В троллейбусе так тихо, как будто он пуст. Троллейбус превратился в слух. Мужчины смотрят в пол, женщины на мужчин. Тяжёлым облаком под потолком повисла зависть.
— Ты знаешь, это что-то необыкновенное. Таких у меня ещё никогда не было. Я даже не знала, что такие бывают! Даже не слышала никогда. Ночью, знаешь, как залезет на меня, так и месит, и месит, никакого массажа не надо, полное расслабление. И такой ласковый, такой нежный, такой неутомимый, не слезает с меня всю ночь, честное слово! И сам счастлив, часами может ласкаться, и лижет, и целуется, и всё ему мало. Вот что значит, молодой. Я отвыкла уже, забыла. А тут, я уж иногда спать хочу, на работу завтра такую рань вставать, а он не унимается, и как только не ляжет, как не извернётся, и такие позы забавные, не поверишь, и как только он равновесие держит, непонятно. Иногда думаю, всё, сейчас упадёт и ушибётся, кровать хоть и двуспальная, но пол у нас деревянный, ты знаешь. Он прямо на самом краю иногда висит, попа уже наполовину сползла, ан, нет, ни разу ещё не свалился, ловкий невероятно! Акробат! Вчера вот просто на голову мне сел, даже дышать трудно, а отодвинуться нельзя, обижается. Надо терпеть, он это от страсти, аж урчит. И так громко, аж в коридоре слышно. И знаешь, что интересно? Ни разу меня ещё не укусил, добряк ужасный. Даже когда в раж войдёт, не царапает, а так, зубами только тихонько, любя. Повезло мне. И всё только со мной да со мной. Я уж иногда вижу, устал он, и голова падает, и, как заснёт, тихонечко, чтобы не потревожить, уж не дышу, вылезу из кровати, и на цыпочках иду чай одна в кухне попить, ан нет! Без меня спать ни за что не будет! Сразу встает и за мной в кухню.
И моется постоянно, аж благоухает весь, не передать. Я люблю лицом ему в живот уткнуться, он мне всё разрешает. Абсолютно всё! Я уж внимательно наблюдаю, не сердится ли? Нет! Я и тормошу, и тискаю, и на колени сажаю, всё даёт с собой делать, даже усы крутить. У него шикарные усы, не то, что у моего последнего, Гриши. И что у него с усами было? Не росли, и всё. А этот, роскошный, лоснится весь, рыжий, как я люблю. И в еде не привередливый совсем, что дам, то и ест, курица, хорошо, рыба, тоже хорошо. За всё спасибо. Поест и целоваться сразу лезет, благодарный такой. И не ест без меня, хоть целый день ждать будет: я ем, и он ест, а так голодный страдает. Везде за мной ходит, как приклеенный, куда я, туда и он. Не, я независимых не люблю. Зачем такого держать? Я зачем его завела? Чтобы он сам по себе, а я сама по себе? Что в этом за радость, спрашивается? Я его для удовольствия в дом пустила, чтобы не одной быть. Но этот превзошёл все мои ожидания. Прямо фонтан любви, наслаждаюсь, сколько успею.
— А, как я его назвала в итоге? Федей. В честь дяди Феди, брата Галины Семёновны. Я всегда котов в честь родни называю. Хорошо, а? Приходи посмотреть, пока он ещё совсем не вырос.
В гробовой тишине болезненно громко лязгает гармошка дверного механизма: остановка.
— Ой, Оль, выходим, мы чуть не проехали! Я когда я говорю о нём, я забываю всё!