Суббота, утро. Очень, ну очень, не хотелось просыпаться. Однако не было выхода, того, что наговорил и, вообще, каким был вчера, выталкивало из дома. Тихо поднялся, бриться, шуметь, ну его в три звезды. Собрал котомку и ушел. В лифте удушающе воняло протухшим пивом; какой-то урод разбил бутылку «Ячменного». Дошел до вокзала, ни одной знакомой рожи по дороге не попалось, хоть тут слегка свезло. У кассы еле выстоял, взял билет и на перрон, закурил. Идиоты-дачники с корзинами, граблями-косами, саженцами; с дурацкими разговорами о всхожести, невсхожести, сортах, ценах; так и хотелось гаркнуть с материей. Наконец открылись двери в электричке. Вошел. Сел, слава те, у окна. Уткнулся в пейзаж. Эти кулоны за спиной все мельтешили, базарили, пили, жрали, чавкали, отплевывали шелуху, гадили.
Выходил я из электрички на моем излюбленном разъезде. Навстречу перла дура-баба с громадным мешком. Подождать секунду не может. Больно оцарапнувшись боком об мешок (что там у нее, коровы?), я вышел на платформу. Зыркнул туда-сюда. Нормальный ход. Высадилось всего трое; одна, видать, компашка, и поперли, полудурки, налево. Ихнее дело. Электрон тронулся, я подождал немного и пошел по своей вещей тропинке. Вошел в тайгу. С первым азартом ходил часа два. Хрень. Набрал полпакета супеси. Ничего хорошего. Не попал в волну - на билет больше потратился. На две жарехи и на рынке можно было взять.
В полдень расположился перекусить на полянке, под обособившейся березой. На расстеленную газету вывалил огурец, яйца, колбасу (дешевку), две картохи в мундирах, хлеб. Укроп, подвядший. Пластмассовый цилиндрик из-под витаминов С, с солью. Фляжка из нержавейки, само собой, литровая. Нарезаю закусь и, как всегда, поминаю свой ножик. Женщины подарили на 23 февраля, давно, когда у людей еще совесть была В общем - то простой ножичек: два лезвия, открывашка, шило, штопор, и все. Пять лет он мне служил- резал, открывал, дырявил. Оставил как-то у другана в машине, с концом. Друган только таращился. Года два назад опять же на двадцать третье подарили «нож швейцарского офицера». Чего только не было, даже зубочистка. Только качество уже дрековое. Штопор болтался при открытии, шилом можно было проткнуть только газетный лист и то с усилием. В конце концов, лезвие у этого ножа раскрылось в обратную сторону и весь он развалился. Сейчас орудую простым, из бронзового века, одно лезвие, без наворотов.
Выпил, закусил. Посидел. Второй раз набулькал в стаканчик. В левую руку взял хлебушек, посыпанный солью, с тремя кружками огурца и толстым кругом докторской по верху. Подношу полиэтиленовый стаканчик к губам, а в это время ветерок лицо опахивает и ш… ш…ш… листочками над головой. Действительно, «лепота»!
Я знаю два комплексных завтраков интуриста. Номер один: вареная колбаса, огурец, укроп-чик. Комплекс номер два: копченая колбаса, помидор, петрушка. Хлеб, соль, зеленый лучок присутствуют в обоих случаях. Сейчас шел полным ходом номер первый. Прибрав порцию под 150-200, закурил. Глядел в небо, глядел в траву, глядел вправо-влево. И там и сям очень интересно, захватывает. Многие про такое знают. Еще полежал минут десять, закрыв глаза, под ш…ш…ш…
Поднялся, свернул в газету очистки, огрызки и обрезки, поджег, посмотрел на миникостер, присыпал землицей. Оценил критически. Через недельку должно бы все исчезнуть. Если дождичек, то и раньше. Природе я не враг. Побрел далее.
Хороший был этот день в конце августа. Не жаркий, но очень, очень теплый. Иду по лесу с растущим замиранием в душе, ища любимый гриб-коровник. В супчик – темный, благородный цвет, вкус, вкус…с…с. На жареху – и мягкость и хрусткость, и сочность и уж вкуснотища. Король, ей-бо, король грибной. И надо то: два-три на супец, шесть-семь – на жареху, если еще добавить Карто Флю для нажористости. Богат сибирский лес на лакомства. Первое – пучка молодая, сочная – природный гибрид огурца с моркошкой. Малину лесную люблю, черемуху, смородину тож. Всего не перечесть.
Бреду, вглядываюсь со тщательностью влево, вправо, вперед – куда там саперу! Ну, ничего ж. Почти. Сыроеги. Краснянки, белянки, синявки. Не совсем уж бросовый, я скажу, гриб. Жаренные. С хрусточком, с пикантной горчинкой. М...м...мм. Одно неудовольствие - трудно до дому донести, крошатся.
Брел, брел да и уперся в стену; и слева и справа – непроходимое препятствие. Приятное. Малинник. Во втором соку. Ягодки, понятно. Не очень крупные-дичка, но сладость неописуемая. Вкушаю. Малину надо снизу высматривать. Вот я на кортах и передвигаюсь. А если б не на кортах, я б этот лаз не заметил. Как заметишь? Лаз, как пещерка, ход горизонтальный. Еле-еле под плечи и пузо. И видать: идет и идет, куда - то, видать, идет. Не просто так.
Не долго я думал, не думал я совсем, лег и пополз. Ползу. Коренья малины снизу рвут, ветви с боков и сверху. Не очень здорово. Но, главное, долго. Метров с шестьдесят я карабкался. В дерьмо какое-то угождал и локти ободрал и плюнуть уже собрался, повернуть. И доползти куда-то хотелось. Романтик, пшепрашем. Старый почти, а вот не изжил.
Однако же, выползаю. Свет яркий, голубизна сверху, а внизу чудо причудное. Озерко. Метрах в двухстах. Облачко, на землю упавшее. По форме, как сердечко, такое ребятишки рисуют. Не идеальное, конечно, по силуэту, но очень близко. Прошел к озерку метров пятьдесят по густой траве с кустами прямо-таки тропических пучек здесь да там и, обрывчик. Метра с полтора высотой. Спрыгнул и уже каменная осыпь пошла почти до самой воды. Мелкие камешки, и поболее, и с голову и несколько глыбищ. Перед водой же, чем ближе, тем нежнее, песочек темный с блестками.
Я вышел на мысик, вдающийся в «сердечко» и, уже ревниво, осмотрелся. Не увидел я ни движения, ни дымка, ни лодок, где-нибудь у бережка, ни мостков. Ничего, чтобы огорчило меня тем, что здесь уже кто-то есть. Странное чувство овладело мной. Я не очень - то люблю Колумба, а уж тем более его последователей, но ощущение мое, наверное, было сходно с тем, что испытали эти люди, увидев невиданные берега.
Смотрю и смотрю я на озерко. Цвет воды? Не берусь я его описать, медведь на глаз наступил. Только показалось мне, что трехцветное озерко-то. Вдали светлое, на середине темнело, а у ног моих очень темная вода была, или дно так показывало. Тут еще как - то сколдовалось, будто смотрю я сквозь крылья стрекозы или, тоже может быть, из окна старого храма и вижу все в причудливой сетке и переливчато.
Но важнее другое было: жило озерко. То здесь, то там выбивались из воды мелкие как ячневая крупа, или крупные, елочными шарами, пузырьки и пузыри. Рябь непонятная налетала на разные части озерка, и светились серебряными искорками гребешки воды. Там - сям что-то вдруг чмок… и круги расходились по воде, шли-шли, а тут опять чмокало и новые круги накладывались на уже затихающие. И снова чмок… Никакого явственного звука не было, ухо наверное его придумывало, такой мягкий звук, что не с чем и сравнить. Если бы вдруг Несси высунула свою тупую башку, я не сильно бы удивился. И воздух над ним то ли дрожал, то ли колебался
Полный неудачник-кладоискатель, истрепавший себя и в поисках и, главное, в несбывшихся мечтаниях своих, на склоне лет, нашедший клад. Такой клад, о десятой доли которого он истер уши бедолаге жене и обходящим его за семь верст соседям. Вот такое чувство вошло в меня.
Нашел, нашел! Хрень-вертень, нашел. Сумасшествие нисходило на меня. Надо было как - то притормозить. Дрожа, я присел на корточки и закурил. Я смотрел на небеса и думал, что зарплату вряд ли проиндексируют в этом месяце, что за дыры на локтях придется выслушать полный курс лекций по экономике, что со Степанычем пить нельзя, потому что на завтра все, о чем мы говорили, знают в Австралии.
Третью сигарету я, только начав, загасил и полез в рюкзак. Достал удочку, намотанную на засохший обломок ивовой веточки. Отошел от края воды, ковырнул смешанный с илом песок. Ничего. Еще ковырнул, еще. Не много по времени, но долгонько по ожиданию, искал я наживку. Перебрался через обрывчик, срезал ветку молодой осинки (что подвернулось) под удилище. Случайно увидел какую-то букашку. Вернулся, поспешая, к берегу. Насадил. Забросил. Я пишу голую правду. Правду я пишу. Не успело грузило с крючком погрузиться в воду, не успел установиться поплавок, а уже живой удар передался по удилищу. Не ожидав такого, я резко дернул. И вот карасяра в две ладони (я таких видел только на рынке) подпрыгивает на песке. У...у...у… Рыбак из меня, по чести сказать, туфтовый. Всю сознательную жизнь вытягивал ершишек, пескарье, вьюнов и, вообще уж стыдоба, гальянов. Бобырей, одним словом. Единый раз случайно изловился хариус-самоубийца, так до сих пор вспоминаю и горжусь.
Хлеб есть, соль есть, никто меня особо не ждет. Остался я жить у озерка. И потекло плавненько райское времечко. Запитал карасика, жирненького до такой степени, что еле оттер руки песочком. Лежал на спине-смотрел в небушко, лежал на правом боку смотрел на озерцо, лежал и на левом - рассматривал каменья-остатки древних гор. Лежал на животе - спал. Проснулся под закат солнышка, забросил невод, вытянул карпа, леща ли, много я в них понимаю. Что-то широкое, как экран телевизора, толстое. Испек, поужинал.
Слушал что - то, слушал – уснул. Никогда так не спал, может только в детской колыбельке. Тихо, а если что и звучит так только в потрафление сну. Ни одного кровососа, ни одного подлого комара, с психическим, как у Ю-87, ноем. Жрал бы уж, паразит, беззвучно. Атмосфера тоже доброжелательная. Ложишься спать – тепло, а под утро чуть-чуть потянет новой прохладой, как будто в апрельскую ночь кто-то форточку открыл. Земля обетованная. И еще один день и ночь в мире с собой и со всем миром.
А утром проснулся не сам, звучание разбудило. Вроде как кран не полностью закрыли на кухне, в ванной ли. Нет, не так. Как сосулька весенняя капает, капает, но не рядом, а в отдалении. Близко же ручеёчек, от многих капелек образованный, протекает и звук свой, почти звон капель заглушающий, воздуху отдает. «Родничок,- обрадовался я еще одному подарку судьбы. Вода - то в озерке была тепловатой и слегка сластила. И услышал я его, потому что перебрался на эту ночь повыше, от легкой сырости. Темновато было и, пойдя на звук, ничего я не нашел. Шел, шел, а звук вдруг сзади слышится. Спустился к озерку, умылся и стал ждать света.
Великое солнышко в несчетный раз явило чудо утренней зорьки. В несчетный, но никогда не повторяющийся. Тут нашло на меня. Смотрю будто бы из глуби пещеры на рождение дня. Вдруг качнувшись, несколько раз нагнувшись, перед входом выпрямилась фигура человека, озолоченная по контуру сиянием. Широкие плечи, прямая спина, тонкая талия. Парень стоял перед восходом, держа в правой руке копье. Не опирался на него, не сжимал крепко, а как будто товарищу на плечо руку опустил. Не видно было его лица. Да и вряд ли он потянул бы на кинозвезду. Но так уверенно стоял он, столько мощи было в нем скрыто, что куда там делонам. Стоял, как твердая вера человека в то, что это его планета. И еще одну уверенность вселял этот юный властитель Земли. С такой спиной, с таким поворотом головы зла не делают.
Очнувшись, я вспомнил про родничок. Пошел от места ночевки на слышаный источник звучания, но ни источника не нашел, да и звука никакого не услышал. Давай прикидывать поточнее, где же я спал и откуда же шел звук? Чертовщина какая - то получалась. Ни в месте ночлега, ни в направлении, куда же идти, не было твердой уверенности. Прошло часа три, а воз и ныне… Тут уж меня захватил азарт. Среди бела дня! Не найти! Я разбил площадь, охватывающую пространство от моей предполагаемой (черт!) ночевки до самого обрывчика, на секторы. Я прополз каждый сектор на карачках, прикладывая постоянно ухо (в каждом месте левое и правое) к камням. Ну, в три погибели, ну, ничего же, да, что ж это, да как! Так и не поев в этот день, устав как зэк, тянущий на досрочное, я пал задолго до захода солнца и уснул.
Утречком, раненько – раненько, донеслось: «Кап-кап, жур-жур, бульк-бульк». Покусы природы. Встал, зажег огонь, поджег сосновую лапу, пошел на звук. Два раза возвращался, но нашел, наконец. Явственно из-под плоского камня пробивался звук текущей водицы. Отвалил камень, еще один и вот он - хитрый ручеек. Выбиваясь непонятно откуда, пробегал малое расстояние по веками проточенному ложу, падал микроскопической ниагарой и исчезал опять же не понятно куда. Быстренько, быстренько сбегав за стаканчиком, я подставил его под водопадик. Выпил - жадно выпил - все же долго искал. Холодная, да. Чем- то известным припахивала. Серой, ну нет. Аммиаком, иодом, похоже, но тоже нет, нет, не то. Набрал еще стаканчик и нюхал, и на языке болтал, не понятно. Зато понятно стало другое. Пока я анализировал, ручеек стал затихать, ослабевать да и исчез вовсе. Вот так. Прислушался к внутренним ощущениям. Сначала, как и должно, в желудке похолодало. Через малое время зажегся костерчик, как после водки, или даже спиртяги. «Это субъективные впечатления, - мысль такая пришла, - ты, как человек подверженный… А кто не подвержен?!» - всколыхнулось в ответ сознание. Мысли такие пришлось резко пресечь, ибо эта песня с сотнями куплетов и с одним припевом. Стаканчик я машинально допил и пошел к озерку, очень кушать хотелось. Озерко в очередной раз не подвело, наелся от пуза. Ходил поверху, собирал пучку, сильно вкусную… Стирался. Искал по побережью соль. Лег спать с ощущением, что досрочно выполнил пятилетку.
С утречка за водой к ручейку. Да забыл сказать. За все время к фляге не прикасался, даже не вспоминал о ней. Чудно. Налил водки полный стаканчик, запечатал лопушиным листом, поставил в ямку, на всякий медицинский случай. Фляжку ополоснул, наполнил из ручейка и закопал в тенек под камнем в песочек.
Этот день был не очень хорош, мягко говоря. Хлеба уже не было, соль заканчивалась, да и рыбку хотелось чем-нибудь разбавить. Самочувствие, в смысле здоровьишка, тоже оставляло желать. Ломало, и не слабо, в костях; поясница, с правого боку, досаждала. Уныние какое-то напало, странновато для рая. Курево кончилось, еще один плюс к минусу… К вечеру все хуже, температура поднялась. Попил из фляжки, не теплая, конечно, но и не такая, как только что из ручейка. Проспал, чуть ли не до полудня, вяло подумал, что заболел основательно. Снились набрасывающиеся собаки и, вообще уж херенея, что оказался я под мышкой лежавшего на спине белого медведя. Ловко уклонившись от объятия когтистой лапы, орал : «Тяните меня, оттаскивайте…» Тупорылые не тянули, не оттаскивали. Ффу… Донор с ветром!
Умылся в озере, так себе вода, почти не освежает. Подумал, что пора сматывать удочки. Действий никаких не предпринял. От мысли о еде замутило, попил из фляжки и упал.
Проснулся среди бела дня, не понятно только какого. Ничего не болело, ничего не хотелось, голова покруживалась. Дополз до фляжки, напился, остатками умыл лицо. Так и не встал, смотрел в небо, долго, мелькало что-то в мозгах, смутно, быстро, как в телевизионной рекламе. Запомнилось знакомое, но не понятное: эм цэ квадрат. Уснул, забылся.
Очнулся рано-рано, на автопилоте дошел до скрытного ручейка, наполнил флягу и чуть ли не половину сразу высосал. Явно не рассчитал свои силы, голову занесло непроглядным туманом. Чего я там кричал и шептал, о чем рыдал, что пел в этот день - слышал, я надеюсь, только Он.
На следующее утро немощь прошла. Бодренько так вскочил, глянул на небушко, на озерко: благодать. Разбежался, да и сиг с воду, отмахал, мало, что не до середины и тем же темпом обратно. Выскочил на бережок, крутанул колесо, захохотал, кого бояться, на всю округу. Ой, как хорошо. Туда-сюда, пожрать надо бы приготовить. Надо бы, надо бы… Отвлекся я… Задумался, сильно, о жизни и вообще. Думал, думал - во рту пересохло. Достал флягу, приложился. Испугался вдруг чего-то, оторвался. Потом допил все до капли.
Похолодало, ощутимо. Все это время проходивши в трулях ( а ля фемели), я надел брюки и получил задачку. Если брюки стали короче то, следовательно, они сели, если же брюки спадают со чресел, значит носитель последних похудел… А если оба этих события совпадают во времени и пространстве? А сапоги не налезают?
Монтерюга я. Электрический. Рабочая лошадка. Иго-го. Был какое-то время бригадиром. Недолго. Пасть не черная. Старый пердольетто. Без блата. Это так, к слову, что б чего не подумали. И тут ли, далее ли надо отметить показательный довод. Дома, в квартире моей – два телевизора: в зале и на кухне. Ящики разные и пульты разные. Каналы разные запомнить - очень это меня напрягало. Вывод поверху: вырос я, от растишки, хе-хе.
Дальше факты пошли из области «черные дыры – белые пятна». Гуляю по каменной осыпи, надеясь найти разгадку зарождения жизни на Земле, как в американ научфильмах показывают. Нет открытий. Час нет, три нет, да что ж ? Ведь явственно же показывали. Только приехали: косточка, череп, скелет, теория ученого подтверждается, великое открытие, панфары… А тут не везет. Доннер с ветром! Схватил я, в ожесточении, камушек, и метнул его в озерко. Да чуть-чуть и не попал. Камушек плюхнулся в воду в метрах двух или полуторах от берега. Вот. Вот. Да пусть будет в трех… Так ведь от противоположного берега – то!!! И камешек – то был под пудик !
Раньше ли, позже – теперь уж не вспомнить, порвала леску какая-то рыбина, чем-то там сверкнула и нет ее. Да и бес бы с ней, дурой, подумать бы и забыть. Подумал бы и забыл, но в тот момент схватился в раздражении за затылок. Естественный жест. Секунды озлобления прошли, рука еще лежала на затылке и дергала волосы. Вот-вот, волосы! Я начал лысеть с двадцати пяти, и уж на текущий момент дергать, что - либо на затылке? Трах-тах-тах – говорит минометчик, трах-тах-тах – говорит миномет.
Ну, бегал, кругами, долго. Если поделить то, что пробежал на время, что на это потратил, то обалдеешь, да и всемирно известные тренеры обалдеют. На спор (с самим собой) кулаком разбивал каменюку с лошадиную голову. Не изо всей силы бил. Не в похвальбу говорю, а к смятению моему. Острыми каменьями терзал себя всяко и в разных местах, если и добивался царапины, так через минуту-другую и от той следов не оставалось.
Еще? Еще я посмотрел на себя в полированную поверхность фляжки. Может я это, только моложе? Я выглядел на тридцать лет, но, при большом сходстве – это был не я. Лоб чего - то высунулся, и челюсть нижняя туда же, щеки запали, глаза вытаращились…
Начальник на периодических и внеочередных экзаменах выпытывал формулировку и «физический смысл» закона Ома. Теперь вдруг оказалось, что в законе Ома, судя по вопросам, он не уха, не рыла. Комплексная форма закона ему абсолютно не ведома, что уж там говорить про квантовую интерпретацию. Обидно было бы ему такое услышать, хотя бешеное самомнение, наверное, позволило бы и устоять. В конце концов, он вопросом о законе Ома посрамлял и кандидатов и докторов наук, не давая им, правда, открыть рта для ответа. Еще в удовольствие имел фамилии искажать. Очень здорово у него с не русскими получалось. Допустим, Розенблюма в Блюмзерома переделывал. В русских фамилиях только ударения переставлял. Но, тоже интересно, с выдумкой. Никто не разу не возразил, не поправил. Нравилось, наверное. За глаза звали его Аркашей… Выдающий человек, каждый год его за что-нибудь да награждали.
Ну-с, это все преданья старины… Как дар, дары новоявленные использовать? Зэт из зэ квэсчен? Спорт? Не привычно… Да и не солидно как - то. Бегать? Ядра толкать? Пока капитал сформируешь, года два-три клоуном быть! Профессионально вырасти? В нашем - то дурдоме? Наука-скука… Много чего перебрал. То долго, се не интересно… Злоба поднялась, что ж это-нет путей! Здоровёшенькую глыбищу схватил двумя руками и для ускорения мыслительного процесса долбанул себя по башке. И поплыл, поплыл, на песочек свалился.
Очнулся от головной боли, от духоты, от жажды… Нащупал фляжку, пустая. Открыл глаза, сел. Вижу газету расстеленную. Закуска подсыхающая кучу мух и бекарасов приманила. В огрызок колбасы оса намертво вцепилась, шарик сала намотала, чуть ли не с себя размером.
Встал с противностью. Закрутил пробку на фляжке. В нержавейке смутно отразилось мурло с налипшими травинками. Поднял пакет. Действительно на две жарехи. Плюнул на газету и зашкандыбал, а потом быстро попехал; на долбанный малинник не оглядывался. До электрички оставалось не более получаса.