Посылка была небольшой. Собственно говоря, это даже не посылка, а бандероль. Впрочем, бандеролью раньше называли маленькую посылочку, доставляемую получателю не в фанерном ящике, обшитом материей от старой наволочки, а обёрнутую клейкой лентой, которая и называется бандеролью. Сейчас такой вид послания называется словом пакет, потому что содержимое его упаковано в пластиковый пакет, на котором адрес пишется шариковой ручкой.
Отрезав заклеенную полоску пакета ножницами, я извлёк из него тёмно-синюю коробочку, отделанную бархатом. Внутри коробочки в специальных гнёздах лежали тёмно-красная корочка членского билета с позолоченным тиснением и крохотный эмалевый значок с тремя цветами российского флага и золотым пером. Раньше подобные корочки открывали двери в любое учреждение и в любую квартиру. Их даже не обязательно было раскрывать, предъявляя оторопевшему гражданину, поскольку сам цвет корочек с золотыми тиснёнными буквами однозначно определял владельца документа принадлежащим к самой могущественной организации Советского Союза. Наверное, дизайнеры присланных мне корочек также хотели намекнуть, что они (корочки, а не дизайнеры) будут способствовать открытию, пусть не любых, но каких-то важных дверей. На внутренней стороне корочек была приклеена цветная фотография человека с седыми волосами и грустными глазами, взгдяд которого предупреждал: «Эх, парень-парень, не дай тебе бог пережить такое...». Что именно «такое», увидевший фотографию мог вообразить сам, в соответствии с полученным им жизненным опытом. Любопытно, что фотография эта была моя, а текст, напечатанный на правой половине внутренней стороны корочек, извещал, что владелец этого серьёзного документа является членом Российского союза писателей, а внизу располагалась подпись Президента РСП, состоящая из двух букв, первая из которых обозначала его имя, а вторая – фамилию. Со значком тоже всё не просто. Значок, как перстень, – слишком крупный выглядит пошлой дешёвкой. Значок серьёзной организации должен быть маленьким, но не настолько крохотным, чтобы невозможно было разглядеть, что за атрибуты на нём представлены, и, конечно, лучше всего, если значок золотой. А вот бриллианты на нём совершенно неуместны, поскольку образованному человеку это непременно напомнит орден Победы, вручённый престарелому, шамкающему генсеку через много лет после войны, на которой он был политработником в чине полковника. На моём бриллиантов не было, и это несколько успокаивало, что, в отличие от ордена Победы и ордена Андрея Первозванного, вручённого уже другому, бывшему генсеку, развалившему некогда могучую страну, мною этот значок заслужен. И я стал размышлять, чем же и насколько он заслужен.
Вспомнился эпизод трёхлетней давности. В ДК «Звезда», где тогда размещался организованный Н.В. Герасимовой, а ныне возглавляемый мной литературный дом «Пробуждение», проходила литературная тусовка. Пили шампанское, закусывая шоколадом и фруктами, по поводу вступления в Союз писателей Ольги Киевской, Ларисы Корженевской и ныне покойного Петра Корытко. Все трое были нам хорошо известны своими литературными дарованиями, их поздравляли, засыпали вопросами. Они, радостные, охотно рассказывали, что для вступления в Союз, нужно получить не менее двух рекомендаций от заслуженных членов Союза, а до этого немало потрудиться на писательской ниве. Как всегда, в тусовке найдётся ехидный человечек, который за спинами расскажет анекдот:
– Я его спрашиваю: «а в какой именно Союз ты вступил»? На лице недоумение: «В Союз писателей, разумеется». Но этих союзов-то ныне тринадцать. Ты в тринадцатом, али как?
Вспомнив эту историю, я решил разобраться, куда же я вступил, полез в интернет. Я, конечно, знал, что Союз писателей СССР был создан при Сталине по инициативе Максима Горького. Краем уха слышал, что в эпоху перестройки и гласности в 1991 году была драчка, связанная с разделом имущества – издательств, типографий, площадей и финансовых потоков. За этой драчкой с интересом наблюдал народ, а Булат Окуджава и Олжас Сулейменов высказались в том ключе, что им неимоверно стыдно, что этими дрязгами занимается с увлечением интеллигентная прослойка, которую теперь с полным основанием можно назвать гнилой.
Википедия мне подсказала, что ныне в употреблении имеются термины: Союз писателей России (СПР, патриотического направления), Союз российских писателей (СРП, демократического направленеия), Российский Союз писателей (РСП, образован в 2013 году), региональные Союзы писаталей РФ и стран СНГ, не говооя уже о Союзах писателей других стран.
Мне вспомнилось, что в 2003 году, когда я работал и проживал в Калифорнии, был относительно молод, достаточно здоров и более тщеславен, я вступил в только что организованный Союз писателей Северной Америки (СПСА) по наводке тогдашнего руководителя нашего литературного клуба Ильи Фридлиба. Я связался с организаторами, послал туда свои избранные стихи и прозу, получил ответ, что мои произведения одобрены экспертами и помещены на сайт, заплатил вступительный взнос в 180 долларов, получил членский билет в виде пластиковой карточки и стал ждать, когда Союз объявит о приёме произведений в очередной сборник стихов или прозы. Не дождался объявления, но через год мне пришло приглашение на отчётную сессию, которая проводится в одном из отелей города Ванкувер в Канаде. Понятно, что приезд на сессию и проживание за свой счёт, а поприсутствуешь ты на чисто бюрократическом собрании. Из присланного отчёта следовало, что на наши членские взносы руководство Союза издало свои произведения, а Президент Геннадий Шторм издал диск авторских песен. Я написал руководству, что в Уставе прописана поддержка автором изданием сборников их произведений, на деле же я такой поддержки не заметил, потому платить годовой взнос отказываюсь. Мне пригрозили, что в таком случае мои произведения будут удалены с сайта Союза, я только хмыкнул, поскольку печатался совершенно бесплатно в сетевом альманахе «Лебедь». На том и закончилось моё членство в этой почтенной организации. А сегодня я из любопытства снова заглянул на сайт и обнаружил, что за отчётный год Геннадий Шторм выпустил виниловую пластинку со своими песнями. Наверное, также за счёт членских взносов участников Союза.
В нынешний РСП никаких заявлений я не писал, а когда меня знакомые спрашивали, не член ли я Союза писателей, я только вяло отмахивался: «Зачем мне это сейчас? Вот, если бы лет двадцать назад...». Но, когда однажды мне пришло письмо с предложением вступить в Союз писателей, я стал размышлять, как они меня нашли? В письме сообщалось, что РСП даёт мне рекомендацию для вступления, других рекомендаций не нужно, следует заполнить анкету, выслать фотографию и заплатить вступительный взнос. На самом деле, я лишь помещал свои стихи на сайт stihi.ru, а прозу на сайт proza.ru и несколько раз участвовал в конкурсах «Поэт России». Эти сайты и конкурсы организованы Союзом. Повидимому, на сайтах и в конкурсах, каким-то образом, определяются рейтинги авторов, на основе которых потом делаются предложения о вступлении. Опыт подсказывал мне, что при участии в конкурсах авторы платят сотни рублей за каждую страницу в сборники, что намного дороже других способов публикаций, поэтому через несколько конкурсов я умерил свою прыть.
Если подводить предварительные итоги моего писательского ремесла, на сей день у меня опубликовано двенадцать книг литературного плана, шесть научных монографий на двух языках. Также я участвовал более чем в двух десятках поэтических сборников и альманахов. В сети опубликовано немало публицистики, научно популярных и философских статей – достаточно на толстую книгу.
Наиболее ярко вспоминаются первые шаги в попытках опубликовать написанное. Многие из них выглядели достаточно драматично, когда автор предпринимает поистине титанические усилия для публикации своих трудов, но на выходе ровным счётом ничего, кроме горькой слюны во рту и боли в сердце. Это напоминает попытки сдвинуть паровоз.
Первая попытка опубликовать монографию была предпринята в 1978 году, когда накопилось достаточно много материала после пяти лет успешной научной работы. Технология процесса публикации тогда выглядела так. Желающих опубликоваться много, а ресурсы издательской индустрии ограничены. Издательство «Наука» рассылает ежегодно академическим институтам квоты на объёмы печатной продукции на следующий год. В институтах издательские отделы информируют потенциальных авторов, затем на собрании этих отделов авторы представляют свои монографии. Проводятся обсуждение, в процессе которого одни работы утверждаются, другие отклоняются. Утверждённые работы вставляются в план издательства с указанием квартала предполагаемого выхода книги, а счастливые авторы обязаны представить рукопись и рецензии специалистов в указанные сроки и в надлежащем качестве. Практика показывает, что рукопись пылится на полках около года, затем наступает ситуация «конца квартала», когда начинается лихорадочная работа в стиле «горящего борделя», когда редактор, корректор, наборщих и автор общаются исключительно «на нервах».
Я решил взять в соавторы заказчика из московского института, справедливо полагая, что я являюсь специалистом по математическому моделированию, в то время как он хорошо знает приборную часть, и объединение наших усилий сделает нашу книгу намного интереснее, чем представление только теоретических схем, выкладок и результатов, тем более, что приборы наши военного назначения, и в публикациях нужно соблюдать особую аккуратность. Представление книги на издательском Совете института прошло гладко, рукопись была готова на девяноста процентов, срок был назначен на второй квартал следующего года, но в конце Председатель задал вопрос:
– Как к этому относится Ваш начальник?
Вопрос был непростым, поскольку в Вычислительном центре знали о моём конфликте с начальником. Я ответил:
– Тема выполняется успешно, в книге я представляю результаты, полученные лично, и большей частью опубликованные мною в открытой печати, а начальник сейчас в отпуске.
– Ну, вот и хорошо, – сказал Председатель, – отложим решение этого вопроса до приезда начальника.
Из этого эпизода я сделал вывод, что в сложившейся системе общественных отношений опубликовать монографию без одобрения начальника никак невозможно. Поскольку мой начальник никакую монографию не одобрит, если в списке авторов нет его фамилии, о публикации монографии следовало забыть. Вставление фамилии человека, который не только ничем не помог работе, но и не разбирался в её сути, в моём представлении, было взяткой «борзыми щенками», а к этому я был не готов, справедливо рассуждая, что сегодня один начальник, завтра другой, ситуация может измениться к лучшему, книга может и подождать.
Прошли годы, за которые произошло много событий. Меня уволили из института, я скитался в другом, непрофильным по моей специальности, умерла жена, затем меня пригласили в Институт математики заниматься тем же самым делом, которым я занимался в Вычислительном центре. Самое главное, что и заказчик был тот же самый. Дела шли успешно, и, оказавшись в Москве в командировке, я снова предложил заказчику опубликовать монографию. Тот покраснел, замялся и, наконец, признался, что он уже представил в издательство «Наука» монографию в соавторстве с моим бывшим начальником. Я окаменел. Результаты моей семилетней работы будут опубликованы под чужими фамилиями. Вернувшись в институт, я пошёл к директору, обсказал ему ситуацию, и директор предложил мне выпустить внеплановую монографию в издательстве института. Это можно было сделать гораздо быстрее, чем в издательстве «Наука», хотя это было и менее престижно. Теперь всё зависело только от меня. Я спал по четыре часа, и через месяц принёс рукопись в институтское издательство. Материала было так много, что при печати книги в мягкой обложке было принято решение разделить его на два тома. Но и здесь, редактор, взвесив рукопись в руке, изрекла приговор:
– Наши прошивочные машины не пробивают такую толщину. Каждый том нужно сократить вдвое.
– Но ведь Учёный Совет института утвердил именно такой объём монографии.
– Ничего не знаю. Условия я Вам сказала.
Тут следует заметить, что персональных компьютеров в т о время не было, и рукопись я печатал на машинке собственноручно, затем вписывал формулы чёрной тушью, ручкой со стальным пером и тушью же рисовал все графики и таблицы. Крупные исправления в рукописи не только требовали перепечатки многих страниц, менялись многочисленные ссылки в тексте на номера глав, страниц, формул и цитируемых в списке литературы источников. Конечно, можно было попробовать попросить редактора напечатать книгу в двух томах, каждый из которых вызодит в двух частях, но я уже понимал, что в глазах непримиримого редактора это будет выглядеть непростительной наглостью. Я вздохнул, и переделал рукописб ещё раз, продолжая спать по четыре часа в сутки.
Моя монография вышла на год раньше монографии тех людей, что решили ограбить меня. Я держал в руках пахнущие типографской краской два тома, и мои чувства можно было сравнить с чувством победителя в Курской битве. Грязного, в обгоревшей одежде, с запёкшейся в битве кровью на лице, но живого, а главное, – победившего страшного зверя.
Вторую монографию, в полном, не урезанном объёме и существенно переработанную я представил уже в издательство «Наука», пройдя все необходимые этапы. Она там пылилась без движения ровно год, затем началась суматоха, я утрясал с художником издательства вид и надписи к иллюстрациям, но через несколько дней я обнаружил рукопись на своём рабочем столе. Никаких комментариев приложено не было. Позвонил в издательство. Мне ответили, что монографию снял председатель редакционного совета института член-корреспондент АН СССР N. Причину мне не назвали, посоветовав узнать её у N. Встретиться с ним было непросто, я записался на приём. Когда спросил, почему мою книгу сняли с редподготовки, N мне ответил:
– Но ведь у Вас, кажется, уже вышла монография в институте.
– Верно, но ведь это совсем другая монография. Разве какие-то правила запрещают печать второй монографии? И потом, если у Вас появились какие-то сомнения, можно было бы связаться с автором и прояснить эти сомнения, прежде чем внимать монографию.
– Да Вы не волнуйтесь так. Произошла ошибка. Подавайте снова, напечатают в следующем году.
В отделе я узнал, что N решил опубликовать сборник трудов организованной им конференции, а поскольку планы издательства были уже заполнены, для этого нужно было изъять какую-либо монография из утверждённого плана. Мне не повезло. На следующий год я снова прошёл все этапы утверждения монографии в плане издательства, прождал ещё год, но операция с изъятием моей книги из редакции повторилась. Воевать с заместителем директора института и членом-корреспондентом АН СССР было не принято, и я плюнул на это дело. Рассказал об этом в московском Всесоюзном электротехническом институте. Ребята откликнулись:
– Не парься. Наша начальница училась в университете с подругой, которая нынче завотделом в издательстве «Энергоатомиздат». Она поговорит, и все проблемы уладятся.
Вскоре я появился в этом издательстве. Сказал, что от Антонины Петровны. Передо мной в солидном кресле восседала дама серьёзных габаритов, на каждом из пухлых пальцев которой красовалось по золотому перстню с камнями. Она величественно кивнула мне, и я покинул редакцию окрылённый. Впрочем, радоваться было рано. Монография лежала без движения ровно три года. Каждый раз, бывая в командировке в Москве, я заглядывал в издательство справиться, как идёт дело. По прошествии трёх лет я получил папку с монографией по почте. Прилагаемое к ней письмо сообщало, что монография не вполне отвечает профилю издательства, и мне рекомендуют обратиться в какие-либо другое издательство, например, в «Науку». Когда я спросил коллег из электротехнического института, что могло быть причиной такого исхода, они ответили:
– Сказать точно не можем, но, обрати внимание, что одновременно с тобой свою монографию подавала С. Её монография уже вышла, а на пальце завотделом издательства золотое кольцо сменилось на более массивное с очень дорогим камнем. Возможно, она оказалась более догадливое в вопросе продвижения своей монографии.
Эту историю я рассказал коллегам из Московского энергетического института.
– Что за проблемы, – сказали они, – у нас есть своё издательство. Сделают без проблем и быстро, только придётся немного заплатить.
Были уже девяностные годы, страна переходила на новые экономические рельсы, и я согласился. В этом издательстве злополучная рукопись лежала также три года. Бумага с каждым годом дорожала, научные издательства печатали бессмертную классику и эротические романы, чтобы выжить в условиях нецивилизованного рынка. До научных монографий дело пока не доходило. Самое забавное было в том, что за эти годы в издательстве сначала случился потоп, когда рукописи удалось спасти, затем случился пожар, рукописи спасти не удалось. Эта монография так и не вышла в печать до настоящего времени, поскольку в её злоключениях я увидел некий знак свыше, предупреждающий меня: «Остановись, а то будет ещё хуже».
Затем наступили более спокойные, вполне коммерческие времена. Теперь за свои деньги любой человек мог опубликовать что угодно, кроме материалов, призывающих к свержению законного правительства, возбуждающих религиозную и межнациональную ненависть. Я стал публиковать понемногу всё то, что у меня накопилось за многие годы: стихи, прозу, пародии, поэтические переводы, фантастику, публицистику и прочее. Я держал в руках свои книги в красочных обложках, но того чувства побежителя в Курской битве уже не было.
Из всех книг особо выделяю «Хроники научной жизни». Первый вариант этого романа вошёл составной частью в очень толстую книгу «Будет вечная музыка». Пробежав по местным издательствам, я остановил свой выбор на издательстве Новосибирского университета. Там все было солидно: сверкающие парадным видом кабинеты и сотрудники. Принял меня директор, достаточно молодой, похожий на преуспевающего бизнесмена с безукоризненными манерами. Он быстро скалькулировал стоимость подготовки и печати, но предупредил, что, в соответствие с новыми законами, рукопись должна пройти проверку на отсутствие запрещённых материалов.
Далее я взаимодействовал с редактором по электронной почте. Уже через неделю получил письмо, которое извещало, что в рукописи имеются мелкие технические оплощности, которые легко исправляются. Запрещённых материалов не обнаружено, но в книге используется инвективная лексика.
– О, великий и могучий язык! – воскликнул я в сердцах. – Ты можешь выразить любую мысль. Зачем же образованные люди так любят вставлять мало кому известные иностранные слова? Наверное, хотят казаться умнее и значительнее.
Я полез в словарь и обнаружил, что этим термином называются обличительные слова. Например, если сказать, что Гитлер – палач, а Сталин – диктатор, – это и есть образцы инвективной лексики. Справившись у редактора, не запрещается ли использование инвективной лексики законами в печатной продукции, получил отрицательный от вет. Однако, при следующей встрече директор издательства сказал, что опубликовать мою книгу они не могут. Вывод, который я сделал, сводился к тому, что, хотя фамилии и имена моих персонажей вымышленные, кто-то из прочитавших рукопись, узнал себя в одном из персонажей. Данный эпизод нисколько не огорчил меня, я перешёл улицу и сдал книгу в издательство Института математики.
Позднее по совету своих первых внимательных читателей я разбил эту книгу на три романа «Море – наша любовь и беда», описывающую детство и морскую часть моей биографии, «Хроники научной жизни», описывающую научную часть моей жизни, и «Охота к перемене месте», описывающую мои заграничные впечатления. Книга «Хроники научной жизни» привлекла особое внимание. Большинство читателей благодарили меня за правдивое изображение атмосферы отношений людей в академических институтах, но нашлись и такие, кто в этих персонажах узнал себя. На меня посыпались угрозы, К счастью, у этих тонкошеих и яйцелоговых для реализации каких-либо серьёзных угроз не было фактов, поэтому грозили засудить. А как можно засудить, если написано художественное произведение? Если кто-то мз читателей почувствовал себя Иудой или Каином, это лишь подчёркивает правдивость книги.
23 октября 2019 г.