радость моя, — сказала я самой себе, глядя в зеркало в ванной. Не люблю рано вставать, но сегодня я принимаю зачёты на кафедре Кибернетики. Значит, в десять я должна быть уже в институте. Мои студенты знают, что все зачёты и экзамены я принимаю с десяти. И ни минутой раньше.
Стоя под душем и напевая себе под нос «…единственная моя, с ветром обручённая…», я раздумывала, чтобы такого подарить Веруне на серебряную свадьбу. Нет, подарок с мужем мы уже купили, но я хотела подарить ещё что—то такое, чтобы только мне и Веруне было понятно и весело. И вдруг меня осенило – чайник! Конечно же, заварочный чайник. Как это я сразу не сообразила.
О, этот чайник. Рисунок на его выпуклом боку мне запомнился на всю жизнь. Это были два алых мака. И пчела, зависшая над ними. Это чайник мы покупали вдвоём по дороге в институт. Веруня только что вышла замуж, и это была её первая покупка в «семью».
Мы долго бродили в посудной секции и, видно, так надоели продавщицам, что одна из них принесла из подсобки этот чайник.
— Это и «битого» сервиза, — сказала она, — Английский. Продаём по отдельности то, что осталось цело. Берёте?
— Сколько? – спросила Веруня.
— Рупь девяносто пробивайте. Касса в обувном отделе.
Продавщица протянула Веруне кулёк грязно—серой обёрточной бумаги.
— Веруня, дай я понесу, — предложила я, — ты ведь всё равно разобьёшь.
— Нет, — Веруня прижала к себе чайник, как ребёнок прижимает игрушку, чтоб никто не отнял. Я хорошо знала свою Верочку. У неё постоянно ломались каблуки, рвались цепочки и терялись кошельки в несметном количестве. Это была не безалаберность. Это была милая девичья рассеянность, которая украшала Веруню, заставляя её вскидывать удивлённо свои красивые бровки. Ещё бы! Как здорово сломать каблук, зная, что кавалер понесёт тебя на руках. Или подарит, взамен утеряной, новую цепочку с кулончиком.
Итак, чайник был уложен на дно болоньевой сумки с конспектами, и мы вышли из магазина. До начала лекций оставалось ещё часа полтора, и мы шли, не торопясь, останавливаясь у каждой заинтересовавшей нас витрины.
В этот день ректору вздумалось выставить вахтёра у входа в институт, чтоб проверял студенческие билеты. Я предъявила свой, лежавший у меня в кармане, и прошла в вестибюль. Какое—то разноцветное объявление привлекло мой взгляд, и я подошла поближе, чтобы прочитать его. В это время за моей спиной раздался характерный звук разбившейся посуды. Догадавшись в чём дело, я оглянулась, едва сдерживая улыбку, чтобы не обидеть подругу.
В дверях института Вера собирала осколки того, что лишь минуту назад было изящным чайником из английского сервиза.
Я выключила душ. Сделала из полотенца тюрбан и вышла из ванной. В этот момент зазвонил домофон. Сняв трубку, я услышала голос водителя, который приезжает за моим мужем по утрам: «Ирина Сергеевна, докладываю, машина у подъезда. Товарищ генерал может спускаться».
— Серебряков, вольно! – сказала я и повесила трубку, — Витюша, машина у подъезда.
Муж вышел из спальни.
— Мы идём сегодня вечером за подарком? Ты уже решила, что покупать будем?
— Решила, решила. Поторопись, а то в пробку у Кунцевской попадёте.
Дверь за мужем захлопнулась, а я, по своей привычке, поспешила к окну. Присев на широкий подоконник, я стала смотреть, как муж выходит к машине. Это был наш ежедневный ритуал. Он подходил к машине, брался за ручку дверцы и оглядывался на наши окна. А я, как всегда, посылала ему воздушный поцелуй. Вот и сейчас, сдув поцелуй с ладони, я помахала ему рукой. А он, как и много лет назад, засмущался и порозовел, оттенив румянцем поседевшие виски.
P.S. А вечером мы купили чайник. С двумя маками на боку. Я присмотрела его в отделе дизайнерских подарков. Вот только пчёлки не было на боку.
Улетела!
2005 (С)