(произведение участвует в литературном конкурсе "Пятнистый герой")
Рассказ
Леопард сидел у подножья сопки, тяжело дышал. Изредка поднимал голову, смотрел на вершину.
Чубушник, барбарис, жимолость, калина цеплялись за пологий, каменистый склон, закрывали барсу видимость.
Слабость валила с ног, и зверь лёг под сенью лиственницы, положив голову на лапы.
Солнце вставало.
Его лучи пронзали редколесье, светили из-за сопки.
Мутило от голода.
Он уже давно ничего не ел.
Не мог добыть себе пищу.
Состарился.
Свалявшаяся шерсть не держала тепло в тощем теле.
Он хорошо знает, что там, на вершине сопки, есть небольшая проплешина.
Первые лучи солнца всегда сначала освещали её, а уж потом и всё остальное.
И сегодня они уже коснулись её, согревая. А если ему удастся взобраться на сопку, то лучи смогут согреть и его старое тело. И камни тоже будут отдавать своё тепло ему, старому леопарду.
Ещё оттуда открывается вид на тайгу, на стремительную речушку у подножья с обратной стороны сопки. А так же хорошо видно место, где речушка сливается с огромной, как видит глаз, водной гладью.
Туда, на эту каменистую проплешину, ему нужно дойти.
Она ему дорога.
И памятна.
Ещё с детства.
Именно на эту сопку, на эту проплешину когда-то давно-давно впервые привела его мать – старая самка леопарда.
Это был её последний помёт.
Тогда он был ещё котёнком, но уже прозревшим, и только-только научившимся устойчиво стоять на ногах, чтобы самостоятельно следовать за матерью.
Котёнок появился на свет в небольшой расселине у подножья этой же сопки, и дальше её ещё нигде не был. Разве что к этому времени им была обследована на свой страх и риск, и то кое-как, ближайшая к логову территория.
Но настал тот момент, когда мать посчитала, что сына можно выводить и за пределы родового гнезда.
И она повела его на сопку.
Почему именно эту каменистую горушку выбрала мать – он не знал тогда. Он много чего не знал.
Это был его первых выход в большой и таинственный мир.
Она шла впереди, то и дело останавливалась, повернув голову, убеждаясь, что сын неотлучно следует за ней.
Но если вдруг он отставал или забывался, увлёкшись на маршруте чем-то новым, ранее невидимым и незнакомым, то мать терпеливо ждала и была готова помочь котёнку в восхождение на первую в его жизни высоту.
Поход давался ему с трудом.
Это для мамы не существовало преград. Она легко преодолевала и большущие валуны, и упавшее дерево, и густую траву.
А котёнку стоило огромных усилий следовать за матерью.
Иногда он не сразу мог взобраться на то или иное препятствие, срывался с валунов; маленькие и ещё не очень сильные ножки его не всегда находили опору, чтобы удержаться на них и продолжить движение. Не всегда мог повторить за мамой изящный, грациозный прыжок. А если и прыгал, то не рассчитывал свои возможности и способности, отчего приземлялся совершенно не там, куда намеревался. Большинство из прыжков были неуклюжими, неудачными. И потому чаще падал, чем приземлялся. Слабое, не натренированное тело его ещё не обладало той силой и сноровкой, чтобы преодолеть в прыжке расстояние, доступное взрослому леопарду. Не было в нём той упругости, того мастерства, силы, что когда-то в будущем дадут ему преимущество в борьбе за выживание в тайге.
Но он старался!
Как бы то ни было, но он преодолел все препятствия и взошёл на вершину сопки!
Взобрался!
За что был поощрён матерью лёгким касанием её влажного шершавого языка его нежной детской шёрстки.
Мать тут же растянулась на камнях, сладко потянулась, подставив солнцу свой пятнистый бок, грелась под его весенними лучами.
Отдыхала, не забывая наблюдать за детёнышем.
А он, отдышавшись, принялся резвиться, попутно знакомясь с новой в его жизни обстановкой.
А то и надолго замирал, удивляясь и поражаясь новыми открытиями.
Это была абсолютно голая, гладкая, гранитная вершина сопки, вылизанная дождями и ветрами в юго-западной части Приморского края.
Ничего примечательного.
Но с этого места пред ним открывался удивительный мир, в котором ему предстояло обитать.
Помимо реки и огромной водной глади, котёнку отрылась и такая же огромная, как видит глаз, тайга.
Он из любопытства подходил на край обрыва по-над рекой, чтобы тут же в страхе отбежать обратно. Шум реки был устрашающим, грозным, пугающим. А её стремительное течение не оставляло котёнку ни малейшего сомнения в её всесокрушающей силе.
Было отчего отпрянуть назад под мамину защиту.
А вдали была бескрайнюю водную гладь.
И такая же бескрайняя тайга вокруг.
Котёнок стоял на вершине сопки, на её проплешине, взирал вокруг, снова и снова подспудно ощущая тайную, великую силу, которая исходила и из тайги, и от воды, от их размеров, от тех неразгаданных пока ещё тайн, что скрывались в их необъятности.
Потому-то всякий раз льнул к маме. С ней было покойно, привычно, уютно на виду у этого огромного, загадочного, отчего-то страшного, но такого интересного окружающего мира.
А то вдруг припадал к маме, утолял голод, чтобы потом снова и снова с вершины сопки с проплешиной изучать этот манящий, и пока ещё внушающий страх, но такой притягательный мир.
Вместе с мамой котёнок пережил две зимы.
Мама научила его охотиться не только на сонных птиц, но и на иную живность, которая обитает в тайге.
Он ещё успел несколько раз продемонстрировать маме свои навыки, настигая то поросёнка, а то и взрослую дикую свинью.
На небольшие стада косуль они охотились вместе.
Как вместе охотились и на кабаргу.
Мама непрестанно обучала его, готовила к самостоятельной жизни.
Но наступила и последняя охота мамы.
В той охоте уже главенствующую роль играл он – её сын.
Мать лишь помогла справиться с пойманной повзрослевшим котёнком отставшей от стада косулей.
Они тогда вместе утащили тушу к небольшому валуну на краю поляны, и, насытившись, уснули рядом с добычей.
Сторожили.
Солнце припекало, и они в очередной раз сменили место лёжки вслед тени.
И вот тогда учуяли вдруг посторонние запахи и звуки. Запахи и звуки, от которых старая мать вдруг заволновалась, заметалась, а потом опрометью бросилась в тайгу.
Он не отставал от матери, совершая иногда головокружительные прыжки через различные препятствия. Его гибкое, молодое тело легко проходило сквозь ветви деревьев, кустарников, пронзало их словно стрелой. Прыжки были длинными, затяжными. Иногда ему самому казалось, что он не бежит по земле, а летит над нею.
Но неотлучно их преследовал собачий лай – звуки новые, до этого случая неизвестные молодому леопарду.
Тогда ещё он не знал, какую опасность таят в себе запахи людей и собак. Ему ещё не доводилось встречаться с ними.
А у матери опыт был, потому-то и убегала, спасаясь, и уводила своего детёныша, вот таким необычным образом передавая и ему свой опыт общения с людьми.
Это потом он поймёт, как опасен человек и его четвероногие помощники.
А тогда он не знал этого, и просто следовал за матерью.
Её тревога пока ещё не передалась ему. И этот стремительный бег повзрослевший котёнок воспринимал как забаву, как возможность ещё и ещё раз продемонстрировать маме свою сноровку, прыть, своё умение и мастерство.
Собаки настигли их на открытой местности.
К этому времени он играючи обошёл мать, был впереди, далеко впереди, на огромное количество прыжков впереди.
И уже маячил подлесок, а за ним видна была и вот эта сопка с проплешиной на вершине.
А старая мать отставала. Она уже не могла уходить от погони так резво, так быстро, как он – её сын.
А может была иная причина? Он не знает, чем руководствовалась старая мать. Но тогда она отставала и отставала, давая возможность ему уйти от погони, и скрыться от настигающей их собачьей своры.
За схваткой собак и матери он уже наблюдал с вершины сопки, с её проплешины.
Видел, как мать смогла ещё взобраться на одинокую сосну.
Видел, как кружили вокруг дерева собаки.
Слышал их злобный лай.
Ещё он увидел, как на помощь собакам пришли люди.
А потом молодой леопард испуганно вздрогнул, услышав громкий, доселе не ведомый ему звук, после которого его старая мать упала с дерева.
Напрасно он ждал её на вершине сопки с проплешиной.
Мать не пришла.
А он продолжал ждать, надеяться.
Но её не было.
Молодой барс убегал вдруг к расселине, туда, где он появился на свет.
И там мамы не было.
И он снова возвращался на сопку.
Тогда-то на вершине сопки, на её проплешине, молодой барс понял страшную силу, которая исходила от людей и их помощников – собак. И ещё понял он, что эта сила для него отныне сильнее и страшнее силы, которая таилась в окружающем его мире, в его необъятности.
Потом уж молодой барс привыкал жить и выживать в одиночку.
Он научился выслеживать и охотиться за добычей в суровые зимы, в слякотные поры года, летом.
Несколько раз ему доводилось учуять запахи и находить метки его соплеменниц.
Запахи, от которых он терял голову, забывая об опасностях, которые подстерегали его во время поисков носительниц этих запахов.
Тогда же были и драки с другими барсами, претендующих, как и он, на внимание самок. Драки жестокие, до крови, когда шерсть летит клочьями, а то и разорванная шкура свисает кусками.
Всякое бывало.
Всё это закалило барса.
Его опыт, сила и мастерство подняли леопарда на самую высокую ступень среди обитателей тайги.
Он это понимал и в любую пору года чувствовал себя в ней комфортно, привычно, не испытывая недостатка ни в пище, ровно так же не чувствуя и опасности своего существования среди других обитателей тайги.
Его жизнь приобрела размеренность и спокойствие.
С людьми ему больше не приходилось встречаться, хотя их присутствие он ощущал почти постоянно, когда выходил на охоту.
Их присутствие было в вырубленных участках тайги, разрытых огромных котлованах.
Рёв техники, после которой оставались просеки с глубокими колеями, - всё это говорило о присутствии человека.
Леопард приспособился и к его присутствию, стараясь не попадать на маршруте его следования, не приближаясь к его жилищам.
Барс привык к человеку в тайге, точно так же, как привык и приспособился к присутствию медведя, уклоняясь от встреч.
Пугало другое.
Люди входили в тайгу, а звери уходили всё дальше и дальше.
Или вообще исчезали.
Меньше стало диких свиней; стада косуль уже не так часто встречались на пути леопарда во время его охоты; кабарга всё реже и реже становилась его пищей. Всё чаще в рацион попадала птица, а то и приходилось довольствоваться мелкими грызунами.
Однако в основе своей жизнь леопарда не выбивалась из привычной колеи.
Бывали тучные годы, но и пустой желудок не особо страшил зверя. Пища была всегда. Пусть не обильная или не столь жирная, как хотелось бы, но была.
Хотя одну зиму теперь уже зрелый, матёрый леопард выделял среди череды других пор года.
Сильные снегопады, а потом и сильные морозы в тот год так усложнили жизнь, что найти пропитание стало проблемой.
Истощал на столько, что стоило огромных усилий заставить себя выйти на охоту.
Но и выйдя на охоту, не мог сразу преодолеть снежные сугробы, которые, казалось, и существовали только ради того, чтобы осложнить жизнь голодному леопарду. А если к этому добавить ещё и крепкие морозы, то надежды на удачную охоту были очень и очень призрачными.
В одну из таких вылазок на охоту, барс вышел на проделанный человеком след от снегохода. Что это следы человека, он знал давно. В последние зимы они встречались то тут, то там в тайге и не были новостью для него.
Впервые он увидел стремительное, грохочущее передвижение людей по снегу с вершины сопки с проплешиной, а потом уж и обследовал их следы лично.
В меру широкая полоса в снегу, с достаточно прочным настом облегчала движение.
А уж запах и следы множества свиней, косуль и кабарги поверх накатанного следа снегохода вдохнули в изголодавшегося барса надежду на спасение.
Ему ещё хватило сил взобраться на высокую, разлапистую и усыпанную снегом ель, переждать, пока люди не уедут обратно.
Потом хватило терпения дождаться гурта диких свиней, который резво бежал по следу от снегохода.
Их маршрут проходил как раз под елью.
В ту зиму леопард всегда выискивал следы человека в тайге: в меру широкие, накатанные. И запахи свиней, косуль, кабарги на них.
Чувство голода больше не страшило его. Потому как он уже знал, что человек подвозит в тайгу корма тем же свиньям, косулям, кабарге. И таких мест было множество. А, значит, и он, леопард, тоже сыт. И ему больше не грозит смерть от голода и от холода.
И ещё понял леопард в ту снежную и морозную зиму, что человек стал не так уж и страшен, как был страшен и опасен совсем недавно в бытность его молоденьким барсом, и когда жива была его мать.
Что-то изменилось в тайге, если леопард сейчас не убегает стремглав от человека, как когда-то убегал он с матерью.
Хотя и сторонится.
А события последнего времени ещё больше уверовали старого барса, что нынешний человек не несёт больше опасности ему.
Ещё барс начал понимать, что не стало у него той ловкости, сноровки, силы, которые позволяли бы как прежде охотиться, выслеживая добычу.
Всё чаще и чаще во время охоты уходили от него кабаны, косули и кабарга, другая живность. Всё реже и реже наполнялся его желудок свежим мясом, а чувство голода становилось почти постоянным.
Всё труднее было взобраться на дерево: не стало сил у лап, когти затупились, не могли впиться в ствол, в кору, чтобы удержать его дряхлеющее тело и поднять на высоту.
И даже выбор места для засады больше походил на выбор места для очередного голодного отдыха.
А если вдруг и везло добыть больного поросёнка или старую свинью, так его добычу могли легко забрать себе волки. И он не мог больше наказать их за наглость. Волки тоже чувствовали его слабость и бессилие, пользовались этим.
Таковы были реалии.
И старый леопард это понимал.
Он уже готовился к последней охоте, к уходу в иной мир во время схватки. Тем более, шла зима, и она тоже отнимала последние силы.
Барс тогда лежал в засаде в густом, засыпанном снеге ельнике недалеко от проделанного человеком следа от снегохода.
Он надеялся, что по этому следу пройдут свиньи к месту кормёжки, которое устроил для них человек.
Вдоль таких следов всё чаще и охотился в последнее время старый леопард.
Но что-то пошло не так.
И когда здоровый секач вдруг вступил с ним, барсом, в схватку, то пришлось позорно ретироваться, спасаться от разъярённого противника, который всё же поддел его своими клыками, вспоров шкуру на боку.
Тогда леопард спасся, с позором бежал, кое-как умудрившись зацепиться за ствол дерева, подняться, ускользнуть от противника.
Это было полное поражение.
А потом уходили от него косули.
И кабарга тоже.
Зато пришли голод и мороз.
Но случилось невероятное.
Голодного, обессилевшего, замерзающего старого леопарда нашёл человек на снегоходе.
Убежать сил не было. Оставалось лишь устрашающе шипеть, оскаливать пасть.
Но человек не испугался, а вдруг бросил ему тушку зайца, прямо к пасти.
А сам тут же уехал.
Затем он приезжал ещё и ещё. И всякий раз привозил пищу.
И барс окреп настолько, что мог взбираться на сопку с проплешиной, и уже оттуда наблюдать за окрестностями.
Сначала он улавливал звук снегохода. Потом наблюдал за человеком, пока тот не подъезжал к подножию сопки, и бросал в снег то тушку зайца, а то и несколько кусков мяса.
И уезжал.
Леопард спускался вниз, принимал пищу.
И уходил в расселину, туда, где он появился на свет.
Отдыхал.
Но наступила весна, всё залилось водой.
А что не залилось водой, всё равно превратилось в топкое, непроходимое болото.
Человек больше не приезжал.
Напрасно барс вслушивался в голоса тайги: того звука, которого он ждал, больше не было.
А силы уходили и уходили.
Их уже не хватало подняться на сопку с проплешиной.
А очень и очень хотелось.
Взойти на сопку – это не только услышать звуки человека, который привезёт ему пищу и, тем самым, продлит его, барса, существование.
Нет, не только.
Понимал ещё и то, что важно снова взойти на сопку с проплешиной, чтобы в очередной раз увидеть оттуда бескрайнюю тайгу, услышать шум бегущей реки с обратной стороны сопки. Ещё и ещё раз кинуть взгляд туда, где речушка сливается с огромным, как видит глаз, морем воды.
А это было что-то большее, чем просто кусок мяса на завтрак. Это именно то, чего страсть как не хватает ему, старому леопарду, в последние мгновения его жизни на земле.
Сопка манила, отсвечивая своей проплешиной, звала к себе.
Точь в точь, как и когда-то в раннем детстве, когда впервые котёнком он взбирался на неё под чутким вниманием мамы.