Малиновый околыш. Глава 1

 

Три года, проведенных Вениамином Алаторцевым на службе у старика Дуракова, подходили к концу. Время это и службой назвать было сложно, скорее, служением во благо родного отечества. Вениамин многое здесь усвоил. Главное: научился разбираться в людских судьбах, а не судить человека на скорую руку, как обычно делали уральцы, схватив злодея за шиворот, по горячим следам. Старик Евтихий всегда напутствовал такими словами: «Не торопись вершить скорый суд. В куль, да в воду, завсегда успеем. Ты сначала разберись во всех мелочах, а потом суди и выноси приговор». Ну, чем не русская поговорка: «Семь раз отмерь, один раз отрежь», а русским человеком старик Евтихий ощущал себя с головы до пят. Он называл себя, прежде всего русским, а потом уже, казаком. Его предок, служилый сын боярский, заявился на Яик, ещё в царствование Иоанна IV, прозванного Грозным. Давно это было, казаки тогда служили пожизненно: то на Яике, то на Тереке, то на Дону. И называли их тогда не яицкими, а волжскими казаками, потому как Волга была границей России и Золотой Орды. Мало кто из уральских казаков знает старинную историю войска. Большинство казаков слышали предания своих дедов и прадедов, чьи пращуры пришли на Яик в конце XVII века, уже после смерти царя Алексея Михайловича, при котором пошёл церковный раскол. Тогда Яик, сохранявший старую веру, как магнитом тянул к себе разный люд со всех уголков России. При царе Петре Великом «старых людей» в войске можно было по пальцам пересчитать. «Пришлые» казаки тогда совсем было верх взяли, да вмешался Государь – реформатор…

Старик Евтихий любил повторять слова из русской народной песни:

Волга, Волга, мать родная,
Волга – русская река…

Саму же песню, о донском атамане – бунтаре Степане Разине, старик не жаловал. Старинные яицкие казаки не поддались на уговоры Разина, не пошли с его шайкой на Москву. «Старые люди» тогда крепко держали в своих руках войско. После казни Стеньки, на Яик хлынул поток бывших бунтовщиков и гонимых раскольников. И жизнь была совсем другой, пока не вмешался в неё Преображенский приказ, тайные экспедиторы которого зачастили в войско после поимки и казни Шамёнка…

Вениамин вспомнил, как прошлым летом приезжал на Урал донской есаул Краснов, командированный из Санкт – Петербурга для инспекции войска. В Уральске он встретил знакомого по Маньчжурии есаула Карпова, через которого передал просьбу о встрече со «старыми людьми». Старейшины не сразу, но дали своё согласие, направив в Лбищенск Евтихия Дуракова. Сопровождать Краснова поручили старому есаулу Логинову, служившему в ВХП участковым лесничим. Встречу наметили в безлюдном месте, на берегу Урала. Кругом шумел пойменный лес, охраняемый от непрошенных посетителей бдительными полесовщиками. На песке поставили лёгкие шатры, спасавшие от дневной жары, а ночью от полчищ злых комаров. Вениамин вместе с Пётром Дураковым растянули вдоль берега перемёты, поймав несколько судаков и шипа. Даже гость, есаул Краснов, загорелся рыбалкой и, с согласия старика, донскому офицеру дали возможность поймать судака в Урале. О таком не уральский казак мог только мечтать: летом в багренном районе, когда рыбалка везде, кроме взвозов, запрещена, гостю – донцу дозволили рыбачить в Урале. Правда, не имевший навыков рыбака, есаул два раза забрасывал свои донки на затопленные коряги, что привело сначала к обрыву поводков с крючками, а потом и всей струны. Как уж сокрушался есаул такой потере, что пронял Вениамина до глубины души.

– Да будя те, ваше высокоблагородие, горе горевать, – сказал Вениамин. – Щас зараз достанем. Нам не впервой…

Уралец в миг разделся и нырнул в воду. С первого раза не удалось найти конец струны, пришлось нырять ещё и ещё. Но вот уже казак, словно сом, выполз на песчаный берег, держа в зубах поводки с крючками.

– А струна где ж? – вопросительно протянул Краснов. – Не достал?

– Как же нет, – весело ответил Вениамин, отцепляя леску от большого пальца ноги, – нашлась струна. За илистый обрыв зацепилась. Ятовь тут, глубокая. Красная рыба туда зимою в спячку ложится.

Вечером казаки сварили наваристую щербу, под которую были подняты несколько тостов за здравие Государя Императора и атаманов казачьих войск. От выпитой водки лицо есаула Логинова раскраснелось, и его стал одолевать сон. Пётр Дураков приподнял грузное тело лесничего и повёл в дальний шатёр, где они оба повалились на кошму. А есаулу Краснову захотелось поговорить с Евтихием Харитоновичем «с глазу на глаз» и Вениамин, оставив их вдвоём у костра, забрался под полог ближнего шатра. Лёгкий ветер дул вдоль берега реки, донося до ушей Вениамина обрывки разговора уральского старейшины и донского есаула.

– Последняя смута в России показала, что на окраинах империи набирает силу национально – освободительное движение, – убедительно заговорил Краснов. – Поляки, хохлы, чухонцы, грузины и, даже, киргизы жаждут обрести независимость от русского царя. Чем наши казаки хуже? Мы тоже народ и имеем право на независимое от Москвы государство. На юге шесть доблестных казачьих войск, которые объединяют более двух миллионов человек одного только войскового населения. Это же какая сила! Случись очередная смута, не батюшку – царя идти защищать, а созывать большой круг и обращаться к европейским государствам с призывом признать нашу самостийность и независимость. Войско Донское могло бы стать центром по сплочению всех казаков юга России.

– Пошто она нам эта самостийность, – нехотя ответил Евтихий. – При царе Петре Великом была попытка даровать Яицкому войску донские порядки и вольности, да только не прижились они у нас. На всех кругах верховодили горлопаны и пьяницы, а войско в смуте прибывало, пока светлейший князь Потёмкин не поставил окончательную точку в наших распрях.

– Это после бунта Пугача, что ли? – наивно спросил Краснов.

– Это, по вашему Пугач – самозванец, а по нашему, во веки веков, был и остался Государь Пётр Фёдорович! Много раз бунтовали яицкие казаки, но против законного царя никогда не выступали. Пошла тогда часть войска за царём Петром, чтобы вернуть престол законному наследнику, а когда царь задумал бежать к туркам, да с ними идти войною на Расею, то повязали царя – изменника, да выдали императрице. За такую ретивость наказали войско легко. По сравнению с Фрейманом, быдто по головке погладили. Опять же, сын его, Пал Петрович, нас жаловал…

– Сейчас другое время, – не унимался Краснов. – На троне не монарх, а малахольный отец большого семейства, неспособный управлять такой великой державой, как Россия. Скажи кто так ранее, не поверил бы, пока сам не убедился при аудиенции…

– Уральцы благодарны нынешнему царю – батюшке за заботу о войске, – продолжал старик, – и против Государя никогда не пойдут. Не нам судить, как он правит державой. Наше дело служить, как есть мы казаки, служилое сословие, а не народ. Мы русские казаки и без Расеи нам никак нельзя…

– А как же братство казачье? – воскликнул Краснов. – Круг! Казачий круг! Самостийность и казачье самоуправление! Не уж то уральцы откажутся от таких прелестей вольной жизни? Разве не мечтали наши предки о такой жизни? Разве не за то воевали Ермак Тимофеев и Степан Разин?

– Не жалам! – сказал, как отрезал Евтихий. – Уральцы супротив царя и Расеи не пойдут! По горло сыты мы вольной жизнью, когда распря была меж двух партий: старшинской и войсковой. Вот, скажи мне старику, Пётр Николаевич, кто в твоём казачьем царстве – государстве править будет?

– Так, за прошедший век в казачьих войсках оформилось потомственное дворянство, давшее блестящую плеяду не только боевых офицеров, но и гражданских чиновников. Они и займут руководящие посты в Казакии. Думаю, так назовём мы нашу вольную казачью республику.

– Помяни моё слово, Пётр Николаевич, не будет Расеи, не будет и нас казаков, – грустно заметил Евтихий. – А без царя и дворяне твои, лишатся всех прав и свобод. Нельзя нам без царя и Расеи, никак нельзя…

– Зря вы так, Евтихий Харитонович, про служилое дворянство, – возразил Краснов. – У нас на Дону, уже сложились дворянские династии со своей историей, гербом и безукоризненной репутацией, пользующиеся солидной поддержкой и авторитетом в казачьей среде.

– Наслышаны мы о ваших графах и гербах! – воскликнул Евтихий. – Что проку в них? На Яике никогда не было частной собственности на землю! Не дали мы нашим старшинам превратиться в помещиков. Живём одной общиной, почти на равных: простой казак и генерал. И герб на всех один! Этим и отличается наше войско от остальных казачьих войск.

– Тем более, быт уральцев мог бы послужить примером для повседневной жизни обывателей в казачьей республики, – заметил Краснов. – Недавно с удивлением прочитал, что уральские казаки живут достаточно зажиточно, относительно других войск…

– Вот, потому и не жалам! – отрезал Евтихий. – Мы сами по себе, и ни с кем в союзы вступать не будем! Матушка Расея была прародиной наших предков, и уходить из неё мы не жалам! С Расеей на веки вечные, иначе, киргизы нас отсюда быстро выживут. Глазом не успеешь моргнуть, как орда на войсковых землях обоснуется. Итак, почти все сенокосные места на Бухарской стороне им подвинтили. Говорили, ради замирения…

– Кстати, я намереваюсь посетить киргизские аулы в зауральской степи, – перевёл разговор на другую тему Краснов. – В Петербурге озабочены тем, что там чума свирепствует?

– Была чума, да на спад пошла, – ответил старик. – Езжай, посмотри…

Утром приехали лбищенские казаки Михаил Лобиков и Аникий Шамин. Они передали послание от атамана отдела есаулу Логинову. Лесничий и донской гость приглашались в правление, где их, кроме атамана, поджидал бывший начальник Лбищенского уезда Плотников, которого Коловертнов просил оказывать всяческую любезность и сопровождать есаула Краснова в киргизские аулы на Бухарской стороне Урала. Отставной полковник был родом из здешних мест, происходил из простых казаков, хорошо знал язык и обычаи зауральских киргизов.

– Матри и праздник Успения не держит, – проворчал Евтихий. – Вот, она жизнь чиновная, сам себе не хозяин…

– Куда ж деваться, Евтихий Харитонович, служба есть служба, – ответил лесничий Логинов. – Краснов с предписанием из Петербурга прибыл…

– Ништо мы не понимаем, что чиновники в столице обеспокоены чумой за Уралом, – заметил старик. – Пущай доложит, как есть, без прикрас. Сам то, Александр Фокеич, когда на покой?

– Давно написал прошение об отставки, да пока Виктор Фирсович хода не давал, – ответил Логинов. – Приеду в Уральск, напомню о себе. Болеть всё чаще стал, годы берут своё…

В середине декабря 1909 года войсковая газета опубликовала приказ по Уральскому казачьему войску, следующего содержания:

«Высочайшим приказом по Военному ведомству, последовавшим 15 – го ноября 1909 года, состоящий по Уральскому казачьему войску лесничий 2 – го разряда того же войска есаул Логинов (Александр) произведен в войсковые старшины с увольнением, за болезнью, от службы с мундиром и с пенсиею.
Войсковой старшина Логинов, прослужив в войске более 37 лет честно, отдал ему все лучшие свои силы.
От лица службы сердечно благодарю есаула Логинова за прошлое, а в будущем желаю долгой, крепкой жизни и спокойного отдыха от трудов.

Наказный Атаман Уральского казачьего войска
Генерального Штаба генерал - лейтенант Покотило».

Праздник Успение Пресвятой Богородицы был в числе, и отмечался 15 августа, хотя начало его следует отнести к вечерне 14 августа. Рано утром священники Свято – Троицкой церкви: отцы Александр Корин и Григорий Аничхин вышли из алтаря в богослужебном облачении голубого цвета. Служба началась с всенощного бдения, на котором к верующим вынесли плащаницу с изображением Богоматери. С плащаницей притч и верующие обошли вокруг храма крестным ходом. Затем прошёл чин елеопомазания. Старик Евтихий отстоял всю праздничную Литургию, неистово молясь Пресвятой Богородице, заступнице и защитнице. Выйдя из церкви, он повернулся к Вениамину и весело сказал:

– Побежали в Мергенев, Веня! Пост закончился, пора отведать сочной молодой баранинки у нашего приятеля Краденова. Василь Митрич давно приглашал в гости, вот и нагрянем нежданно к станичному атаману.

По дороге старик задал Вениамину вопрос, от которого у того мурашки побежали по спине, а лоб покрылся крупными каплями пота.

– Акулина мне сказала, что завёл ты себе полюбовницу? – начал издалека Евтихий. – Ты что же, орясина, Веру Чалусову забыть решил? Балбес! Разве можно, после стольких лет ухаживания и всё коту под хвост? Дядю свово пожалел бы, ведь, Ипатий не переживёт такой позор. Нужда была тебе, с иногородней бабой связаться? Чего молчишь то, отвечай. Пстрели - те, заразой!

– Прости, Евтихий Харитоныч! – только и сумел выдавить из себя Вениамин. – Сам не знаю, как всё вышло…

Соколинские холостяги, на Троицу, собрались в роще за старицей. Пили, смеялись, в карты резались. Вениамину наскучило сидеть со стариками, и он с охотою пошёл с холостой молодёжью за посёлок. Посиделки длились до вечера, а расходились по домам, как стемнело. И тут она, молодая вдова бузулукского мещанина Черкунова, возникла будто бы из ниоткуда и, этак ласково поманила казака пальцем. Как оказался в её постели, Вениамин не помнит до сих пор. Будто какое то наваждение на него нашло. Потерял он трезвый рассудок и с головою окунулся в любовную страсть. Надо сказать, что вдова была большой мастерицей по части любовных утех, которыми она будто приворожила к себе молодого казака.

– Ах, Веня, как мне хорошо с тобою, – шептала на ухо Татьяна. – Три года с мужем прожила, а счастья бабьего ни разу не испытала. С тобой, другое дело, ты сразу мне приглянулся. Никому тебя не отдам…

Обычно после этих слов, вдова наваливалась на Вениамина своей пышной грудью и принималась жарко целовать его в губы. Казак, как то попытался освободиться от женских объятий и жарких поцелуев, но Татьяна охватила его талию упругими бёдрами, заставив подчиняться её воле и желаниям. И Вениамин сдался, решив, что это судьба…

Дни проходили один за другим, Вениамин уже стал забывать свою невесту Веру. Ему было хорошо с Татьяной, мысли о женитьбе отходили на второй план, но тут, вмешалась Акулина.

– Веня, разрази меня гром, как ты сумел связаться с этой вдовой, Танькой Черкуновой? – начала причитать Акулина у плиты. – Ништо у тебя зенки в заднице были? Куда смотрел, когда в койку полез к этой гадюке! Сгубит она тебя, неслуха! Мужа сгубила и тебя загубит!

– Тётя Куля, за ради Христа, ты хоть душу мне не мытарь! – взмолился Вениамин. – Приеду из Лбище, буду думать, как дальше жить. Влюбился и ничего не могу поделать с собой. Обеих люблю, и Веру и Таню. Пстрели - те, заразой!

– Ох, Веня, и натворил ты делов, – запричитала Акулина, когда Вениамин ушёл со двора. – Спасать тебя, балбеса, надо немедля…

Акулина успела до отъезда Евтихия в Лбищенск, рассказать старику о любовных мытарствах Вениамина, и попросила его вправить мозги казаку. Пожилые люди понимали, что любовная страсть загубит Вениамина. Ведь, людская молва толковала, что не своей смертью умер Васька Черкунов, а до разрыва сердца довела его похотливая жена Татьяна. Не успела вдова сороковины справить по мужу, как в её любовные снасти угодил холостой казак Вениамин Алаторцев. Словно заблудшего телка поставила она его в свой баз, и отпускать на волю не собиралась.               

Перед глазами Вениамина проплыли картинки воспоминаний из недавней службы в 6 – ом льготном полку. Однажды уральская сотня разместилась на квартирах в Пензе, и вахмистр Юдин стал зазывать Вениамина в дом терпимости.

– Пошли Венька к куртизанкам, – гундосил на ухо Юдин, – спасу нет, как соскучился по русским бабам.

– Ладно, пошли, – согласился Вениамин, – только сначала сходим в баню, не то все куртизанки разбегутся от конского запаха, который въелся в наше грязное тело…

– Ты, что оглох, орясина! – кричал в ухо Вениамина старик Евтихий. – Зову, зову тебя, а ты не слышишь. Видно, крепко тебя приворожила вдова, Веня! Права Акулина, надо вырывать тебя из объятий иногородней мещанки. Пстрели - те, заразой!

– Разве, я по своей воле, бес попутал, – виновато ответил Вениамин. – Вот, и тётка Акулина так говорит. Сам не пойму, как влюбился. Отправить меня, Евтихий Харитоныч, куда подальше, чтобы долго – долго не видеть её глаза. Чай пытался забыть её, да ноги сами несут каждую ночь к ней. Потому и хочу уехать, чтобы отвыкнуть от её запаха.

– Ладом подумать, ведь, твоя правда, – проговорил старик. – Покумекаю, может и будет тебе долгая командирация…

Старик затих, а на Вениамина вновь нахлынули воспоминания из Пензы. Тогда с ними произошёл трагикомичный случай. Содержательница дома терпимости привела двух молодых девиц. Толстая девка с пышной грудью прильнула к вахмистру Юдину, а у Вениамина на шее повисла худая, но высокая девица, с ярко напомаженными красными губами. Когда пошли в номер, Юдин шепнул Вениамину, что хотел бы провести ночь с худенькой девицей, так как толстушки его совсем не прельщают.

– Ладно, будь по – твоему, – сказал Вениамин. – Только оплачивать обеих девиц будешь ты, Юдин. Слышал, что казенные деньги мытаришь?

– Согласен! – ответил довольный вахмистр Юдин.

Вениамину раньше тоже не нравились толстушки, но эта сумела повернуть его сознание ровно наоборот. Правда, после почти получасовой любовной страсти, толстушка откинулась на подушке и захрапела. Вениамин тоже попытался заснуть, но под Юдиным с его худой подружкой так визгливо поскрипывала кровать, что сон куда – то улетучился. Не сомкнув глаз, они на утро отправились в сотню, а уже на следующий день их перебросили в Мокшан, а оттуда ещё дальше от Пензы. Через две недели вахмистр Юдин с ужасом обнаружил, что заболел сифилисом и полковой врач направил его в лазарет, чтобы случайно не заразил нехорошей болезнью никого из казаков своей сотни. Вениамин тогда тоже сильно переволновался за себя, но Бог миловал, у него болезнь не обнаружилась...

Татьяна Черкунова, чем – то напомнила Вениамину толстушку из Пензы. Было в них, что – то общее, с той лишь разницей, что вдова была сова: сама всю ночь не спала и своему любовнику не давала. Дошёл Вениамин до физического и морального истощения, скрывать которое от близких людей, уже не было ни сил, ни желания.

– Кумекай, Евтихий Харитоныч, скоро! – воскликнул в сердцах Вениамин. – Нет у меня уже сил противиться этой любви! Домой ехать не хочу!

Как и подразумевал Евтихий Дураков, урядник Краденов по случаю праздника освежевал молодого баранчика и теперь во дворе атаманского дома варилось мясо в тагане. Работница – киргизка периодически мешала варево большой деревянной ложкой, снимая накипь, и подбрасывала сухой хворост в огонь. Подъехав к плетню, нежданные гости учуяли носами едва уловимый ароматный запах молодой баранины, который струился из – под деревянной крышке на чугунном котле. Тут же, во дворе, восседал на стуле урядник Краденов и примерял перед зеркалом новую форменную фуражку с малиновым околышем.

– Здорово, Василь Митрич! – окрикнул Евтихий, чем заставил вздрогнуть станичного атамана, занятого самолюбованием своей внешности. – Вижу, не ждёшь гостей?

– Таким гостям всегда рады, Евтихий Харитоныч! – ответил Краденов. – У меня и варево почти готово. Заводите лошадей под навес, да идите за стол, нечего ноги мять под плетнём…

За ужином станичный начальник пожаловался Евтихию, что остался без писаря. Захворал писарь тифом, вторую неделю бредил в жару, а уряднику пришлось самому валандиться с бумагами, отчего голова пошла кругом.

– Я же в грамоте не мастак, – объяснял Краденов, – а тут начальство, как назло, каждый божий день, рапорты требует. Лбищенск рядом, так наша станица, как бельмо на глазу, чуть что, Краденов отписку давай, а то и две за день. Я в Карше столько бумаг за неделю не получал, сколько здесь за один день.

– Так, там у тебя один посёлок был в подчинении, а тут, вся станица, – успокоил его Евтихий. – Ладно, помогу тебе, Василь Митрич! Оставлю у тебя Вениамина, пока твой писарь хворает. Он грамотей, не чета нам! Ты как, Веня, согласен?

Вениамин утвердительно замотал головой. Его рот был набит вкуснейшей бараниной и всё, что он смог выговорить, было похоже на звук «Угу!». Он был рад, что так неожиданно и благополучно сложились обстоятельства, и ему не нужно будет ехать в Соколинский, а самое главное, ещё затянется разлука с Татьяной. Глядишь, забудется пылкая страсть, обуревающая его разум, а сердце вновь будет принадлежать только одной Вере Чалусовой. Не зря же люди говорят, что время лечит…

Дома старика Евтихия дожидалось письмо из Уральска от есаула Карпова. Ахилл Бонифатьевич писал о завершении работы над своим историческим очерком «Памятник казачьей старины», который публиковался в номерах газеты «Уральские войсковые ведомости», а теперь готовится его издание отдельной брошюрой. Служба в ВХП позволила Карпову исследовать весь войсковой архив, в котором не оказалось старинных документов о начале Яицкого войска. Карпов писал, что намеревается посетить архивы Москвы, Петербурга и Казани, где ранее уже бывали уральцы Железнов, Хорошхин и Бородин. Захотелось Карпову лично удостовериться в достоверности тех документов, на которые ссылались эти исследователи истории Уральского казачьего войска. Работа предстояла рутинная, поэтому потребуются не только большие денежные средства, но и опытный помощник, в качестве которого есаул Карпов желал бы заполучить Вениамина Алаторцева, если, конечно, Евтихий Харитонович соблаговолит отпустить его в экспедицию.

– Ну, Веня, подфартило тебе! – радостно вскричал старик. – Акулина! Припаси хорошую одёжу нашему блуднику, в Москву поедет! Карпов его с собой зовёт! Ништо мы будем против? Пущай едет. Глядишь, дурь из башки выветрится. Акулина! Слышь меня, аль нет? Пстрели - те, заразой!

– Слышу, слышу дядяка! – отозвалась Акулина. – Уже пошла укладку собирать!

В середине октября войсковая газета опубликовала приказ по Уральскому казачьему войску № 872 от 7 октября 1909 года, гласивший о следующем:

«Состоящий в комплекте полков Уральского казачьего войска есаул Карпов 17 сентября сего года уволен в города С. – Петербург, Казань и Москву для занятий по собиранию исторических материалов из дел архивов для истории войска.
Справка: рапорт есаула Карпова 17 сентября сего года за № 28».

Через неделю после того, как Вениамин Алаторцев покинул Соколинский, отправившись в длительную экспедицию по столичным городам империи, вдову Татьяну Черкунову уличили в воровстве. Накануне, на квартиру к ней встал приезжий купец из Нижнего Новгорода, намеревавшийся купить партию красной рыбы на плавне. Проснувшись утром, купец обнаружил отсутствие крупной суммы денег в портмоне. Он кинулся, со всех ног, к поселковому атаману, который, по горячим следам, произвёл обыск в доме Черкуновой. Под матрасом на кровати вдовы нашли свёрток с деньгами, в которых купец признал свои, меченые купюры. Старики затребовали сход, на котором приговорили иногороднюю мещанку Черкунову к выдворению из станицы. Купец же, подал заявление в полицию, потребовав судебного разбирательства и тюремного срока для воровки. Станичный атаман, не имея больших полномочий, решил отправить Черкунову в Лбищенск, к мировому судье. Однако, по дороге вдова сбежала, от сопровождавшего её казака подводно – полицейской службы, который напился в мергеневском шинке, под горячую джурмичку, до потере сознания. На утро похмелился, но не рассчитал свои силы, и опять стал мертвецки пьян. Вдова Черкунова, тем временем, уехала с обозом, шедшим в Сламихин на скотскую ярмарку. По слухам, из Сламихина она уехала в село Александров Гай, а далее, её следы терялись в Николаевском уезде Самарской губернии. Больше о ней в Соколинском посёлке никто не слышал. Да, собственно, никому до неё и дела не было.

– Как же ты, братец, упустил воровку? – спросил мировой судья казака – полицейского. – Ништо околдовала тебя плутовка?

– Бес попутал, ваше благородие! – отчеканил казак. – Выпил лишнего в шинке на дороге…

– Чай, в Мергеневе, под джурмичку? – спросил судья казака, а увидя его утвердительный кивок головы, благодушно добавил. – Баба с возу, кобыле легче! Сбежала и, слава Богу, меньше мороки с бумагами…

Когда Вениамин возвратился из экспедиции, в Соколинском уже никто не вспоминал о Татьяне Черкуновой. На вопрос Вениамина, Акулина кратко ответила, мол, была, да вся вышла. Старик Евтихий с головой окунулся в изучение личности нового наказного атамана, сменившего генерала Покотило с 1 января 1910 года. До своего назначения в Уральск, Николай Васильевич Дубасов служил помощником начальника Главного штаба Военного Министерства, имел чин генерал – лейтенанта. Его назначение явилось полнейшей неожиданностью для «старых людей». Из Петербурга сообщили, что так распорядился Государь Император. Уральские старейшины противиться воле монарха не могли, а потому принялись искать подходы к новому наказному атаману.

Месяц за месяцем сокращался срок службы Вениамина Алаторцева, а его личная жизнь входила в прежнее русло. Он, как и прежде, чувствовал любовь только к одной Вере Чалусовой, а женитьба на ней из радужной мечты превращалась в скорую реальность. Вот и дядя, Ипатий Ипатьевич, не чаял дождаться того радостного момента, когда его племянник Вениамин Алаторцев, наконец женится и приведёт молодую невестку в его большой дом. Уж очень хотелось старику Дудакову понянчить на старости лет внучатых племянников или племянниц, раз Господь Бог своих детей не дал...