Леннарт сосредоточенно поднялся по лестнице, глядя на носки туфель, нашарил в кармане ключ и открыл дверь квартиры, получив удовольствие от глухого, плотного как лощеный лист звука дорогого замка. Дверь была его гордостью – сейфовая сталь, ребра жесткости, скрытые распорки, литые петли... До сих пор перед глазами стоял чертеж из рекламного буклета. Вот, чем нужно было заняться в жизни – продавать железные двери. Заперев ее за собой, он всегда чувствовал облегчение. Иногда ему казалось, что она – единственная надежная вещь в его жизни. Три комнаты его собственного недоступного для вторжения извне мира.
Войдя в гостиную, первым делом он выкрутил на максимум свет и посмотрел на штору-барометр. Пейзаж выглядел умиротворяюще.
Затем он принял душ, надел чистую пижаму и уселся в рабочее кресло, обитое плотным синим жаккардом. Такого же цвета была поверхность письменного стола – стильная пара, купленная в краях, не ведавших о существовании IKEA.
Плоский как альбом ноут, «съевший» половину бюджета Леннарта, мягко зажужжал и выжидательно уставился на владельца. Леннарт чувствовал, что эта штука едва ли не умнее его самого. Если подключить ее к сети – точно.
Он набрал в грудь воздуха и щелкнул по иконке. Открылся белый прямоугольник.
«Рыбак проснулся от шороха. Из-под притолоки поверх двери сочился утренний робкий свет, зеленый, странный, какой бывает минуту после рассвета. В нем плавали три фигуры.
Обычно в это время он уже бывал на ногах, отчаливал от берега или продолжал рыбачить, погасив обманный фонарь после ночной ловли. Но вчера его сморило после обеда и он, как был в одежде, лег и проспал бы, наверное, еще долго, если бы не явились гости.
– Ты нездоров?
По голосу не отличить, кто.
– Хиу?
– Да.
– Арраах?
– Да.
– А еще?
– Только мы.
– Я видел троих.
– Ты ошибся.
Рыбак поднял голову: действительно, две сестры и никого больше. Странно. «Уж не начались ли у меня галлюцинации? – подумал он и сам себе улыбнулся. – Конечно, начались, и уже давно».
– Ты как?
– Устал.
– Мы начали беспокоиться.
– Спасибо. Все в порядке. Я бы еще поспал.
– Почему здесь?
– Смотри-ка, она снова пропала, – ответила за него вторая сестра.
– Спальни сегодня нет. Только здесь, – как бы извиняясь, сказал Рыбак.
– Мы можем это сделать и здесь, – в тоне Арраах чувствовалась улыбка.
– Вряд ли я смогу…
– А ты не думай об этом, – шепнула Хиу, приблизившись.
Ближе к полудню в хижине стало жарко. Дерево пропеклось как хлеб, даже дверь, несмотря на сквозняк, стала горячей.
Рыбак, голый, покрытый потом, поднялся с узкой лежанки и пошел на онемевших ногах, переставляя их словно палки. Тело выше пояса мучилось и горело; все, что ниже было словно чужое. Выпив по дороге воды, теплой и горьковатой, он доковылял до двери, раскрыл ее и встал, придерживаясь за стену. Посмотрел на ослепительную гладь моря. Затем, словно с удивлением, на слипшиеся волоски и босые ноги. Ноздри ловили запах разогретой листвы на склоне.
В хижине было пусто. Сестры давно ушли, будто в прошлой жизни, выбрав из него силы. Последнее, что он помнил – Хиу у стола без одежды, повернувшись к нему спиной, лукаво смотрит через плечо. Где была в это время Арраах, он не мог вспомнить. И что за третий силуэт он увидел, едва проснувшись, – женский, плотный и реальный как два других.
Рыбак снова взглянул на море.
Арраах, видимая ему, купалась на отмели. Два контура ее тела – настоящий и тень на песке под тонким слоем воды – двигались по дуге от берега. Там, где начиналась полоса водорослей, тень исчезла, слившись с зеленой рябью, а тело окрасилось в перламутр, представляясь вытянутой жемчужиной.
Рыбак долго смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд, пытаясь совместить эту далекую красоту с тем, что происходило здесь между ними. Была ли она той же сейчас или, удалившись, превращалась в кого-то еще?
А Хиу? Что делает сейчас Хиу? Он вдруг осознал, что понятия не имеет на этот счет. Если Арраах всегда была на виду, то Хиу оставалась загадкой.
В любом случае, она может ткать. Гулять где-то. Или спать. Или… читать что-то из рожденного Божеством – какой-нибудь сонет или танку о дожде в горах. «Сестра Арраах» – так он часто думал о ней, будто бы забыв имя. Странная и страстная Хиу, приходящая только ночью…
Рыбак посмотрел сквозь пальцы на режущий глаза шар, зевнул и вернулся в хижину. Затем взял подушку и лег прямо на полу, чувствуя, как сердце толкает кровь и все тело вздрагивает и чуть покачивается, лежа на голых досках.
Когда он проснулся и вышел из хижины на склон горы, было пасмурно – не дождь даже, а холодный пар, морось, сочившаяся из низких облаков. Вода в бухте потемнела, утратила прозрачность, превратившись в рифленый свинцовый лист. На ее поверхности все так же плавала Арраах…
Женщина, кажется, заметила его появление. Застыла вертикально, высунув из воды голые плечи, и помахала рукой. Казалось, она стоит на дне.
Он ответил ей.
Удивительно, но от разбившей его слабости не осталось следа. Может, телу, уставшему от жары, просто понадобилась прохлада. А может… Он прислушался к ощущениям.
В хижине стоял слабый цветочный аромат, слаще и весомее, чем рождают поросшие шиповником склоны гор. Видимо, Божество исцелило его во сне. Мысль об этом показалась Рыбаку неприятной».