Мой путь из Новороссийска до Ленинграда занял почти двое суток. Я летел на самолёте, потом добирался поездом. И вот, наконец-то, я дома! Здесь я впервые познакомился со своей доченькой, а так же с моей дорогой тёщей, которая приехала к выписке Иры и доченьки из родильного дома. Огромная радость пришла в нашу семью! Теперь мы были все вместе! Маленький ангелочек, укутанный в одеяльце, стал главным человеком в нашей семье. С огромным наслаждением я грел молоко в бутылочке, стирал пелёнки, вставал ночью и подходил к коляске, где ворочалась наша малышка, и укачивал её, напевая колыбельную песенку. Все вместе мы гуляли с коляской по заснеженной аллее около дома и смотрели на наше спящее Чудо! Мы были счастливы! Потом мы в торжественной обстановке регистрировали нашу доченьку в Доме ребёнка на Фурштадтской улице. И вот нашей Танечке уже исполнился месяц. Как летит время! И тут мне приходит телеграмма, что нужно прибыть в Туапсе такого-то числа в связи с окончанием ремонта судна. Опять нам нужно было расставаться. Вот такая она – жизнь моряка: «По морям, по волнам – нынче здесь, завтра там!»
На авиарейс до Адлера собралось несколько членов нашего экипажа, живущих в Ленинграде. Все мы получили телеграммы о прибытии на судно. Теперь нам предстояло добраться до места нашей работы. Долетев до Адлера, мы сели на электричку и приехали в Туапсе. По сравнению с заснеженным Ленинградом, мокрый от дождя и укрытый туманом Туапсе делал наши мысли далеко не радостными. А когда мы увидели, что наш «Адмирал Ушаков» стоит не у причала, а в сухом доке, то старший электромеханик тихо выругался и добавил, что нас вызвали слишком рано. Действительно, нас ещё неделю продержали в доке, где жить в каюте полноценно не было никакой возможности, потому что была отключена подача воды. Камбуз не работал, электричество подавали с берега. Мы умывались в заводском туалете, питались в заводской столовой. Хотелось уже по быстрее выйти в море, чтобы не чувствовать себя ущемлёнными в удовлетворении самых простых человеческих потребностей. Мой прежний начальник радиостанции сразу же уехал в отпуск после того, как судно встало в док. Больше я его никогда не видел. Теперь вся моя работа заключалась в том, чтобы один раз в сутки сходить на береговой узел связи и отправить телеграммы от нашего капитана в адрес пароходства, да забрать служебную корреспонденцию, поступившую в наш адрес. В остальное время мне было нечего делать. Я ходил на городской почтамт и каждый день звонил Иринке. Было приятно говорить с любимым и родным тебе человеком, узнавать новости о дочке, слышать, как она что-то агукает в трубку на своём детском языке, передавая мне привет. Остальное время дня я жил ожиданием следующего разговора по телефону междугородной связи. Наконец, докование закончилось, и портовые буксиры начали ставить наш пароход к причалу завода. Ещё несколько дней, и мы выйдем в море!
Пока мы швартовались и спускали трап, на причале нас поджидали два новых члена экипажа: начальник радиостанции и кто-то из механиков. Мы с третьим помощником стояли на крыле мостика и смотрели сверху на вновь прибывших. Когда третий помощник их увидел, то повернулся ко мне с широчайшей улыбкой, хлопнул меня по плечу и стал трясти мою руку в крепком дружеском рукопожатии: «Поздравляю тебя с твоим новым начальником радиостанции! Я с ним уже работал - отличный мужик!» Когда наши новые члены экипажа поднялись на борт, я посмотрел на высокого худощавого человека с карими глазами и «некрасовскими» бородкой и усами. Глаза его были умными, серьёзными, но с лёгкой «чертовщинкой» затаённой улыбки, что придавало его лицу вид симпатичный и располагающий к общению. Третий помощник и мой новый начальник радиостанции радостно приветствовали друг друга. Потом и я с ним познакомился и проводил начальника до каюты. Через полчаса мы уже заваривали кофе в его каюте. За чашечкой этого прекрасного напитка мы продолжали наше знакомство. Мой начальник радиостанции был примерно того же возраста, что и третий помощник. Коренной ленинградец, он тоже окончил ЛМУ ММФ, потом заочно «Макаровку», работал последнее время на «Пионерах» (так называли серию судов пароходства, носящих имена пионеров-героев). Те, кто окончил нашу Систему, находят общий язык с полуслова. Поэтому через час общения я понял, что на судне у меня появился ещё один друг. Мой начальник вспоминал, как в нашей мореходке он играл в училищном оркестре на тромбоне. Он даже принимал участие в записи музыки в исполнении джазового коллектива на грампластинку, на обложке которой было указано потом и его имя. Однажды, во время игры на тромбоне, он «сорвал губы», это профессиональное заболевание музыкантов-духовиков. Досадная травма осталась на всю жизнь, и это обстоятельство делало его дикцию при разговоре весьма своеобразной. В первые минуты общения с ним могло показаться, что он слегка нетрезв и не может совладать с произношением некоторых звуков. Зная о своём дефекте речи, начальник сразу же предупреждал об этом собеседника, чтобы тот не подумал про него чего-нибудь плохого. В остальном он был прекрасным специалистом и приятным в общении человеком. Я услышал от него массу интереснейших историй из жизни музыкантов и композиторов. Причём впервые для себя узнал много новых специфических слов «музыкального сленга», на котором большинство музыкантов общаются между собой.
От него я узнал, что такое:
«Берлять» - есть;
«Башлять» – платить деньги;
«Кочумать» — молчать, отдыхать, держать паузу;
«Лабать» - играть на музыкальных инструментах;
«Лажать» — ошибка в исполнении и вообще любая неприятная ситуация;
«Друшлять» — спать;
«Репа» — репетиция;
«Рубилово, мочилово, кач» — интенсивная часть музыки;
«Пузочёс» - гитарист;
«Лопата» - бас-гитара;
«Доска» – электрическая гитара, ее корпус обычно сделан из сплошного дерева и т.д.
Все эти слова начальник использовал в ежедневном общении со мной и своими новыми друзьями из состава нашего экипажа. Мы собирались у него в каюте на чашечку кофе или чая, и засиживались до следующей вахты или отхода ко сну. Было здорово общаться между собой и открывать новые перспективы. Началось всё с грандиозных планов создания на нашем судне вокально-музыкального ансамбля (ВИА). У моего начальника уже был опыт в этом деле, когда он создал ВИА на т/х «Дмитрий Пожарский». На нашем судне тоже имелись кое-какие музыкальные инструменты. Многие из нас умели «бренчать» на гитаре и могли пропеть несколько песен. Для начала этого было вполне достаточно. Под аккомпанемент двух акустических гитар, и под чутким руководством нашего маэстро, мы с воодушевлением орали в каюте начальника популярные в то время песни. Это, обычно, продолжалось до тех пор, пока не начинал звонить местный телефон, и капитан (чья каюта была через переборку с каютой начальника) в мягкой форме предлагал нам «заткнуться», поскольку по судовому времени было уже 23.00. Наша «репа» заканчивалась, и мы расходились, чтобы собраться вновь на следующий день. И всё повторялось сначала. Вот таким человеком был мой новый начальник радиостанции.
Первый наш совместный рейс мы совершили с ним из Туапсе в порт Николаев. Там нас загрузили какой-то рудой, и мы отправились в Европу. Перед отходом нас досматривала украинская таможня. Инспектор таможни, в сопровождении матроса из нашего экипажа, обходил все каюты на нашей палубе и предлагал предъявить к досмотру личные вещи. Это было для нас не в новинку, но обычно Мурманская и Ленинградская таможня делали это выборочно. Николаевская таможня подошла к вопросу глобально! Когда таможенник переворошил мой чемодан и ничего запрещённого к вывозу за границу не нашёл, то его взгляд упал на джинсы, в которые я был одет. Джинсы у меня были замечательные, фирмы «Bоnanza». Настоящие, американские, что подтверждал маленький, пришитый над правым передним карманом звёздно-полосатый флаг. Я купил их в Амстердаме, и когда мы в Ленинграде проходили таможню, то таможенник в отношении этой символики ни слова мне не сказал. Николаевский же таможенник, аж, весь просиял, увидев флаг США! Он принял важный вид, подчёркивая значимость своего присутствия здесь, и потребовал, чтобы я сейчас же, при нём, спорол флаг нашего потенциального противника в «холодной войне». Для чего любезно достал из своего кармана и протянул мне перочинный нож. Сопровождавший матрос, стоя за его спиной, поднял глаза к потолку, неслышно матерясь про себя, и покачал головой, подавив в себе желание высказаться в отношении сложившейся ситуации. Таможенник этого не видел, и Слава Богу! Логика таможенника не поддавалась нашему осмыслению: было бы ещё понятно, что пропаганда в нашей стране «чуждого нам флага капиталистического государства» является каким-то нарушением таможенных правил, но мы уходили за границу, где таких правил не было. Что я нарушил, я не могу понять до сих пор: разве запрещено вывозить из нашей страны флаг США? Когда ненавистный флаг был спорот, таможенник с чувством выполненного долга покинул мою каюту. А я положил флажок в ящик стола, чтобы потом пришить его на прежнее место. Чего добивался таможенник, так и осталось для меня загадкой. Ничего пропагандировать я не собирался, а джинсы не были для меня идеологическим оружием. До такого маразма я ещё не опустился. Но разницу между украинской таможней и российской я тогда почувствовал на своём печальном опыте.
Однажды, во время наших очередных «посиделок» за чашкой кофе в каюте начальника, тот продемонстрировал несколько приёмов техники ударов каратэ. Этот вид единоборств в нашей стране стремительно набирал силу, и я спросил начальника, где он этому научился. Ответ меня озадачил: он ответил, что обучали его в 28-м отделении милиции Центрального района города Ленинграда! И рассказал такую историю.
Когда он начал работать в Мурманском пароходстве, то на время отпуска приезжал в Ленинград, к матери. Мать проживала в квартире вместе с его братом. Брат в то время был не в ладах с милицией, состоял на учёте. И если в районе происходил какой-нибудь криминал, то его первого навещали «сероглазые ребята» из органов. Вот, одним прекрасным утром, когда брата не было дома, в дверь квартиры настойчиво позвонили. Мой начальник спросонья, одетый только в халат и домашние шлёпанцы, открыл дверь и тут же получил удар ногой в пах! Что было дальше, он просто не помнил. Но очевидцы из оперативной группы захвата потом рассказывали, что вместо того, чтобы, скорчившись от боли, тихо сползти на пол и «не отсвечивать», мой начальник, теряя сознание, вцепился в горло напавшего на него оперуполномоченного! А потом (уже в состоянии беспамятства), волочил его за собой два пролёта, скатываясь по широким ступеням лестничной клетки старинного дома дореволюционной постройки. Отодрать хрипящего и синеющего от удушья оперативника от моего начальника остальным членам группы захвата удалось с большим трудом. Уже потом, в квартире, старший группы, листая паспорт моряка моего шефа, выяснил, что они ошиблись, приняв начальника за его брата. Чтобы как-то замять неприятный инцидент, товарищи из органов предложили «пойти на мировую». В кабинете начальника отделения милиции участники досадного происшествия достигли взаимопонимания. А в качестве компенсации за нанесённый моральный ущерб, отдавая должное проявленному мужеству и стойкости «потерпевшего», предложили моему шефу посетить несколько занятий по спец. подготовке под руководством инструктора в спортзале при отделении милиции. На этом инцидент был исчерпан, а мой начальник познакомился с основами боевых искусств.
Полученные навыки пригодились ему потом в жизни. Начальник с гордостью рассказывал мне, что у него есть личный рекорд – сорок пять минут он успешно отбивался от трёх зеков в лесном порту города Кандалакша. Дело было так. Мурманская и Архангельская области богаты лесом и зонами ИТК (исправительно-трудовые колонии). Недаром Архангельск называют городом трёх «-ски»: «доски, трески и тоски». Строевого леса здесь столько, что даже причалы порта ещё с незапамятных времён деревянные, а в городе проложены настоящие деревянные мостовые. Здесь живут многие, кто уже вышел «с зоны», но продолжают жить «на поселении» (как говорят - «на химии»). Вот трое таких «химиков» решили разжиться деньжатами «по лёгкому», взяв «на гоп-стоп» (ограбление) какого-нибудь морячка в лесном порту. Лесной порт – это бесконечные ряды штабелей досок, брёвен и всяческих других «даров леса» подвергнутых пилообработке. Мой начальник был в тот день в местном «кабаке» (ресторане) с друзьями, но ушёл на судно раньше других, так как требовалось принять циркуляры от пароходства. Вот и шёл он в одиночестве между штабелей с досками, как вдруг дорогу ему преградили три небритые фигуры и предложили начать раздеваться. Мой начальник знал, что вслед за ним здесь обязательно пройдут из ресторана его товарищи. Но когда их ждать? Бегать между штабелями от троих бесполезно, всё равно поймают. Поэтому начальник врезал между глаз тому, кто был поближе, а сам рванул за штабель и залез на самый верх. Озверевшие преследователи полезли за ним. Начальник щедро угощал их сверху ударами ног, а потом уравнял свои силы обороны с силами нападающих, вооружившись оторванным от штабеля куском доски. И началась игра в «царь горы». Шансы на победу у обороняющегося с течением времени возрастали. Он щедро раздавал налево и направо удары по пальцам и головам нападавших врагов. Но те не унимались, и пытались подняться на штабель снова и снова. Потом решили переждать и отдышаться, злобно поглядывая на свою «жертву». А затем начали кружить вокруг штабеля, пытаясь отвлечь внимание. Но начальник бдительно держал оборону и на уловки не поддавался. За этим весёлым занятием их и застали через сорок пять минут после начала битвы, возвращающиеся на судно члены экипажа. Ввиду численного превосходства обороняющейся стороны, нападающие были вынуждены ретироваться, бесславно покинув место сражения. А циркуляры от пароходства начальник принял во время следующего сеанса связи.