В ту пору, как пожар согнал солдатку Ульяну с места, пошла Сычиха за одолень-травой. Но заместо одолень-травы нашла за пригорком беглянку-погорелыцицу. Лежала она без памяти, синюшная, в горелой рубахе, совсем, видно, помирать собралась.
Сычиха Ульяну по щекам похлопала, над водой в склянке пошептала, помазала Ульяне лоб, щеки, на грудь капнула.
Та, как очнулась, поначалу не совладала с собой. Привиделось ей — ведьму за ней с того свету прислали. Завопила она, снова оземь грохнулась. Но как вдругорядь очухалась да Сычихины ласковые речи услыхала, завыла в голос, уцепившись за грязный бабкин тулуп.
Привела Сычиха горемычную к себе в избу, призрела, как умела. И стала ей Ульяна вместо дочери. А была она ловкая да проворная, и вскорости выведала у старой вещуньи про ее науку, стала ее перенимать да на себя примерять. Но не успела. Не велела ей, видно, судьба ведьмачкой быть.
Подошел Ульяне срок родить. Маялась она страшно. Маялась два дня и две ночи. Сычиха с ног сбилась. На что уж в таких делах дошлая, и то руки опустила.
Но Ульяну Бог умом не обидел. Поняла она, что судьба ей поперек вышла, что надо, значит, обойти ее. И стала она зароки давать. И зареклась она — с нечистой силой не знаться, пакости никому не чинить, оставшиеся ей дни жить праведницей.
Дала обет нерушимый... и тут же на третий день родила.
Мальчишечка вышел синенький, почти задохся весь. Но Сычиха схватила его цепкими руками, намяла, нашлепала, нашептала заветных слов, и запищал младенец.
Мать, ясное дело, радешенька. А Сычиха хмурится, качает головой: ох, не жилец малый.
И впрямь. Дни идут, а младенец — как только родился. Пищит как котенок, сосет еле-еле, и пупок не отваливается.
Чего только Сычиха не пытала. И отвары прикладывала, на воде шептала. С отчаянья поймала черного петуха, заклала его в полночь, собрала потроха в тряпочку и с запукой могучей положила на живот младенчику.
Колдовство подействовало. Подсох у ребеночка пупочек, да и не заметили, как отвалился. Пропал просто — и нет его. То ли в щель провалился, то ли за печку закатился, а может, мыши съели.
Да что судить да рядить, что пропажу искать, коли ребенок на поправку пошел?
И покатилась жизнь колесом! Все бы хорошо, да затаила Сычиха на Ульяну злобу, что та преемницей ей быть отказалась. Как знать, может, от злобы этой и смерть пришла к Ульяне.
Пошла как-то к омуту вешки снимать да и свалилась в воду. За корягу ли зацепилась, или водяной уволок? Но не выплыла Ульяна.
Федотке о ту пору пятый годок шел. Бытовали они с Сычихой ни шатко, ни валко, но бедовать не бедовали.
Сычиха большого ума дать Федотке не сумела, хоть и учила по части трав да скотинной хвори. Эта наука и пригодилась Федотке, когда пришел для бабки Сычихи последний час.
Умерла бабка, и занадобилось Федотке, хошь не хошь, к людям идти. В Глушакове Ульяну хоть и поминали недобрым словом, но Федотку не покинули. Больно жалок да смирехонек был паренек, к скотинушке ласков. Вот и приставили его к стаду пастуху помогать.